Текст книги "Новые встречи"

Автор книги: Камен Калчев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

9

Только этого приятеля Гиты, казалось, не коснулось время. И плешивая, с выпуклым теменем сократовская голова, и бескровное, сухое лицо, и острый взгляд голубых глаз, который часами мог быть устремлен в одну точку, и вся его низенькая, словно сплющенная, фигура, бесшумно шныряющая среди людей, – все было прежним, будто законсервированное.

И в жизни его не произошло серьезных перемен. Он остался, как был, завхозом общежития при «Балканской звезде» и не имел намерения покидать это место. Он занимался закупками, доставкой, ремонтом – делал все, что входит в обязанности завхоза. По-прежнему составлял «инвентарные списки» и «правила внутреннего распорядка», которые расклеивал по стенам общежития. С людьми предпочитал объясняться письменно, дабы не разводить излишних дрязг. Многословие и ненужная жестикуляция раздражали его. Он держался золотого правила – не доводить конфликты до крайности, если к этому не принуждают обстоятельства. А когда, случалось, впадал в ярость, бледное лицо его покрывалось красными пятнами, а в глазах зажигался зеленый, демонический огонь. В таких случаях он мог часами стоять как истукан, тупо глядя перед собой. О чем он думал в эти минуты бешеного озлобления, никто не гнал, как не подозревал и о том, какая буря бушует в его груди. В конце концов он брал себя в руки и вновь обращался к людям с улыбкой.

Оставаться незамеченным в ненавистном тебе мире было его заповедью, которой он придерживался терпеливо и неуклонно, никогда ей не изменяя. Конечно, он следил за событиями с огромным интересом, но и с еще большей осторожностью, потому что «противоборствующие», как изрек один из его учителей, должны или победить, или быть раздавленными. Сейчас он все еще находился в стадии ожидания победы, хотя чутье подсказывало ему, что час расплаты для него приближается. Больше, чем коммунистов, его волновал вопрос культа личности. На собраниях и заседаниях, в разговорах, в докладах и статьях – везде и постоянно употреблялось это новое выражение, эта доселе никому не известная формула. И это очень устраивало Аспаруха, ибо в старых книгах, к которым он любил обращаться, он вычитал, что среди избран-дых порой находятся недовольные, люди, жадные до перемен, они-то и открывают дорогу к власти, облегчая тем самым победу… Среди этих «избранных» Аспарух наметил себе одного, но годы подшутили и над Аспарухом и над его жертвой. Не успел Аспарух порадоваться победе и воспользоваться ее плодами, как произошло падение Бориса Желева. На что нужен теперь этот отвергнутый? Самое большее – служить своей жене, если, разумеется, она красива. И то ненадолго.

Времена решительно изменились. Аспарух Беглишки увереннее смотрел в будущее. Быть может, уже недолго ждать, когда он извлечет кинжал, чтобы отомстить за свои мытарства и страдания. У него на мансарде имелся радиоприемник, который связывал его с другим миром и по вечерам вливал в него бодрость. «Еще немного, еще немного, и власть коммунистов развалится!» Аспарух с явным торжеством выключал приемник и долго потом не мог заснуть. «Возможно ли? – спрашивал он себя. – Возможно ли?.. Однако одежка трещит по всем швам». Даже и в этом захолустном провинциальном городке. Он уже смелей и с некоторым вызовом оглядывался вокруг. Мантажиев, таскавший сумку страхового агента и периодически навещавший его, и тот не сомневался в победе. С Мантажиевым они строили планы, вычерчивали стратегические схемы, подсчитывали последние дни коммунистов. И надо же было в разгар этого политического ажиотажа на горизонте появиться Гите. Сначала Аспарух не обращал на нее внимания, как и на всех, кого он вычеркнул из своего блокнота. Но когда мотоцикл стал то и дело тарахтеть под окном мансарды, а «конский хвост» назойливо мелькать перед глазами, он понял, что наступил и его черед попытать счастья в любви. И эта мысль до умопомрачения взволновала его.

Как-то утром он вышел на веранду поздороваться с Вики, но остановился, пораженный представившимся ему зрелищем. На диване, слегка прикрытая одеялом, лежала Гита с обнаженными руками, в распахнутой на груди ночной рубашке, с сигаретой во рту. Гита любила по утрам выкурить в постели сигарету «для настроения», а потом уже приниматься за дела. Она курила, устремив взгляд в потолок, когда в дверях показался Аспарух. Он попятился, увидев ее, но не ушел.

