Текст книги "Через Урянхай и Монголию (Воспоминания из 1920-1921 гг.)"
Автор книги: Камил Гижицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
XXIX. В ЗАБАЙКАЛЬСКОМ КРАЕ
Неожиданно однажды ночью протрубили тревогу. В течение часа выступили кавалерийские полки, артиллерия, стада и, наконец, тыловое охранение. Я со своим газово-подрывным отрядом должен был ожидать специальных приказов. Спустя несколько часов оказалось, что тревога поднята для проверки готовности войск. Двумя днями позже выдвинулись мы действительно в сторону Дзуну-Джасак, где уже наше переднее охранение вело бой с большевиками. Я прибыл туда с третьей батареей, под командой капитана О., и состоящей из двух отличных орудий Арисака и обеспеченной крупповской амуницией.
Заняв указанный бароном пункт, отправились мы выбирать место для наблюдения на одном из окрестных холмов. Пушки «красных» вели сильный прицельный огонь по спешенной коннице, пулемёты секли её градом пуль. Однако капитан О. точными выстрелами вынудил стрелковые цепи большевиков к отступлению и смене позиций орудий. Пользуясь этим, наш первый полк бросился в атаку. Встреченный густым залпом карабинов, не испугался, а, налетев на большевиков, начал сечь их белым оружием (саблей). Под напором казаков пошатнулись колонны большевиков, но тотчас же они получили помощь всей бригады. Угрожающую ситуацию спасла шрапнель первой батареи поручика Балка, спокойствие и хладнокровие которого внесли свой вклад в спасение полка. Однако неожиданный прорыв врагом левого крыла китайского дивизиона и заход к нам в тылы – склонили победу на сторону красных. Битва перешла в кровавую убийственную бойню, окончательным результатом которой стал захват китайцами большевистских пушек. Одновременно битва, происходящая на правом фронте, принимала для нас угрожающий оборот. Разгром китайского дивизиона вызвал панику в рядах унгернцев, побежавших в переполохе под натиском врага. При виде близкого поражения, барон, во главе славной пятой сотни оренбуржцев, бросился в атаку, возрождая силу духа в объятых паникой шеренгах. Ситуация была спасена. Битва под Дзуну-Джасаком закончилась полным поражением большевиков. От пленных узнали мы, что генеральский штаб Пятой армии был так уверен в поимке барона, что заняв войсками все дороги до российской границы, праздновал уже 3 июля 1921 г. в Иркутске торжество победы над Унгерном.
После битвы, сразу же вечером, двинулись мы на запад от Селенги, направляясь к горам, покрытым лесами. Мы шли затяжным маршем вплоть до следующего полудня, задержавшись только на трёхчасовой отдых в полночь. Оказавшись в безлюдной местности, на бездорожьях, и пользуясь близостью окружающих нас болот, спокойно отдыхали мы целые сутки. Раненые были отправлены в Дзаин-шаби, но большевики перехватили их в дороге, сопровождающих вырезали, раненых же вместе с повозками побросали в Селенгу. Печальную эту весть подтвердил возница, единственный спасённый монголами.
Отдых дивизии прервало известие о большевистской погоне. Стало быть двинулись мы вперёд, мчась день и ночь, отдыхая едва по несколько часов в сутки. Взбирались мы длинной змеёй среди гор и лесов, то снова спускались в долины.
Во главе следовала вторая бригада генерала Резухина, в качестве авангарда, далее тянулись табуны коней, стада коров, отары овец, за ними же – дивизионы: монгольский, китайский и японский с сотнями казаков, интендантство и госпитали. Артиллерия и газовый отряд шли впереди полков первой бригады, замыкающей колонну. Арьергардом командовал есаул Забиякин, а на флангах мчались разведывательные отряды монголов.
Вступив в горы, мы передвигались очень медленно. Огромные леса задерживали переходы. Единственными живущими существами, каких мы встречали здесь, были стада быстроногих оленей и важно шагающие медведи.
