Текст книги "Новые встречи"

Автор книги: Камен Калчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Завершив туалет, раздушенный и прилизанный, он сунул в карман чистый платок и торопливо вышел. В комнате остались раскиданные вещи – носовые платки, туфли, носки, пижама, бритва, грязная кисточка для бритья, и над всем стоял густой запах одеколона, который потянулся за ним невидимым хвостом.

В воротах Филипп столкнулся с Яной и ее дочкой. И они куда-то спешили. Он слегка растерялся от неожиданности, но, как человек воспитанный, уступил дорогу женщине с ребенком и вежливо поклонился. Яна не взглянула на него. Она презирала его с давних пор. Но Валя спросила про воробышков. И это дало ему повод для разговора. Девочка сообщила с гордостью, что у нее новое платьице.

– Кто тебе сшил его? – принялся он расспрашивать, но Яна быстро положила этому конец – она перешла на другую сторону улицы, потянув за собой дочку. Филипп ничуть не смутился. Он приложил палец к губам и многозначительно сказал девочке:

– Тс-с, мама не позволяет! Бо-бо сделает… И папа бо-бо!

И пошел в другую сторону, вызывающе и весело посвистывая.

7

Филипп Славков был весел и доволен, потому что жизнь его складывалась хорошо.

Он и не заметил, как подошел к Сосновому бору. Прежде чем подняться по аллее к дому Виктории Беглишки, он присел на скамейку отдохнуть. Отсюда был виден весь город, расположенный в долине по обоим берегам реки. Фабричные трубы терялись среди густых тополей; на солнце поблескивали только крыши да окна прятавшихся в зелени домов. Филипп не имел обыкновения любоваться городом, и только одышка заставляла его посидеть тут на скамье. Вот и сейчас, вынув носовой платок, он принялся вытирать свой лоб с залысинами, осматривая городскую панораму. Неожиданно за спиной у него раздались шаги, и веселое «гав-гав» заставило его вздрогнуть. Он обернулся с бьющимся сердцем и, к великому своему разочарованию, увидел деда Ставри с корзинкой в руках. Старик, смеясь, подмигивал ему.

– Напугал я тебя? А?

– Пожалуйста, пожалуйста, – пробормотал Филипп, глядя на докучливого старика, продолжавшего ухмыляться. – Откуда ты взялся… да еще с корзинкой?

– В лес ходил за цветами.

– За какими цветами? – удивился Филипп и поглядел на корзинку, полную ромашек.

– Цветы для Вики, – с важностью объявил старик, ставя корзинку у себя в ногах.

– Интересно… Похлебку вы, что ли, варите из них?

– Что-то в этом роде, – усаживаясь на скамью, отозвался старик.

Филипп нахмурился – он ждал Гиту, а на него свалился этот старик. И сунув платок в карман, он спросил с легкой насмешкой:

– Ну как же вы варите эту похлебку?

– Варим ромашки в кастрюле, а отваром Вики моет себе голову.

Филипп удивленно уставился на него.

– Что это случилось с Вики? Помешалась она, что ли?

Старик рассмеялся.

– Волосы светлеют от этого, глупый!

– Ага, блондинкой захотела стать! Неплохо на старости лет.

Филипп хлопнул старика по плечу, и тот, покачнувшись, едва не упал.

В самом деле, с некоторых пор Виктория Беглишки твердо решила стать блондинкой и с этой целью хранила в погребе целую груду ромашек. Каждое утро старик отправлялся на не скошенные еще полянки за сосновым бором и часами, словно утенок, щипал ромашки, напоминавшие ему серебряные монетки. Потом варил их в котелке во дворе. Впрочем, Хаджи Ставри удачно выполнял и другие поручения по хозяйству. Раз или два в неделю он спускался на базар и покупал грибы, которые Вики готовила с неподражаемым мастерством. Будь он помоложе, ходил бы и в лес по грибы, потому что отлично их распознавал – и шампиньоны, и подосиновики, и опята. Но в его годы трудно было карабкаться по холмам да сквозь кусты продираться.

