Текст книги "Миклош Акли, или история королевского шута."

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Начинать надо с начала, – посмеялся Сепеши.

– Что верно, то верно, – согласился Бори. – А начало всякого дела, это – испробовать мирный путь! Потому что у каждого человека – одна голова и та своя! А у палача – топорик!

– Заржавел он, – пренебрежительно махнул рукой Болдижар Вереш.

– Ну-ну, зарываться не надо, господин Болдижар! – возразил подпоручик Томпа. – Знаем, что вы человек храбрый, а все-таки мы не у себя дома.

– Да, дома оно конечно было бы лучше! – вздохнул Баймоди.

– Я не против, – согласился Сепеши, – давайте начнем мирные переговоры. Боюсь только, затянутся они надолго. А здесь промедление смерти подобно. Ну ладно, подергайте за колокольчик, господин Бори.

– Да тут вот даже молоток висит, – заметил Бори, пошарив по воротам рукою.

– Молоток – это для дневной поры. Когда привратник во дворе находится. А ночью в колокольчик звонить положено. Шнур проведен прямо в комнату дворника.

– Ладно, дернем за шнур. А тем временем – давайте лестницы к сене и марш наверх.

– Не рановато? Что они там будут делать, на стенах-то?

– Которые взобрались – пусть сидят, будто вороны. Кто из дома выйдет к нам, пусть знает, что перед нами – серьезное войско. И карабины из-под полушубков достаньте, пусть поблескивают в темноте!

Сепеши одобряюще кивнул головой и сам пошел поддерживать лестницу для тех, кому взбираться на стену. А господин Бори с радостью ухватился за конец звонкового шнура и стал то натягивать его, то отпускать, как когда-то в детстве ремешки церковного органа.

Раньше всех услышала о начале военной операции собака и принялась выть.

– Да пристрелите вы эту бестию! – крикнул Сепеши.

Раздался выстрел, собака умолкла.

– Я, – со стороны отозвался один из взобравшихся туда дворян.

– Меткий выстрел! – похвалил барон. – Назначаю вас моим старшим егерем.

Это был княжеский жест: в имении Сепеши старший егерь получал немалые денежки. Он вызвал у дворян-ополченцев всеобщее воодушевление и готовность выслужиться. Ничего не скажешь: барин есть барин!

Только господин Бори не одобрил стрельбу. Он с нетерпением прижался ухо к смотровому окошечку в воротах. – Не надо было палить, потому что теперь бабоньки перепугаются, никто не посмеет и нос высунуть. Не надо было еще и потому, что выстрел породил и в мозгу Акли дурные мысли, а именно – напомнил ему, что ведь и у него тоже есть карабин. Что если сейчас взять, да пристрелить Сепеши, и таким путем спасти от него маленькую Незабудку?! И незримый демон уже принялся подталкивать его под локоть: а ну доставай карабин, руку на курок. Негодяй вполне заслуживает пули. Чего боишься? Чего колеблешься? И демон все подстрекал его, подбивал, подталкивал! Лишал здравого разума! Но доброго человека всегда сопровождает наряду со злым духом еще и дух добрый. Поэтому добрый человек никогда не может сделать ничего дурного, если не поторопится, если даст и доброму духу время сказать слово.

"Ах ты глупый Акли! – сказал добрый дух. – Ну спасешь ты Незабудку. А сам-то погибнешь. И палач отрубит твою глупую голову. А что станется потом, без тебя, с Незабудкой?"

Ну конечно же. Прав добрый дух: что станется с Незабудкой, если я, Акли, перестану существовать? Страшно подумать! Незабудка конечно уцелеет, будет жить дальше. Только принадлежать она будет уже другому. Уцелеют ее красивые глазки, роскошные волосы и веселый милый смех. Все останется, что было...

А чего же не будет? Не будет Акли, ее Акли! И Акли стало жалко девушки, именно потому, что он отберет у нее таким образом себя, потому что Акли был человеком, готовым на самопожертвование. Вот и выходило, что он не должен был убивать Сепеши.

