Текст книги "Кинжал Медичи"

Автор книги: Камерон Уэст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава шестая

Мы выбросили его за борт, затем вымыли швабрами палубу. Очень противное занятие. К такому, наверное, не привыкнешь и за десять лет работы на скотобойне. Следом за водителем за борт полетел и его пистолет. Сделал это я неохотно, но опасно иметь при себе оружие, из которого убиты люди Теччи.

Катер причалил в Кьодже и оказался среди огромного количества рыбацких лодок и прочих судов. Так что нашего появления здесь никто не заметил.

По пути к месту, где стоял автомобиль, я спросил Антонию, говорила ли она кому-нибудь, где мы условились встретиться.

– Нет, – ответила она. – А вы?

– Я тоже. Но меня видел Корта. Возможно, он надавил на Франческу или подслушал, притаившись в коридоре. А потом передал Теччи, где я остановился.

– Cazzo, porco Dio, [8]8
  Грязный болван ( ит.).


[Закрыть]– проговорила Антония, сопроводив ругательство характерным итальянским жестом. – Сукин сын!

– Погодите, – сказал я. – Это не все. Теччи послал катер под видом такси прямо к отелю «Даниели». И привел туда яхту. Откуда он узнал, что мы будем именно там? Если только… черт возьми… горничная.

– Какая горничная? В вашем отеле? Которую вы попросили подождать пятьсот минут?

– Не эта. Утром приходила еще одна. И должно быть, поставила в мой телефон «жучок». Прямо у меня под носом. Ну что я за идиот!

Мы свернули налево на вымощенную булыжником узкую улицу. Дома в Кьодже были разноцветные. Рядом с красным синий, дальше желтый и так далее. И улочка вьется, подходя в каждому дому. В Венеции все вот так, наперекосяк.

Антония остановилась у гаража рядом с красным домом с облупившейся краской. Дернула вверх железную дверь. Та с шумом подалась. Изнутри пахнуло плесенью. В полумраке я рассмотрел маленький синий «фиат», каких не выпускают уже лет двадцать.

– Все в порядке. Ключ на месте. – Она села, завела двигатель.

– Может быть, за руль лучше сесть мне? – предложил я. – А вы отдохнете.

– До пристани недалеко. Поехали.

Я сел на сиденье рядом. Внутри «фиат» напоминал куриное яйцо. В смысле такой же просторный.

Антония включила первую скорость. Машина выползла из гаража и двинулась по улице, вихляя в стиле гэгов из старых немых фильмов.

– Почему вы держите свою машину здесь? – спросил я.

– Это «фиат» дяди.

– Понимаю. И пожалуйста, поезжайте помедленнее. Не гоните.

– Боитесь, что я завезу вас в лагуну?

– Вот именно.

– В таком случае давайте поменяемся местами.

Она подъехала к тротуару, вылезла.

Я сел за руль, отодвинул сиденье на максимальное расстояние. Но все равно пришлось скрючиться. Кажется, эта машина сделана для телевизионного кукольного представления «Маппет-шоу».

Мы оставили «фиат» на стоянке и без приключений добрались на пароме в город. Быстро нашли указанное в карточке почтовое отделение. У двери я достал из рюкзака папку со страницей Леонардо. Протянул Антонии.

– Зачем? – удивилась она.

– Надеюсь, вы еще не забыли нашу прогулку на катере? Так что ждите здесь и, если я не выйду через пять минут, уходите.

– Вы не боитесь доверить мне такую ценность?

– Представьте себе, не боюсь. А теперь я пошел.

– Вот что, – решительно проговорила она, всовывая мне в руки папку, – возьмите. Я пойду с вами. И пожалуйста, со мной не спорьте.

В помещении почты было человек шесть посетителей. Кто получал корреспонденцию, кто заполнял бланки. Две пожилые дамы что-то настойчиво втолковывали служащему, молодому человеку с длинными темными волосами.

Ящик № 104 оказался достаточно вместительным. Ключ подошел. Внутри стояла коробка из гофрированного картона. Надписей никаких. Я поднял ее, встряхнул. Килограммов, наверное, пять.

– Вы с ума сошли? – прошептала Антония, сжимая мне руку. – А если там бомба?