– Эх, Филипчо, Филипчо, – вздохнул вдруг старик, ладонью отерев пот со лба, – смеешься, бездельник, а не спросишь, каково мне, до смеху ли.

– Что это ты?

– Да что… Помыкает мной, как прислугой. И ладно бы Вики, а то и Аспарух повис на моей шее, черт бы его взял. Да вдобавок глумится надо мной: «Зятек, – говорит, – сделай это, зятек, сделай то!» И я бегаю из последних силенок. А Вики только посмеивается. Теперь вот насчет дома принялись меня обхаживать, чтоб я переписал его на Вики.

– Если спятил, перепиши, – отрезал Филипп.

– Как же, так я ей и перепишу! Спятишь тогда! Выкинут меня на улицу. Ни в тех, ни в сех окажешься. Никогда!

Старик откинулся на скамейке и тоже загляделся на долину, возбужденный, побагровевший.

– Уф, дурно мне стало от жары.

Он расстегнул воротник и повертел тонкой своей, цыплячьей шеей, чтобы охладиться. На груди открылись седые лохматые волосы. Годы выпили из него все соки, и теперь он походил на старую отжатую тряпку – таким он выглядел немощным и облинявшим.

– Береги дом, дед! – назидательно сказал Филипп. – Дом береги! Мы поговорим с Вики, когда ты умрешь. И золото никому не давай!

– Филипчо, – встрепенулся старик, – неужели и ты, душа моя, веришь этим выдумкам? Какое у меня золото, какие деньги? Ничего нет!

– Тс-с-с! – оборвал его Филипп. – Мне ты об этом не рассусоливай! Смотри только, не отдай концы, пока не сказал мне, где их спрятал.

Старик насупился и снова обратил взоры на долину. Тихо и мирно жил город, купаясь в лучах солнца и зелени садов, окруженный высокими зелеными холмами с полянами и рощицами, с темными оврагами и крутыми серыми скалами, над которыми вьются орлы. Тихо и мирно сияет солнце, отражаясь в окнах, краснеют крыши, выделяются белизной новые здания. Старик будто впервые видел все это, будто не прожил семидесяти лет в этой долине, среди этих домов. И, оглядываясь кругом, он думал: «Сколько денег израсходовали люди на дома! Как много средств ушло! Смотри ты – крыша к крыше, стена к стене. И за каждый дом денежки отсчитывали, левами расплачивались! А теперь зарятся на готовенькое: дай, перепиши на меня… Никогда! Даром ей отдай! Подождешь!»

Старик наклонился за корзинкой.

– Куда тебе торопиться? – сказал Филипп. – Посиди маленько, полюбуйся на природу.

Старик сконфуженно ответил:

– Вики воду приготовила для мытья головы, надо ей полить.

– Вот несчастный! – вздохнул Филипп, тоже поднимаясь.

Оба не спеша двинулись к дому. Сильно припекало, мухи надоедливо жужжали и кусались, что, по мнению старика, предвещало дождь. Филипп не обращал внимания на его болтовню, пристально оглядывая знакомый дом. Все ему казалось, что в одном из окошек появится Гита. Почему-то он думал, что она непременно должна быть здесь. Окна были широко раскрыты, но никто из них не выглядывал. Вокруг было тихо и пусто, лишь только бабочки порхали над изгородью, исчезая в знойном мареве. Дед с внуком шли молча, держась в тени. Но вдруг Хаджи Ставри поставил корзинку на землю и весело возгласил:

– Ха, забыл самое важное!

Филипп тоже остановился. Старик хитро смотрел на него.

– Догадываешься?

– Нет, – ответил Филипп, хотя ему все было ясно.

– Могарыч с тебя! Вобла с пивом!

– Ставлю.

Старик придвинулся и многозначительно прошептал:

– Наша старая знакомая приехала.

– Кто? – с удивленным видом спросил Филипп.

– Кто!.. Вроде бы не знает, спрашивает кто… Ну, догадайся!

