355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Камен Калчев » Новые встречи » Текст книги (страница 7)
Новые встречи
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:37

Текст книги "Новые встречи"


Автор книги: Камен Калчев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

14

Они молча вошли в трехэтажное белое здание в самом центре города. Много раз приходили они сюда: посоветоваться, отчитаться, пожаловаться, попросить помощи и защиты, когда путались нити.

Обычно их принимал какой-нибудь инструктор или работник аппарата. На этот раз вызывал Горанов, первый секретарь Горкома. Что произошло? Они терялись в догадках и сомнениях.

Ружа, более быстрая, шла впереди, а Иванка пыхтела сзади, крепко держась за перила лестницы. Трудно взбираться по таким лестницам, особенно если ты не один год состоишь секретарем партийной организации.

В кабинете первого секретаря было тихо и уютно, быть может, благодаря опущенным белым шторам, которые смягчали льющийся снаружи солнечный свет. Первый секретарь, пожилой, сильно облысевший человек, томившийся когда-то в концлагере вместе с отцом Ружи, встал при появлении женщин, потом с улыбкой направился им навстречу, протягивая руку.

– Здравствуйте, здравствуйте!

Это его приветствие, неоднократно слышанное, сегодня показалось им многозначительным.

Ружа и Иванка сели в кресла, стоявшие у письменного стола. Первый секретарь сел рядом, поближе придвинув стул. Так он поступал, когда предстоял дружеский разговор. Почувствовав это, женщины сразу успокоились. Все же Иванка привычно извлекла блокнот и начала его перелистывать. Первый секретарь сказал, улыбнувшись:

– Нет нужды записывать, постарайтесь запомнить то, о чем мы будем говорить.

Иванка поспешно спрятала блокнот. Она готова была исполнить всякое распоряжение. Ружа слегка пригладила волосы – ей представилось, что они распушились, как облако. Это позволило Горанову сделать ей комплимент по поводу того, что она еще не поседела и могла бы одолжить часть шевелюры тем, кто успел облысеть. Ружа, вся вспыхнув, сказала:

– С удовольствием, товарищ Горанов, если только вам по вкусу такие рыжие патлы, как у меня.

– Сытый голодного не разумеет, – рассмеялся Горанов и потянулся за сигаретами, которыми любил угощать посетителей. – Курите?

– Нет, – в один голос ответили женщины.

Тогда он поднес им коробку с конфетами. Женщины взяли, и только после этого начался настоящий разговор.

– В последнее время, – сказал Горанов, – замечается значительное оживление среди реакционных элементов в городе. Очевидно, критика и самокритика, развернувшаяся в рядах нашей партии, начиная с Центрального Комитета и кончая низовыми парторганизациями, дала повод кое-кому из «бывших» вообразить, что пришло время браться за восстановление старых порядков. Мы не стали бы уделять этому особого внимания, если бы не отдельные тревожные явления в нашем городе, на которые своевременно обратила внимание милиция и кое-кто из граждан. Я имею в виду такие факты…

Он достал из своего стола и принес зеленую папку. Женщины напряженно следили за ним. Вынув смятый и испачканный листок, исписанный химическим карандашом, он сказал:

– Вот эта листовка найдена у входа на фабрику «Победа Сентября»…

Перебирая бумаги, Горанов говорил:

– Вот угрожающее письмо, полученное директором инструментального завода… Это брань по адресу рабочих, которые выступили с призывом повысить нормы… Вот еще одна угроза – убить милиционера, который позволил себе арестовать группу хулиганов… Это – клевета на партийных руководителей…

Он закрыл папку и спрятал в стол.

– Как видите, они всерьез решили забросать нас «агитационной литературой». Гораздо хуже то, что имеются попытки саботажа на некоторых наших предприятиях, где бдительность не на должной высоте. Я не могу сказать, что эти попытки представляют большую опасность, но они указывают на известное оживление реакционных сил.

Время от времени Горанов вскидывал брови, и лоб его прорезали морщины, словно кто-то чертил на нем изогнутые нотные линии.