Дороги среди высоченных сосен и кедров должны мы были вырубать топорами и убирать громадные стволы, сваленные сильными ветрами и бурями. В ущельях нужно было прокладывать над пропастями мосты, более мелкие бреши и расщелины засыпать валежником и щебнем, скалы – разрывать динамитом. В некоторых местах пушки перетягивали на канатах или переносили. Ломались возки и рвалась упряжь, люди заливались потом, однако никто не роптал и не колебался. Сломанные части заменяли новыми, а солдаты с улыбкой делали колоссальные усилия при виде вождя, воля которого была для них превыше всего. Сам Унгерн находился повсюду, неоднократно принимая активное участие в перемещении возов и орудий. Наиболее трудными были переправы через вязкие болота, в которых кони напрасно дёргали неподвижные возы.
Наконец, после четырёхдневных усилий добрались мы до широкой долины, покрытой сочной травой. Коней и верблюдов пустили на пастбище, солдатам же был дан приказ вернуться назад и, по мере возможности, привести в негодность пройденный недавно тракт, чтобы сделать погоню невозможной. Двое следующих суток посвятили мы отдыху, а также ремонту упряжи и мундиров, чтобы снова со свежими силами двигаться дальше. К сожалению, на следующий день наткнулись мы на непреодолимое препятствие в виде трёхвёрстовых болот. По приказу генерала отправился я исследовать топь. Эта разведка едва не закончилась катастрофой. Мой верховой конь утонул в болоте, мне же только с трудом удалось спастись. Долго советовались мы по поводу способов переправы, пока, наконец, не пришла мне в голову идея строительства моста из фашин, то есть прутьев ивы и валежника, связанных в охапки. Три тысячи человек рубили саблями прибрежные кусты, а несколько сотен казаков тянули из леса толстые стволы деревьев. С большой осторожностью пустили мы первую сотню через временный мост, который оказался настолько стойким, что через него прошла вся дивизия. Арьергард забрал с собой фашины, которые сожгли на берегу. Большевикам не удалось перебраться через болота так счастливо, как нам: часть их пехоты и несколько пулемётов исчезли в предательской глубине топи.
Окрестность, в которую мы теперь въехали, была уже менее гористой и очень плодородной. Мы миновали бурятские улусы, и даже встретили хутор, заселённый забайкальскими казаками. Дойдя до реки Джиды, задержались мы на два дня. Появилась у меня тогда возможность провести чудную звёздную ночь на берегу реки, среди аромата трав и елей, вслушиваясь в шум лагеря, разговаривающего на всех языках Востока. Дежурные офицеры разместили отряды на берегу быстрой и глубокой Джиды, сотни заросших казачьих лиц перемещались в блеске разожжённых костров, а китайские халаты фантастически развевались в светлом блеске луны. Вечерняя суета господствовала у костров, забивали скот, кипятили воду для чая, на офицерской стоянке готовили ужин. По запаху печёного мяса можно было различить место лагерных стоянок: татары пекли жеребёнка, монголы жарили бараний жир, китайцы приправляли кореньями свой варево, россияне варили бульон, буряты снова пекли мясо на золе костра, облизывая окровавленные ладони. Неожиданно вызванный к генералу поручиком В., я не успел поужинать. Когда возвращался, дивизия совершала вечернюю молитву. Россияне возносили молитвы за будущего царя и «владыку России», китайцы пискливо повторяли непонятные выражения с припевом слова «Хо», мусульмане мрачно заводили «Аллах-Акбар, Аллах-Акбар», японцы и монголы мелодично взывали к Будде, глядя на светящуюся луну. Постепенно стихли молитвы, громкий гомон переходил в шелест. Наконец, погасли костры, и воцарилась тишина, изредка прерываемая сигналами патрулирующих отрядов. Перед моими глазами возникла картина недавно минувшей большой войны. Там цивилизованные люди, лёжа в окопах, проклинали судьбу и глумились над Богом, заливая боязнь смерти водкой, здесь же полудикие обитатели Востока после тягот и лишений битвы воздавали почести своим богам и, доверяясь их опеке, спокойно ожидали неведомого завтра.
