Текст книги "Круглая печать"

Автор книги: Камил Икрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

2

Солнце стояло еще невысоко, а ребята уже избавились от молока. Закир нес пустые ведра, Садык шел с коромыслом. Около стадиона «Пищевик» они увидели афишу, сообщающую о том, что сегодня состоится матч-реванш между командами «Динамо» (Ташкент) и «Спартак» (Ташкент). Входной билет стоит 20 копеек.

О том, чтобы покупать билеты, не могло быть и речи. Одно дело купить билет в кино, в кино без билета не пройдешь, а на стадион иногда удавалось. Кроме того, вокруг стадиона росло много тополей, и, хотя все лучшие тополя занимали мальчишки с ближних дворов, все-таки можно было, крепко ухватившись за ветви, выдержать минут по двадцать. Некоторые даже умудрялись привязывать себя к тополям.

Они стояли у афиши и рассуждали о том, что если достать длинную веревку и сделать на ней несколько петель для рук и для ног, то можно повиснуть всем пятерым. Они так и сделали во время прошлого футбольного матча 1 Мая. Они досмотрели матч до конца, но, когда слезли, их внизу ждал милиционер, который отобрал веревку. Достать сегодня такую же крепкую веревку, чтобы выдержала пятерых, было очень трудно.

Ребята пошли домой. Недалеко от Воскресенского базара их внимание привлек человек, который взбирался по совершенно гладкому телеграфному столбу. Он даже не взбирался, он просто медленно шел по столбу вверх. Одной рукой он слегка придерживался за столб, а в другой держал моток проволоки. Ребята подошли ближе и задрали головы. На ногах у человека были ботинки, которые заканчивались длинными кривыми крючками с зубьями. Эти зубья вдавливались в дерево и прочно держались. Человек поочередно переставлял одну ногу выше другой и так лез по столбу.

– Это монтер, – сказал Садык. – Вот бы нам такие крючки! Около стадиона столбов много.

– Да… – сказал Закир. – А к босой ноге их прикрепить можно?

– Это надо обдумать, – сказал Садык.

Человек на столбе что-то делал, что – ребята понять не могли. Они не видели и лица монтера.

– Интересно, а с одним таким крючком можно залезть? – спросил Закир.

– Я думаю, что можно, – сказал Садык.

– Значит, нам нужно всего пять таких крючков?

– Ты хорошо считаешь, – сказал Садык. – Прямо как бухгалтер Таджибеков.

Видимо, монтер закончил свою работу на столбе, потому что рядом с ребятами упал моток проволоки и человек с крючками на ботинках медленно пошел вниз. Когда до земли оставался шаг или полтора, монтер высвободил ботинки из крючков, спрыгнул на землю, поднял проволоку, повесил оба крючка себе на плечо и собрался идти дальше. Видимо, он привык к тому, что все мальчишки смотрят на него с интересом, поэтому даже не глянул в сторону Закира и Садыка. Но те не могли оторвать от него глаз. Это был несомненно тот самый человек, который вчера продал им фотоаппарат.

Конечно, узнать его было нелегко. Вчера он был в вельветовой курточке и белой рубашке, в зеленых галифе и брезентовых сапогах, сегодня на нем были широкие брезентовые штаны вроде бы из того материала, из какого были сделаны его сапоги, и такая же брезентовая куртка с широким черным поясом. Вчера он казался стройным, а сегодня был широкий, приземистый, и одежда на нем вся шелестела.

– Это мы, – сказал Закир.

– Ну и что? – спросил монтер.

– Здравствуйте! – сказал Садык.

– Здравствуйте, – ответил монтер.

– Мы у вас вчера фотоаппарат купили.

– Камера-обскура, – сказал Садык.

– Привет! – весело сказал монтер. – Товар обратно не принимается и не обменивается. Я «Кодак» купил. Двадцать пять целковых… Но вы зря, ребята, я вам неплохую бандуру продал.

– Хорошую! – сказал Закир.