– Не могу догадаться.

– Да ну же!

И старик принялся поддразнивать, хлопая в ладоши.

– Догадайся, догадайся!

Филипп продолжал прикидываться недогадливым. Наконец, не выдержав, дед Ставри сообщил новость: Гита Коевская прикатила на мотоцикле.

Филипп сохранял полное хладнокровие.

– Меня это не интересует, – заявил он, – и прошу тебя, дед, не говори глупостей! Я человек семейный.

Старик погасил улыбку, но все еще лукаво поглядывал на Филиппа.

– Брось ты!

– Честное слово, дед! Как ты мог подумать про меня такое? Стыдись, ты человек старый. Ради бога!

Старик опять поднял корзинку и смущенно последовал за внуком, удивленный неожиданным оборотом разговора, но стариковская память коротка, и он продолжал:

– В брюках была… О тебе не спросила. Только вертелась туда-сюда, и пук волос за ней метался, как конский хвост.

– Долго она здесь пробудет? – не вытерпел Филипп.

– Вот этого не знаю, не поинтересовался. С Вики весь вечер проговорили. У нас ночевала. А утром забралась ка свой мотор и опять укатила куда-то. В село, кажется, отправилась. Работу ищет.

Филипп благосклонно слушал болтливого старика. Когда подошли к дому, Хаджи Ставри, пыхтя, побежал вперед и открыл железные ворота. Во дворе была тишина. Старик откашлялся. Из кухонного окошка донесся голос Виктории:

– Мацко!

– Я здесь, Вики, здесь, – откликнулся дед Ставри.

– Иди скорей!

Старик оставил корзинку и доверительно подмигнул внуку.

– Моет голову!

Филипп прошел на веранду и уселся в глубокое плетеное кресло перед круглым столиком. Было очень приятно посидеть так и полюбоваться на виноградник.

Прошло не больше получаса, и на веранде появилась в пестром халатике, надушенная и напудренная, с вымытыми и причесанными волосами, которые действительно приобрели цвет недозрелой пшеницы, торжествующая Виктория Беглишка. Увидев Филиппа, она заулыбалась и, будто ветром гонимая, понеслась к нему навстречу, заговорив почему-то по французски, может быть от избытка чувств.

– О, mon cher! Comment ça va?[2]2
  О, мой дорогой! Как поживаете? (франц.)


[Закрыть]

Филипп встал и с вежливым поклоном приложился к надушенной ручке.

– Садись, садись, мой дорогой! – продолжала Виктория, указывая ему на стул. – Ты совсем забыл старых друзей, с тех пор как женился. Вот уж не думала, что ты окажешься рабом брака. Но факт налицо.

– Ради бога, ради бога!

– Ты расширил торговлю, как я слышала, и даже посылаешь товары в Софию через Мантажиева.

– Пустяковое дело, на хлеб насущный.

– О тебе рассказывают фантастические вещи!

– Не так ли? Выдумки Аспаруха – он постоянно меня преследует неизвестно за что.

– Ничего подобного! – Виктория вынула из кармана халатика пачку сигарет, щелкнула зажигалкой, и кругом разнесся голубоватый дымок. – Аспарух всегда тебя любил…

Она глубоко затянулась, выпустила дым через нос и спокойно продолжала:

– Вот у Сокерова есть основания сердиться на тебя, потому что ты перехватил у него идею насчет мартеничек.

– И это неверно, – возразил Филипп, рукой отгоняя дым, который Виктория пускала прямо ему в лицо. – Всё мы промышляем по мере сил. Но довольно об этом. Ты что поделываешь, Вики? Молодеешь, хорошеешь. Просто глазам не верю, глядя на тебя… Слушается ли тебя старик?

По сияющему лицу Виктории пробежала тень.

– Жаловаться не могу, но возраст берет свое, Филипп. Капризничает в последнее время. Приготовишь ему грибы – желает рыбы. Рыбу приготовишь – желает грибов. Но я ведь кроткая Мария, угождаю ему во всем. Ношусь с ним как с писаной торбой. Пусть живет и здравствует, потому что без мужчины плохо в доме.