– О, Аспарух! – воскликнула Гита. – Здравствуй! Как поживаешь? Входи!

Аспарух пробормотал извинения, но продолжал стоять, издали любуясь голыми плечами.

– Все еще холостяком живешь? Не женили тебя?

Он промолчал, но уже прикидывал в уме, что из себя представляет эта веселая собеседница. Порасспросив о том о сем, Гита велела ему удалиться, чтобы она могла привести в порядок свой туалет. Аспарух вышел в кухню. Через несколько минут Гита явилась туда, шумная и болтливая, и между ними как-то очень просто завязалось нечто вроде дружбы.

Сначала Аспарух, по выражению Гиты, составлял ей компанию. Из вежливости он сопровождал ее всюду, куда бы она ни пожелала. Однажды даже пригласил Гиту к себе на мансарду, но ничего лишнего себе не позволил. Показывал очень понравившиеся ей модные журналы, которые выписывал из-за границы. Гита все с большим доверием относилась к нему, чувствуя в нем свою опору. А она нуждалась в такой опоре – пойти в ресторан, в кино, в театр… И потанцевать, и прогуляться по городу поздним вечером. Мужчина необходим для женщины, любящей развлечься. Из инстинкта самосохранения Гита не отпускала Аспаруха. В первые дни он и был ее настоящим кавалером. Гита жить не могла без кавалера, она не знала, что значит дружба с женщиной. Это казалось ей непонятным и смешным.

Аспарух предложил свои услуги. Он бережно ухаживал за Гитой и всякий раз, оставшись наедине с ней, бывал подчеркнуто внимателен. А внимание – первое качество, отличающее влюбленных. И в доказательство готовности жертвовать для нее всем он нарушил некоторые свои принципы. Простился с воздержанием, позволив себе выпить газированный пелин[6]6
  Вино, настоенное на полыни.


[Закрыть], потому что так хотелось Гите. Пренебрег репутацией серьезного мужчины, протанцевав с ней танго и объявив, что способен и на румбу. Веселая болтушка сказала ему на это:

– Никогда не танцевала с философом, и вот теперь довелось.

Аспарух снисходительно улыбнулся, потный от напряжения.

И в этот вечер он подвергся испытанию. Не дав ему опомниться, Гита заявила, что он должен протанцевать с ней танго, до того как подадут кебапчета. Аспарух огляделся. Он считал неудобным для себя открывать танцы и попытался вежливо отклонить предложение своей дамы, пустив в ход поговорку, что голодного медведя плясать не заставишь. Но Гита настаивала. И мудрость вынуждена была подчиниться легкомыслию. Он поднялся, и они открыли танцы.

Еда в тот вечер не представляла для Гиты ни малейшего соблазна. Она почти не прикоснулась к жаркому, опьянев от танцев и вина, которое Аспарух усиленно подливал ей. Она решила досыта натанцеваться, пока не приехал Борис (ей ли было не знать, какой он ревнивец).

Время подвигалось к полуночи, танцы были в разгаре, и Гита почти не покидала переполненный дансинг. Она, можно сказать, переходила с рук на руки – от хорошего танцора к лучшему. Все наперебой приглашали ее – и знакомые, и незнакомые. И всем она самозабвенно подавала свою обнаженную руку. Она была так увлечена, что не заметила Филиппа, который зашел сюда последить за «ходом вещей». Гита была пьяна от танцев. У нее не было другого желания, как кружиться в объятиях партнеров до полного изнеможения. И она кружилась, забыв и о себе, и обо всех, кто смотрел на нее с насмешливой улыбкой.

Гита и Аспарух оставались до закрытия ресторана. Было уже за полночь, когда они вышли. Подымаясь по крутой аллее к дому Виктории, они поддерживали друг друга, усталые и слегка охмелевшие. Аспарух пошатывался, хотя выпил всего один бокал. Он не привык, и теперь чувствовал себя пьянчугой. А это поднимало его в собственных глазах.

У Гиты было единственное желание – уснуть. Поэтому неосторожные намеки Аспаруха раздражали ее. Ей не терпелось избавиться от него и поскорее лечь.