– Мы вчера уже фотографировались, – сказал Садык.

– Так что же вы пришли?

– А мы не пришли, – сказал Садык, – мы просто шли по улице, увидели – вы на столб лезете. Нам очень крючки понравились.

– «Кошки», что ли? Это «кошки» называются. Основной монтерский инструмент.

– Нам они очень понравились, – признался Закир.

– А ты что, монтером, что ли, быть хочешь?

– Нет, – сказал Закир, – так, вообще…

Говорить про стадион он постеснялся.

– Хорошая штука, – сказал Иван Кустов. – Вот, например, захочу я на футбол посмотреть – залез на столб и могу смотреть. Между прочим, если тополь не толстый, можно и на тополь залезть. – Иван как-то странно улыбался, а ребята от этого засмущались. – А что доберман – приживается?

– Мы уже вчера снимались, – сказал Закир.

– А доберман? Да я про собаку. Ее порода – доберман-пинчер… Вы ее не обижайте. Она у меня уже поноску таскает.

– Поноску? – спросил Садык.

– Ну да. Брошу, например, палку или кепку, крикну: «Пиль!» – она сбегает и обратно принесет. Только в руки еще плохо отдает, отнимать надо.

– Мы вчера, когда фотографировались, – сказал Садык, – я аппарат на Эсона поставил, а он смирно не стоял, приподнялся, и теперь неизвестно, получится или не получится.

– На что поставили?

– На Эсона, – сказал Закир.

– Мы жребий тянули, кто будет под аппаратом.

– А Эсон – это кто?

– Головотяп, – объяснил Закир. – Он головой может орех на дереве расколоть.

– Ладно! – сказал Садык. – Болтаешь, а человеку неинтересно тебя слушать. Как маленький… Понимаете, – сказал Садык Ивану Кустову, – аппарат не на что было поставить, кроме как Эсону на спину. – И Садык стал на четвереньки, показал, где стоял аппарат и как Эсон приподнялся в то самое время, когда должен был стоять особенно смирно.

– Ну, может быть, и получится что-нибудь, – сказал Иван. – Ноги, допустим, не получатся, а головы получатся. В общем, вы через недельку ко мне приходите, проявим – посмотрим. У меня сейчас фиксажа нет. Проявить-то могу, а закрепить же надо. Фотография – дело хорошее. Я не наврал насчет фотоаппарата. Ему цена никак не меньше червонца.

Ребята проводили Ивана до следующего столба, посмотрели, как он пошел по нему вверх, крикнули снизу «до свиданья» и направились домой.

3

Отец Садыка учитель Касым вовсе не видел, как бухгалтер Таджибеков выходил из конторки махалинской комиссии, а если бы и видел, то, конечно, не придал бы этому никакого значения. Он не любил Таджибекова, но не задумывался, почему не любил.

В детстве они учились в одной и той же школе, которая принадлежала отцу Касыма, то есть дедушке Садыка. Это был очень образованный человек. К нему за разбором всяческих дел, за составлением бумаг обращались самые влиятельные люди. Отец Таджибекова был человеком малограмотным, он держал несколько мануфактурных лавок, вел оптовую торговлю кожами. И отец теперешнего бухгалтера, и отец теперешнего учителя считались людьми состоятельными и уважаемыми. Их сыновья получили одинаковое начальное образование или, во всяком случае, почти одинаковое, но разница между ними была большая. Учитель Касым не любил Таджибекова за то, что тот очень хорошо умел устраиваться в жизни и друзей подбирал только полезных. А бухгалтер Таджибеков не любил учителя Касыма потому, что считал, что тот завидует ему. Он убежден был, что ему все завидуют. Но в те дни отец Садыка меньше всего думал о Таджибекова. Он думал о Садыке. Он очень любил своего сына и вдруг обнаружил, что, торгуя молоком, – учитель вообще был против того, что сын торгует молоком, – мальчик разбавляет его водой, что у него неизвестно откуда появились деньги и что он покупает книги весьма сомнительного содержания.