– Не так ли?

– Нет, нет, не могу на него жаловаться! Что верно, то верно. И на рынок ходит, и по дому помогает. Бывает трогательно мил, когда с корзинкой возвращается из леса!.. A propos[3]3
  Кстати (франц.).


[Закрыть], чтоб не забыть: из налогового управления пришла повестка, требуют внести налог за домик, надо уладить этот вопрос, Филипп.

Филипп с удивлением воззрился на нее.

– Какой налог?

– За домик. Разве мы не договорились, дорогой Филипп? Все ты забываешь. Впрочем, нам следовало бы продать эту развалюху, но Мацко не согласен – от отца, мол, он ему достался – и прочие сентименты разводит.

– Нет, нельзя его продавать, – возразил Филипп.

– Если не сумеем оправдывать расходы на него, придется и это сделать. Да. Вот какие дела с нашим стариком. Хороший человек, не могу на него пожаловаться. Только бы не эта астма, очень она его изводит. Решила нынешним летом повезти его на воды, но предварительно хочу посоветоваться с врачом. Хлопочу и о пенсии для него, да где там. Не признают труды тех, кто в прошлом занимался торговлей. А ведь человек трудился всю жизнь. Должен он получать пенсию или нет? На что же ему жить? Это в самом деле жестоко.

Филипп задумчиво смотрел на виноградник. Откуда-то, из ванной наверно, доносилось позвякивание посуды. Хаджи Ставри убирал туалетные принадлежности Виктории. А та, покуривая, говорила с таким увлечением, словно с давних пор ждала этого случая. И вдруг, пристально глядя на Филиппа, объявила, окутав его табачным дымом:

– Да, не успела тебе сказать: твоя бывшая приятельница здесь! И даже спрашивала о тебе!

– Ради бога, Вики! Я знаю все, но это уже давно прочтенный роман.

– Хорошие романы читают и по второму разу!

Он улыбнулся, но сейчас же скорчил серьезную мину.

– Я женат, Вики, и незачем напоминать мне о минувших слабостях. И речи быть не должно.

Виктория глубоко затянулась и прищурилась, пуская легкие струйки и колечки. Сквозь дым она с иронической усмешкой наблюдала за Филиппом. Тот явно избегал ее взгляда.

– Речь идет не о романе, Филипп, а о том, что женщина ищет работы и ей надо помочь.

– Для этого существует бюро по трудоустройству, – зло заметил он. – К тому же у нее есть муж, который должен заботиться о ней, как я забочусь о своей жене!

Виктория бросила сигарету и поудобнее устроилась в плетеном кресле. Она любила поговорить по душам. А Филипп всегда располагал ее к таким разговорам. Скрестив руки на своем пышном бюсте, она продолжала:

– Откровенно говоря, Филипп, эта особа пугает меня своим нахальством. Предчувствую, что она доставит мне кучу неприятностей из-за квартиры. Я предложила ей переночевать на веранде, и она, представь себе, согласилась! Завтра пожелает в спальне у меня устроиться. Это ужасно! Таких нахалок я еще не встречала! Интимничает со мной, словно мы с ней подруги закадычные! Помоги мне, пожалуйста, поделикатнее сделать ей от ворот поворот во избежание скандала. Ты знаешь, я ведь тоже не из трусливых.

– Знаю, Вики. Только у меня нет ничего общего с этой особой, и я слышать не хочу о ней. Между прочим, где она сейчас?

– Собиралась в село.

– На мотоцикле?

– Наверно.

Филипп посмотрел на нее удрученно. Жалел, что потерял добрых полдня. Но Виктория, как человек гостеприимный, предложила ему пообедать с ними, у нее есть маринованные грибы и еще кое-какие деликатесы. Филипп попробовал было отказаться, но, поскольку в нем жила еще надежда встретить Гиту, решил остаться.