– Отмечены, – продолжал он, – и другие безобразия. Не так давно какие-то мерзавцы во второй раз осквернили памятник Вали Балкановой… Третьего дня кто-то нарисовал фашистский знак у входа на почту. На дверях домов в разных местах появились и такие надписи: «БЖ» – будущая жертва. Организованно ли тут действуют или это дело рук отдельных озлобленных элементов – я не знаю, но факты остаются фактами, и мы не можем закрывать на них глаза. Решения Двадцатого съезда и нашего Апрельского пленума направлены на ускорение движения вперед, а не на то, чтобы вернуть нас назад, как того хотят наши враги. Я не собираюсь читать вам лекцию, но полагаю, что вы, как ответственные руководители «Балканской звезды», примете срочные меры, и прежде всего для сплочения рядов коммунистов!

Горанов обратился к Мариновой.

– У вас, правда, стало меньше оснований для беспокойства после снятия Чолакова. Возможно, это охладило у некоторых пыл. Тем не менее именно у вас прижились такие элементы, как Аспарух Беглишки, Гатю Хаджи Ставрев по прозвищу Цементная Голова… да и другие, к которым нельзя относиться терпимо.

– Мы их уволим, товарищ Горанов, – отозвалась Ружа, – вышвырнем… нам это ничего не стоит.

– По крайней мере спокойны будем, – добавила Иванка.

– Подождите, так не годится. Сначала надо обезвредить их. А уж после этого можно и уволить, послать ко всем чертям.

Он взглянул на часы.

– Перед нами поставлена задача сформировать на каждом предприятии крепкие рабочие дружины. Вам надлежит обдумать этот вопрос и через неделю представить списки. В дальнейшем эта работа наладится. Я вызвал вас, чтобы сообщить решение бюро. Вы должны незамедлительно заняться его выполнением без лишнего шума и парадности.

Горанов встал и перешел на свое место за письменным столом. Женщины поняли, что разговор окончен. Подняв штору – солнце уже скрылось за соседней крышей, – он распахнул окно. В комнату хлынул людской говор, шум машин, гудки.

Уличные будни однообразно проносились на крыльях суеты и забот. Люди проложили себе жизненную колею, и ничто не в состоянии было свернуть их с нее. Но это не успокаивало первого секретаря. Он знал, что законы жизни общества гораздо сложнее. Бутылка откупорена. Духи выскочили вон. Необходимо каким-то способом обуздать их. Еще раз взглянув на часы, он спросил:

– Я слышал, что Борис Желев собирается вернуться. Правда это?

– От него получено письмо, – ответила Ружа, – но давно уже… Жена его здесь.

– Жена? Кто такая?

– Гита Коевская… Сестра Петра Коевского.

– А, да, да! Сестра Пецы… Вспомнил. Ну?

– Разъезжает туда-сюда на мотоцикле.

– Не работает?

– Черт ее знает.

– А где живет?

– И этого не знаем.

Подумав, он испытующе посмотрел на них.

– А кто же знает?

Женщины молчали. Они почувствовали укор. И не нашли ответа. А когда уже выходили, Горанов почему-то повторил:

– Значит, разъезжает туда-сюда на мотоцикле… А мы любуемся на нее…

Женщины покраснели, но времени для объяснений не осталось – они были уже за порогом.

– До свиданья, до свиданья.

Сели в машину взволнованные, долго не могли собраться с мыслями. Решили сразу же по приезде к себе обсудить услышанное от первого секретаря Городского комитета партии.

«Победа» несла их к «Балканской звезде». Желание попасть туда поскорее нарастало с каждой минутой. Ружа то и дело поглядывала на стрелку спидометра. Все ей казалось, что они медленно двигаются. Вот наконец и фабрика. Железные ворота широко раскрылись, и дед Станчо приветствовал их, сняв фуражку.

– Товарищ Орлова! – еще издали крикнул он.

Машина въехала во двор и остановилась. Ружа сразу вышла.

– Что, дедушка Станчо?

– Посетитель тут один с полчаса ждет тебя, потерял терпенье и на меня напустился… Поднялся в бухгалтерию.

– Вот как? Нервный, значит… Кто же такой?

Дед Станчо наклонился к самому ее уху и сказал, понизив голос:

– Борис… Желев… Помнишь его? Борка.