– Какая, к черту, бомба? Они не дураки взрывать нас вместе с записками Леонардо. Погодите, я пойду поговорю со служащим.

– Нет, – взмолилась она, вцепившись в мою куртку. – Давайте уйдем отсюда как можно скорее.

Я посмотрел на служащего. Он еще не закончил с дамами. А в очереди терпеливо стояли несколько человек. Видимо, выяснить что-то насчет арендатора ящика № 104 не удастся.

Мы поспешили к пристани, то и дело проверяя, нет ли слежки. На пароме было немноголюдно, но Антония то и дело нервно оглядывалась. Паром медленно двигался вдоль канала.

– Вон там мужчина, – прошептала она. – В черной шляпе и ветровке. Делает вид, что читает газету.

– А что с ним такое?

– Он посматривает на меня.

Я пожал плечами. Обычный мужчина, читает газету. Но сейчас почти каждый казался подозрительным, как в фильмах Хичкока.

– Вы видели? – Она тронула меня за руку. – Он опять посмотрел.

– Ну и что? Вы ему понравились. Наверное, хочет вас закадрить.

– «Закадрить», – буркнула Антония. – Так уже никто не говорит. С шестидесятых годов. Где вы воспитывались, в коммуне хиппи?

– Почти. В Беркли, Калифорния.

Паром причалил. Когда мы шли на выход, я, поравнявшись с парнем, слегка толкнул его плечом, просто не мог удержаться.

Мы добрались до стоянки, сели в машину и тут же открыли коробку.

Там оказалось оружие. Пистолеты.

– Откуда? – еле слышно проговорила Антония.

Мне и самому интересно было узнать.

В коробке лежали два «зиг-зауэра Р-229» (если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрал их обязательно) и портупея на два плеча с кобурами. А в самом низу я нашел обшитый фиолетовым бархатом ларец и коричневую коробочку. В ларце тоже пистолет. Только очень маленький. Легкий, почти игрушечный. Но без всяких сомнений, боевой. Я посмотрел в дуло.

Такого калибра мне видеть еще не приходилось. Как будто для стрельбы дробью.

В коробке лежал кусок резины длиной сантиметров восемь, вырезанный из мотоциклетной камеры. Под ним отпечатанная на принтере записка.

«Ты держишь в руках образец автоматического оружия, управляемого микрочипом. В обойме двести разрывных шариков. Пистолет стреляет очередями. Нажми один раз кнопку сбоку предохранителя, и включится полуавтоматический режим. Чтобы перейти в автоматический, нажми еще раз. Резиновая лента надевается на предплечье – служит кобурой».

Ничего больше. Никакой подписи.

Я остановился на единственном разумном объяснении. Это работа Арчи. Он узнал у моего агента, где я остановился и… Но конверт с ключом от ящика оказался в сумке моей спутницы. Как объяснить это?

Антония внимательно выслушала мои рассуждения. Пожала плечами.

Я ждал, что она начнет причитать «это безумие», «ваш друг, должно быть, рехнулся», а она предложила надеть портупею.

Я зарядил «зиги», надел на запястье резиновую кобуру, пристроил туда мини-пистолет. Затем напялил портупею, сверху куртку и почувствовал себя настоящим Бэтменом.

Повернулся к Антонии:

– Где бы мы могли спокойно пересидеть несколько дней, занимаясь записками Леонардо?

Она задумалась.

– Наверное, в Милане. Это недалеко отсюда. Большой город. Я там все знаю. Только… у вас есть деньги? Потому что у меня совсем немного.

– С этим порядок, – сказал я, пробуждая к жизни старую развалину. – Покажите, в какой стороне Милан.

* * *

До Милана оказалось три часа езды по довольно приличному шоссе. День был солнечный, но довольно прохладный. Так что окна можно было держать закрытыми и спокойно разговаривать.

– Ну что ж, – произнес я, покосясь на нее, – я вам о себе рассказал. Теперь ваша очередь. Вы американка?

Антония вздохнула:

– Я выросла в Нью-Йорке.

– Где?

– На Стейтен-Айленде. [9]9
  Стейтен-Айленд – жилой район Нью-Йорка; остров, отделенный от основной части города широкой бухтой.