Обедали на веранде – там было попрохладней – втроем: Виктория, Филипп и старик. Трапеза была богатая. Ели бульон, цыплят с рисом, зеленый салат и красный редис, маринованные грибы и крупные, сочные вишни, какие редко выносят на рынок. Ели молча, с аппетитом, каждый обдумывал свое. Только старик, снявший белую манишку, чтобы не закапать, шумно чавкал и время от времени хвалил искусные руки поварихи. Виктория и Филипп не обращали на него внимания – привыкли к его обжорству.

Они только что кончили обедать и потянулись к корзиночке с вишнями, когда во дворе послышался шум. Виктория вскочила и подошла к окну. Удивление ее было столь велико, что она невольно приложила ладонь к губам, подавляя готовый вырваться крик. Филипп и Хаджи Ставри смотрели на нее вопросительно.

– Что там?

Не вытерпев, Филипп тоже кинулся к окну. А за ним и дед Ставри – и ему не терпелось узнать, что случилось.

В сущности, ничего и не случилось. По аллее, ведущей к городу, спускались Аспарух Беглишки и Гита Коевская.

Филипп и Виктория переглянулись.

– Но она ведь сказала мне, что едет в село!

– Чтобы пасти овец в теказеэсе[4]4
  ТКЗС – Трудовое кооперативное земледельческое хозяйство.


[Закрыть], – с кислой миной отозвался Филипп.

Сели за стол, но настроение было уже испорчено.

8

Прошло несколько дней. Как ни старался Филипп сохранять безразличный вид, все же он то и дело находил повод заглянуть к Виктории, чтобы осведомиться «о ходе дел».

Бывшая вдовушка, прекрасно изучившая мужские слабости, нарочно возбуждала его воображение.

– Подозреваю кое-что, но сдается мне, они еще не дошли до крайности.

Филипп выпячивал свой животик.

– Надо следить за нравственностью.

Филиппу передавали, что видели Гиту там-то и там-то, говорила она то-то и то-то. А вот ему, как ни странно, все еще не удалось с ней встретиться. Обвинял он в этом Аспаруха Беглишки. Только он с его пресловутым хитроумием мог так ловко ее прятать, бывая там, куда Филипп давно не заглядывал. Только он! И Филипп все сильнее распалялся. Он уже готов был увидеться с Гитой при любых обстоятельствах, и лишь для того, чтобы раскрыть ей глаза на этого лукавца. Ни для чего больше!

У Гиты не было постоянного пристанища. Иногда она ночевала у Виктории, потом опять исчезала куда-то на своем мотоцикле и не показывалась дня по два, по три. Виктория не без основания боялась ее назойливости, потому что в первый же вечер, когда Гита возникла здесь, она заговорила о комнате.

– Пустишь меня, Вики?

Виктория ничего не ответила, а Гита приняла молчание за согласие и расположилась, как у себя дома. При этом с первой же минуты начала откровенничать.

– Как поживаешь, Вики? У, совсем забыла меня! Что это, нет для тебя старости, Вики? Что ты с собой делаешь?.. А пеньюар у тебя новенький? По случаю свадьбы? Эх, Вики, как это ты решилась, душка, на такой шаг? Хотя ты вроде меня – глазом не моргнешь. А люди пусть говорят, что хотят! Верно? У каждого человека свои расчеты. Браво!

И, схватив Викторию за руки, не отпускала ее, порываясь расцеловать.

Какой ужасный был вечер – они проболтали до полуночи. Гостья весь дом вверх дном поставила, даже старик вылез из-под одеяла, чтобы взглянуть на нее и поздороваться. Гита шумно носилась по комнатам, мылась, притиралась и даже попросила деда Ставри выбить на улице ее брюки, пропылившиеся за долгий путь.

– Пять дней добиралась, Вики, от самого Рудозема! В такие передряги попадала! Посмотри, я вся седая от пыли, словно на меня мучной мешок вытряхнули.

– Да, в самом деле, – уныло усмехнулась Виктория. – Ты бы хорошенько почистилась, прежде чем входить. Мацко, принеси веник и щетку!