Ружа нахмурилась, по лицу ее пробежала тень.

15

Она живо представила себе картину встречи, и от этого ей не стало веселей. Долгожданный день наступил раньше, чем успели воздвигнуть триумфальную арку.

Но почему он хорохорится? К чему это высокомерие? Думает, что его боятся?

Есть люди, перед которыми другие всегда почему-то чувствуют себя должниками, и высокомерие их начинает тяготить общество еще до того, как они в нем появятся. Словно надвигающаяся туча, которая угрожающе гремит издалека. К разряду таких людей относился и Желев. Сначала отправил письмо, чтобы напомнить о себе, а теперь вот явился собственной персоной и отчитал деда Станчо за то, что директор опаздывает! Воинственно настроен!

Ружа молча подымалась по лестнице, сжимая сумочку, и плохо понимала, что хочет ей сказать идущая за ней следом Иванка. Скоро обеденный перерыв, а директора еще не видели сегодня на фабрике.

Вместо того чтобы выполнять указание Горкома партии, она должна заниматься этим Желевым. Ружа раздражалась все больше. Трудно ей было разговаривать с ним, и она боялась, что у нее не хватит выдержки дать ему достойный отпор. Подходя к своему кабинету, она старалась принять спокойный и невозмутимый вид. Но второпях забыла, что дверь заперта, и напрасно дергала за ручку. Будто кто-то нарочно старался вывести ее из себя. Ружа начала торопливо копаться в своей сумочке. Но чем больше суетилась, тем меньше было толку. А от этого она еще сильнее горячилась. Лицо пылало от напряжения. Иванка молча наблюдала за ней, стоя в сторонке. Как раз в этот момент подошел молодой парень, служащий бухгалтерии, и с таинственным видом сообщил:

– Товарищ Орлова, к нам гость пожаловал.

– Что за гость? – машинально спросила Ружа, наклонившись за ключом, который уронила на пол.

– Да вот Борис Желев…

– Никаких гостей я не принимаю, – заявила она, не поднимая головы. – У меня столько работы, что…

– Но товарищ Желев поручил доложить ему о вашем приезде.

Ружа выпрямилась с ключом в руке и удивленно посмотрела на незадачливого паренька, взиравшего на нее с почтительным уважением.

– Доложить ему?

Паренек, как видно, не уловил иронии.

– Да, сказал, что будет в главной бухгалтерии.

– Ладно, ладно. Доложи поди – пускай подождет.

Открыв дверь, она вошла в кабинет.

– Передам, товарищ Орлова.

С этими словами он повернул назад и увидел шедшего навстречу Бориса Желева. Он был в белой нейлоновой рубашке и короткой ярко-оранжевой куртке; клетчатую кепку он не потрудился снять с головы. Габардиновые брюки и белые парусиновые туфли завершали его изящный туалет. Всем своим обликом – выбритый, разутюженный и надушенный, с тяжелой кожаной сумкой в руках – Борис напоминал преуспевающего комивояжера в расцвете карьеры, еще до посадки в тюрьму.

– А, вот кстати! – воскликнул он, останавливаясь в дверях директорского кабинета. – Я уже собрался уходить!

С минуту они молча смотрели друг на друга, затем Борис повторил:

– Еще немного, и ты не застала бы меня.

Ружа нетерпеливым жестом поправила прическу и сказала:

– Входите, входите! – И, обратившись к Иванке, добавила: – Оставайся и ты, если хочешь, конечно.

– Спасибо, я лучше займусь подготовкой материалов по вопросу, о котором мы говорили в Горкоме.

Проходя мимо Бориса, она смущенно протянула ему руку. Тот небрежно ответил на приветствие, как бы не заметив протянутой руки, и вошел, озираясь по сторонам с таким видом, словно занимал когда-то этот кабинет или должен был занять.

Ружа закрыла дверь, прошла на свое место за столом и сказала уже более спокойно:

– Ну вот, теперь здравствуй и садись, где понравится.

