Текст книги "Новые встречи"

Автор книги: Камен Калчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

24

В эту ночь вопреки уверениям Мантажиева, что ничего плохого не случилось, Аспарух Беглишки не мог уснуть. Нечистая совесть подсказывала, что его ждет куча неприятностей, если он вовремя не примет мер.

Сколь ни удобной казалась сейчас политическая обстановка, предвещавшая счастливое развитие событий, все же страховой агент не в меру прыток со своими листовками, да еще составленными на плохом болгарском языке. «Братья болгары, скоро мы скажем друг другу Христос воскресе! Дерзайте!» Разве могло прийти что-нибудь поумнее в голову бывшему царскому офицеру? «Дерзайте!» Не хватало еще, чтоб он спел «Бдинци, львы-титаны!» и напялил себе на голову лавровый венок! Чепуха! Пустая болтовня! «Сколько говорил я этому идиоту, когда он тут появлялся, чтоб не приставал ко мне со своими дурацкими листовками! Как не может понять – только зря выдаем себя».

Несмотря на то что окно было распахнуто настежь, в мансардной комнатушке было душно. Обычно к концу августа жара спадала, но нынешнему засушливому и бесплодному лету, казалось, не будет конца. Большую часть времени Аспарух проводил внизу в приятной болтовне с Вики, потягивая ледяной сироп; наведывался и к Сокеровым, где его угощали розовым вареньем и сиропом с кусочками льда, который он любил помешивать в стакане серебряной ложечкой, забавляясь, как ребенок. Да, все относились к нему с уважением, старались предупреждать его желания и не выводить из себя, зная, на что он способен в гневе. Только Мантажиев, этот легкомысленный повеса, не считался с его характером. Вот уже несколько лет подряд, точнее сказать, с тех пор, как Аспарух поселился в этом городе, не было случая, чтобы страховой агент, навестив его при очередной служебной поездке в эти края, не развертывал перед ним картины предстоящих переворотов и политических катастроф. А в последнее время начал надоедать ему с листовками, уговаривая сочинять их вместе, так как у Аспаруха-де «острое перо». Но и листовки, и болтовню, и песни, которые пел Мантажиев (ему внушили, что у него замечательный баритон), – все это Аспарух был способен переносить, не насилуя себя, – певческая мания даже забавляла его, – если бы не страх перед тюрьмой, не боязнь того, что в один прекрасный день протянется чья-то рука и схватит его за шиворот. Страх, это изобретение палачей, исчадие нечистой совести, внезапно появляющееся в преддверии славы, это зачатие подлости и предательства, порождающее безумие и месть, – страх, одинаковый во все времена, сейчас сковывал волю Беглишки и целую ночь не давал ему покоя. Аспарух вертелся в постели и поглядывал на кушетку, где безмятежно спал Мантажиев.