Старик, будто того и ждал, с готовностью бросился помогать усталой и запорошенной пылью путнице. Принес веник, щетку, вычистил брюки. Пособил поставить мотоцикл в сарай. Сделал все, что от него требовалось. Он давно питал втайне симпатию к Гите. Виктория хмурилась, но из вежливости воздерживалась от резких слов. Гита, разумеется, улеглась не сразу, счастливая, что добралась до старого своего гнезда. Она предпочитала выкурить несколько сигареток и поболтать с госпожой Викторией, вместо того чтобы заваливаться спать вместе с курами. Отчаявшаяся Вики насилу уложила ее в постель.

– Не пора ли тебе спать, дружок? Довольно болтать, ложись иди!

– Отвыкла я, Вики, я ведь медицинской сестрой работала, ночи напролет приходилось дежурить.

– Медицинской сестрой?

– Да, да.

– Ты – медицинская сестра?

– А почему бы нет? Лучшей была во всей больнице. Люди пальцем на меня показывала. Даже на доску почета угодила… И премии получала. Не будь Борки, я бы очень выдвинулась.

Услышав имя Бориса, Виктория оживилась – она и забыла о нем. Где он теперь, что делает? И Виктория спросила:

– Вместе живете?

Гита улыбнулась.

– А как же? Думаешь, развелись уже? Нет, до этого еще не докатились. Борка, правда, сорвиголова и злит меня порой ужасно. Но и я ему номера откалываю – будь здоров!

– Где он сейчас?

– В Рудоземе.

– Что делает?

– Этого не опишешь!.. Во всяком случае, деньги у нас есть! Жаловаться тут не приходится.

– Почему же он не приехал с тобой?

– Да как тебе сказать, Вики, оставила его – пусть поживет холостяком. Не так уж он доволен этим, да кто его спрашивает! Я вскочила на мотоцикл – и нет меня. Поругались малость, ну да ничего, пройдет. Мы и раньше цапались, случалось, и дрались, а потом все улаживалось. Он, Борка-то, очень добрый, сердце у него мягкое.

Виктория стояла, держась за ручку двери, готовая каждую минуту выйти, и слушала надоевшую болтовню, не зная, как от нее избавиться, не обидев гостью. А Гита и не замечала этого. Она все говорила и говорила, куря одну сигарету за другой. Старик ушел спать и, наверно, уже сладко похрапывал под теплым одеялом. Вики позевывала, деликатно прикрывая рот рукой.

Так было в первый вечер. Потом отношение к гостье изменилось коренным образом. Виктория каждый раз давала ей понять, что тяготится ее присутствием и рекомендует подыскать квартиру. Пробовала даже запирать на ночь калитку, но не знающая преград Гита перелезала через железную ограду и оказывалась во дворе. А ключ от двери у нее был. И утром изумленная Вики опять находила Гиту на диване; она спала, укрывшись своим макинтошем, а рядом валялись окурки, губная помада, пудра, круглое зеркальце.

– Вики, – сказала она как-то утром. – Не запирай, пожалуйста, на ночь калитку. В крайнем случае я могу и через ограду перебраться, но это ни к чему, правда?

Викторию взорвало.

– Вон отсюда! – крикнула она, стукнув по столу. – Убирайся вон, нахалка! Кто тебе дал право врываться ночью в мой дом без разрешения?

Гита круто повернулась, вильнув своим «конским хвостом».

– Прошу прощенья, но я уже подала заявление в жилищную комиссию, так что незачем на меня злиться! Жду решения!

Этого было достаточно, чтобы окончательно разрушить идиллию. Виктория выгнала Гиту, но на другой же день Гита, как ни в чем не бывало, заявилась вновь.

– Ты что, Вики, шуток не понимаешь? Могла ли я так поступить с тобой? За кого ты меня принимаешь?

Бывшая вдовушка только рукой махнула:

– Делай, что хочешь! Ну тебя к черту!