– Благодарю! – ответил Борис, усаживаясь в самое большое кресло у стола. – Тут все по-прежнему, – продолжал он, переводя взгляд с одного предмета на другой, как бы оценивая их, – за исключением некоторых портретов, следы Чолака сохранились. Разумеется, особых перемен и не могло быть, но все же я не простил бы вам, если б вы пошли по его стопам. Он был типичный носитель культовщины на «Балканской звезде». Не раз я бил тревогу по этому поводу, пока за него не взялись. Но что было, то было. Теперь нужно смотреть вперед.

Он говорил не спеша, обследуя взглядом директорский кабинет. Тут вот где-то, слева от стола, высоко на стене висел его увеличенный портрет – гордость фотографии «Сюрприз». Вместо него, по-видимому с целью заполнить пустой квадрат, повесили географическую карту. Борис не сделал никакого замечания, но глаза его часто обращались в эту сторону.

Ружа слушала его молча, не прерывая. И упорно смотрела на листок календаря, стараясь сдержать раздражение, которое Борис вызывал у нее своим высокомерным гоном. Заметив ее нетерпение, Борис сказал сочувственно:

– Похоже, и у тебя нервы не в порядке, как у меня. Я, конечно, не стану тебя задерживать. – Он посмотрел на свои часы. – Время дорого для всех нас. И меня ждет куча срочных дел. Не люблю откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

Борис опять взглянул на часы – золотой хронометр с множеством цифр и стрелок, блестевших при малейшем движении руки. Сквозь нейлоновую рубашку просвечивала майка. Куртка застегивалась спереди на молнию. Такие же молнии были и на карманах. Борис то расстегивал их, то застегивал. И часы, и молнии, и нейлон, и усики, тонким шнурочком выведенные над верхней губой, – все говорило о том, что Борис Желев вкусил цивилизации в той среде, где он жил и подвизался последние три года. Вынув из внутреннего карманчика своей куртки никелированный портсигар, Борис попросил разрешения закурить. Получив согласие, он запалил сигарету и с наслаждением стал затягиваться, каждый раз слегка жмурясь от удовольствия.

Одет он был действительно хорошо, имел, казалось, все, что полагается, даже золотые часы, и тем не менее лицо его выражало какую-то растерянность и недовольство, чего он при всем своем самолюбии не мог скрыть за развязной манерой поведения. Он говорил, что счастлив, а глаза его светились холодно и остро, словно искали, кого бы уколоть. Близко сидящие около тонкого, заостренного носа, они глубоко запали, что делало его похожим на хищную птицу, выгнанную из гнезда.

Ружа заметила эту озлобленность, ясно написанную на лице Бориса, и подивилась, как может измениться человек за какие-то три года. Будто не Борис сидел перед ней, а лишь жалкое его подобие. Раньше он производил впечатление более спокойного и благодушного человека. Взгляд его не был таким колючим и бегающим; на лице не было столько морщин, особенно возле рта и глаз. Волосы поредели и поседели на висках. Не хватало переднего зуба, и это тоже старило его. Да, он постарел, исхудал, выглядел измученным – то ли от чрезмерного труда, то ли от душевных переживаний. Конечно, при подобных обстоятельствах такое может случиться со всяким: и постареешь, и потеряешь прежнюю привлекательность, и зуба лишишься, и морщины исчертят лицо… Но откуда эта дерзость и самонадеянность? Это высокомерие? К чему эти нейлоновые тряпки, часы и этот дурацкий никелированный портсигар, издающий, как камертон, высокий протяжный звук, когда его открывают? Откуда эти купеческие выражения и затуманенный, надменный взгляд? Ружа пристально смотрела на него, и отвращение к этому человеку постепенно сменялось жалостью, претензии его казались смешными. Ничего не замечая, Борис завел речь о своей машине, которую продал перед отъездом.

– Это, собственно, не автомобиль, – говорил он пренебрежительно, – а таратайка какая-то, именуемая «фольксваген», немецкое изобретение, которое я чуть не даром отдал моему приятелю доктору. Из-за этого я и прибыл сюда позже, чем собирался. Вы получили мое письмо?

– Да.

