Текст книги "Новые встречи"

Автор книги: Камен Калчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

27

Аспарух поставил поднос и сел напротив Бориса.

– Не люблю я шуток с политическими намеками, – сказал он, беря поданную ему бутылку лимонада. – Да, я был вчера на мосту, и ты меня видел, но по некоторым соображениям ни в коем случае не мог подойти к тебе.

Борис посмотрел на него с любопытством.

Аспарух отломил кусочек белого хлеба и с удрученным видом принялся за суп. Но еда не шла ему в горло. Он с трудом проглотил несколько ложек и, поморщившись, отставил тарелку. Затем потянулся к цыпленку с рисом, но съел только ножку, а рис разгреб, как курица, и отодвинул, хотя приготовлено было совсем неплохо. На третье была дыня с сахаром. Съел два ломтика и тоже отставил.

– Нет аппетита, – сказал Аспарух, отодвигая тарелки. – Нервы расшалились вчера, а с утра сегодня еще хуже.

Он отпил лимонада, вытер губы и встал.

– Давай выйдем, если хочешь, да поговорим более спокойно. Хочу доверить тебе одну тайну, которая мучит меня.

Любопытство Бориса разгоралось. Он терял терпенье и уже жалел, что поторопился необдуманно оскорбить старого друга, назвав его заговорщиком, хотя и в шутку. Аспарух не стал касаться этого – сейчас главным для него было другое. Он предложил Борису пройтись по фабричному парку, подышать свежим воздухом.

За кипарисами, вблизи ручья, буйно катившего горные воды, стояла беседка, которая всегда привлекала чувствительное сердце Аспаруха Беглишки. Сколько раз, устав от житейских невзгод, он приходил сюда отдохнуть и поразмыслить. И вот теперь он привел в эту романтическую беседку своего приятеля, собираясь открыть ему тайну.

– Вот что, Борка, – начал доверительно Аспарух, когда они вступили в беседку, – прошу тебя только об одном: не обижайся на меня за то, что я тебе расскажу.

Я решил быть с тобой откровенным, как всегда.

Он сел на скамейку, указав Борису место чуть поодаль, чтоб можно было без помех любоваться ручьем, и глубоко задумался. Борису явно не терпелось. Но Аспарух не спешил. Он вынул зубочистку из верхнего кармашка пиджака, долго ковырял в зубах, затем бросил ее в ручей и лишь после этого приступил к разговору.

– Так вот что, Борка, я буду говорить тебе только правду, потому что люблю тебя. Вчера вечером меня пригласили к Сокеровым на день рожденья. Гостей было много, в том числе и твоя подруга. Должен тебе сказать, что все были возмущены ее поведением. Я не знаю, в ком причина, то есть, кто дал повод, она или Филипп, но факт остается фактом, и этот факт вызвал у всех нас отвращение.

– Да что там стряслось? – нетерпеливо прервал его Борис. – Не понимаю. Что случилось?

– На первый взгляд ничего особенного. Играли в «шутки амура», прятались в другой комнате, где переодевались, придумали довольно неприличную игру в «перстень»… Все это произвело необыкновенно тягостное впечатление. Особенно на Мантажиева, на моего друга из Софии, который случайно попал в эту компанию.

Борис был бледен, сидел неподвижно и молчал.

– Я был настолько подавлен, Борка, – продолжал Аспарух, – что перед уходом подозвал Гатю и посоветовал ему умерить похотливые наклонности своего разнузданного сынка, который, между прочим, уже женат и ждет ребенка… Это же действительно ни на что не похоже!

– Да, – вздохнул Борис, – я знал, что так оно и будет, когда мы вернемся сюда, но… дурной голове так и надо!

– Нет, нет, Борка! – запротестовал Аспарух. – Ты правильно поступил, что приехал. Погляди, как тебя радостно встретили на фабрике. Только о тебе и говорят. Ты способен, умен, через год какой-нибудь, глядишь, и директором станешь, верно? Вина тут не в тебе! Нет! Вина в соблазнителе, который ищет, с кем бы позабавиться! Он всему причиной! Потому-го я и решил поговорить с его отцом, так как с Филиппом мы почти порвали отношения уж довольно давно… из-за тебя, ты знаешь.