Но не стоит философствовать на эту тему: зачем убивать красивейшую из неправд? Зачем намекать, что и любовь зиждется только на корысти, подобно тому, как и золотой замок и избушка вертятся одинаково – на курьих ножка. Возвышенность, великодушие и самопожертвование – это всего лишь блестящая мишура на одеждах любви, как роса на цветке: ведь и она родится из цветка, но не имеет к нему никакого отношения – ни к его листьям, ни к цветкам, ни к аромату, просто так откуда-то сверху капает на него, чтобы иногда смыть прилипшую к нему грязь. Вот и выходит, что даже и роса – корыстолюбие в чистом виде, но корыстолюбие, пропитанное божественными соками.

В мозгу Акли быстро прорастали семена возможных аргументов, логических рассуждений, успокаивающих мыслей и надежд. О, изобретательная голова, великий дар. "Qui habet tempus, habet vitam"³³ – думал он вначале. – Еще каждую минуту может прибыть полиция.

Но когда "темпус", то есть "время" истекло, он быстро перелицевал классическую латинскую поговорку наизнанку и она в его мозгу зазвучал так: "Qui habet vitam, habet auxilum"³⁴. Для чего ему совершать необдуманное покушение? Для чего ставить все на одну карту, когда могут прийти еще и другие карты? Вдруг в последний миг появится возможность, когда и девушка не гибнет и он сам уцелевает. Более того, кто знает, возможно уже сейчас лишние все эти его тревоги? Почему не может так быть, что император уже получил его письмо и переправил Илону из пансиона в другое место? И по мере того, как испарялись все другие надежды, эта, самая маленькая, постепенно завоевывала все его мысли. А когда все остальные упали до нуля, эта обрела силу вероятности. Ведь по сути: логика тоже только красивая игра ума, с помощью которой умный человек обманывает менее умных, а иногда и самого себя. Император узнает о готовящемся похищении девушки и велит увезти ее в другое место. Что может естественнее такого высочайшего распоряжения? И как он сам не додумался до этого? Это же ясно, как божий день. Поэтому и не прибыла полиция: некого охранять! «Незабудка» уже в безопасности.

И Акли облегченно, полной грудью вздохнул, а сжимавшееся от тревоги сердце принялось вновь спокойно биться. И вдруг послышался строгий, не терпящий возражений голос командира отряда старого Денеша Томпы, которому его всего минуту назад представил раскуривавший свою трубку господин Мальнаши: "А ну-ка, сынок, сбегай за моей фляжкой. Я забыл ее на телеге. Спроси там у возниц, какая из них моя. Обоз наш отсюда по правую руку стоит".

Акли не хотелось бы удаляться отсюда в такой интересный момент, но командир приказывает, а здесь действуют военные порядки. Не повиноваться нельзя: только обратишь на себя внимание Сепеши, а Миклошу совсем ни к чему, чтобы его сейчас узнал Сепеши.

И он побежал. Чтобы поскорее возвратиться. Господин же Мальнаши, которому было поручено присматривать за ним, был как раз в том невменяемом состоянии, когда его занимал больше всего на свете горячий трут, с помощью которого он раскуривал свою трубку: захлопнув крышку на трубке, он принялся яростно сосать чубук, раздувая теплящуюся искру и втягивая щеки, словно Нептун, которым у нас любят украшать фонтаны. О, в такие минуты для господина Мальнаши ничего иного не существовало, потому что он был слишком ленив, чтобы высекать новую искру из кремня и потому всегда высоко ценил огонек и не мог позволить ему погаснуть. И только уже когда из трубки весело, клубами повалил дым, он испуганно огляделся вокруг.

– Смотрите-ка, а куда ж этот Фаркаш подевался?

– Да я его услал в обоз, за моей фляжкой, – пояснил Денеш Томпа.

– И зря! – беспокойно посетовал Мальнаши.

– Цель оправдывает средства.

– Цель, шурин, хорошая штука, но говорят, что парень этот не очень надежен. И мне поручили присматривать за ним.

– Ой, не пугай меня, Мальнаши! Думаешь, что он фляжку мою сопрет?

– Ну что там еще? – нетерпеливо спрашивал Дёрдь Палойтаи, который думал совсем о другом.

– Может быть дворник оглох? – высказал догадку Пал Марон.