Еще издали они увидели, что ставни на окнах закрыты. И очень удивились, потому что раньше Виктория этого не делала. Подошли к ограде – калитка оказалась запертой. Тут не было ничего страшного – Гита могла перелезть через ограду, но и этого не потребовалось – у Аспаруха был ключ. Он открыл калитку, и они прошли во двор. Было тихо. Дом словно вымер. Гита попробовала открыть дверь своим ключом, но она была заперта изнутри на засов. Гита решила позвонить. Она нажала кнопку, раздался резкий, продолжительный звонок. Отпустив кнопку, прислушалась. Никто не отозвался. Подошел Аспарух и тоже позвонил. Никакого ответа. Гита взобралась на камень возле окна в спальню и принялась барабанить по ставню. Все было тихо, мертво, безнадежно, и она сказала:

– Посидим. Крепко спят эти старики.

Аспарух молча последовал за ней.

Скамья стояла в винограднике, а рядом с ней стол, за которым летом обедали. Гита осмотрелась и объявила с усмешкой:

– Ян тут могу спать.

Аспарух подошел к ней и обнял за голые плечи.

– Ты вся заледенела. Как можно так говорить?

Гита ничего не ответила, потому что руки у него были горячие, и от этого по всему ее телу разлилось тепло. Еще сильнее захотелось спать. Гита попросила оставить ее в покое. Аспарух наклонился к ней, как бы желая что-то сказать, и она ощутила запах – смесь вина и лука. Эго заставило ее отстраниться. Аспарух опять потянулся к ней, теперь уже к губам. Она с отвращением отвернулась. Но Аспарух не отчаивался. Он обхватил ее за плечи и сказал тихонько:

– Не волнуйся.

– Я и не волнуюсь, – ответила она.

– Мне кажется, – продолжал он, ободренный, – что из любого затруднения есть выход.

Она вопросительно посмотрела на него.

– Я не могу оставить тебя на улице, – объяснил он, сжимая ее плечи. – Я должен тебя приютить.

Она улыбнулась смешному слову «приютить». И тут же вздохнула, разгадав гнусные намерения. Подумав, что его одобряют, Аспарух крепче прижал ее к себе и сказал:

– У меня в комнате есть вторая постель.

Она не ответила.

– Там очень уютно, – настаивал он. – Да или нет?

Гита задыхалась от тошнотворного запаха и впервые почувствовала себя несчастной в объятиях мужчины.

– Да или нет? – повторял он, как заученный урок, вцепившись ей в плечи. Она готова была закричать от боли. Ей противно было глядеть на него. Он словно задушить ее собрался. Повторяя «да или нет», он наклонился, пытаясь ее поцеловать, но не сумел: Гита уже приготовилась к защите. Сжав кулак, она ткнула Аспаруха в подбородок так сильно, что тот лязгнул зубами. Инстинктивно схватившись за подбородок, он выпустил Гиту и отскочил от скамейки. Сразу лишился и рассудка и дара речи.

– Я была лучшего мнения о тебе, товарищ Беглишки! – зло сказала Гита и поднялась со скамейки, оправляя платье. – Ты очень ошибаешься, если думаешь, что я уличная девка!

Аспарух удивленно смотрел на Гиту, не видя ее. Было не так уж темно благодаря пробиравшемуся откуда-то из-за холмов лунному свету. И все же Аспарух не видел Гиты, а если б даже и видел, не смог бы узнать в тот момент ее лицо и глаза. Страшная она была и чужая, словно какое-то другое существо, вышедшее прямо из леса, дикое и настороженное. «Завтра же растрезвонит обо всем, – первое, что подумал Аспарух, придя в себя, – завтра же растрезвонит!» И это было главное, что подавляло его. С таким трудом созданная репутация скромного и воспитанного человека могла мгновенно рухнуть. Поди потом восстанавливай ее. Он лихорадочно соображал, как быть. Своенравное животное укрощают лаской. Коню дают сахар, медведю – мед. Смиренно склонив голову, Аспарух сказал печально, с оскорбленным видом:

– Жаль, но я поступил совершенно искренно.

Гита не поняла, что он хотел этим выразить. Он продолжал:

– Естественно, что, не найдя ответа на свои чувства, я должен нести свой жребий, как бы тяжело это ни было. Я поступил вполне искренно.

– Когда предложил переспать с тобой? В этом твоя искренность?

– Ничего подобного я не требовал. И я желал бы объясниться, прежде чем выслушивать разные обвинения. Иначе я буду считать себя оклеветанным.

– Считай, как хочешь. Такие номера со мной не пройдут. Если Вики нарочно заперла ворота, чтобы заставить меня спать с тобой, то она жестоко ошиблась! Я порядочная женщина, хоть и люблю повеселиться!

Гита тщательно оправила платье и стала спускаться под гору.