Аспарух ценил Мантажиева, они были старые друзья, хотя страховой агент был несколькими годами моложе. Аспаруха восхищал фанатизм Мантажиева, жаждавшего гибели коммунистов. Аспарух одобрял его бредовые идеи. Мантажиев рисовал знаки свастики на дверях и почтовых ящиках в тех домах, куда приходил с предложением застраховать жизнь и имущество, – Аспарух поощрял его в этом. Мантажиев настоятельно советовал проникать в государственные и кооперативные предприятия, чтобы разрушать их изнутри, – Аспарух и тут поддерживал дружка. Увлекали его и «пасхальные митинги», на которых неугомонный Мантажиев неизменно появлялся со свечой и красным яичком в руках. Аспарух был однажды на таком митинге в Софии, видел, как богомольцы обходили вокруг храма с зажженными свечами в обступавшем их со всех сторон таинственном полумраке и обменивались красными яичками. Тогда Аспарух многое узнал, в том числе и новость, что «наследник», совершая поездку по Греции, интересовался Болгарией. Что же его интересовало? В глазах богомольцев – бывших офицеров, фабрикантов и их прислужников – отражалось пламя свечей, как не угасшие еще надежды. Одни плакали от радости, другие пожимали друг другу руки и целовались, затаив тоску изголодавшихся волков. Какое множество свечей! Словно безвременники расцвели на площади. Горят тускло, а поглядеть на них сверху – будто золото плавится. Из сердца сами собой рвутся рыдания. На такой вот пасхальной заутрене побывал Аспарух. И весь год потом Мантажиев напоминал ему про этот «парад зажженных свечей» и настоятельно советовал устроить нечто подобное в провинции. «Боже упаси!» – содрогнулся Аспарух. Как это он соберет возле церкви ткачей и ткачих, токарей и кузнецов, кожевников и сапожников? Целый завод у церкви, а он, Аспарух Беглишки, выступает впереди всех с зажженной свечой в руке… «Да ты с ума сошел, Мантажиев, – сказал Аспарух, – совсем не знаешь провинции. Легко вам там в Софии. Соберетесь возле «Александра Невского» с бору по сосенке, пройдете по улице и рассыплетесь в темноте – я не я, и лошадь не моя… Нет, приятель, тут тебе не София! Извини, на такой риск я не пойду!» Мантажиев согласился с ним, но от затеи с листовками не отказался: он сам будет сочинять их при условии, что распространять в провинции станет кто-то другой. Вообразил себя хитрее Аспаруха! Против этого-то и восставал Аспарух, когда на глаза ему показывался старый приятель, приезжавший из Софии с неизменной сумкой страхового агента и кучей новостей, верных и неверных.

На этот раз все могло пройти спокойно, без осложнений. Что особенного – собрались у Сокеровых, отметили день рожденья Мими, попели, потанцевали, поиграли смеха ради в «шутки амура», и все кончилось благопристойно. Та дуреха пробовала заарканить и Мантажиева. Два-три танца он протанцевал с нею – ничего, что хромой… Глазам своим не поверили люди – танцует, будто нога у него совсем здоровая! Затем в мужской компании потолковали об обстановке – тихонько, чтоб не слышали женщины, и разошлись. Хорошо провели вечер, с пользой. Мантажиев сообщил кое-какие ободряющие новости, например о расколе в партии и о новой коммунистической радиостанций… И о событиях в Польше, в Венгрии, в Восточной Германии… Даже Китая коснулся. Как бы ни преувеличивал Мантажиев, всегда склонный присочинить, доля правды тут есть. А опыт подсказывает, что от раскола идет начало конца.

Но зачем спешить? К чему эти листовки?

Аспарух встал и в кальсонах начал расхаживать от окна к двери. Беспокоило его не только то, что сочинялись разные там листовки. Пускай себе Мантажиев сочиняет, пусть даже поет «Милая родина», дерет горло, сколько хочет! Все это можно бы ему простить! Но зачем, зачем тащить за собой, впутывать этого дурака Гатю? Какая от него польза? Царь и без Гатю сядет на престол.

Лунный свет, падавший из окна, играл на полу. Тонкий и прямой луч был похож на золотой жезл. И Аспарух, погруженный в раздумье, усмотрел в этом некий символ. Ему хотелось рассеять дурные предчувствия и, опершись па этот жезл, избавиться от нависшей над ним беды.

Он долго стоял у окна, заложив руки за спину и расставив пожелтелые старческие ноги в небрежно приспущенных кальсонах, – спортсмен хоть куда.

Легкий шорох привлек его внимание. Оглянувшись, он увидел, что Мантажиев, подняв голову, испуганно смотрит на него.

– Что ты там выглядываешь?

– Любуюсь луной, – ответил Аспарух. – А ты почему не спишь?

– Ты меня разбудил.

Аспарух повернулся и вызывающе бросил:

– Может, тебя совесть мучает?

– Хорошенькое дело, – засмеялся Мантажиев. – Если из-за таких пустяков испытывать угрызения совести, недалеко уедешь. Нечего тут нервничать.

– Все-таки, – завел свое Аспарух, садясь на кровать, – напрасно мы доверились Гатю. Человек он неуравновешенный, к тому же трусоват.