– Надо бы по окошкам стрельнуть, – подал совет господин Йожеф Хорти.

– Да чего мы топчемся на месте? Взломаем ворота и все, если никто не хочет их отворять! – все больше распалялся Болдижар Вереш.

– А что за вино там внутри? – полюбопытствовал Мальнаши, садясь на своего любимого конька.

– С горы Шомьо, – отвечал Томпа.

– Старое?

– Такое старое, что может быть еще ваш предок Ной заливал его в бочонки.

– Черт его знает, сбежит от с моей фляжкой или нет? – возвращаясь к так и не получившему ответа вопросу (относительно Акли), сказал Томпа. – А верить, выходит, никому нельзя. На днях вон наш священник сказывал, что вычитал он в каких-то старых летописях, будто все это неправда, что Ной изобрел вино. Что мол вино открыли много позже. Уже во время правления короля Мирири.

– Я тоже слышал про этого Мирири, – подхватил Альнаши. – Король Мирири был большим любителем винограда, и тогда один его министра стал ломать себе голову, как бы так сделать, чтобы король его и на следующее лето все еще мог бы лакомиться прошлогодним виноградом. И тут ему пришла в голову мысль выжать из виноградных ягод сок да залить его в корчаги. Чтобы он там хоть целый год хранился. А там уж бери да попивай этот самый сок будто молочко. Словом, надавил он соку виноградного. Но король попробовал его, да и выплюнул. Яд, говорит. У королей это бывает, что они поспешны в своих суждениях. Вино-то как раз еще только бродило в сосудах, а в прогреб, где стоял сок, случайно слуга один с собакой заглянул, ну туда, где вино бродило. И надо было случиться, что потом находят и собаку и слугу обоих мертвыми. И тогда-то сказали окончательно, что виноградный сок – это мол яд смертельный. Сказали. Как припечатали: яд и все тут! И держали этот яд в бочонках до случая, когда понадобиться. Потому что в королевских кладовых и яд – такой же нужный, ходовой товар, как у нас – жир свиной.

– Ну знаешь, нашел же ты время сказки рассказывать, – упрекнул рассказчика Болдижар Вереш. – Для сказок нужна теплая печка, да хотя бы немножко винца.

– Винца мы сейчас добудем, – пообещал господин Томпа. – Давай, рассказывай, что там было дальше?

– Так никто бы и не добрался до сути, – продолжал повествовать шурин, если бы год спустя на заболела неизлечимой болезнью королева. Врачи так определили болезнь: меланхолия. Тоска значит. И тогда королева решила извести себя. Обманула как-то фрейлин своих придворных, пробралась тайком в погреб, где стояли эти корчаги с виноградным соком, выпила из одной корчаги кружечку и сидит ждет, когда смерть наступит. Однако через некоторое время она такая веселая стала, что ей сразу танцевать захотелось. И конечно никакой смерти. На другой день она уже двумя кружками зачерпнула и тоже выпила, подумав, что может для смерти одной кружки мало? И опять у нее настроение еще лучше стало. Словом, каждый день она пила все больше и больше и в конце– концов вылечилась от своей болезни и решилась открыть великую тайну королю тоже.

– Ну а потом?

– Ну а потом. Как во всякой сказке: король стал жить поживать, добра наживать и жил, пока не помер.

– Говорят, что он своему изобретательному министру послал тамошний Большой крест ордена Железной короны, – со смехом добавил господин Томпа.

– Как бы не так. Говорят, что король его еще до того обезглавил. Сразу как попробовал мусту виноградного да и выплюнул. Так ведь всегда бывает, когда кто-то большое открытие сделает, ему обязательно голову отрубят.

– Тсс! Идут! – послышалось со всех сторон. – Что-то начинается.

По толпе пронесся легкий ветерок волнения, как если по ржаному полю пробежит перепелка. Скрипнул ключ в двери дома. Это услышали и доложили те, кто на верху стены сидел.

– Открывают!

– Папаша Дмитрий, – пробормотал Сепеши повеселев. – Ну наконец-то!

К тому времени и Акли возвратился с фляжкой. Но уже не тем успокоенным, каким был, когда отправился за ней. Хотя и повозку он нашел и фляжку. Но на повозке он нашел и еще кого-то с тонким, как ниточка, и очень знакомым голоском.