[Закрыть]

– Но ваши родители итальянцы?

– Да. Отец эмигрант первого поколения, мама второго. Дома у нас говорили по-итальянски.

– Значит, итальянский район Стейтен-Айленда. Католическая школа. В семье шестеро детей.

– Трое. У меня два брата. Старше на четыре и шесть лет.

– Отношения близкие?

– Не очень. Я вроде как откололась от семьи.

– Как это случилось?

Справа с нами поравнялся торговый фургон. Я напрягся. В кабине двое в комбинезонах. Водитель послал Антонии воздушный поцелуй. Она ответила экспрессивным жестом с участием подбородка и руки. Он рассмеялся и прибавил скорость.

– Ох уж эти итальянские мужчины, – проворчала она. – Так о чем мы говорили?

– О вашей семье.

– Мой отец – электрик. Традиционная профессия для итальянца.

– А мама?

– Очень яркая, способная женщина. Училась в колледже. Строила большие планы, мечтала о карьере журналистки. А потом появился он, пришел починить проводку в ее комнате, и она влюбилась до потери рассудка. Мама была безнадежно романтична, а папа слишком красив и обаятелен. Она бросила учебу, вышла замуж и начала рожать детей. Ради мужчины пожертвовала будущим.

– Но вы по ее стопам не пошли?

– Нет. Братья избрали ту же профессию, что и отец, а я оправдала мамины надежды, получила стипендию в колледже Вассара. [10]10
  Колледж Вассара – престижный частный гуманитарный колледж высшей ступени.


[Закрыть]

– Колледж женский?

– Ну и что?

– Скучно, наверное, одни девчонки.

– Чепуха.

– И какую специальность вы изучали?

– Историю. Потом приехала в гости к дяде Фаусто и влюбилась в Венецию. Решила стать искусствоведом, работать в музее.

– И после окончания колледжа переехали в Италию?

– Я продолжила учебу здесь, потом защитила диссертацию. А потом начала работать в галерее и сразу попала под пресс Серджо Корта. Ужасный человек. Не уходит на пенсию, просиживает место. Сам не занимается исследованиями и мне не дает. Заставляет читать лекции выпускникам-студентам. Тоска.

– А как насчет мужчин?

– Что значит «мужчин»?

– Ну, например, итальянских. Они какие? Я имею в виду для вас.

– Очень романтичные… вначале.

– Понимаю. А потом перестают дарить цветы, требуют надеть передник.

Антония не ответила.

– А как вы развлекаетесь?

Она задумалась.

– Иногда пою. Не смейтесь.

– Это же здорово. В клубах?

– В одном. Малоизвестном. О котором никто в галерее не знает. Выступаю на любительских вечерах.

– И с каким репертуаром?

– Очень широким. Но обязательно душевное и не требующее больших вокальных данных. У меня ведь диапазон не выше двух октав.

– Да, ваш голос мне показался немножко прокуренным.

– Есть грех. Курю. Уже двадцать лет. Но не больше трех сигарет в день.

– Да что там, все грешны. – Я улыбнулся. – И какую песню вы впервые спели на публике?

– Что-то из Мадонны. Кажется, «Первую любовь».

Я представил ее у микрофона и улыбнулся.

– Сильная вещь.

– У вокалистов меня интересует не техника, а манера исполнения, – проговорила она, глядя в окно. – А вот в живописи иначе.

– Конечно, иначе.

– Живопись, кроме души, требует еще и мастерства. Бесконечной души и законченного мастерства. – Она оживилась. – Эти два качества должны быть смешаны в нужной пропорции. У разных художников она разная.

– Определенно разная. Почему вы на меня так смотрите?

– Потому что вы все время со мной соглашаетесь.

– Ну и что?

– То есть не слушаете, что я говорю. Может быть, даже думаете о чем-то своем. Каскадеру скучны и неинтересны рассуждения о пропорциях души и мастерства у живописцев.