– Оно было написано под напором особых чувств… Между прочим, я думал тогда, что директором здесь по-прежнему Чолак. Потому и позволил себе в начале некоторые остроты. Да. Чуть позднее я узнал о провале Чолака. И это совсем меня не удивило. Но дело прошлое. Посмотрим, что будет!

Борис снова раскрыл портсигар, и по комнате разнеслось уже знакомое «ля». Закурил новую сигарету. И, окутанный табачным дымом, принялся разглагольствовать о том, каким должен быть руководитель предприятия, чтобы повысить жизненный уровень рабочих и наладить производство.

Ружа слушала его рассеянно. Порой теряла нить рассуждений и с испугом вскидывала на него глаза – не понял ли он, как надоел ей этот разговор. А он продолжал упиваться собственным красноречием, пока не исчерпал весь запас высказываний на эту тему. Тогда, взглянув на часы, он как-то неожиданно встал.

– Надо идти. И у тебя, наверно, много дел, и я не успел еще ни с кем повидаться. С поезда – прямо сюда.

И он опять увлекся рассказом: как ехал, когда прибыл, о чем думал, какие планы строил. Ружа не узнавала его. Вместо утраченной славы буйно разрослись ораторские способности, заглушившие скромность и приличие. Зачем понадобилось ему выдумывать, что пришел прямо сюда? Разве он не отправился с вокзала в гостиницу снять номер, а потом к Виктории Беглишке – узнать, где Гита, и, лишь обескураженный полным неведением, прикатил на «Балканскую звезду», где начал, как бывало, распоряжаться? Зачем он прикидывается перед Ружей, стараясь произвести на нее выгодное впечатление? Он пришел сюда, чтобы выяснить, на что он может рассчитывать, и между прочим расспросить о своей жене, отсутствие которой весьма его тревожило. Тем более что он отправил ей телеграмму с просьбой встретить его на вокзале, на которую она никак не отозвалась, словно сквозь землю провалилась.

– Да, – заключил он, чувствуя, что надо все же как-то объяснить свой визит, – я пришел сюда потому, что не получил ответа на письмо. И, во-вторых, я дорожу своей репутацией!.. Что касается денег – деньги у меня есть!

– Товарищ Желев! – резко поднявшись, заговорила Ружа. – Не кажется ли вам, что вы слишком нянчитесь со своей репутацией?

– Почему вдруг «вы»? – удивился Борис.

– Разве вы не догадываетесь, что мы давно перестали заниматься вашей репутацией? К чему все эти разговоры?.. Скажите прямо – желаете вы работать или не желаете… Если желаете – пожалуйста, никто вам не мешает!

– Вот как? – сказал он, пораженный ее тоном. – А я и не знал, что могу работать, если захочу… Смотри ты, это ново для меня… Интересно, я и не подозревал… Потребовалось прийти сюда, чтобы узнать об этом.

– Не прикидывайтесь.

– Странно! Не понимаю, однако, зачем нервничать, когда все уже выяснено… Некрасиво!

Он повернулся к выходу. Но прежде, чем уйти, нашел нужным добавить:

– Я понимаю, конечно, что мой вопрос очень сложен и не в твоих силах разрешить его. Им займутся в Горкоме партии, если не повыше… Но я, во всяком случае, считал, что для соблюдения порядка надо прежде всего зайти сюда.

Уже переступив порог, Борис спросил:

– Моя подруга не приходила сюда?

– Нет.

– Так я и предполагал. Я сказал, чтобы до моего приезда она ничего не предпринимала.

Борис закрыл за собой дверь, оставив Ружу, как он полагал, в полном недоумении, озадаченную и, конечно, разозленную. Одним ударом он ошеломил свою жертву, не пожелав добить ее. Пусть потом, поразмыслив на свободе, поймет его превосходство. Может быть, она ожидала увидеть перед собой жалкого нищего, протягивающего руку за милостыней? Или раскаявшегося неудачника, который пришел искать ее благоволения? Как она заблуждается! Ей невдомек, что теперь он куда сильнее и опытнее, чем был раньше. Она и не подозревает, какие он поведет с ней разговоры! Не так легко забудет он страдания, которые довелось ему вытерпеть за эти три года. И уж никак не простит им самоуправства!