– Ради Иисуса Христа, помогите, сударь! Спасите!

– Да восславится Христос, аминь! Кто ты таков?

Пояснение дал флегматичный возница.

– Военнопленный один.

– Может военнопленная? – улыбнулся Акли. – Нет? Отчего ж тогда голосок-то у этого пленного такой тоненький?

– Аль вы меня не узнаете, сударь? – жалобно простонал военнопленный. – Это же я – Рябина!

Даже молния, пади она с неба, не поразила бы так Миклоша Акли, как эти слова. Значит, все потеряно?! И гонец и письмо в руках Сепеши? Только теперь происшедшее предстало перед ним во всем своем устрашающем виде.

– Связанный я, – пожаловался Рябина, – и сильно замерз.

– Ничем не могу тебе помочь, дружок. Вот выпей глоточек, согрейся чуть-чуть.

Он приставил к его губам фляжку, которую ополченцы за ее булькающий звук прозвали "клип-клапом". Рябина потянул из нее сколько сумел, а в горле у него в самом деле захлюпало, словно он хотел шепнуть: Клипи.

...Как странно все! Ведь так звала своего Миклоша Акли Незабудка.

Глава XI

Игрок в отчаянии тащит козыря, откуда может

Акли во весь опор мчался назад. Отчаяние не обессилело его, а наоборот – придало ему сил. В голове один план сменял другой. Он уже не чувствовал холода. Пар, поднимавшийся над землей в морозной ночи, обретал в его фантазии какие-то причудливые формы: то это были плывущие гробы, то отрубленные голову, или сани, в которые были впряжены четыре женщины с телом птиц.

Еще не добравшись до места, он уже слышал угрожающий голос старого Дмитрия, доносившийся со двора пансиона.

– Кто там, эй? Чего вам? Что за спектакль вы тут затеяли?

– Это я, папаша Димитрий! – отозвался по-немецки Сепеши. – Я, Иштван Сепеши.

– Неправда! – возмутился голос во дворе. – Иштван Сепеши – благородный человек, он не будет бродить по ночам и беспокоить честных людей. Так что вы никак не можете быть Иштваном Сепеши. И вообще, кто бы вы ни были. Приходите утром, если по делу, а сейчас убирайтесь отсюда! И потому, что вы пьяны, и потому, что я вас все равно сюда не пущу!

Сказав так, старик повернулся и собрался уходить, что можно было угадать по шарканью его валенок, но споткнулся обо что-то, забормотал и даже выругался. Наверное наткнулся на труп убитой собаки.

– Топи убили! – с болью в голосе вскричал он. – Кто мог это сделать? Это вы – убийцы? Ах вы разбойники!

– Послушайте, Димитрий! Будьте благоразумным! – снова заговорил барон. – Да, это я приказал пристрелить Тори. За него я заплачу, сколько он стоит. А вы погодите уходить, если вам дорога судьба всего пансиона! Вы же знаете, что это я, ну чего вы притворяетесь? Чего хитрите?

– Ну и что, что я знаю? Все равно я не пущу вас, господин барон. Отправляйтесь-ка, господин барон, восвояси, домой спать.

– Погодите, Димитрий, есть кое-что такое, чего вы еще не знаете. Именно это я сейчас вам и скажу.

– Ничего я сейчас не хочу знать. Потому что сейчас я спать хочу.

– Ну это у вас едва ли получится, папаша Димитрий. Потому что я перед вашим домом стою с вооруженным войском. Взгляните-ка получше на стены!

Димитрий из-под ночного колпака бросил взгляд на стены и увидел лежащих на них мрачных типов. Со сверкающим оружием в руках. Увидел и испуганно вскричал:

– Иезус Мария!

А затем, словно уже не верил в силы небесные, громко завопил:

– Полиция! Полиция!

Но на это уже во весь голос захохотали вояки, взобравшиеся на стены. С подгибающимися от страха коленями старикашка, клацая зубами, заспешил в дом, чтобы запереть изнутри на засов тяжелую дубовую дверь, но по дороге одумался и снова приковылял к воротам. И поскольку умом его овладел страх, он уже дрожащим и совсем приветливым голоском спросил:

– Что же вам угодно, господин барон?