– Вы ошибаетесь, – возразил я. – Я действительно согласен с вами. То, о чем вы говорили, наиболее ярко проявляется в портретах. Давайте сравним, например, Франца Хальса и Джона Сингера Сарджента. Один щедро расплескивает цвета: официантка у него выглядит графиней, а герцог забулдыгой-пьяницей, – а другой изысканно, со вкусом старается, чтобы богатые смотрелись еще богаче. Оба владели поразительным мастерством. А у кого больше души? Какая трагедия, что старый Франц умер в богадельне! – Я бросил взгляд на Антонию. Она удивленно смотрела на меня. – Я вырос в музее и о живописи могу говорить часами.

– Сдаюсь. – Антония шутливо подняла вверх руки. – Мы не проехали и половины пути, а так много узнали друг о друге. – Она устало прикрыла глаза. – Вы не возражаете, если я немного посплю?

* * *

Через три часа, как и было обещано, показался Милан. Антония спала, приоткрыв рот.

Я не хотел искать отель, не посоветовавшись с ней. Когда мы въехали в город, пришлось ее легонько встряхнуть. Она выпрямилась, зевнула.

– Приехали, – сказал я.

– Куда?

– В Милан. Вы что, забыли?

– Ах да, да.

– Какой тут самый приличный отель?

– Насколько приличный?

– Ну, например, как «Гритти палас».

– Тогда поехали в «Четыре времени года». Это в центре.

Через некоторое время мы остановились у отеля, похожего на средневековый замок. Я с трудом вылез из-за руля. Служащий в белом форменном костюме и фуражке открыл дверцу для Антонии. Я дал ему на чай, и мы направились в вестибюль.

Здесь впечатляющие колонны и фрески мирно уживались с современной бронзой, толстым стеклом и светильниками. В своей пропотевшей куртке я чувствовал себя раздетым.

– Помню, в молодости я мечтала хотя бы день пожить в этом отеле, – сказала Антония.

– Ну что ж, – проговорил я, нащупывая в кармане пачку банкнот, – может быть, сегодня вам повезет.

Нам повезло. Деньги решают не все, но многое. Несмотря на отсутствие багажа и неказистый автомобиль, нас поселили в номерах по пятьсот долларов за ночь. Совсем неплохо.

Вначале портье потребовал документы. Они в Италии значат очень много. Я показал деньги, сказал, что у нас украли вещи. Вместе с документами. Очень убедительное объяснение. Он позвал менеджера. Я повторил для него свой рассказ, ворчливо добавив, что вот, мол, придется мучиться целых два дня, пока выправят новые документы.

– Слава Богу, хоть деньги остались. – Я взмахнул толстой пачкой банкнот.

Зарегистрировались мы под вымышленными фамилиями. Я – как Чет Кук. Антония назвалась Лизой Герардини, потом объяснив мне, что это девичья фамилия женщины, известной всему миру как Мона Лиза.

Я не стал упоминать, что это мне известно.

* * *

Звонить в отель «Гритти палас», чтобы переслали мою одежду, не представлялось разумным. Так что после посещения обменного пункта и захода в пиццерию мы направились по магазинам купить самое необходимое.

На улице никому, кажется, до нас не было никакого дела, но меня не оставляло чувство, что за нами наблюдают.

Я попросил Антонию остановиться. Протянул ей четыре миллиона лир (это примерно две с половиной тысячи долларов) и еще тысячу в американской валюте.

– Вот, возьмите.

Она удивленно рассматривала деньги.

– Что значит «возьмите»?

– Просто возьмите, и все, – сказал я. – А закончатся, получите еще. Без всяких вопросов.

– Даже так? Я прошу денег, и вы даете?

– Совершенно верно.

Она поколебалась с секунду, затем сложила деньги в сумочку. Мы продолжили путь.

В первом же магазине мужской одежды я купил себе спортивный костюм для пробежек, носки и прочее. Дальше мы остановились у бутика дамского белья.

Я решил подождать снаружи.

Антония вошла, и ею тут же занялась энергичная продавщица.

Я стоял под тентом, наблюдал через витрину. Еще утром она была для меня совершенно чужой. Просто женщина из толпы. С тех пор произошло столько событий. Антония вела катер, пока я расправлялся с бандитами. Вокруг свистели пули, а эта женщина даже забывала пригнуться. Потом она плакала, рассказывала о себе, рассуждала о живописи, спала в маленьком потрепанном автомобиле. С этой женщиной, которая сейчас перебирала белье в бутике, я пережил самое острое приключение в своей жизни.