В то самое время, когда весь лагерь погружался в глубокий сон, когда с ближайших пастбищ долетало заглушённое всхрапывание пасущихся коней, в единственной палатке не спали: у горящего костра сидел полураздетый барон и с напряжённым вниманием изучал карты, намечая план марша на следующий день.
Несмотря на озлобленные версии о кровавом бароне, более близкое общение с этим необычайным человеком вызывало глубокое уважение. Он импонировал силой воли, учтивостью и непоколебимо отвагой, которая поддерживала даже самых последних трусов.
Унгерн, сам очень зажиточный, не извлекал для себя пользы из богатства, жертвуя все деньги на борьбу с ненавистными большевиками. Собственные потребности он ставил на самое последнее место, думая, прежде всего, о солдатах и офицерах. Порой мы задавали себе вопрос, когда командующий спит. Барон имел такое железное здоровье, что ему было достаточно несколько часов сна в седле. Ежедневно, утром и вечером, он купался; независимо от поры года ходил в шёлковом белье, а всю верхнюю одежду составлял ему жёлтый ханский тэрлик. Питался он бараньим мясом в полусыром виде, не пил водки, в то же время страстно попыхивал трубкой.
В собственных страданиях не делал себе одолжения. Пулю, которой он был ранен под Троицкосавском и которая мешала ему везде, он вынул сам удачно с помощью маленького ножика; однако этот сильный человек был суеверным. Из гаданий окружающих его лам черпал он предсказания на будущее. Вероятно, сами ламы предоставляли ему информацию о большевиках, получаемую, в свою очередь, от бурят.
В отношении к подчинённым барон был суров и требователен, очень ценил людей смелых и готовых к опасности, к трусам относился презрительно.
Щедрость барона по отношению к людям доблестным и заслуженным не имела границ. Не требовал он никогда квитанций за совершённые закупки, но в случае самого малейшего злоупотребления – был беспощаден. За самую малейшую неточность собственноручно наказывал палкой. Бил офицеров и солдат, считая эту систему наказания самой короткой и самой лучшей. Не много особ пользовались благосклонностью барона; к таким исключениям принадлежал я, а также полковник К. Унгерн чрезвычайно ценил поляков, порой говорил, что с тысячью польских солдат прошёл бы он Россию от Иркутска до Петрограда, но с трусливой, подвластной ему бандой, не дойдёт он даже до Верхнеудинска и погибнет, благодаря беспомощности своих офицеров. Это предсказание исполнилось двумя месяцами позже.
Дивизия, подкреплённая отдыхом, двинулась дальше. Вблизи российской границы встречали мы много бурятских улусов. Наконец, однажды мы перешли границу. С вершины гор перед нашими глазами предстал прекрасный, давно ожидаемый вид. Широко расстилались тёмно-зелёные леса, перерезанные серебряной линией Джиды и оживлённые маленькими озерцами. Это была Россия, в которую возвращались казаки-изгнанники. На многих лицах было видно настоящее волнение, послышались воспоминания о кровавой большевистской несправедливости: этот показывал место, где были убиты его родители, тот вспоминал обесчещенную сестру. Крепко сжимались ладони около рукояти сабли, а глаза пылали ненавистью и болью.
На следующий день после выхода на равнину мы встретили казачий хутор, обитаемый несколькими седыми стариками, радость которых при виде «белых» не имела границ. Наши разведчики, переправившись через Джиду, окружили станицу Джидинское и начали искать партизан Щетинкина и Якимова, но напрасно. Около станицы Хулдацкая в наши руки попал автомобиль с надписью «Комиссары по поставке мяса для армии». Арестованные комиссары не хотели верить, что находятся в руках Унгерна. Удивлённые, они показывали военные сводки большевистского штаба в Иркутске, в которых штаб доносил о полном разгроме войск Унгерна на территории Монголии, где якобы был расстрелян и сам «кровавый чёрт».