– Вот видите! – отозвался барон. – Теперь вы уже больше не грубите, как только что перед этим? И правильно делаете, потому что мы не затем сюда явились. Чтобы не давать вам спать. Просто у меня в кармане нетерпеливо бьют копытами парочка рыжих жеребят, специально для вас предназначенных.

– Это хорошо, хорошо, целую ручки. Только скажите, какое будет ваше желание?

Акли весь напрягся, стараясь не упустить ни слова, а сам протискивался сквозь толпу, чтобы оказать как можно ближе к барону.

– А желание мое такое, – продолжал Сепеши, – чтобы вы разбудили хозяйку пансиона и сказали ей, что я не уйду отсюда до тех пор, пока не заполучу мадемуазель Ковач.

– О боже, боже! – запричитал Димитрий. – Ну что это вам вдруг взбрело в голову, господин барон?

– Или подобру ее отдадите, или мы силой ее увезем. Но если мои люди доберутся до вас, они захватят не только ее, а и все, что придется по нраву их глазам, или устам. Тогда уж я им помешать не смогу.

– О, господи, господи! – вновь жалобно запричитал дворник. – Ведь и ваша сестренка младшая, ваше сиятельство, тоже здесь же среди остальных девочек.

– Вот потому я и хочу пощадить остальных. Так что если выдадите нам одну девушку, ты с богом удалимся. А потому идите к своей хозяйке и скажите ей, что я велел ей передать. Даю ей четверть часа на размышление.

– Нет, нет, это невозможно, господин барон.

– Что невозможно?

– Чтобы она выдала барышню. Да вы и не представляете, что скажет на это всемогущий граф Коловрат, которого император сам посылает навещать барышню? Как знать, кем барышня приходится императору...

И в этот момент Акли невольно вскричал:

– Вот это как раз то, что мне надо!

– Тише, заткнись! – прикрикнул на него господин Мальнаши возмущенно. – Что еще за "это". Ну, говори же.

Акли смутился, пришел в замешательство, и, как мог, попытался объяснить свои слова.

– Ножик свой складной я нашел.

– Ну ладно, ладно! Из-за какого-то пустяка стоит ли мешать военным переговорам? Не слышишь разве, о чем там идет речь? И кто говорит, разве не слышишь?

– Пошел к черту этот ваш Коловрат! – взорвался Сепеши. – Очень он мне нужен! Идете вы будить госпожу Сильваши, или нет? В последний раз спрашиваю!

– Видите ли. Милый барон, – взмолился Димитрий, – приличнее было бы отложить все это дело до утра.

– Ну конечно. И до чего же вы умный человек. Не пойму, что вы только пьете – воду или вино? Так вот, прежде всего я спрашиваю вас: идете вы или нет?

– И что будет, если я скажу: нет?

– Тогда, милая душа, мы просто выломаем и ворота и двери, и люди мои соберут и увезут всех хорошеньких женщин. Среди них будет и она. Понятно?

– Ой, бедная хозяюшка, бедная моя добрая хозяюшка! – запричитал Димитрий.

– Успокойтесь, хозяйку вашу мы с собой не увезем. С ней ничего не случится. Она в известном смысле уже застрахована от похищений. А ну, ребята, кто там с топорами, давайте сюда!

Выскочили Беньямин Чолтои и два брата Ленти. Первый такой здоровенный, что тебе бык. И он ухнул топором по воротам так, что и на семи улицах все дома закачались от этого страшного удара. Заскрипели, затрещали ворота, как в свое время ворота Византии под ударами топора Ботонда³⁵.

А сердце папаши Димитрия чуть тоже не дало трещину при звуке этих ударов. Будто ребра какого-то милого его душе человека, захрустели ворота, и боль от этого, пронзив его насквозь, сломила его сопротивление.

– Ой, господин барон, не троньте вы наши ворота! Иду я, иду.

– Ладно. Ворота пока не трогайте, ребята! Подождем! – и уже вдогонку крикнул дворнику Димитрию: – И не забудьте сказать, чтобы хозяйка потеплее одела барышню. Потому что путь нам предстоит не близкий.