– Тогда брался бы сам за листовки, – сердито ответил Мантажиев. – Выхода нет – или ты, или он! Один сочиняет, другой распространяет. Разделение труда. Иначе нельзя, дорогой.

Аспарух молчал. Он боялся Мантажиева – боялся его глупой самонадеянности. его прошлого, боялся и будущего, в которое тем не менее верил, догадываясь, что за Мантажиевым стоят сильные люди. Поэтому он предпочитал не вступать в споры со страховым агентом, а лишь старался уяснить некоторые свои соображения, о которых не следовало забывать.

– Мне терять нечего, – заговорил он, подчеркивая слова. – Важно другое: не навредить бы делу. Вся наша надежда на помощь извне. А что проку от этого Гатю?.. Человек недалекий…

– Один винтик вывинтит – и то польза, – возразил Мантажиев.

– Винтик?.. Пустяки… Главное, по-моему, развинчивать души, а машины – дело второстепенное.

– Что ж, Гатю будет развинчивать машины, а ты – души… Согласен?

– Выходит, мы с Гатю дополняем друг друга?

– А тебя это не устраивает?

– Здорово придумано!

Аспарух встал, подтянул кальсоны и залез под одеяло.

– Недурно все у тебя получается, – обиженно сказал он. – Только смотри, как бы нам кошка дорогу не перебежала… Вот что меня пугает, об остальном я не забочусь.

– Чего ты боишься? Разве не видишь, что их лагерь распадается на составные части.

– Лагерь… – Беглишки усмехнулся и добавил: – Лагерь был у Аспаруха, когда тот пришел сюда со своей ордой и расположился между горами и Дунаем… Был он и у его дедов, когда те рыскали по степям в поисках пастбищ для своих стад… Имеется он и у этих самозванных строителей новой Болгарии… А у нас есть ли лагерь? Где он, наш лагерь?

– Что – то ты много стал философствовать, дорогой праболгарин. Слишком много разговариваешь… И потому, мне кажется, что легко страху поддаешься. Закрывай-ка лучше глаза да спи, а то завтра меня ждет дорога.

– Тебя-то ждет дорога… А каково мне? Я должен оставаться здесь и вариться в собственном соку.

– Был бы ты хоть пожирней, – шутливо заметил страховой агент и укрылся с головой одеялом.

Аспарух замолчал. Он долго лежал, вперив взгляд в потолок, затем снова заговорил, не подозревая, что Мантажиев уже спит:

– Все было бы в порядке, если бы не этот, как его… Борис Желев. Он болтлив и мнителен… Кто знает, что ему может взбрести в голову… Видал, откуда он выскочил? Из кустов каких-то… Что он там делал? Ты не заметил? Хорошо еще, если один был… Не следовало его обманывать. Этим мы только показали, что у нас совесть не чиста… Зря я тебя послушал… А что он тебе говорил? Говорил или нет?

Беглишки привстал и прислушался. Страховой агент спал. Нос его издавал тонкий и протяжный свист, будто ветер свистел в трубе.

– Дурак! – простонал Аспарух и повернулся спиной к своему гостю.

25

Под утро Беглишки уснул. Когда он проснулся, Мантажиев сидел у окна и листал книжку, которую вытянул у Аспаруха из-под подушки. В книжке много мест было подчеркнуто синим и красным карандашом. Монтажиев редко обращался к книгам, но подчеркнутые места пробудили в нем любопытство, он жадно прочитывал их, будто в руки к нему попало чужое любовное письмо. И с ухмылкой облизывал губы, словно они были сладкие.

«Необходимо учитывать, что существует два способа борьбы: с помощью закона и с помощью силы. Первый свойствен человеку, второй – животному. Но поскольку во многих случаях одного только первого способа бывает недостаточно, обстоятельства вынуждают прибегать ко второму. Поэтому князь должен уметь пользоваться как человеческими, так и животными инстинктами… Образцом для него должна служить лисица. Лев легко попадает в западню, а лисица бессильна перед волком. У лисицы князь научится учуивать западню, а у льва – не бояться волков».