Аспарух соболезнующе посмотрел на своего друга.

– Ты окликнул нас в самый разгар спора, – заговорил он опять, – когда Гатю твердил, что сын, мол, тут ни при чем. Норовил во всем обвинить Гиту и отчасти… тебя! Я, разумеется, утверждал обратное… Мы начали пререкаться, и тут как раз показался ты, если не ошибаюсь, откуда-то со стороны реки.

– Да.

– Совершенно верно… Согласись, что при создавшемся положении тебе совсем лишнее было лезть, как говорится, волку в пасть… Неудобно, понимаешь, да и нетактично. Я был уверен, что скандала не миновать. Тут и до беды недалеко, не дай бог!.. Спорили мы с ним допоздна, ругались, насилу выпроводил его; ко всему и выпивши он был, конечно.

Борис подпер голову рукой.

Аспарух слегка потрепал его по плечу.

– Нечего отчаиваться, Борка. Все это, конечно, очень печально, но…

Он замолчал.

Борис поднял на него вопрошающий взгляд.

– Есть и похуже кое-что…

Борис насторожился.

– Что еще? Говори скорей.

Аспарух перевел свой опечаленный взгляд на ручей и сказал:

– Обидно, что мне выпала эта горькая чаша… Но что поделаешь. – Он беспомощно развел руками. – Нынче утром, представь себе, когда ты, приступив к работе, начал, как говорится, новую жизнь, они устроили свидание в сосновом лесу. Это было в десять часов двадцать две минуты.

– Свидание? – вскочил Борис.

– Свидание, Борка, – вздохнул Аспарух и откинулся на скамье, словно не имея больше сил продолжать разговор. – Я противник сплетен, – снова заговорил Аспарух, как бы превозмогая себя, – не люблю и шантажа! Но обманывать друга я не могу. Чувствовал, что обязан рассказать тебе все, как бы тяжело это ни было. Хорошо ли, плохо ли я поступил – тебе судить. Ты, в конце концов, можешь рассердиться на меня. Могут еще какие-нибудь истории возникнуть, и я окажусь скомпрометированным, оклеветанным – мне все равно! Для меня куда важнее сказать другу правду, а не шушукаться у него за спиной, как делают другие. Теперь я доволен, что исполнил свой долг. Совесть моя чиста.

Он скрестил на груди руки и замолчал.

Молчал и Борис, и оба долго сидели так, будто прислушиваясь к журчанию ручья; но, занятые своими мыслями, они не слышали плеска воды. Наконец Борис, собравшись с духом, спросил глухим, словно из-под земли идущим голосом:

– А оно… это свидание, как оно происходило!.. Просто вдвоем уединились в лесу… или, что называется, в интимной позе? Как ты их видел?

Аспарух потупился.

– Мне было стыдно смотреть на них… Пожалуйста, не расспрашивай о подробностях. Я просто отвернулся, чтоб не видеть их. Еще раз прошу извинить, что побеспокоил тебя.

Он взглянул на часы и встал.

– Ну, мне пора. Дела ждут. Заказал простыни для общежития. В последнее время столько хлопот навалилось – дух перевести некогда.

Они поднялись, не спеша прошли под кипарисами и снова оказались на главной аллее. Сунув руки в карманы брюк и упорно глядя в землю, Борис шагал молча. Аспарух в своих резиновых тапочках бесшумно выступал рядом, по временам роняя вздохи.

– Понимаю, как тебе тяжело, но еще тяжелей быть рогоносцем, когда все, кроме тебя, об этом знают и никто не хочет раскрыть тебе глаза. Верно ведь?

Борис шел, как идет на виселицу осужденный. Ничего не видел перед собой. Слово «рогоносец» он слышал только в анекдотах, которые часто рассказывали Гита и ее приятели. Он никогда не вдумывался в него, а вот, оказывается, оно имело определенный смысл.