Отцу Садыка не было еще сорока, однако выглядел он старше своих лет, потому что рано начал лысеть и страдал одышкой. Он преподавал математику в узбекской школе и очень любил свое дело. Его радовало, что те знания, которые он сам, будучи уже двадцатилетним женатым мужчиной, с таким трудом добывал из старинных книг, из длинных и мучительных бесед со стариками, теперешним его ученикам доставались легко. Правда, он никогда не напоминал детям об этом, не ссылался на былые свои трудности, потому что знал – такие примеры малоубедительны для молодежи. Единственное, что он позволял себе, это ссылки на классиков литературы, искусства и науки Древнего Востока и всегда приводил слова из «Весеннего сада» Нур эд-Дина Абд эр-Рахмана Иби-Ахмеда Джами:

«Искандер Греческий во времена завоевания мира при помощи разных хитростей некоей крепостью овладел и разрушить ее повелел. Ему сообщили, что там есть ученый местный, в разрешении всяких трудностей весьма известный. Искандер потребовал его к себе и, увидав, когда тот вошел, лицо некрасивое до удивления, вызывающее у других людей отвращение, сказал: «О, какой ужасный вид! Он других людей смущает и страшит».

Мудрец от этих слов вспылил и, раздраженно усмехаясь, проговорил:

 
Не смейся над тем, что дурен я собой,
Невеждою, неучем грубым не будь.
Ведь тело – что ножны, душа же – что меч:
В булатном мече, а не в ножках вся суть.
 

И еще сказал: «Чья наружность и чей нрав нехороши, для того кожа на теле – как темница для души. Своим существованием он так стеснен, что в сравнении с такой жизнью темница кажется ему привольным местом отдыха.

 
Того, кто зол и груб и не в ладах с людьми,
Несчастным почитай, а не стремись добиться
От управителя: «В тюрьму его возьми»,
Ведь кожа для него на теле – как темница».
 

Учитель Касым был убежден, что все знания, которые человек получает из книг, все: и литература, и история, и география, и даже математика с физикой – должны делать человека лучше, честнее, бескорыстнее. «Образованный человек», – говорил он про кого-нибудь, и это было самой высокой похвалой. «Образованный человек, – говорил он, например, о Талибе, сыне кузнеца Саттара. – У него ум и сердце всегда живут в благородной дружбе». «Образованный человек» в устах учителя Касыма означало не только то, что человек знает науки, но и то, что это человек прекрасной души. И учитель удивлялся, когда это бывало не так.

Еще несколько лет назад он так же удивлялся своему старому школьному товарищу Уктамбеку Таджибекову. Нет, никаких плохих поступков или даже проступков Таджибекова он не замечал. Он удивлялся тому, что не замечал в нем поступков действительно хороших. Уктамбек Таджибеков не делал подлостей, по крайней мере очевидных, но никогда, никогда, никогда не делал ничего такого, что могло бы ему повредить. Если он выступал за справедливость, то только тогда, когда на стороне справедливости была и сила. Если он восставал против неправды, то лишь в том случае, когда неправый был к тому же и слаб. И странно было учителю Касыму, что другие люди этого не замечают, не хотят замечать, или не придают этому значения.

Утром, когда на улице Оружейников стало известно о загадочном убийстве Махкам-ака, отец Садыка должен был пойти к тому старому книжнику, у которого был накануне вечером. Тот обещал ему старинную рукописную книгу, которая была большой редкостью. Весть об убийстве чуть было не изменила его планы. Он подошел к толпе, стоящей возле конторки, и думал, что, может быть, нужна его помощь, его совет. Но, увидев бухгалтера Таджибекова, он не спешил подойти поближе, а, услышав, как тот деловито распоряжается, как громко и уверенно разговаривает, ушел по своим делам.