Облизав губы, страховой агент перелистнул страницу. Синей зигзагообразной линией было отмечено: «Люди так глупы и так поглощены повседневными своими нуждами, что тот, кто хочет пуститься на обман, всегда найдет кого обмануть».

Мантажиев усмехнулся, он развеселился еще больше, прочитав подчеркнутое красным: «Выгодно, впрочем, подобно Бруту, прикидываться безумцем. Ты должен одобрять, говорить, видеть и делать многое такое, что противно твоей натуре, с единственной целью – понравиться князю».

Страховой агент не мог понять, кто такой этот князь и этот персонаж, которого в книге столь заботливо наставляли, как следует поступать, чтоб сохранить за собой власть. «Бывает, – подумал агент, – что и из книги можно узнать полезные вещи». Он перевернул еще страницу и, оглянувшись, перехватил взгляд Аспаруха. Глаза его, запавшие и словно бы пустые, были так страшны, что Мантажиев невольно сунул книгу обратно под подушку.

Аспарух все глядел на него, не произнося ни слова.

– Люблю читать книги с подчеркнутыми местами, – заговорил Мантажиев. – Все равно что беседуешь с тем, кто читал эту книгу до тебя. Узнаешь его мысли и настроения. Если заделаюсь следователем, стану изучать психологию преступников только таким способом. И никогда не ошибусь.

– Спасибо за комплимент.

Аспарух проворно отбросил одеяло и ступил своими жилистыми ногами прямо на голый пол.

Комнату заливал солнечный свет, и мухи давно уже вились вокруг шкафчика, где хранились банки с вареньем и медом.

– Ну как, позавтракаем? – спросил Аспарух, натягивая штаны. – Если хочешь чаю, включи плитку. Я пить не буду.

– Предпочитаю съесть холодный арбуз, глупо наливаться чаем в такую жару, – ответил Мантажиев, взглянув на часы. – Не опоздаешь на работу?

– На работу я могу приходить, когда захочу. В общежитии никто с меня спрашивать не станет, разве только директорше что-нибудь понадобится.

– Директорше?

– Да, случается. Попадет ей шлея под хвост, ну и давай названивать по телефону… Опасная баба.

– В каком смысле?

– Не в том, какой ты имеешь в виду. За короткий срок сумела без всякой шумихи создать рабочие дружины… А ты со своими листовками носишься… Восстание…

«Христос воскресе!» Дорогой юноша, мы с тобой слишком увлекаемся!

Склонившись над умывальником, он плескал водой в лицо, поливая себе из кувшина, потому что по утрам вода из крана не текла. Это давало повод ругать Викторию, которая, купаясь там у себя внизу, расходовала всю воду. Но сейчас ему было не до Виктории. Иные мысли и заботы одолевали его, отравляя жизнь.

Освежившись, он надел легкий летний пиджак, белую фуражку и открыл дверь.

– Пошли… Где-нибудь по пути купишь себе арбуз на завтрак.

И, уже спускаясь по лестнице, добавил:

– Нам следует расстаться… Неудобно слишком часто появляться в городе вдвоем.

Мантажиев хлопнул его по плечу и громко расхохотался.

– Откровенно говоря, не думал я, что ты такой трус.

Аспарух молча проглотил обиду. Каким бы храбрым ни казался легкомысленный человек, спорить с ним – напрасный труд. Куда полезней разобраться во всем самому, не полагаясь на других. Из-за маленького камушка иногда опрокидывается телега. А у него не было ни малейшего желания именно теперь, когда и в самом деле может наступить Христово воскресение, свалиться в пропасть и никогда уже оттуда не выбраться.

– Повторяю, – настаивал на своем Аспарух, – зря ты тащишь к нам этого Гатю. Это же полуидиот. Что от него можно ждать? Притом он сидел в тюрьме как прислужник фабрикантов. Неудобно, как ты этого не понимаешь?

Мантажиев удивленно вскинул брови. Он искренно недоумевал.

– Ты, я вижу, и вправду закусил удила, Беглишки! Что с тобой? Я тебя не узнаю.