Антония вдруг стала мне близка. Очень близка. И я не знал, что мне с этим делать.

Переминался с ноги на ногу, надеясь, что она не замечает, что я за ней подглядываю. Выбрала лифчик и еще что-то ажурное.

Я сопротивлялся, но не смог противостоять желанию. Начал фантазировать. Мы одни в магазине. Антония, освещенная мягким светом, стоит у прилавка в нижнем белье. Таком, где сорочка и трусики – одно целое. Подбородок опущен, любящие глаза устремлены на меня. Манит пальцем.

Я приближаюсь. Она со стоном бросается мне на шею. Под тонким атласом я ощущаю ее отвердевшие соски, мягкое дыхание на моей шее. Она прижимается сильнее, покрывает мое лицо поцелуями.

Я изнемогаю от желания. Чувствую ее горячие руки под футболкой, затем ниже, и вот уже расстегнута молния и…

Кто-то подергал меня за рукав. Рядом стояла пожилая японка, затаив дыхание от восторга. В руках бумага и ручка.

– Прощу прощения. Ведь вы знаменитый американский актер Том Слоун?

На меня как будто вылили кувшин ледяной воды.

– Нет, – проговорил я, пятясь от нее. – Вы ошиблись.

Женщина расстроенно поплелась прочь, а я тут же пожалел. Надо было дать ей автограф Тома. По крайней мере хотя бы одного человека осчастливил.

Глава седьмая

Вернувшись в отель, мы разошлись по своим шикарным номерам, договорившись встретиться через час, когда она переведет первую страницу. Я бросил вещи на диван, набрал номер телефона Арчи, хотя не ожидал, что он ответит. Он и не ответил.

Неужели Арчи сам решил охотиться за Теччи?

Отдернув тяжелую штору, я посмотрел в окно на автомобили и людей внизу, на шпили замка Сфорца, где жил Леонардо в эпоху Возрождения до появления зубной пасты, телефонов и миниатюрных автоматических пистолетов. В сознании попеременно вспыхивали Грир, Теччи, Антония, отец. Ощущения сменялись так быстро, что я не мог их различить. Они смешивались, сплавлялись, пока не превратились в трясину, в которой я начал тонуть.

Когда-то давно я выпрыгнул из окна, маленький Пиноккио, нырнул в чрево кита, надеясь, что это поможет стать настоящим мальчиком. И вот пришло время, когда нет холостых выстрелов, никаких криков режиссера: «Снято! Прекрасно, Реб, давай сделаем еще один дубль». Что-то изменилось, или я по-прежнему деревянная кукла?

Зазвонил телефон. Я вздрогнул, снял трубку. Антония просила поторопиться. Я ополоснул лицо водой, вытерся, вышел в коридор.

Постучал в ее дверь.

Она вначале удостоверилась, что это я, затем впустила.

Босая, в белом махровом халате. Аккуратно причесана. Ну чистый ангел.

Я сбросил куртку, плюхнулся на мягкий диван.

– Перевели?

– Первую половину, – ответила она. – Он же писал задом наперед, так что пришлось потрудиться.

Антония села на подлокотник кресла. Ворот ее халата чуть распахнулся, открыв крутизну груди. Она дала мне возможность полюбоваться пару секунд, затем запахнула халат плотнее. Я напряженно сглотнул, чувствуя, что попал в капкан.

– Я заказала ужин, – сказала она. – Скоро принесут.

– Хорошо, если бы это были картофельные книши и сандвич с солониной из «Карнеги Дели». А к ним мягкий ржаной хлеб и острая горчица.

Антония рассмеялась.

– Угол Пятьдесят пятой и Седьмой авеню. Суп с клецками из мацы…

– Неужели? – воскликнул я. – Вы тоже бывали в «Карнеги Дели» и ели мясной бульон?

– С огромными клецками из мацы, – сказала она, показывая размер руками. – Они были замечательные.

– Конечно, замечательные.

– Да, но это все в прошлом. – Она неожиданно всхлипнула.