Он вернулся домой, опять нагруженный книгами, среди которых были рубайи Омара Хайяма, особенно ценный полный сборник его стихов. Он сидел в комнате для гостей – это была самая прохладная комната в доме – и бережно перелистывал страницы, украшенные древним каллиграфом и художником. Оранжевые павлины, розоволицые красавицы были оплетены сложным узором, который так соответствовал арабской вязи мудрых четверостиший.

Без стука, не спрося разрешения, будто свой в этом доме, вошел Уктамбек Таджибеков. Учитель постарался скрыть свою досаду на появление непрошеного гостя. Во всяком случае, он был вежлив, пригласил гостя сесть, налил ему в пиалу остывшего чаю.

– Дорогой Касым, – сказал бухгалтер Таджибеков, – я видел тебя сегодня утром в толпе. Я надеялся, ты подойдешь ко мне, ибо горе сближает людей, а ведь мы старые товарищи. Но ты не подошел.

– Я спешил, – сказал учитель, – меня ждали.

– Но такое большое горе… Разве каждый день у нас на улице убивают почтенных стариков?..

– Да, это большое горе, – сказал учитель Касым. Он действительно очень переживал смерть старика, думал об этом сегодня весь день и не мог отделаться от какого-то странного ощущения. Почему-то мысль его все время сбивалась на Уктамбека Таджибекова, почему-то он все время слышал его уверенный голос, его деловые интонации. Потому, наверное, он и взялся сейчас за Омара Хайяма, потому-то так разглядывал его стихи, многие из которых и без того знал наизусть.

 
Ты обойден наградой, позабудь.
Дней вереница мчится как-нибудь.
Небрежен ветер в вечной книге жизни,
Мог и не той страницей шевельнуть.
 

«…Небрежен ветер в вечной книге жизни…»

– Твое равнодушие меня удивляет, – сказал бухгалтер. – Твои советы могли бы очень пригодиться. Ты человек чистой души.

– Знаешь, – как можно более сдержанно сказал отец Садыка, – там, где ты со своим умом, мне со своей душой делать нечего.

– Ты хочешь сказать, что ты мне не веришь? А между тем это странно. Я ни разу не врал тебе. И если я говорю, что мы нуждались в твоем совете, что нам могли бы помочь твои мысли, я не лгу.

– Я плохой сыщик, – сказал учитель Касым. – Я всегда рад помочь тебе, я от всей души хотел бы найти мерзавцев, которые убили нашего Махкам-ака. Но ты же сам сказал сегодня утром, что убийцы обязательно будут найдены. Дай бог, чтоб это было так.

– А ты как думаешь? Найдем мы убийц?

– Ну, если ты сказал…

– А сам-то ты как думаешь?

– Я верю твоим словам, – ответил отец Садыка, чтобы закончить этот тягостный разговор.

Но бухгалтер хотел говорить еще.

– А мне самому, мне ты веришь?

– Достаточно, дорогой, что я верю твоим словам, – сухо произнес учитель.

– Ну, смотри… Народ доверил тебе воспитывать своих детей, а ты рассуждаешь как-то не по-нашему. Камень, что ли, держишь за пазухой или знаешь что-то и молчишь…

Бухгалтеру очень хотелось, чтобы учитель хоть как-то дал ему понять, видел он его вчера выходящим из конторки или не видел. Весь разговор для этого и был затеян.

– Подозрения у тебя есть какие-нибудь? – спросил Таджибеков.

– Я же тебе сказал, что я не сыщик.

– Нет, дорогой, не по-нашему ты рассуждаешь…

– По-твоему я никогда рассуждать не буду, – окончательно рассердившись, сказал учитель.

– По-жа-ле-ешь! – по слогам произнес Таджибеков. – Наши отцы были друзьями. Мой был богатым человеком. Его раскулачили, и он умер честным. А твой был идейно чуждым, у него были вредные мысли. Мысли, к сожалению, раскулачить нельзя, и он умер идейно чуждым. И ты такой. Подумай о себе. Хорошенько подумай.

Учитель помолчал. А потом сказал и сам удивился тому спокойствию, с каким произнес, видимо, давно, незаметно для него накопившиеся слова:

– Я думаю о себе и далее о тебе иногда думаю. И с каждым днем я думаю о тебе все хуже.