Переправив всю дивизию через Джиду, мы двинулись вдоль её берега форсированным шагом. В одном месте мы нашли следы трофеев комиссара Якимова и несколько сотен верблюдов. По дороге к нам присоединились буряты, как друзья и проводники.
В нашем торопливом, изнуряющем марше было немало приятных и радостных минут. Все деревни высылали нам встречающих, несущих молоко, хлеб, яйца. Население, щедро вознаграждаемое за свои дары, не могло нарадоваться звонкой монете. Эти бедные жители «большевистского рая» были наполовину нагие. Представители власти забрали у них одежду и инвентарь, они не имели даже зерна на еду и для посева в достаточном количестве. Всё было реквизировано. За малейшее сопротивление грозила смерть, конфискация имущества и поджог хозяйства. Женщин и несовершеннолетних девушек насиловали, мотивируя это тем, что они являются «достоянием государства», то есть его собственностью.
Церкви стояли ограбленные и пустые. Некому было отправлять богослужения, так как попов сослали на каторгу. Вечером, когда после принудительной и неоплачиваемой работы, селяне возвращались домой, им было велено петь интернационал или другие революционные песни. Дома чиновников и сочувствующих большевикам отличались зажиточностью и даже роскошью. Создавали впечатление складов одежды, обуви, продуктов питания и, наконец, предметов роскоши, награбленных в церквях и домах «помещиков». Я видел забавное применение «красными» некоторых неизвестных им предметов обихода: в доме окружного комиссара в серебряном сосуде с епископской митрой стояли помои, а в фаянсовой «чашке» с рукояткой… собиралась сметана.
Большевики убегали при известии о приближающихся войсках Унгерна. В деревне Алексинская мы нашли огромные склады товаров, керосина, железа, 75 пудов оружейного пороха и полтора миллиона капсюлей. Необходимое полотно, технический инструмент и горючие материалы взяли мы для дивизии, остальные же предметы раздали населению.
Теперь наступил период ночных маршей по 50–70 вёрст ежесуточно, среди гор, лесов, болот и распадков. Вероятно, один Унгерн шёл так быстро, несмотря на обозы, возы и скот, влекомыми за собой, вопреки всем принципам тактики, вместе с конницей. Поход барона можно было приравнять к переходу Суворова через Альпы, лишь только с той разницей, что там находились в опасности только тылы, когда в это время здесь опасность подстерегала со всех сторон, и нужно было сражаться со стотысячной большевистской армией. Поход Унгерна решительно превосходил «ледовый переход»[26]26
Генерал Каппель, отступая с Урала перед большевиками в 1919–1920 гг., повёл свою армию на Дальний Восток, и поэтому этот поход, насчитывающий несколько тысяч километров, совершённый зимой, в тяжелейших условиях, назвали «ледовым переходом».
[Закрыть] армии генерала Каппеля через Сибирь и Верхнеангарскую тайгу.
Перебравшись через горы и реки, среди этих ночных походов, дивизия Унгерна оказалась в краю бурят. Начались мелкие схватки с большевиками, в которых мы забывали о нечеловеческой усталости. Перед прибытием на более длинный постой в бурятский хутор, мы были вынуждены разобрать автомобиль, по причине отсутствия бензина, и оставить его в степи. Во время, когда все отдыхали, только единственная палатка барона обнаруживала оживление и напряжённую работу. Однако наше спокойствие нарушил аэроплан, при виде которого – насколько это было возможно – мы старались, при помощи скошенной травы, замаскировать присутствие дивизии. Выдавали нас пасущиеся стада лошадей, но отделяющая нас высота затрудняла взаимное распознавание. Поручик В. послал в сторону самолёта гранату, которая едва не разбила аппарат, после чего аэроплан с глухим ворчанием полетел в сторону Мысовой. В этот же самый день мы свернули обоз, направляясь через степи в сторону деревни Новодмитриевки. Ночь была такой холодной, что войска шли пешком, ведя коней на поводу. В воздухе чувствовалась приближающаяся битва, о чём свидетельствовали смеющиеся лица казаков, мчащихся вперёд с пулемётами. Когда утром остановились мы около деревни, то застали нашу дивизию, сформированную под защитой пулемётов и отцепленных орудий. Вдали слышались нерегулярные залпы карабинов. Заняв предназначенные нам позиции, заметили мы уже трофеи в виде пленных и обозов, а в окопах врага – трупы.