Дойдя в полном молчании до конца аллеи, они повернули обратно и сели на стоявшую в стороне скамейку. Наконец Борис снова обрел дар речи.

– Беглишки, – обратился он несколько тверже. – Ты бы мог повторить все это в суде, если б я вызвал тебя в свидетели?

Аспарух вздрогнул при слове «суд» – оно действовало на него угнетающе. От суда он бежал как от чумы – никогда не был уверен, что ему там не предъявят обвинения.

– То есть как? – спросил он. – В каком смысле в суде?

– Очень просто, – объяснил Борис. – Я подам заявление о разводе, а ты выступишь как главный свидетель… Я должен раз и навсегда разделаться с… с этой…

Он не решился произнести слово, которое вертелось у него на языке, потому что Гита все еще была его женой.

– Нет! – категорически объявил Беглишки. – Нельзя действовать очертя голову! Я, безусловно, готов для тебя на все, но надо собрать и другие факты, понимаешь? Суд – штука капризная, особенно если у тебя недостаточно фактов… Это надо учитывать.

– Какие факты могут быть важнее этих?

– Все-таки… Не торопись, Борка! Это дело надо как следует обмозговать.

– Чего тут еще мозговать… У меня уже и так в мозгу горит… Не могу больше, братец, не могу! Целых три года мозгую… Нет, не могу!

Он ударил себя кулаком по колену и взревел, как раненый зверь. Аспарух насилу успокоил его.

– Не торопись! – строго сказал Аспарух. – Не торопись. Я всегда к твоим услугам, рассчитывай на меня при всех обстоятельствах, только не торопись! Запомни хорошенько этот мой совет.

Он опять посмотрел на часы и хлопнул себя по лбу.

– Опоздал! Извини, дорогой, директорша, наверно, уже оборвала телефоны, разыскивая меня!

Он потрепал Бориса по плечу и чуть не бегом пустился к общежитию, где никто и не думал его разыскивать.

Борис посидел еще несколько минут, потом встал и, нога за ногу, потащился в город, не испытывая никакого желания попасть к Сокеровым. Выйдя из парка, он по привычке свернул в «забегаловку», где и просидел до самого вечера.

Загорелись звезды и увидели Бориса, одиноко бредущего по берегу реки. Подул ветер – Борис сидел в новом парке на скамейке и рассматривал кончики своих ботинок. Взошла луна – Борис лежал на поляне возле Охотничьего домика и удивлялся, почему не играет оркестр. Ему было стыдно появиться среди людей, – казалось, все уже знают о его позоре. Хотелось уснуть, зарывшись в землю, и больше никогда не просыпаться.

28

В тот вечер Гита возвратилась рано, но, повертевшись в комнате – Бориса еще не было, – снова вышла побродить по улицам, чтобы убить время. В подобных случаях, когда не было ни определенного дела, ни назначенного свидания, она заходила обычно в магазин, к своему брату, поболтать и тем облегчить свою совесть от содеянного днем прегрешения. Но Пеца переехал в Тырново, куда его назначили управляющим каким-то хозяйственным предприятием. И теперь Гита бесцельно слонялась, силясь прогнать из памяти страшную физиономию Беглишки. Целый день прошел, а она не могла его забыть, особенно усмешку, с какой он сказал: «Совет да любовь!» Она отлично знала: Беглишки немедленно сообщит новость Борису. Знала и то, что сегодня или завтра вечером разъяренный муж задаст ей взбучку за измену. Не она первая и не она последняя получает побои от ревнивого мужа. Она все стерпит, как терпела до сих пор. А может, и до развода дойдет. Ну и что же? Бориса она никогда не любила, чего ей бояться развода?