– До свиданья, – сказал бухгалтер и встал, держа в руках пиалу.

– До свиданья, – ответил учитель.

Бухгалтер поискал глазами, куда бы поставить пиалу, пристроил ее на узком подоконнике и вышел, хлопнув дверью.

Пиала упала, но не разбилась.

…Кур-Султан рассердился, когда узнал, что Таджибеков навещал учителя.

– Я же запретил вам к нему ходить. Зачем вы пошли?

Таджибеков растерялся. На него никогда так не кричали.

– Мне кажется, вы ничего такого не говорили.

– Значит, я хотел сказать. Это все равно. Зачем впутывать сюда лишних людей? Зачем привлекать внимание? Теперь он будет думать о вас. Я надеюсь, вы не поругались с ним?

– Нет, что вы! – солгал Таджибеков. – Просто мы посидели, поговорили… Конечно, мы друг друга не любим…

– Вы поймите, – сказал Кур-Султан, – пока у нас нет печати, пока мы не можем достать документов, мы не можем днем выйти, мы не можем уехать из Ташкента. И мои друзья в горах тоже каждый день рискуют. А печати-то нет! Даже бланков нет. Саидмурад пилил до самого утра – нашли только черепки от чайника.

– Не надо волноваться, не надо, – успокаивал Кур-Султана Таджибеков. – С завтрашнего дня я буду исполнять обязанности председателя махалинской комиссии. Никому, кроме меня, не доверят. Учитель Касым не годится, это чуждый элемент, и вообще… двое членов комиссии неграмотные, один уехал на строительство канала. Так что я буду председателем. Будет новая печать, будут бланки.

4

– Ее зовут Доберман, – сказал Закир ребятам, вернувшись вместе с Садыком из города. – Она умеет носить поноску.

Никто из ребят не понял, что доберман – это порода, а не кличка, потому что о собачьих породах на улице Оружейников не было ясного представления даже у взрослых. Были овчарки, были волкодавы – не на самой улице, но их каждый знал, – а все остальные собаки были просто собаки. Маленькие, большие, черные, белые, разноцветные, пушистые, гладкие – все были просто собаки.

– «Доберман» по-русски, наверно, значит «без хвоста», – сказал маленький Рахим.

– Если бы «доберман» значило «бесхвостый», его так и звали бы Бесхвостый. А Доберман – это на фамилию похоже, я вывеску видел, – сказал Садык.

Спорить об этом не стали.

Доберману устроили конуру, использовав для этого летний очаг, который накрыли фанеркой, поставили черепок с водой и окончательно переселили собаку с чердака во двор.

Раньше двор этого пустого дома был им ни к чему, а теперь очень пригодился. Неплохо иметь и чердак, и двор, и еще собаку.

Матч-реванш по футболу, как о том было сказано в афише, начинался в пять часов вечера. Ребята явились минут на сорок раньше.

Небольшой стадион с голубым забором быстро наполнялся людьми, которые предъявляли контролерам билеты или какие-то книжечки. Те, у кого не было ни билетов, ни книжечек, стояли около входа и ждали чуда. Вокруг самых лучших деревьев группками стояли ребята с ближних улиц и ждали начала матча, чтобы занять свои места на ветвях. Только один тополь – гонкий, стройный, с ветвями, которые росли ближе к макушке и прижимались к стволу, – только этот тополь и был еще не занят. На него мог бы залезть только один человек. Решили так: сидеть на тополе будут по очереди, и тот, что наверху, будет рассказывать стоящим внизу, что происходит на поле.

Чтобы установить очередь, бросили жребий. Первая очередь досталась Рахиму, но Эсон заставил младшего брата уступить свою очередь.

– Он бестолковый, что он может рассказать…

Вторым был Кудрат, третьим – Закир, четвертым опять Эсон – это была его законная очередь, – а Садык оказался пятым.