В это мгновение на первом этаже вспыхнуло, засветилось одно окно, и тут же погасло. Огонек свечки, словно блуждающий свет над болотом, пробежал от окна к окну по всему этажу, после чего свечи принялись вспыхивать по всему дому. У пятого окна, выходившего во двор, где начинался какой-то коридор, на оконном стекле очертились силуэты пробегающих женских фигур. Стройные молоденькие девочки, перепуганные, с распущенными волосами, в одних нижних юбочках, искали спасения под крылышками хозяйки пансиона. А голодные глазища вояк сразу отметили для себя все эти окна и, полные гнусных мыслей, прилипли к ним взглядами. Ого! Значит наверху тоже заметили происходящее у ворот? Бедные маленькие существа, как они должно быть перепугались! Окно они, конечно, открыть не посмели. Но откуда-нибудь из-за занавеси наверняка все видят...

Такие речи начались здесь, внизу. Стали гадать, чем все это кончится. Выдаст ли хозяйка пансиона девушку, или – нет? А если девушка заупрямится? А пока они все гадали, успел и дойти до хозяйки Димитрий? Может быть он уже доложил ей о словах барона? Наверное сейчас вовсю советуются! Вот интересно-то было бы очутиться среди этих овечек, послушать их полунощные переговоры!

– Готов об заклад побиться, – высказал свое мнение господин Баймоди, – что кое-кому из этих девочек нравится сие опасное приключение. Визжат, а в душе, тайно радуются. Знать надо женскую душу! Я, например, не верю, что в раю небесном змей подговорил Еву съесть яблоко. Подозреваю, что это Ева сама обучила змея шипеть и кусаться.

Но тут подбежал запыхавшись из Баришгассе господин Детрехази и сообщил, что они задержали двух полицейских, которые обходили околоток. И стали расспрашивать их, почему народ собрался. Что теперь им с этими полицейскими делать?

– Держите под стражей! – приказал Сепеши. – И смотрите за ними, чтобы они знак какой-нибудь не подали. А как окончим операцию, вывезем их с собой за город и где-нибудь за Веной, в одном часе пути выпустим невредимыми. Пусть идут себе с богом!

Детрехази ушел передать приказ, а Сепеши достал часы и при свете потайного фонаря господина Палашти посмотрел, сколько времени.

– Ну еще десять минут даю им, а потом: "Гусары – на коней! Гайдуки – на ворота!" – как принято говорить. Хотя лошадей у нас нет, но зато есть ворота!!

Тогда-то и вышел к нему смело Миклош Акли.

– Вы узнаете меня, господин барон? – спросил он.

– Голос знаком, – небрежно бросил Сепеши, не поднимая глаз от часов. – Чего вы хотите?

– Я – Миклош Акли!

– А! – вскричал удивленно барон и невольно попятился, услышав это имя. – Что вы здесь забыли? Черт побери, как вы очутились среди моих людей, в их одежде? Вы знаете. Что рискуете головой?

– Я как раз хотел предупредить вас, что головой рискуете вы.

Глаза Сепеши налились кровью, он сжал кулаки, заскрежетал зубами.

– Как попал сюда этот человек? – грозно крикнул он. – Кто посмел его сюда привести?

Господин Бори в эту минуту хотел бы очутиться где-нибудь подальше. Однако теперь это был вопрос чести для него; он подошел к барону и, запинаясь, начал объяснять что-то.

– Ладно, я сам ему все объясню, – перебил его Акли. – В Братиславе у господина Бори не хватало одного человека. Кто-то там не явился. Вот вместо него я и вызвался. И он взял меня. Вот и все.

– Значит вы явились сюда по моим следам, как шпион? А вы знаете, чем расплачиваются за свои дела шпионы? Конечно же и письмо графу Коловрату – это тоже ваших рук дело?

– Да, письмо написал я, потому что...

– Связать его!

Акли стоял, скрестив руки на груди, в знак того, что не собирается обороняться. Он смело, не дрогнув посмотрел прямо в глаза барону и по-французски сказал ему:

– Можете сделать со мной, что вам угодно, но прежде выслушайте меня. Поверьте, я знал, на какую опасность я иду, проникая в ряды ваших людей. Но как вы можете себе представить причина для того была такой веской. Что заставила меня пренебречь этой опасностью. И правильно вы угадали, что я рискую головой. Однако также точно рискуете своей и вы.