– Каждый должен заниматься тем, на что он способен и что ему по плечу… Ну, до свиданья, в добрый час. Я все же постараюсь как-нибудь исправить положение.

Аспарух торопливо попрощался; друзья расстались «до скорого свиданья», пожелав друг другу всего наилучшего. Страховой агент при этом усмехнулся и стал спускаться к городу с намерением найти арбуз, а Беглишки зашагал по узкой тропке прямо через лес к общежитию «Балканской звезды».

Его не покидала мысль разыскать Бориса и незаметно вызнать, не заподозрил ли он чего минувшей ночью. Хотелось как можно скорее рассеять всякие подозрения, чтоб Борис не раздул дела, придав ему такое направление, какого больше всего боялся Аспарух. А тут еще Гатю вдобавок; одна надежда, что возчик в последний момент порвал прокламации или, на худой конец, вспомнил о тюрьме, прежде чем разбрасывать их. И это в какой-то мере успокаивало его.

Аспарух шел быстро, то и дело вытирая свою лысую голову белым платком. От платка пахло духами, и это подбадривало его, напоминая про вчерашний ужин у Сокеровых, где Гита обрызгала всех какими-то новыми духами, не исключая и его, хоть они и были в контрах. Для того, наверное, чтоб пофлиртовать с Филиппом Славковым, который продолжал разыгрывать перед ней роль верного супруга. До чего они смешны оба! И эти «шутки амура»! Даже его, Аспаруха, вовлекли в такие глупости.

Он спотыкался о корни, выступавшие на тропинке, вытирал пот и чувствовал, как тошно ему становится от жары и всех этих историй, которые давили его, словно мельничный жернов.

Лучи солнца, поднявшегося уже высоко, пронизывали лес, и между сосен висела синяя дымка: пахло свежей смолой и сухими листьями. «Тихо, как в соборе», – думал Аспарух, глядя на высокие деревья; он готов был опуститься перед ними на колени и молить о покое, которого лишился, может быть, надолго. Человек суеверный, он верил в сны, гадал по руке, увлекался астрологией и гороскопами, предсказывавшими ему великое будущее. Аспарух придумал для себя плохие дни, плохие числа; тогда его особенно мучила смутная тревога, теснее обступали призраки пугающей неизвестности, как было и сейчас. Он чувствовал – произойдет нечто непоправимое, если он не сумеет хитроумно отмести все сомнения и догадки. Он верил в свою интуицию, которая ни разу его не подвела, Он складывал числа дней, часов и секунд и получал несколько трехзначных цифр, сумма которых представляла собой в его больном воображении цифру, не предвещавшую ничего хорошего. Чтоб уйти от призрака фатального числа, он прибегал к новым комбинациям и занимался этим до тех пор, пока в сердце его не вливалась новая надежда.

Тропинка вилась то вниз, то вверх, вела мимо уединенных скамеек, пробегала по скошенным полянам, где паслись стреноженные лошади, снова уходила в молчаливый лес, будто хотела спрятаться от солнца в тени деревьев, где было так тихо и спокойно.

Беглишки снял фуражку, чтобы освежить свою голову, которая словно огнем горела от всевозможных мыслен. Он торопился попасть в тенистую аллею – там прохладно и скорее можно дойти до общежития. Аллея была прямая, не очень широкая, обсаженная по обеим сторонам тополями, что делало ее похожей на туннель. Здесь всегда было тихо и безлюдно – Аспаруху это нравилось. Даже влюбленные редко добирались сюда, хотя для них были поставлены новенькие скамейки. Немногие умели, как Аспарух, ценить поэзию тенистой аллеи.

Еще несколько шагов, и он с благоговением вступил в прохладный зеленый туннель.

В каких-нибудь ста метрах впереди Аспарух увидел парочку, чего меньше всего ожидал в этот предобеденный час, когда все были на работе. Приглядевшись, он даже слегка растерялся, сердце взволнованно забилось. «Пути господни неисповедимы!» – усмехнулся Аспарух; у него аж под ложечкой екнуло от злорадства.