По виду неприятельских фортификационных сооружений можно было сделать вывод, что ожидали они тяжёлого столкновения, считая всего вероятней унгернцев за серьёзного и грозного противника. Окопы для пехоты были глубокие и усилены песком, камнями и деревом. От окопов шли удобные переходы в направлении строений и пулемётных гнёзд, которые были настоящими фортами. Позиция была сильной, но не было в ней души.
Село казалось безлюдным, всё, что жило, спряталось в погреба. Тут же за деревней тянулись обширные пастбища, на которых расположилась наша дивизия. У подножия этой возвышенности простиралась громадная котловина, открытая с южной стороны, с севера же и востока заключённая в раму гор. Котловину перерезали многочисленные ручьи, впадающие в реку Темник. На склонах виднелись хутора с деревянными постройками, заселённые оседлыми бурятами, которые, оставив кочевую жизнь, возделывали землю, разводили коней и скот, продавая его потом в Иркутск.
В момент, когда я изучал в бинокль окрестность, котловина была территорией ожесточённого боя между казачьей сотней и «караульным» советским Иркутским полком для «специальных поручений». Котловину замыкали наши японские сотни с пулемётами. Большевистские отряды (сами коммунисты) хотели прорваться к Мысовой, но под убийственным огнём отступали в сторону Гусиного Озера и там попали в засаду. Теснимые Третьим Полком со стороны Дмитриевки, рассеянные в пехотные цепи, они начали битву на три фронта. Сопротивление не продолжалось долго, перед лицом действия наших пушек и пулемётов, и особенно атакующих сотен, красные пытались сдаться в плен. Однако, поняв, что не получат они пощады, погибли геройски, с песней на устах. Обычно мобилизованные большевистские отряды не отличались таким мужеством, особенно комиссары бежали без оглядки с поля битвы, а попав в плен, на коленях умоляли сохранить им жизнь. В этот раз из целого полка удалось убежать едва 14 комиссарам, остальные же остались лежать, порубленные саблями или убитые пулями, издалека сверкая новым красивым обмундированием. Иначе выглядел мобилизованный рядовой: в старой одежде из мешковины, а обтрёпанном плаще, в дырявой обуви воевал и погибал он за великие большевистские идеи, провозглашающие счастье и благо пролетариата. На изнурённых лицах большевистских солдат выражалось отчаяние и безумие. Этих унгерновцы не добивали. Взятые силой из хат семнадцатилетние парни, обученные в Томске и Кургане, оказались не в состоянии противостоять холоду и голоду, принимая близко к сердцу принципы коммунизма, которые им навязывали силой. «Комрот» – командир роты и «политрук» – политический руководитель, были хозяевами их жизни и мысли. Слово «комиссар» было для них самым большим устрашением и угрозой. Эти бедняки, накормленные и приведённые в порядок «белыми», со слезами на глазах благодарили, говоря:
– И всё-таки говорили комиссары, что вы с живых людей обдираете шкуру…
Много легкораненых умоляли о приёме в рядовые для отмщения за недавние несправедливости.
Таким образом, первая наша стычка в России оказалась победной. Она принесла трофеи в виде 12 пулемётов, массу патронов, более десятка телефонных и телеграфных аппаратов. Английские ящики с новейшими карабинами с датой «1920 год» сообщали, что Ллойд Джордж, приостановив подвоз амуниции в Польшу, однако оказывал поддержку большевистскому нашествию…
Интересны были найденные сводки большевистских газет, которые сообщали об уничтожении Унгерна, превознося вместе с тем мужество Пятой советской армии, а также умение, с каким была ликвидирована банда «кровавого генерала». Таким образом обманывали большевики собственных граждан и целый мир. Так обманывают всех и сегодня.