– Найдется, надеюсь, и для меня местечко, где я смогу преклонить голову без того, чтобы меня принуждали… Не так ли?

Глядя на нее, Аспарух непрерывно твердил про себя: «Только бы не разболтала эта дура, только бы не разболтала!» И сделал последнее отчаянное усилие.

– Нам нужно объясниться, Гита, – крикнул он ей вслед.

Гита не ответила, скрытая темнотой.

10

Ружа Орлова и Колю Стоев жили в новом квартале, который имел то преимущество перед другими городскими кварталами, что был новый, чистенький, еще пахнущий красками и известкой. Но и недостатки вы смогли бы обнаружить в первый же день, если бы вам, не дай бог, понадобилось сходить в овощную или бакалейную лавку. Долго до них добираться, и мало их. Эти неудобства не имели, однако, значения для молодой четы. И раньше и теперь, когда уже появился Мартин, они питались в рабочей столовой на «Балканской звезде» и были вполне довольны.

Ружа не испытывала ни малейшего влечения к домашней работе. С первых же дней их семейной жизни, когда домовитый Колю начал, словно муравей, таскать с базара веники, кастрюли и сковородки для «обзаведения хозяйством», стало ясно, что дело на лад не пойдет. Все будто чего-то не хватало, чтобы почувствовать уют в гнездышке, как говорила их посаженная мать Мара Минковская. То в кухонном буфете не было должного порядка, то столик в гостиной забывали накрыть кружевной скатеркой, а случалось, и оконные стекла были до того пыльные, что на них можно было расписаться. И полушутя, полусерьезно Мара, на правах матери, оставляла иногда на стекле свою подпись, а сверху два восклицательных знака. Колю и Ружа краснели от стыда и как встрепанные принимались засучив рукава убирать в квартире. Чистили так заботливо и усердно, что в сверкающих стеклах начинали отражаться, словно в зеркале, небеса с облаками. Этот пароксизм чистоты порой овладевал ими с такой силой, что они весь дом переворачивали вверх тормашками: выбивали ковры, мыли, натирали паркет, вода лилась даже по лестнице. Все делалось торопливо, сгоряча, с каким-то ожесточением. Мара дивилась их усердию, и все же этот хозяйственный пыл молодой четы не удовлетворял ее. Какая-то нервозность чувствовалась во всем этом. Не хватало системы, порядка и постоянства в домашней работе. Этим людям хотелось, очевидно, сделать как-то все сразу – вымыть, выбить, вытереть, чтобы раз и навсегда отвязаться от бесплодной, глупой и утомительной суеты. Да так оно и было – целый месяц после этого они не обращали на свое хозяйство никакого внимания, пока снова не появлялась подпись тети Мары на одном из окон. И тогда – давай все сначала!

– Нет, дорогие мои, – заявила однажды Мара. – Так не хозяйничают в доме. Нужны система и постоянство.

– Нужно время, тетя Мара, – вспыхнула Ружа, – понимаешь? Время нужно!

– И любовь к хозяйству.

– Это дело второстепенное.

– Знаю, ты и раньше развивала такие теории, еще когда была в общежитии. Подружки твои и готовить научились, и кружева вязать, а ты так нескладной и осталась.

– Да, но я вечернюю школу окончила, прошла авто-и мотокурсы, я…

– Довольно хвастать.

– Ты принуждаешь меня к этому. Думаешь, я не могла бы накинуть халатик, как другие, и расхаживать в мягких туфлях по квартире? Смотрите, мол, какая я хозяйка!.. – Она презрительно повела бровями. – Люди мне целую фабрику доверили, и чтоб я с квартирой не справилась… Большое дело!

– Ладно, ладно, – проворчала Мара, – и ты начала хвалиться, как Борис Желев.

Ружа осеклась – ее в жар бросило от такого сравнения.

Вопрос о времени, которое необходимо уделять хозяйству, и о правильном распределении этой действительно докучливой работы не сходил в молодом семействе с повестки дня. Каких только правил и систем не измышляли и не разрабатывали они для наиболее удачного решения неизбежных повседневных забот: то брали обед из столовой, то приглашали уборщицу, то по очереди ходили на рынок. Неурядицы продолжались до тех пор, пока, привыкнув, они не перестали обращать на них внимание. Даже Мара редко теперь нападала на них.