По аллее шли рядышком, взявшись, как школьники, за руки, Филипп и Гита. Шли медленно, опустив головы, будто считали шаги. Филипп то и дело склонялся к ней, словно желая лучше ее рассмотреть. Тогда и Гита обращала к нему свое лицо, мило улыбаясь. Гита была в красном платье, едва прикрывавшем колени, Филипп – в белом костюме. Вид у обоих был какой-то отсутствующий, как у людей, которые забыли, где находятся.

Аспарух в своих мягких разиновых туфлях бесшумно следовал за ними – шпионить он, разумеется, не собирался, просто не было другого пути. Чтобы не быть заподозренным в злом умысле, Аспарух кашлянул, желая предупредить влюбленных.

Гита оглянулась первой. За ней Филипп, растерявшийся при виде Беглишки.

– Здравствуйте, здравствуйте! – издали крикнул Аспарух, ободряюще помахав рукой.

Филипп и Гита стояли, все еще держась за руки.

Аспарух весело бросил им:

– Все прекрасно! Совет да любовь!

И тотчас скрылся в лесу, свернув якобы из деликатности на тропку.

Филиппу хотелось сказать что-нибудь, объяснить, но было уже поздно. Беглишки быстро удалялся по тропинке, и только его фуражка мелькала между деревьями.

Он прибыл в общежитие радостно возбужденный и сразу погрузился в будничные дела.

26

Борис уже занял свое место в ткацком цеху. Он явился в установленное время, зашел, как принято, к директору и секретарю партийной организации и приступил к работе на четырех станках, а не на двух, как ему было предложено.

Рабочее место ему отвели у выхода из цеха, возле окна, где было много света. В помощники дали юношу, ученика из школы трудовых резервов, который подготавливал ему шпули после шпулевки. Борис увидел в этом особое внимание к себе и воспрянул духом. По мере надобности подзывал паренька и указывал на некоторые особенности станка, который тот должен был освоить. Ученик смотрел ему в рот, ловя каждое слово. Это еще больше подогревало самолюбие Бориса.

– Ты вот что запомни, парнишка, если хочешь, чтоб у тебя работа спорилась: никогда не запускай машину! Она ведь вроде бы живая – ее надо вовремя кормить, чистить, приводить в порядок. Обидишь ее – и она тебя обидит, а то, чего доброго, и за руку цапнет.

– А разве не в каждой секции есть механик?

– Механик – это одно, а ткач – другое. Ткач не расстается с машиной, как мать со своим ребенком. А механик, что доктор, – приходит проведать больного. Ткач и машина – особая статья. Бай[9]9
  Бай (болг.) – почтительное обращение к пожилым людям.


[Закрыть] Златан, наш мастер, бывало, подходя ко мне, говорил: «Твои машины, Борис, стучат лучше всех!» А он тонкий знаток своего дела. Моими станками не занимался, мне передоверил. Верно, случались и у меня неприятности: вместо песни вдруг хрип слышался – что-то скребло между щеткой и сновалками, машина будто давилась и хотела откашляться. Я поворачивал рычаг и останавливал ее. Только нагнусь, бывало, и сразу найду неисправность. Машина совсем как человек, сама тебя подзывает: «Поди сюда, вот тут у меня болит, в этом месте ослабло, почисти его!» Я живо почищу, смажу это место маслом, если требуется, и снова пускаю станок. И опять по цеху разносится песня, будто ничего и не случилось… Понял, юноша? Важно подружиться с машиной, полюбить ее, чтоб и она тебя полюбила.

Ученик с восторгом слушал его. Борис гордился первым успехом, радуясь, что сумел заинтересовать парнишку, и продолжал с воодушевлением поучать, не забывая и себя похвалить.

В этот день солнечно было в цеху и весело. Станки жужжали, как пчелы; ткачихи – соседки Бориса – одаривали его улыбками. А одна из девушек по случаю своей помолвки угостила шоколадными конфетами. Борис поздравил ее и с удовольствием съел шоколадку. Вспомнил, что и сам когда-то угощал всех в день помолвки с Яной.