Другое занимало ее в этот вечер, другое не давало покоя. Она чувствовала, как снова оказывается в плену этого другого, которое никогда ее не оставляло, – она не забыла Филиппа. И как-то вдруг поверила, что прошлое может безнаказанно повториться. Кажется, ничего и не обрывалось. Не Филиппа, а Бориса выкинула она из головы, будто он никогда и не появлялся на ее пути. Поэтому, когда Филипп в шутку предложил встретиться в лесу, Гита сразу согласилась, словно это было естественным продолжением их минувших, еще не забытых встреч. Она беспечно отправилась на свидание и, только увидев сальную физиономию Беглишки, вспомнила о муже, о том, что он может узнать об этой встрече, потребовать объяснения. Тогда же она сказала себе: «Большое дело, брошу его, вот и все!» И тем не менее Беглишки стоял у нее перед глазами.

Сегодня она ушла из дому, чтобы не дожидаться мужа, перед которым не чувствовала особой вины. Ей хотелось побродить одной, к тому же она смутно надеялась еще раз встретить Филиппа и продолжить разговор, прерванный утром.

Гита «бросала» многих мужчин, потешалась над ними, сколько вздумается, так по крайней мере ей казалось, но в отношениях с Филиппом она теряла способность хитрить и водить за нос, превращалась в послушную влюбленную женщину, совершенно безоружную. Как всякая «первая жертва», она слепо любила его, и когда он целовал ее, и когда унижал, и когда оставлял среди ночи на улице. Она не понимала, почему с ней такое происходит, да и не хотела понимать.

Одно ее тревожило: вправду ли он любит ее сейчас и никогда не забывал, как говорит, или просто вводи» в заблуждение? Она не могла теперь верить его любовным излияниям, которые приводили ее в трепет, лишали рассудка. Желая убедиться в его искренности, Гита пошла на это свидание, дав себе слово быть сдержанной и вырвать у Филиппа признание, что он ее любит и не может жить без нее.

– Брось свою жену! – сказала она Филиппу, когда они шли по лесной аллее, а он вместо ответа понес всякие «фантасмагории». Вот почему Гита осталась недовольна и решила отказаться от дальнейших встреч. Но когда они расстались, опять не выдержала.

– Я ни на чем не настаиваю, – твердил Филипп. – Ты жена другого. У тебя, естественно, есть семейные обязанности. Но мне тяжело. Почему? Я и сам не могу объяснить. Чего-то не хватает, пусто как-то без тебя… С утра, чуть глаза открою, первая мысль о тебе.

– Филипп!

– Правда, Гита! Такова, наверно, моя судьба… Кто знает… Если хочешь, приходи завтра к Виктории, поболтаем – может быть, это хоть немного облегчит мои душевные страдания.

Она не в силах была ему отказать. Его слова, казалось, выражали собственные ее чувства, которые она питала к нему.

Гита вдоль и поперек исходила главную улицу, прошла мимо лавчонки возле сберегательной кассы, где когда-то Филипп торговал всякой галантереей. Теперь лавчонка закрыта, дворники складывают туда метлы. Как далекое воспоминание, сохранилась только пожелтевшая, почти совсем стертая временем вывеска «Крупномолка мелет все», приколоченная к железной ставне. Гита хорошо помнит те дни, когда она вот так же прохаживалась мимо этих грязных ставен. А Филипп в это время вел торговлишку в своей темной норе, окруженный позументами и всевозможными безделушками. Она, вздыхая, ждала его. Повторится ли сейчас то же самое?

«Может, и повторится», – думала Гита и потому никак не хотела возвращаться домой – ей претило давать мужу объяснения, в которые она сама не верила.

К великому удивлению, Борис не пришел в этот вечер домой. Вначале Гита обрадовалась – по крайней мере спокойно будет спать, но потом стала прислушиваться и тревожно посматривать в раскрытое окно, ибо такая задержка не предвещала ничего хорошего.

Она легла поздно и крепко уснула. А когда, проснувшись утром, увидела, что его нет в постели, осталась очень довольна. «Должно быть, закутил где-нибудь», – подумала она и заторопилась в кооператив, где надеялась увидеть Филиппа.