XXX. БОИ ОКОЛО ГУСИНОГО ОЗЕРА И ВОЗВРАЩЕНИЕ
Одержав победу, мы отдыхали на равнине под Новодмитриевкой в течение двух дней. Ожидало нас разрешение трудной проблемы, а именно – как организовать поход, чтобы избежать гравия, режущего копыта наших не подкованных лошадей. Потому что в Монголии совершенно не используют подков. Наконец, мы решили продвигаться берегом реки Темник, заросшим мягкой травой.
Благодаря облачной погоде, нас не заметили аэропланы, позволяя дивизии идти без помех вперёд. Пройдя семь километров, остановились мы на постой в маленькой бурятской деревеньке, где переждали в уютных палатках проливной дождь. Вечером мы снова двинулись дальше, но вскоре задержались для обхода тылов большевистской бригады, под прикрытием безумствующей бури. Эта бригада стояла в Дацане у Гусиного Озера, на дороге в Селенгинск. Собственно, эту дорогу должны были перерезать ей наши полки. В этот же вечер я был вызван к генералу, который сидел в палатке, склонившись над картами – в обществе штабных офицеров и лам. Барон был весел, потому что гадание на бусинах ламаистских чёток предвещало разгром большевиков в течение двух часов, и барон свято верил, что так и произойдёт.
В шесть утра двинулись мы вдоль Темника, после чего переправились вброд на левый берег и пошли степью.
Большевиков не было видно, царила глубокая тишина, и только перерезанные окопами дороги свидетельствовали о намерениях врага. Только около восьми часов утра послышались отзвуки большевистской артиллерии, а потом всё более отчётливый треск пулемётов. Наши молчали. По приказу барона обозы, госпитали и артиллерия должны были выступить вперёд в пяти километрах от Дацана, чтобы привлечь внимание неприятеля.
Такой приказ показался нам безумным, однако мы выполнили его безропотно. Едва мы оказались на открытом склоне горы, нас начали поливать адским огнём. Сначала снаряды ложились слишком близко или слишком далеко, но уже шестой снаряд упал в середину колонны, убил адъютанта и двоих ординарцев генерала Резухина. Дальнейший обстрел вызвал полную панику. Тягловый скот разбегался в переполохе, переворачивая возы и разрывая упряжь, распоротые мешки с мукой поднимали белый туман. Мои же возницы, опасаясь взрыва газов, убежали. Среди суматохи и проклятий, спустились мы с несчастливой возвышенности в расщелину гор, которые огромным валом тянулись вплоть до озера. Только теперь мы смогли разместить артиллерию. Наша батарея была установлена в полутора километрах от первых домов Дацана, откуда в бинокль было видно позицию и передвижения большевиков.
Мы оказались хозяевами ситуации. Первой гранатой мы разбили зарядный ящик большевиков, взрыв которого уничтожил обслугу. Затем наши снаряды проредили стрелковые цепи, разгромили пулемёты. В рядах врага началась паника, увеличивающаяся под натиском атакующих казаков. Одни бросились между строениями Дацана, другие, намереваясь убежать Селенгинской дорогой, попали в руки поджидавшего их китайского дивизиона.
Когда битва приближалась к концу, мы направились в сторону Дацана, то есть бурятского монастыря, расположенного на юго-западной стороне Гусиного Озера. Это озеро растянулось на пространстве длиною двадцать пять километров и шириной пять километров.
Многочисленные строения монастыря выдержаны в российском стиле, только кирпичная кладка храмов выполнена в монгольских традициях.
Дацан является в некотором роде торговым пунктом бурят, центром культуры и цивилизации. Основой торговли здесь является рыболовство. Озёрные глубины дают рыбу в большом количестве, поэтому сюда стягиваются купцы со всей России. Большевики силой захватили под свой контроль и эти средства существования. Был назначен специальный гарнизон, который во время, свободное от боёв с «белыми», должен был заниматься посолом рыбы и доставкой её в полки.
В момент нашего нападения, охрана Дацана была усилена вспомогательным батальоном, двумя горными орудиями и дивизионом, состоящим из 24 пулемётов.