Вспомнил и про Валю – он все еще не видел ее. И так горько ему стало, что слезы подступили к горлу, и он проглотил их вместе с конфетой.

Он уже знал, что Яна вышла за Манчева и теперь вместе с мужем и дочкой отдыхает в Варне. Борис встретится с ней, когда она вернется, и окончательно уладит вопрос о ребенке. Валентина должна знать своего отца. Нельзя держать ее в неведении. Борис обязан вступить в права отцовства, в суд обратится в конце концов, если заставят обстоятельства. Сделает все, чего не удосужился сделать до сих пор для своего ребенка – этого маленького, невинного существа, к которому чувствовал нежность.

Борис стоял между станками и следил за их работой. Прежде он мог на слух определить неисправность; теперь, пожалуй, это ему не удастся. Пряжа была хорошо накрахмалена, а ему все казалось, что влажность ее недостаточна, потому что увлажняющее устройство работало, по его мнению, не вполне удовлетворительно. Не допустить бы брака, особенно этих «поясов», «пояса» – самое страшное для новичка. Но Борис не новичок, он должен дорожить своим именем… Все остальное в порядке: шпулей достаточно, сновалки заправлены как полагается, основа хорошо натянута. Цеховой мастер, как видно, заранее обо всем позаботился, чтоб угодить Борису. Это радовало его. И мысленно он опять вернулся к прошлому, когда он, словно капитан на корабле, стоял посреди цеха и вся бригада была у него в руках. У его преемницы, Савки Рашеновой, вряд ли хватит ума и ловкости руководить бригадой так, как руководил Борис, но сейчас он прощал ей все, потому что был счастлив.

Борис вслушивался в удары берд, наблюдал, как отскакивают щетки, ощупывал готовую ткань и испытывал удовлетворение. Он и не заметил, как подошло время обеда. Даже световых сигналов о прекращении работы не видел. Казалось, не все еще было сделано для того, чтоб запастись радостью на весь день. Он сбросил серый комбинезон и пошел в столовую. Осматривая по дороге станки, Борис дивился, как много из них было заменено новыми, более совершенными. Соседнее отделение освободили от трансмиссий, из-за которых раньше было столько несчастных случаев. Все идет вперед, все развивается. Не исключено, что через год-два цех будет полностью автоматизирован. Будь Борис директором, он бы уже сейчас разработал генеральный план автоматизации – руководитель обязан внедрять новую технику.

Борис вошел в столовую и остановился в дверях, приятно удивленный, – зал был расширен за счет смежного помещения, служившего ранее складом. На столах были белые скатерти. Это и вовсе восхитило Бориса. «И к нам на ткацкие предприятия приходит культура», – подумал он, отыскивая глазами для себя стол.

Он выбрал место посередине зала. Ему хотелось сидеть в центре, чтоб видеть всех. На душе было легко и радостно. Неприятно поразило только то, что в зале не было ни картин, ни лозунгов. «Хоть бы плакат какой повесили о правилах гигиены или пользе питательной пищи!» – подумал он. Видно, до столовой у директора руки не дошли! А вот Борис на месте директора начал бы как раз со столовой, потому что здесь собираются все цеха. Он сегодня же сделает Руже замечание – мягко, но строго!

В памяти невольно всплыл вчерашний разговор с Ружей, и это несколько подпортило настроение. Ну да что с нее взять – молодо-зелено. Но она может стать неплохим руководителем, если будет прислушиваться к его советам!.. «Окружение!.. Вот оно, окружение… Посмотрим сейчас, кто сядет ко мне за стол!» И Борис огляделся.

Столовая быстро наполнилась. А народ все прибывал. Кругом шумели, разговаривали, звенели посудой, да еще и радио играло.