Идя обедать, она встретила Гатю, отца Филиппа, и от него узнала, что Борис на «Балканской звезде». Это окончательно успокоило ее, потому что подобные размолвки у них уже случались. Все пойдет своим чередом, как бывало и прежде. Узнала и еще одну подробность: Борис опоздал на работу и долго извинялся перед директором. А раз он сам виноват, у него нет морального права винить ее. У виноватого нет прав, он обязан молчать!

Гиту радовало, что дело идет на лад. И она с беззаботным видом стала собираться к Виктории.

Чтобы вконец не разобидеть мужа и показать себя благонравной супругой, она оставила ему записку, торопливо нацарапав: «Борка, сегодня вечером я у госпожи Виктории, она пригласила меня на чашечку кофе (по-женски). Гита». Записку оставила на зеркале, наверняка зная, что он будет смотреться в зеркало и увидит ее. Она даже улыбнулась, представив, как он любуется на себя в зеркало. И будто на крыльях полетела на свидание.

Виктория Беглишки в последний раз сделала уступку Филиппу. Как ни симпатичен ей был этот ненасытный любовник, она боялась скандалов. На кофе были приглашены и другие гости, некоторые из них были Гите не знакомы.

Вечер начался весело, непринужденно, но еще веселей стало, когда пришел Филипп. Он принес игрушку, которая привела женское общество в восторг. Голый гуттаперчевый человечек переходил из рук в руки, поражая дам своими удивительными фокусами. У Филиппа нашлись и другие игрушки, а также карты для гаданья, что увлекло всех.

С Гитой он завел разговор посредством «шуток амура». Перемешав карты, он роздал их усевшимся вокруг него дамам.

Шутя и балагуря, он не упустил случая послать свой первый комплимент Гите.

«Глаза ваши светятся, как топазы! – передал он ей. – Я лишился сна, увидев их».

Она своим ответом решила испытать его.

«Мы всегда были в контрах».

«Разве?»

«Я не верю мужчинам, любовь для них всегда лишь спорт», – ответила Гита.

«Вы нимфа», – настаивал Филипп.

«Почему вы все время сбиваетесь на поэзию?»

«Минувшей ночью я видел вас во сне».

«Скажите, пожалуйста!»

«Не толкайте меня на путь страданий».

В это мгновение в гостиную вошел Аспарух Беглишки. У него, как всегда, был усталый вид. Поздоровавшись с гостями, он уединился с Вики – ему надо было посоветоваться с ней. Разговор длился недолго, но это очень озадачило Гиту. Механически передавая карты, она плохо слышала выкрики Филиппа:

– Прошу, Сократ! Возьми Сократа!.. А вот и Психея… Ты что даешь, Афродиту? Или Цербера? Цербера даешь? Возьми Клавдия! Интересно, не так ли? Волшебно! Только так! Меркурий…

С лица его не сходила улыбка, глаза горели.

Аспарух вышел, и скоро все о нем забыли. Забыла и Гита, увлеченная игрой и слегка опьяневшая от ликера, которым их угощала госпожа Виктория.

Может быть, все кончилось бы хорошо, если бы Филипп неожиданно не утратил веселость. Он начал вздыхать и посматривать на часы. Обеспокоенная Гита спросила, что с ним, он сослался на головную боль.

– Выйду на улицу освежиться немного, – сказал он и встал.

– И я с тобой, Фео, – шепнула Гита, – хочешь? Мне страшно за тебя.

Не проронив ни слова, он печально взглянул на нее и прошел через гостиную к двери; занятые разговорами, гости не обратили на них внимания.

Гита выскользнула следом за ним; она чувствовала себя виновницей его грусти. И хотела успокоить его.

Филипп сидел на скамейке, где днем часто дремал дед Ставри, укрывшись от знойных лучей. Скамейку окружали высокие пышные кусты, местечко было укромное.

Гита подошла и молча села возле Филиппа. Он опять вздохнул, глядя на острый конек крыши. Гита поймала его за руку.

– Почему ты вздыхаешь, Фео? Что с тобой?