Борис вернулся в бухгалтерию и распорядился вызвать такси – ему необходимо скорее попасть в город, где его ждут исключительно важные и неотложные дела. Тот же молодой человек, подпавший под его власть, начал добиваться по телефону такси. Борис мрачно курил и только поглядывал, как услужливый парень отчаянно вертел телефонный диск. Наконец машина была заказана.

Повергнув в изумление бухгалтерских работников, Борис не спеша спустился во двор и торжественно прошествовал по аллее, оглядываясь, нет ли поблизости знакомых. Но никого из знакомых не увидал, кроме деда Станчо, который сидел в своей будке. Завидев Бориса еще издали, дед Станчо торопливо захлопнул окошечко и сделал вид, что пишет.

Через несколько минут прибыло такси. Борис ловко открыл дверцу и сел рядом с шофером.

– Гони в новый ресторан!

Машина стала плавно спускаться к городу. Дед Станчо, высунув голову в окошечко, долго смотрел ей вслед.

16

Борис решил пообедать в новом ресторане. Охотничий домик, как он уже слышал, превратился в пристанище для престарелых и для многодетных семейств. Новый ресторан – нечто в другом роде, там джаз, певица, фонтан… Там встречаются культурные люди – артисты местного театра, врачи, директора и даже члены литературного кружка при городском клубе.

К этому времени – было половина второго – волна обедающих уже схлынула. Лишь несколько столиков занимали какие-то молодые люди, жарко спорившие перед пустыми бутылками. Больше никого не было, если не считать посетителей, заглядывавших на пять-десять минут – выпить за стойкой кружку пива.

Днем в будни, особенно в послеобеденное время, новый ресторан почти пустовал. Зато уж по вечерам он бывал до отказа заполнен молодежью, жадной до веселья и танцев. Оркестр и певица творили чудеса!

Борис выбрал столик в самом центре зала, под пестрым зонтиком, отбрасывавшим легкую, приятную тень. Официант немедленно подал ему меню и остановился в вежливой позе ожидания. Борис устало окинул взглядом пышно оформленный лист и пренебрежительно отложил в сторону.

– Для начала принеси один аперитив, а потом увидим. Эвксиноградское имеете? Нет? Что же у вас есть? Карловский мускат? Выдержанный? Дай тогда бутылочку, только во льду! Обязательно во льду! Из кушаний посмотри там что-нибудь посытней, потому что я голоден. Цена значения не имеет… А сначала – салат и стопку анисовой, но тоже со льда.

Официант старательно записывал заказ в свой блокнот. А Борис вынул из набитого банкнотами бумажника расческу и принялся причесывать свои поредевшие волосы. Искоса глянув на пачки денег, официант стал перечислять самые дорогие яства и напитки, которых посетитель, возможно, не заметил. Борис, разумеется, не торопился сделать выбор; молча причесываясь, он рассеянно слушал, чтобы дать возможность официанту подольше полюбоваться бумажником. Когда перечень был завершен, Борис заявил:

– Дай мне тушеную рыбу с луком, жареного барашка, салат из огурцов и редиски… Нарежь и помидор.

Скороговоркой отдав распоряжение, он спрятал расческу в бумажник, закрыл его и не спеша сунул в задний карман, даже не застегнув куртку, чем хотел показать, что не придает значения деньгам. Сняв куртку, повесил ее на спинку стула, поправил воротничок своей нейлоновой рубашки и только после этого соблаговолил взглянуть на молодых людей, которые внимательно за ним наблюдали.

Борис вел себя так, словно вокруг никого не было. Вынул никелированный портсигар и небрежно раскрыл его. Благозвучное «ля», как-то неожиданно прозвеневшее над столиком, удивило даже самого Бориса. Молодежь перешептывалась. Некоторые смеялись, но Борис невозмутимо смотрел перед собой, окруженный легким облаком табачного дыма.