Борис критически наблюдал. Вот две девушки – улыбка до ушей… Когда бывало, чтоб молодые девушки не улыбались? Одна лукаво глянула на Бориса, но он не обратил на это внимания. Следом за девушками вошел солидный пожилой мужчина с широкой лысиной. Борису он был не знаком. Из новеньких, наверно. Стремительно вошла женщина, подкрашенная и нарядная, с папкой под мышкой. Кассирша – предположил Борис. Невысокого роста пожилой человек остановился у двери и долго осматривал зал. Это был Коею Минковский-Батинка, продавец из книжной лавки. Борис приветливо махнул ему рукой.

– Здорово, Коею! Проходи, чего озираешься!

Коею пристально поглядел на Бориса, переложил сетку с судками из одной руки в другую и ни слова не ответил.

– Ну, иди же сюда, иди, покажись мне!

Минковский не торопясь двинулся к Борису с равнодушным видом, будто книги научили его ничему не удивляться и сохранять невозмутимое спокойствие.

– Привет, привет, товарищ! – сказал он проходя мимо Бориса. – Что, пообедаем?

– Пообедаем. А ты вспоминаешь, кто я такой?

– Еще бы… Тебя да не вспомнить!

Батинка с тем же равнодушным видом поставил судки на стол, они явно обременяли его.

– Что же ты сидишь? – обратился он к Борису. – Почему не становишься в очередь? Или ждешь, чтоб тебя обслужили? Это тебе не «Балкантурист» в Тырнове! Пристраивайся, батенька, в хвост, иначе просидишь тут долго.

– А я не спешу, – сконфуженно ответил Борис. – Пускай сперва голодные наедятся, а я уж потом.

– Все мы тут голодные, – обронил Батинка и направился с судками в кухню, где уже началась раздача.

Борис последовал за ним. Ожидая своей очереди, Батинка рассказал, что Мара уже месяц лечится в Хисаре – печень замучила, и ему приходится носить в этих вот посудинах обеды домой, кормить детей и двух дряхлых стариков, свалившихся на его голову. Забот хоть отбавляй, даже за литературой следить некогда, да и писателей расплодилось столько, что всего не перечитаешь. Борис посоветовал не расстраиваться из-за этого. Батинка получил обед и ушел, оборвав разговор на полуслове.

Со многими повстречался Борис в тот день в столовой. Закончив обед, поболтал с бай Златаном, сменным мастером – слава богу, выстирал наконец свой промасленный комбинезон и больше не таскает с собой французского ключа. Поговорил с Савкой Рашеновой, которая, как ему показалось, очень гордилась своим новым званием. Дал Райне несколько советов по части того, как ей найти спутника жизни, чтоб не пропадала в одиночестве при такой красоте. На минутку заглянула в столовую и Ружа Орлова. Издали поздоровалась с Борисом и тут же исчезла – наверно, «план выгонять». «Ну и пусть себе выгоняет!» – подумал Борис. Позже всех притащился с кастрюлями Гатю Цементная Голова – Кера заболела и не могла сготовить ему обед… В столовую шли отовсюду. Вся округа кормилась на «Балканской звезде», словно пчелы в улье. Борис сидел в центре этого улья и наслаждался. Радовало его, что все с ним здороваются, подсаживаются ненадолго, спрашивают совета. И он не скупился на советы, даже журил кое-кого. До чего же хорошо ему было! Хорошо и приятно! Он и с Гатю пошутил, крикнув ему через весь зал:

– Эй, заговорщик, куда это ты на всех парах? Иди сюда, поговорим!

Гатю бросил на него смущенный взгляд. Борис махнул рукой в сторону кухни и добавил:

– Ступай, ступай, становись в хвост… Потом будем объясняться… Утроба прежде всего…

Последним пришел Аспарух Беглишки. Завидев его, Борис и ему крикнул с усмешкой:

– Здорово, заговорщик! Ну как после вчерашнего?

Аспарух побледнел, но сейчас же попытался овладеть собой.

– В чем дело? – спросил он тихо, подойдя к Борису. – Чего кричишь?

– Тебе придется дать мне объяснения, – подмигнув, заметил Борис.

– С удовольствием, – ответил Аспарух. – Подожди, я схожу за обедом. А кричать нет надобности – я слышу, слава богу.

Борис продолжал усмехаться, многозначительно качая головой ему вслед.