Я поднялся, сделал шаг к ней, но она жестом приказала остановиться. Проговорила сквозь слезы:

– Вон как у вас торчат пистолеты. И этот идиотский кинжал… Мне кажется, я больше никогда не буду жить нормально. Все время придется скрываться, прятаться. – Ее плечи затряслись.

Я подошел. Она хлюпнула носом, вытерла глаза, схватила мою руку. Меня как будто ударило током. Очень хотелось поцеловать, утешить. Но вместо этого я напряженно произнес:

– Мне тоже это все не нравится.

– Но я видела ваше лицо, когда вы разговаривали по рации с этим Теччи. И когда надевали портупею с пистолетами. Ваши глаза… в них была такая решимость идти до конца. Вас трудно понять.

– Неужели?

Она вытерла глаза, высморкалась.

– Да. Реб, в вас есть что-то такое неуловимое. У меня интуиция. Я смотрю на картину и вижу каждый нюанс. Как будто стояла рядом с художником, когда он ее писал. Накладывал мазок за мазком. А вы… у вас очень сложная, многоструктурная фактура, трудная для анализа. Одно лишь ясно – вы особенный.

Антония несмело улыбнулась.

Я хотел что-то сказать, раскрыл рот, но не смог выговорить ни слова. И направился в ванную.

– Куда вы? – спросила она.

Я не ответил. Вошел, открыл оба крана, уперся руками в края раковины, наклонился к великолепному зеркалу. Оттуда на меня смотрел я, с двумя полуавтоматическими пистолетами под мышками.

Но на этот раз не жужжали камеры, и реквизит был настоящий.

Я закрыл глаза. Неожиданно вспомнился поход в Белые горы в Нью-Хэмпшире вместе в родителями 4 июля 1976 года. Мне было тогда семь лет, а Соединенным Штатам исполнилось двести. День был очень жаркий.

Мы поднимались по крутому склону с рюкзаками, как мне показалось, целую вечность. Потом разбили палатку на плоском участке с видом на бурный ручей. Я принялся играть, перескакивать с камня на камень, и вдруг где-то далеко раздался ружейный выстрел. Давали салют. Я поднял глаза и тут же оступился. Ботинок соскользнул с мокрого, обросшего мхом, камня, и моя нога по колено погрузилась в холодную воду.

Сейчас я, видимо, интуитивно напоминал себе, что следует быть внимательным. Потеряешь бдительность – и конец. А мне предстояло защитить эту удивительную женщину.

* * *

Пока я отсутствовал, Антония переоделась. За это ей особая благодарность. Также прибыла тележка с ужином. Сыр, хлеб, большая серебряная тарелка с огромными креветками, фрукты, бутылка кьянти.

Я налил по бокалу вина. Антония немедленно выпила. Не глядя на меня, взмахнула бокалом. Я повторил, она выпила снова. Затем мы сосредоточились на еде. Антония ела быстро, с аристократическим изяществом, избегая встречаться со мной взглядом.

– Знаете, я только что осознал, что даже не знаю вашей фамилии.

– Антония Джиневра Джанелли, – ответила она, стряхивая с моих брюк крошки сыра.

В том месте, где она коснулась, колену стало очень тепло.

– Джиневра?

– Да, Джиневра.

– Джинни, – повторил я, закрывая глаза.

– Что с вами?

Антония оторвала от кисти несколько виноградин, часть отправила в рот, остальные предложила мне.

– Джиневра де Бенчи, – сказал я виноградинам.

– Родилась в 1475 году, – подхватила она, – второй ребенок в семье банкира Америго де Бенчи. Писала стихи, называла себя «горной тигрицей».

– Подруга Леонардо, – добавил я. – И моя тоже.

Она удивленно вскинула брови:

– Это в каком смысле?

Я отвернулся, налил вина.

– Ну и что там говорится на первой странице?

Антония протянула мне два листка линованной бумаги.

На первом был итальянский текст:

Con gran diligenza per il Magnifico e per tutti quet chel mio sangue hanno richiesto. Non sangue delle vene beninteso ch’esso ne son certo si rigenera ma sangue della mente.

La nostra feconda terra si fara arida e sterle nelle mani degli che pare a nulla valgan se non a vanamente devastare la cosa stessa che lor dona sostento / Con i miei occhi vidi alla luce del sole e nell’ombra del crepuscolo la bonta degl’inani e la lussuria dei forti.