– Разве? Почему же? – насмешливо, даже с презрением в голосе произнес барон.

– Вот вы и выслушайте причину, по которой...

– Хорошо, говорите, – с явным нетерпением, но все же согласился Сепеши.

– Однако разрешите не здесь , в присутствии многих... Для народов и государств было бы величайшей опасностью, если бы кто-то понял наш разговор.

Сепеши заколебался, но и его любопытство уже проснулось. Акли же, словно угадав его мысли, вытащил из-под полы карабин и протянул его господину Мальнаши.

– Идемте! – махнул ему рукой Сепеши. Они молча сделали несколько шагов в сторону Реннвега.

– Говорите! – сказал барон.

Акли опасливо огляделся вокруг. Они был одни, только какая-то кошка уставилась на них красными глазами с карниза соседнего дома.

– Дайте слово, что ни при каких обстоятельствах вы не расскажете никому о тайне, которую я вам сейчас раскрою!

– Слово чести, только давайте поскорее, – нетерпеливо топнул ногой барон.

– Итак, вкратце, дело обстоит так, господин барон: барышня, которую вы сейчас хотите выкрасть из пансиона, вовсе не Илона Ковач...

– А кто же?

– Ее высочество, принцесса Луза-Мария.

Если бы был ясный день, можно было бы разглядеть, каким сразу сделалось белым, как у мертвеца, лицо барона. А так можно было только заметить, как язык его стал заплетаться, а голос сделался хриплым, что являлось выражением величайшего смущения в его душе.

– Как? Что вы говорите? Вы с ума сошли!

Акли заметил произведенное его словами потрясения в душе барона и поспешил окончательно подавить поколебавшегося человека при помощи новых аргументов.

– Правда ведь – невероятно? А между тем все так просто. Император уже за много лет наперед знал о тайной мечте Наполеона жениться на женщине из дома Габсбургов и таким способом позолотить свой пахнущий свежей краской герб. Наша дипломатия давно знала, что он будет свататься за дочь императора и что не очень просто будет ему отказать, потому что это может иметь печальные последствия. Значит, нужно было что-то предпринимать. Порой и крошечная хитрость– нешуточное дело. Потому то император наш также хорошо знал, что могущество Наполеона – всего лишь мираж, марево (Правда, слегка растянувшееся!) В один прекрасный день оно рассеется, и Наполеон может отправляться восвояси себе на Корсику козопасом... Так не думаете ли, милый барон, вы, такой умный человек, что кто-то из Габсбургов отдаст замуж свою дочь любимую за какого-то худородного выскочку? Так низко Габсбурги не могут опуститься. Верно ведь?

Ответом ему был только невнятный хрип – что-то среднее между человеческим голосом и звериным рыком. Наверно так может реветь только черт от ярости, когда под котлом, который он топит, вдруг погаснет огонь.

– Н-да, политика! – продолжал Акли. – Такова политика. О, сколько вообще тайн хранит история. И нет ни одной собаки, которая смогла бы докопаться до них. Да кто бы мог подумать, что принцессу содержать в каком-то пансионе среди девушек среднего класса, а приемная дочь в это время изображает принцессу, все величают ее вашим высочеством и придворные фрейлины носят за ней шлейф... Так что, барон, не делайте больше глупостей!

Тут Сепеши подскочил к нему скрежеща зубами, ухватился за отвороты полушубка и начал с яростью трясти, как дерево, с которого хотят стряхнуть гадких гусениц.

– Человече! – прошипел он сквозь зубы. – Скажи. Что ты солгал!

– Да нет же, я сказал правду, – спокойно возразил Акли. – Я только выполнил свой долг. И теперь моя душа чиста. А вы можете поступать, так как вам заблагорассудится.