Больше всех страдал Колю. Как всякий труженик пера, он был крайне беспомощен в бытовых делах. Не умел ни брюк как следует выгладить, ни пуговицу пришить вовремя и на место, ни купить что-то съедобное. Словом, он только увеличивал беспорядок, и не раз в кухне велись затяжные споры относительно пуговиц, тарелок, брюк, ботинок. Споры мелочные, но резкие и неприятные. До того иногда доходило, что они заново начинали обсуждать проблему равноправия мужчины и женщины. И Колю склонял знамя, признавая, что женщина равноправна и домашняя работа должна быть распределена по справедливости.

Но жизнь развивалась как-то очень сложно, и все во вред Колю. Он стал помощником главного редактора газеты «Работническа дума», а Ружа все равно не хотела признать, что он очень занят. Он должен был просматривать кучу материалов, писать передовые статьи, отвечать на письма читателей, присутствовать на разных совещаниях и конференциях, следить за своевременным выходом номера. Втайне от всех он приступил к сочинению романа, но застрял на десятой странице.

Все шло кое-как до появления Мартина. Когда родился Мартин, в доме воцарился неписаный закон, не признающий никаких дискуссий, никаких схем. И Ружа и Колю целиком ему подчинялись.

В первый год приходила помогать одна старушка, на другой год – девушка, но все это временно, а дитя явилось на свет, чтобы жить долго. И отец постепенно превратился в няньку. Только когда ребенка поместили в ясли при фабрике, Колю освободился от обязанностей няньки. Всю неделю Мартин пребывал в яслях, а в субботу вечером родители брали его к себе на воскресенье. Радовались они, как дети, и у них не оставалось уже времени для споров о равноправии.

Ружа действительно была очень занята. Помимо административно-организационной работы, которая пугала ее в какой-то степени из-за нескончаемой переписки, была и другая работа, самая важная – выполнение плана. Этому были подчинены все ее заботы, все старания. Утром, едва открыв глаза и умывшись, чтобы развеять сон, она начинала мысленно обходить цеха и припоминать показатели выработки ткачих. Ряд цифр, бесконечно длинный, вливался в русло вытканных шерстяных тканей с маркой «Балканская звезда». Это было лицо коллектива, вкладывающего в бесчисленные ткущиеся нити свое сердце и душу. И совершенно понятно, что везде, куда бы ни попадали эти ткани, в Болгарии или за ее пределами, лицо это должно привлекать своей красотой, ласкать взгляд, притягивать руки, очаровывать. И часто, проходя по цехам и глядя на станки, Ружа говорила: «Не для других, для себя ткем!» Этим она играла на самолюбии работниц. Охваченная беспокойством, она прямо с фабрики отправлялась по магазинам – узнать, велик ли спрос на их материалы, услышать мнение покупателей. И порой возвращалась расстроенная. «Нет, не нравятся наши рисунки… Все еще выпускаем брак… плохая основа», – говорила она и вызывала на совещания художников, ткачей, красильщиков, мастеров и техников, главного инженера… Обсуждения, перестановка людей, борьба за улучшение качества, подтягивание дисциплины… И в центре всего – она, ибо остановись она в своих поисках, автоматически остановится и движение вперед, все пойдет по проторенным дорожкам. А тогда появятся представители партии, профорганизации, молодежи – потребуют отчета, напомнят об ответственности. И прежде всего ей самой, а потому, зная это, она крепко держала кормило в своих руках и управляла «Балканской звездой» так же искусно и умело, как своей персональной машиной. Честолюбивая настойчивость ее росла день ого дня. «Балканская звезда» должна стать передовым предприятием в городе, во всей стране; она издали должна быть видна, как видна сияющая над долиной красная звезда, укрепленная на высокой башне. Вот какими мечтами жила Ружа Орлова, молодой директор фабрики, вот с какими желаниями она просыпалась и заканчивала свой трудовой день иногда далеко за полночь – фабрика работала в три смены.

Вот почему помощнику главного редактора газеты «Работническа дума» часто приходилось сидеть дома в одиночестве, писать статьи да поглядывать в окно, не сверкнут ли фары «победы». Хорошо еще, что Руже предоставили машину, чтобы она не тратила время на дорогу.

Но сегодня Колю был сильно обеспокоен. Давно перевалило за полночь, скоро уже два, а ее все нет. Случалось, конечно, и такое, но редко. И Колю то и дело подымался с постели и выглядывал на улицу.