Он еще не докурил сигарету, когда на подносике, накрытом белой салфеткой, подали водку и закуску. Борис продолжал курить с самым небрежным видом, хотя подшучивания и насмешки молодых людей раздражали его. Почему-то ему вспомнилась Гита, и раздражение усилилось. Возможно, эти парни знают Гиту и каждый вечер притаскиваются сюда, чтобы потанцевать с ней, в то время как ее благоверный добывает деньги, заботясь о ее будущем. Его чувствительное воображение, расстроенное длительной разлукой, рисовало такие картины, что Борис заранее возненавидел всю эту компанию. Он потянулся за водкой и отпил большой глоток. Алкоголь сразу бросился ему в голову, а вместе с ним и злоба на парней. Может быть, Борис поднялся бы и устроил им скандал за неумение держать себя, если бы одно непредвиденное обстоятельство не дало совсем другое направление его чувствам. В ресторан вошел старый знакомый Бориса – Гатю Цементная Голова.

С тех пор как открылся новый ресторан, Гатю через день-два наведывался сюда, чтобы «пропустить для охлаждения» кружку пива. Летняя жара была непереносима для Гатю, постоянно страдавшего от жажды. Стойка с пивными кружками неудержимо влекла его к себе всякий раз, когда он проезжал через парк. И всякий раз он давал себе слово воздержаться, но летние дни такие длинные, что устоять было трудно. Он прямехонько шел к стойке, где, нагнетаемая насосом, лилась из крана густая, пенистая и холодная влага, и с ходу заказывал кружку. Паренек, наливавший пиво, знал его привычки и, едва завидев Гатю, подставлял под кран большую кружку. Гатю осушал ее единым духом и, бросив деньги на мокрую жесть, отправлялся дальше.

Он все еще работал на «Балканской звезде» – развозил товары. Склады были разбросаны по всему городу, иногда и на вокзал приходилось ездить. И Гатю ездил – в жар и в стужу, в дождь и в метель. А потому не жалел денег, когда представлялась возможность поесть и выпить. В конце концов, кружка пива в обеденный перерыв не бог знает что. Особенно принимая во внимание, что жена кормит его соленой и острой едой… «Хорошо готовит, убей ее бог!» И Гатю с ожесточением выпивал вторую кружку, а то и третью, потому что совесть его была чиста.

Гатю не изменился, если не считать того, что одутловатое лицо его собралось в морщины, как недубленая кожа. Носил он все ту же кепку, словно сросся с ней, все те же люстриновые штаны, будто и не снимал их никогда, а кнут стал как бы частью его руки. Ничего не изменилось, даже пристрастие Гатю к пиву и сливовице, даже ненависть к Виктории Беглишке – к этой негодяйке, которая в силу законов именуется теперь его матерью! Господи боже мой! Какое несчастье свалилось на Гатю! Не только голова – душа его поседела с горя! Что поделаешь? Кукушка выпила разум у старика, и Гатю должен смириться. И на «Балканской звезде» произошли перемены, которые были ему совсем не по душе, а тут еще нового директора назначили. Что ни день, то новые распоряжения, новые требования. И разные там «проверки исполнения»! Мог ли Гатю привыкнуть к таким порядкам? Начали даже ставить ему в вину, что во время обеда он заходил в ресторан хлебнуть пива, а по вечерам останавливался у «забегаловки» напротив «Балканской звезды», выпивал стопку ракии, что, бывая на станции, заглядывал в буфет, а лошадей оставлял на припеке… «И кто им только рассказывает, откуда они все узнают?» – дивился Гатю. Невтерпеж ему стало от этой критики. А тут еще и самокритики от него требуют! На сердце у Гатю скопилась такая черная тоска, словно дегтю туда налили! Так бы и хлестал кнутом направо и налево, пока не истребит всех до одного. Но тюремные решетки еще мелькали у него перед глазами. И он, стиснув зубы, стегал фабричных лошадей.

Все тот же был Гатю. И Борис узнал его с первого взгляда, когда Гатю, повесив голову и насупившись, проходил через зал к стойке.

Борис хотел было окликнуть его, но счел неудобным подымать крик в ресторане и послал за Гатю официанта, указав на его широкую спину. Гатю только что отхлебнул из кружки. Лицо его в такие моменты расплывалось от удовольствия, на глазах выступали слезы, и он терпеть не мог, чтобы кто-нибудь мешал ему.