И вдруг словно силы покинули Сепеши, руки у него опустились, а сам этот могучий и яростно-неудержимый человек сжался и надломился. Он уже больше не скрежетал зубами, а словно, дрожа от холода и не попадая зубом на зуб, клацал ими: его поразил тот загадочный, свойственный венграм яд, имя которому преданность трону. Этот страшный яд проникает во все поры и в кровь (особенно – в кровь голубую), превращая ее в водицу, пропитывает все мышцы сердца и приказывает ее клапанам: "молчать". А сердце, хотя еще и бьется, стучит, работает и чувствует, но больше не командует.

– Почему же мне не сказали об этом сразу? – с жалобой и упреком в потускневшем голосе вскричал Сепеши. – В тот час, когда я еще мог подавить чувства в зародыше?

Но Акли был не из тех людей, которые не умеют пользоваться создавшейся благоприятной обстановкой. Сейчас он очутился наверху и принялся беспощадно высмеивать стенания Сепеши.

– Не сказали ему! О, конечно, как некрасиво поступил господин император! Не был искренен с вами, не утешил вас! Потому что ваше утешение для его императорского величества должно быть куда важнее, чем судьба всей империи и его собственного дитя. Хотя совершенно точно, что если бы он был по всякому поводу искренен, теперь и воробьи на всех крышах чирикали бы об это тайне за семью печатями. Однако долг обязывает меня сообщить вам сейчас, что, когда вы явились к императору в качестве жениха, его величество немножко испугался вашей бурной страсти и поручал мне определить степень опасности ваших намерений в будущем. И в крайнем случае, – я повторю: только в крайнем случае! – объяснить вам, как камергеру, о действительно положении вещей.

– И почему вы не объяснили? – яростно вспыхнул барон, подобно тому, как вспыхивает последняя капля масла в лампадке.

– Потому что тогда я "крайнего случая" в этом еще не видел. А вот вчера, в Братиславе я заметил опасные признаки, и тогда я понял, что пришел мой час выполнить свои обязанности, и я был вынужден пробраться к вам в отряд любой ценой, даже рискуя жизнью, спасти и себя. И принцессу, и вас.

Сепеши захохотал – через силу, преодолевая горечь.

– Ха, ха, ха, до чего же здорово умеете вы говорить, господин шут! Хочу – верю, не хочу – мимо ушей пропущу.

Акли загадочно поманил его рукой, а затем, взяв за руку, отвел в сторону на несколько шагов, к фонарю, светившемуся на углу улицы Баришгассе. Барон безвольно зашагал за ним, как беспомощный ребенок.

Под фонарем Акли сунул руку в патронташ, достал из него кошелек, а из него – свернутую записку.

– Вот читайте сами!

Бумажка была пожелтевшей, буквы на ней выцвели, но для Сепеши они жили, сверкали, горели будто холодные звезды. Ведь он сразу узнал почерк императора. В записке стояло: "На этот раз правда, все, что скажет Акли. Император Франц". (Это была та самая записка, которую весело настроенный император однажды написал жене садовника Мартинеца по поводу грозди раннего винограда).

Сепеши потупил голову. Более он ни в чем не сомневался.

– Это император написал мне в тот день, когда мы с вами встретились в тюрьме. Но тогда я еще не верил, что так все пойдет дальше.

– Ну хорошо! – глухо и хрипло проговорил Сепеши, круто повернулся и, размахивая руками, пошел назад. Акли – за ним следом.

– Что вы собираетесь теперь делать? – спросил он, еще не уверенный в успехе.

– А это вы увидите! – цинично и резко бросил аристократ. Возле дома 20, где стояла карета с четверкой лошадей, накрытых попонами, он распорядился топтавшемуся рядом лакею:

– Несите за мной букет, Сиротка.

Сиротка достал из кареты букет и понес его вслед за барином – торжественно и почтительно, будто святыню.

Тем временем пробежали пятнадцать минут, и воины Сепеши начали терять терпение, потому что мерзли. Кое-кто уже пустился в пляс, чтобы хоть немножко согреть ноги. Однако мороз чуточку отпустил, мириады звезд вдруг исчезли с небосвода, да и сам небосвод исчез, задернутый грязной пеленой, а между высоким небом и землей подул пронизывающий, ледяной ветер, и, словно кто-то наверху, в неведомых мирах, тряхнул тамошние гигантские цветущие акации, с них посыпались белоснежные цветы.