Большевики, зная о разгроме под Новодмитриевкой, укрепились весьма предусмотрительно. С северо-запада они бросили через каждые пятьсот шагов ряды окопов, укомплектованных пулемётами, и пулемётные форты. С запада их защищали болота и топи, с востока озеро, а с юга песчаные дюны. Эта сильная крепость давала доступ только с севера, но и здесь при наличии трёхкилометрового открытого пространства, большевики имели огромные шансы на успех.
Барон Унгерн, детально зная район боевых действий, перевёл наши главные силы через болота и спрятал их в ивняке, китайский же дивизион на гобийских конях перебрался через пески и перегородил «красным» дорогу на Селенгинск.
Для маскировки штурма с севера, Унгерн выдвинул обозы на обстрел артиллерии и, прежде чем большевики разобрались в маневре, казачьи сотни уже сидели у них на шее. Неожиданная атака с запада вызвала окончательную панику большевиков, которых артиллерия Унгерна прицельными выстрелами лишила возможности воспользоваться орудиями. Таким образом, большевики беспорядочно убегали, одни бросались, ничего не видя, в болота и озеро, другие умоляли о помиловании. Когда, однако, казаки, не предчувствуя коварства, приблизились к ним, были встречены выстрелами коммунистов. Ответ казаков был страшным: все большевики были безжалостно зарублены. Сам Дацан не был повреждён, только несколько крыш пострадали от пуль и были ранены несколько лам. Под стенами домов, в лужах воды, лежали множество раненных большевиков. На улицах стояли двуколки, наполненные имуществом комиссарских жён. Поодаль, на рынке, стояли возы с телефонными и телеграфными станциями, с пятьюдесятью километрами провода и богато укомплектованными полевыми кузнями.
Громоздились ящики с патронами всяческих оружейных систем, сотни людей плавали в крови, рядом лежали убитые лошади. Вся площадь в буквальном смысле была изрыта орудийным огнём. Постройки, расположенные у озера, охватил пожар, а из густой грязи торчали руки и ноги утопленников. Орудийные позиции представляли картину настоящей жатвы смерти; там лежали оторванные органы людей и животных. Были захвачены около пятисот пленных, не считая раненых. Те были отданы под опеку фельдшера и обильно снабжены пищей, более здоровых, согласно их желанию, включили в армию. Это были, главным образом, люди, которых к действительной военной службе у большевиков принудили насильно. В это же время более десяти комиссаров, как и «настоящих» коммунистов, расстреляли далеко за лагерем. Ночь после победы была шумной и оживлённой, готовились к последующему походу. По приказу барона я заменил имеющееся оружие на российское, остальное же, в количестве 2300 карабинов и 12 пулемётов Максим, я закопал, предварительно приказав завернуть их в полотнище, пропитанное смолой, а место захоронения оружия обозначил на карте для более лёгкого его обнаружения. Погибшим товарищам воздвигли мы братскую могилу. Было их: тридцать казаков, двое японцев, более десяти монголов и китайцев; четверых офицеров, в полном вооружении, со всеми орденами, похоронили мы после отпевания и погребальных залпов. Мы присыпали крест землёй, чтобы большевики не уничтожили ненавистного для них знака.
Пленных отпустили на свободу с предостережением, чтобы они никогда не попадались с оружием в руках на пути дивизии.
Колонна барона Унгерна направлялась на Селенгинск таким образом, что бригада генерала Резухина шла впереди, чтобы подготовить район боевых действий, наша же бригада, передвигаясь медленно, вылавливала обозы и большевистских коней, которые, выпасаемые на обильных пастбищах, шли под седлом с большими причудами.