In solitudine nella mia bottega mi misurai con la ricerca dei segrwti della vita ed ogni ostacolo vinsi con successo senza curarmi dello sforzo necessario. I cerchi e i cerchi / Ammiro il mio valor, ma sono stanco.

На другом перевод, который она зачитала вслух:

«С большим усердием я работал, выполняя волю Великолепного, не жалея крови. Не той, что наполняет вены мои, а мозг.

Печально, но плодородная земля наша неизбежно высохнет и станет бесплодной от рук людских. Ибо не может человек удержаться от бессмысленного разрушения того, что дает ему опору. Сколько раз я был свидетелем, средь бела дня и во мраке ночи, доброты и великодушия слабых и алчности могущественных.

Запершись один в мастерской, я пытался раскрыть тайны жизни и достиг успеха, ибо любое препятствие, не важно сколь великое, преодолевается настойчивостью. Вот они, эти Круги и Круги. Не перестаю удивляться своей проницательности. Однако я устал».

Ни единая машина не бикнула в городе внизу, ни в одном из туалетов отеля не открыли кран. Ослепительная мудрость Леонардо высвободилась из ржавой клетки времени и предстала сейчас перед нами.

– «Круги и Круги», – сказал я. – Он говорит о тех, что изображены на первой и второй страницах. Вы согласны?

– Да. Отсюда вывод, что…

– …они как-то связаны, – закончил я. – Это Круги Истины, которых домогается Крелл. – Я взял обе страницы, принялся рассматривать концентрические окружности. – Тут должен быть скрыт какой-то смысл. – При слове «смысл» что-то в голове встрепенулось, но не раскрылось.

– Леонардо изумлялся своей гениальности, – сказала Антония. – Он постоянно размышлял над этим.

– Но тут ничего не сказано о Кинжале.

Антония зевнула.

– Сегодня я переводить больше не могу. Нужно дать глазам отдохнуть.

– Может, закончим сейчас?

– Вы что, не понимаете? – возмутилась она. – Написано очень мелко, неразборчиво да еще задом наперед. У меня нет ни лупы, ничего, кроме маленького зеркальца. Такая работа требует времени и ясной головы. А сегодня был тяжелый день, вам это хорошо известно. Утром закончу, можете не беспокоиться.

– Леонардо как будто был расстроен, – сказал я.

– Определенно. «Один в мастерской», «раскрыть тайны жизни» – мне кажется, речь идет о его занятиях анатомией.

– А как по-вашему, что он изобразил на этих рисунках?

– Понятия не имею.

– Похоже на детские качели, – сказал я. – И очень напоминает приспособление для скалолазов. Невозможно представить чтобы что-то подобное существовало во времена Леонардо. И лебедка тоже.

– Как-то рационально это объяснить невозможно, – проговорила она. – Вы видели рисунок велосипеда в «Атлантикусе»? [11]11
  «Атлантикус» – том записей Леонардо да Винчи, собранный скульптором Помпео Леони в конце XVI века; хранится в Миланской библиотеке.


[Закрыть]

– Который Помпео Леони приклеил к другой странице?

– Вы хорошо усвоили рассказы папы.

– Почему только рассказы папы? У меня, к вашему сведению, есть диплом искусствоведа.

– Каскадер с дипломом искусствоведа? – удивилась она и устало плюхнулась на диван. – Странно.

– Велосипед, – проговорил я. – Леони, конечно, не понял, что это такое, и увидели этот рисунок только в наши дни, когда кто-то догадался расклеить страницы. На наших рисунках, мне кажется, Леонардо изобразил подъемный механизм. Но имеет ли он какое-то отношение к Кинжалу?

– А почему не представить, что Леонардо в своих записках рисовал предметы, совершенно не связанные друг с другом?

– Но «Великолепный» – это, несомненно, Лоренцо Медичи, – сказал я. – По его заказу Леонардо изготовил Кинжал. Значит, на наших страницах изображены Круги Истины.

Антония поднялась с дивана:

– Я иду спать. А завтра первым делом сделаю быструю пробежку и начну переводить.

– Пробежка – это важно?

– Да. Помогает думать.