Он не ответил.

Она повторила свой вопрос:

– Ну почему ты вздыхаешь, скажи?

– Извините, – начал он официальным тоном. – Я хочу дать вам один совет. С вашего разрешения, конечно.

Гита удивленно посмотрела на него.

– Никогда не позволяйте своему сердцу полностью отдаваться предмету вашей любви, пока не удостоверитесь, свободен он или нет.

Гита ничего не поняла.

– Наверно, вы питаете к нему какие-то чувства, раз были так смущены и рассеянны, когда он вошел в гостиную… Ну что ж, не стану вам мешать!

– Фео!

– Ради бога, дайте мне кончить… Вы бы завладели сердцем, к которому взывали, если бы, разумеется, другая не сделала это раньше вас. Все же будьте осторожны!

– Зачем ты меня мучишь?

– Я говорю правду, горькую правду.

– Успокойся, Филипп, не надо злиться.

– Нет, я не злюсь. Мне только грустно. Вот и сегодня, когда все отдыхали в послеобеденный час, я вышел прогуляться, чтоб рассеять плохое настроение. Ушел далеко за город, подальше от людей, от мирской суеты. Я жаждал уединения, и когда обрел его, почувствовал облегчение.

– Филипп!

– Пожалуйста, я не настолько глуп, чтоб добиваться силой того, чего не могут дать добровольно и чем нельзя завладеть, не потеряв собственного достоинства. Не так ли? Потому-то я и желал уединения. И я был счастлив в одиночестве.

Он умолк. Гита, держа его за руку, смотрела ему в глаза.

– В свое время злые люди помешали нам соединиться, – продолжал Филипп. – Я знаю, что жизнь – это огонь, в ней и сгореть недолго. Так лучше уж я сам сгорю, чем приносить в жертву тебя.

Он прижался к ней и обнял за плечи. В это время из кустов вылезла чья-то темная фигура. Филипп подскочил. До смерти перепуганный, он хотел крикнуть, но не смог – горло у него перехватило. Да поздно уже было кричать – неизвестный бросился на Гиту и начал бить ее по чем попало. Воспользовавшись этим, Филипп кинулся бежать к лесу.

Гита визжала, стараясь уцепиться за Филиппа, но того уже и след простыл. Продираясь сквозь кусты, он весь исцарапался, но боли не чувствовал. От страха лязгал зубами и все оглядывался – не преследуют ли его. Слава богу, никто за ним не гнался.

Он выбежал на аллею, пыхтя и поддерживая свой живот. Остатки волос на его плешивой голове, которые он всегда так заботливо помадил и смазывал маслами, торчали в беспорядке. Лицо было чем-то выпачкано. Он спускался с горы едва дыша.

Покинутая им Гита молча сносила побои мужа. Борис озверел, он уже не отдавал себе отчета, давно ли бьет ее. Чувствовал только, как ярость его с каждым ударом возрастает. В конце концов, не зная, что еще с ней сделать, схватил за волосы и потащил за собой. Лишь теперь Гита подмяла крик и стала отбиваться.

Борясь с ней, Борис выкрикивал:

– Аспарух!.. Беглишки!.. Куда ты пропал? Поди погляди, как эта кошка царапается! Иди же! Будешь моим свидетелем… Аспарух!

Аспарух как сквозь землю провалился.

Тогда Борис схватил Гиту за платье и поволок к вилле.

– Пойдем, мерзавка, я покажу тебя людям! Пускай поглядят на тебя, красотку!

Сначала Гита как будто покорилась, но, увидев светящиеся окна виллы, уперлась на месте и крикнула сквозь слезы:

– Этого удовольствия я тебе не доставлю!

Борис попытался пнуть ее ногой, но она вырвалась у него из рук и стрелой помчалась к лесу. Он кинулся было за ней, но она уже исчезла среди сосен. Водворилась тишина. Борис понял, что ее не догнать. Он выругался и в темноте, не разбирая дороги, побрел через поляну.