Все же Гита реже стала показываться у Виктории Беглишки, вот почему старания Филиппа Славкова встретить ее в этом доме оставались безуспешными. Но, как часто бывает, случайность вмешалась в их судьбу.

Как-то вечером Филипп, отправившись в Охотничий домик полюбоваться луной и съесть порцию кебапчета[5]5
  Кебапчета (болг.) – разновидность шашлыка,


[Закрыть], встретил Гиту на улице. Он был в белом костюме, с неизменной красной розой в петлице. Там, где дорога ответвлялась к новому парку, Гита выросла перед ним, будто с неба свалилась. Она была в платье без рукавов, с большим декольте, открывавшим красивые плечи, и со своей знаменитой прической «конский хвост», привлекавшей всеобщее внимание.

– О, кого я вижу! – изумленно воскликнул Филипп.

– Старые знакомые, – с улыбкой отозвалась Гита, протягивая руку.

– Очень рад.

– Ты изменился, Фео, – продолжала она, осматривая его.

– Стареем, Гита, стареем.

– Зачем ты сбрил усы? Нет, так ты мне не нравишься, Филипп. С усами было шикарнее.

– Совсем напротив.

Он чуть посторонился, чтоб не мешать движению, и взглянул на часы.

– Торопишься?

– Да, на кебапчета… туда, в Охотничий домик.

Она посмотрела на него с подозрением.

– А где твоя жена?

– Дома.

– Мне бы очень хотелось с ней познакомиться.

– Почему же нет?

– Блондинка она или черноглазая?

– Брюнетка.

Гита замолкла. Филипп опять взглянул на часы.

– Где работает?

– В сберегательной кассе… Имеет высшее образование.

– Поздравляю тебя.

– Спасибо.

Отвернувшись, она устремила взгляд на аллею, ведущую в парк.

– Ты что делаешь?

– Работаю медсестрой.

– Поздравляю тебя.

– Не с чем.

Теперь она посмотрела на часы и повторила:

– Все же с усами было элегантней, Фео. Так ты виду не имеешь.

Он улыбнулся, пытаясь что-то возразить, но она прервала его:

– Приходи после кебапчета в новый ресторан на танцы.

– С кем там будешь?

– Один трезвенник составит мне сегодня компанию.

Филипп испытующе заглянул ей в глаза. Она ответила ему улыбкой.

– Гита!

Она сумочкой ткнула ему в живот.

– Растолстел.

Он поморщился.

– Кругом народ, Гита!

– Не так ли? – она подмигнула ему и еще раз ковырнула в живот. – Следи за поведением своей брюнетки, а нас предоставь трезвенникам.

Филипп отскакивал всякий раз, когда Гита пробовала ткнуть его в живот, и испуганно озирался, не видит ли кто-нибудь. Но в сгустившемся вечернем сумраке никто из прохожих не обращал на них внимания. И все-таки Филипп держался на приличной дистанции, которую Гита должна была соблюдать.

Они расстались друзьями, условившись встретиться в тот же вечер в новом ресторане, где чудесный оркестр и божественная певица. Филипп поклонился и поцеловал Гите руку. Приятно удивленная этим, она послала ему на прощанье свой волшебный взгляд. Он ответил легкой улыбкой, не забыв погрозить пальцем. Она еще больше развеселилась и уже издали махнула ему платочком. И, пока не скрылась, продолжала подавать какие-то знаки, которых нельзя было понять. В сущности, эти шутки не имели никакого значения, потому что, как только Гита свернула по аллее к ресторану, мысли ее тотчас же обратились на другое.

Оркестр играл, певица, позируя, разливала перед микрофоном свой низкий альт. Электрические лампы сияли, как множество солнц; все столики были заняты; высоко бил фонтан, освещенный красно-синими огнями. Плеск воды заглушался шумом оркестра.

Сердце Гиты уже стучало в такт музыке. Она торжественно вступила в зал и двинулась между столиками, кивая направо и налево. Так много было у нее тут знакомых.

В глубине зала ее нетерпеливо ждал Аспарух Беглишки, заблаговременно занявший круглый столик на две персоны.