Летняя ночь была светлая. Луна сверкала, как маленькое солнце. Ветерок, дующий с гор, откидывал оконную занавеску, словно кто-то хватал ее руками снаружи. Река шумела вдалеке, квакали лягушки, будто дети играли деревянными трещетками. Было что-то торжественное в этом монотонном звучании летней ночи. И все же она не волновала молодого супруга, как волновала когда-то в Сокольских лесах. Он с грустью вспоминал минувшее время, сколь ни безнадежной казалась тогда его любовь. Он достиг своей цели – Ружа стала его женой, у них есть ребенок, а для полноты счастья все чего-то недостает. Конечно, обывательские недоразумения не могут помешать, не могут расплескать чашу любви. Но какие все-таки недоразумения мешают? Что за чертовщина! Колю лежал, откинув одеяло, глядел на кусочек неба, усеянного звездами, и корил себя за го, что не может справиться с волнением, которое его охватывало всякий раз, когда Ружа опаздывала. Он ревновал ее, в чем-то подозревал и сердился, сам не зная за что. Но как только она открывала дверь, валясь с ног от усталости, спокойствие вновь возвращалось в его сердце. Он даже не спрашивал, где она была, что делала. Правда, в первое время он пытался задавать какие-то необдуманные вопросы, но был жестоко наказан за это. Разве он не знает, где она была? Сомневается в ней? И что это за прокурорский допрос? Почему он не подождет, пока она сама расскажет ему все с начала и до конца, а торопится задавать вопросы?

В конце концов он отвык от расспросов. Рад был тому, что она вернулась, пусть и поздно.

Лежа у окна и напряженно прислушиваясь, Колю любовался звездным небом и размышлял о жизни. Что это за звуки, что за шумы, там, за окном? Как спокойна и в то же время тревожна ночь! И насколько излишни вопросы: почему светит луна, почему поют сверчки, почему квакают лягушки. Романа он все равно не напишет, не удержит счастья в своих руках, как не мог бы задержать звезду, что скатилась с неба и угасла за крышами домов… Ружа идет своим путем, он – своим, скоро и Мартин изберет собственный путь. И когда представляешь себя затерянным среди великого многообразия жизни, понимаешь, что тобой управляет, в сущности, та же сила, подчиняясь которой звезды движутся во вселенной. Лучше не думать об этом, не тревожить себя… И все же грустно становится, когда смотришь на ее фотографию, сделанную три года тому назад. Почему, собственно, на фотографию? Он ежедневно видит Ружу – каждый вечер, каждое утро. И теперь, закрыв глаза, он представляет себе, как она изменилась, хотя три года – небольшой срок в жизни чело-пека. Правда, она окончила за это время гимназию, стала директором, родила ребенка и, ко всему этому, вынуждена заботиться о мужчине, который вечно укоряет ее за то, что она не пришила ему пуговицу, не почистила ботинки и предоставляет ужинать одному. Совсем не удивительно, что она изменилась, тут и поседеть можно… Да, да, Колю не имеет права вздыхать у раскрытого окна, как влюбленная гимназистка! Пора покончить с этим!

Он закрыл глаза и попытался заснуть. На городской площади пробили часы, и он сосчитал удары. Только два. Это успокоило его. Значит, она дождалась третьей смены и, наверно, скоро вернется – усталая, изнемогающая от желания спать. А все же не забудет припудрить лицо, чтобы стереть следы утомления. Колю вздохнул и отдернул занавеску – она мешала ему обозревать улицу.

Снизу послышался какой-то шум. Колю высунулся в окно. Тень от их дома протянулась через всю улицу, ничего нельзя было разглядеть. Может быть, Ружа забыла ключ? Колю спросил:

– Это ты, Ружа?

Никто ему не ответил. Или он не расслышал?

– Иду, иду, – крикнул он на всякий случай, стараясь попасть ногами в домашние туфли. Ночь теплая, можно выйти в пижаме. Да и брюки неизвестно где. «Слава богу, – улыбнулся Колю, – пришла наконец!» И стискивая ключ в руке, он сбежал по лестнице. Дверь действительно оказалась запертой. По близорукости он долго возился с ключом, а когда открыл дверь, попятился. Перед ним стояла Гита, которую он не узнал сразу. Сконфуженный тем, что был в пижаме, Колю принялся извиняться.

– Пожалуйста, пожалуйста, – сказала Гита, – не стесняйтесь, мы люди свои.

Колю смутился еще больше, но все же нашел в себе силы спросить!

– Вам кого?.

– Ружу Орлову.

– Она еще не вернулась с работы.

– Ничего, я подожду.

– Как хотите.

Колю отступил, пропуская ее. Гита проследовала мимо него и начала подыматься по лестнице, даже не оглянувшись. Колю двинулся за ней.