Недалеко от Селенгинска мы получили известие от генерала Резухина, что после бегства большевиков, он занял этот город без сопротивления. Таким образом, мы приостановили колонну, разместившись в деревне Арбузовской. Вечером прибыл генерал Резухин с ценными трофеями, состоящими, главным образом, из взрывчатых материалов. В порту были найдены в больших количествах селитра, динамит, бикфордовы шнуры и электрические детонаторы Мейера. Кроме того, наши кузницы обогатились значительным количеством подков, а мастерские – английским инструментом. Жалели мы только, что Резухину не удалось занять Селенгинск тремя днями ранее, потому что смог бы он добыть четыре пушки и два речных судна, которые, после обмена их на канонерки, дали бы нам господство на реке.
В целях воспрепятствовать навигации большевистских войск, в самом узком месте реки я поставил подрывные мины.
Вскоре после этого дивизия остановилась на расстоянии шестидесяти километров от Верхнеудинска. Мы были уверены, что будем брать город, или же форсированным маршем направимся в Читу. Однако барон молчал.
Неожиданно я получил приказ о выступлении в Прибайкальские горы с пятьюдесятью казаками, снабжёнными взрывчатыми материалами. Целью экспедиции было уничтожение железнодорожной линии у Байкала, разрушение железобетонных тоннелей, чтобы засыпать горной породой железнодорожный путь.
Для ориентации в этом опасном районе я добыл отличные ситуационные карты.
Когда, спустя два дня, после сформирования отряда с капитаном О. во главе и всяческих приготовлений, я ожидал приказа о выступлении, барон Унгерн вызвал меня к себе и известил об изменениях в программе действий. Во избежание окружения большевистскими силами, вся наша дивизия должна была немедленно возвращаться в район Новодмитриевки, отступая за Темник перед прибытием двух дивизий врага, которые в течение 38 часов должны были замкнуть опоясывающее нас кольцо. Теперь всё зависело от поспешности, поэтому мы мчались к Темнику рысью.
Мы ехали степью, растянувшейся вплоть до Верхнеудинска, замкнутой на севере Байкальскими лесами и горами, на востоке же – рекой Селенгой. На южном рубеже степи тянулись горы и леса, в которых скрывались отряды Щетинкина и Якимова. Большевики хотели воспользоваться условиями района, опасаясь нас со всех сторон. От Муринска приближались две дивизии пехоты и одна – кавалерии с шестнадцатью дивизионами артиллерии, с запада от Аксаковской – две дивизии пехоты с семью полевыми российскими орудиями. От Верхнеудинска спешили, наконец, два корпуса с бронированными автомобилями и самолётами. На Селенге разместился флот канонерок, а на её берегах – летучие артиллерийские отряды, которые должны были перегородить переправу. Мы же, отрезанные таким образом со стороны Темника, должны были брести в тайге и там, у Байкала, наступил бы, несомненно, разгром дивизии в соответствии со словами: «Nec Hercules contra plures» («Несть Геракла против многих» – прим. ред).
Идя стремительным маршем, мы многократно воспользовались большевистской телеграфной линией, подавая советскому штабу фальшивые сообщения о передвижениях нашей дивизии, после чего уничтожали провода. Переправившись через Темник, мы имели выбор: или направиться на восток или север, или же прорваться через большевистскую дивизию и скрыться в горах Монголии. Однако барон хотел битвы с врагом, поэтому, остановившись под Новодмитриевкой, приказал войску ожидать врага в засаде.
Битва, начатая на рассвете, продолжалась с переменным успехом в течение целого дня, наконец, вечером одна большевистская дивизия отступила, обнажая орудийные позиции, 113 Бригада погибла, выкошенная огнём наших пулемётов. Когда наша кавалерия, атакуя, добралась до орудий, неожиданно показались два бронированных большевистских автомобиля, поражающие огнём пулемётов и несущие смерть не только нашим, но и своим собратьям. Бешеная конная атака оренбуржцев на атакующие броневики вынудила изумлённых большевиков к отступлению на значительное расстояние, с которого началась контратака. Победа, однако, осталась на нашей стороне: потери в людях были невелики, зато пало много коней. К сожалению, в результате атаки бронированных автомобилей мы оставили захваченные орудия и отступили назад, одна бригада пошла на север, охраняя обозы и госпитали, другая сдерживала в это время наступающего врага.