Когда на стадионе духовой оркестр заиграл туш, Эсон залез на дерево.

– Оркестр играет, – сообщил он.

Это ребята знали и так.

– Сейчас футболисты выйдут, – сказал Эсон.

Ребята промолчали.

О том, что футболисты вышли на поле, Эсон уже не сказал, он был слишком занят тем, что происходило на стадионе. Но в этой информации ребята и не нуждались – они поняли это по аплодисментам и приветственным возгласам. Потом ребята услышали свисток судьи и поняли, что игра началась. Эсон молчал как рыба. Только изредка он дергался на своей ветке и говорил:

– Во дает!

– Что там? Что там? – спрашивали ребята снизу.

– Ух, как дал! – отвечал Эсон.

Ребята болели за «Динамо», и особенно за динамовского форварда Коротыша. В прошлый раз, 1 Мая, Коротыш не играл, и этим объяснялось поражение динамовцев.

– Обвел! Обвел! – вдруг после долгого молчаливого пыхтения донеслось с ветки.

– Коротыш? – хором спросили снизу.

– Не-е.

– Кто же? Кто? – добивались несчастные, задирая головы.

– Отняли! – сказал Эсон.

– У кого? – закричали ребята.

Эсон не отвечал, он только прыгал на своей ветке.

А когда на стадионе забили гол и ребята не смогли добиться у своего комментатора, кому забили и кто забил, тогда на дерево залез Кудрат. После непродолжительной беседы, содержание которой понятно, Кудрат за ногу стащил Эсона с ветки. Тот пытался боднуться, но это не вышло – мешал ствол.

Едва Кудрат успел устроиться на тополе, как сразу же посыпал словами:

– Дышло (так звали форварда спартаковцев) ведет мяч к ворогам «Динамо». Ближе, ближе, ближе… Но вот мяч ловко перехватывает бек, передает хавбеку, мяч получил Коротыш. Вот он увел, ведет дальше, дальше, обвел одного, второго, вот он уже в штрафной площадке… Бей!

О том, что Коротыш забил гол, Кудрат мог бы даже и не сообщать. Рев на стадионе и аплодисменты подтвердили, что гол был прекрасный.

– Начали с центра поля…

Чем дальше продолжалась игра, тем больше распалялся комментатор. И когда настала очередь лезть Закиру, ребята его удержали. Никто не сомневался, что лучше Кудрата о футболе не рассказать. Даже после перерыва, во втором тайме, матч комментировал он. Он сообщал о всех пасовках, об ударах головой и вызвал полный восторг своих слушателей, когда сообщил, что Коротыш ударом правой ноги послал мяч в верхнюю штангу и переломил ее пополам. Шум на стадионе поднялся такой, что ребята вполне поверили.

Матч-реванш окончился убедительной победой динамовцев – 5:2. На обратном пути говорили о том, что Коротыш мог бы играть за сборную Советского Союза.

– Даже всего мира! – сказал Закир.

– Э-э, – сказал Садык, – а с кем будет играть сборная мира?

– Я слышал, – сказал Эсон, – что в Москве есть футболист, которому запрещают бить правой ногой, потому что он может мячом убить вратаря.

– А я слышал, – сказал Кудрат, – что в Америке есть футболист, которому к обеим ногам привязывают по двухпудовой гире, чтобы слишком быстро не бегал.

– Если нашему Эсону на голову привязать гирю, – сказал Садык, – он мог бы в кузнице работать молотобойцем.

Эсон не обиделся и, когда на углу у Воскресенского базара ребята купили целую тюбетейку орехов, добросовестно расколол их все головой у ближайшего столба.

Расходиться по домам не хотелось, и, захватив мяч, они пошли на свой пустырь. Кудрат стал показывать, как ударил Коротыш, когда сломал штангу, но как следует показать не смог, потому что ворота у них были не только без верхней штанги, но даже и без боковых.

Постепенно они начали играть. То ли случайно, то ли нарочно, но Садык два раза попадал Эсону мячом по уху.