– Позови его ко мне! – сказал Борис и чуть приподнялся, чтобы дать знак Гатю, когда тот обернется.

Официант моментально исполнил поручение. Гатю удивился – кто мог заинтересоваться его особой? Поставив кружку, он мрачно оглядел столики. Борис поманил его пальцем. Гатю насупился еще больше. Не любил он, когда его подзывали таким способом, но, видя, что его настойчиво зовут, допил пиво и неуклюже стал пробираться между столиками к незнакомцу. Подойдя к пестрому зонтику, остановился в недоумении.

– Извините, – пробормотал он, – произошла, по-видимому, ошибка, насколько я понимаю.

– Никакой ошибки, товарищ Гатю! – с широкой улыбкой отозвался Борис.

Гатю вгляделся в щербатую физиономию, напрягая память.

– А-а, Борис! Товарищ Желев!

– Товарищ Желев, да! Садись, – пригласил Борис, – садись за стол!

Гатю мялся в нерешительности – и сесть хотелось, и на работу боялся опоздать.

– Садись, садись! – скомандовал Борис, указывая на стул. – Эй, официант, кружку пива!.. Или, может, водочки выпьешь?

– Нет, нет, – поспешил отказаться Гатю, – пива, я ведь уже пообедал.

– Понятно, – все еще сияя улыбкой, сказал Борис. – Ну как? Все там же работаешь?

– Там же, товарищ Желев, – несколько официально ответил Гатю, пораженный вызывающим видом Бориса.

Но скоро он оправился от смущения, положил кнут на стул и осторожно оперся о стол, боясь задеть какой-нибудь бокал. Борис подвинул ему портсигар. Гатю взял сигарету, Борис тоже; закурили. Беседа потекла неожиданно легко и непринужденно.

Борис, очень щедрый на речи и угощения, предложил Гатю есть и пить, что только он пожелает. Гатю, однако, соблюдал приличие, по старой памяти относясь к Борису как к начальству.

Разговор вертелся вокруг работы на «Балканской звезде», крутого нрава нового директора и тяжкой доли возчиков вроде Гатю, который вынужден жить на одну зарплату и содержать целое семейство. Борис внимательно слушал его, вставляя время от времени:

– Не так, как в ту пору, когда я был здесь?

– Не так, товарищ Желев! Большая разница.

– Да, конечно. Но нечего сожалеть о прошлом. Будем смотреть вперед!

– Э, что там увидишь впереди, – расчувствовавшись, Гатю стукнул по столу. – Что там увидишь, когда все черно у меня перед глазами. Голова идет кругом. Все-то норовят тебя учить. Так делай, так не делай… С толку сбивают. Кого слушать?

Борис смеялся. Радостно ему было слушать этого мрачного человека. Он ведь считал себя его покровителем. А покровители всегда снисходительны к тем, кто у них под крылом.

Поведал Гатю и о страданиях из-за Виктории Беглишки. Борис совсем развеселился. Больше всего насмешил его рассказ о том, как они с Викторией судились из-за места на кладбище, которое та считала своим, а Гатю, – своим. Потянулся процесс. В конце концов выиграла Виктория, подкупив адвоката… Вообще не везло Гатю в эти годы. Ничего хорошего не видел он и впереди.

– Не беспокойся, – заверил его Борис, – раз я тут, все наладится. И Виктория сядет на свое место, я наведу порядок, хоть меня и холодно встретили сегодня, когда я заходил справиться насчет моей Гиты.

Возчик встрепенулся, услышав имя Гиты. Это не ускользнуло от внимания Бориса.

– Не встречал ее? Подругу мою, Гиту, а? – спросил он, пристально поглядев на Гатю. – Она давно уже здесь… Я раньше ее отправил.

Гатю нахмурился.

– Нынче видел ее, – сказал он. – К нашему Филиппу приходила… узнать относительно квартиры.

Борис положил вилку и откинулся на стуле.

– Что, что ты сказал?

Гатю осекся. Он не ожидал, что упоминание о сыне произведет такое впечатление. Гатю и не подозревал, что наступил кошке на хвост. Он потянулся за кепкой и начал поглядывать на выход.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю