Текст книги "Миклош Акли, или история королевского шута."

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Поскольку со страху разбежались и женщины, благородным господам дворянам пришлось самим обсуживать себя. Они тут же взломали дверь кладовки и винного погреба, поджарили яичницу, подогрели вино, натаскав на кухню со двора хворосту.

Все это, конечно, породило необычайное веселье, но больше других порадовался Миклош Акли, когда, выйдя один раз во двор за хворостом, он услышал цокот копыт по дороге и увидел, как мимо трактира на сером коне проскакал Рябина. Тот мчался вперед, не глядя по сторонам, летел, как выпущенная из тугого лука стрела.

И сердце Миклоша радостно забилось.

– Ну все, теперь бедная Незабудка спасена!

Повеселившись немного, их благородия снова расселись по телегам, и в соответствии с планом военных действий телеги снова двинулись в путь – с интервалом в полчаса. Планом предусматривалось, что повозки с переодетыми ополченцами должны были прибывать в Вену не одновременно и въезжать не через одни и те же городские ворота, двигаясь по многим, а не по одной дороге. Прибыв в город, они также располагались на различный небольших постоялых дворах. Сам барон Сепеши прибыл в Вену под вечер, вместе с несколькими высшими начальниками своей армии, ехавшими в экипажах. После них через каждые полчаса стали прибывать последующие подводы. Остановились на постоялых дворах – одна при трактире "Два яблока.", другая – в "Золотом гусе". Подпоручик Болдижар Вереш расположился на ночлег со своими людьми у "Трех гренадеров", подпоручик Денеш Томпа – "У сардинского короля", Дёрдь Бенце-Шебештенн поселился в гостинице "Четыре гвоздики", а подпоручику Палу Бори пришлось гнать лошадей в пригород Вены Майдлинг, к постоялому двору "Кокосовый орех".

Это была самая старинная корчма в Вене, настолько прославившаяся в последние полвека своими венскими шницелями, что, как уверяет легенда, даже император Иосиф инкогнито наведывался туда. Ничего не поделаешь, человек смешон: ради хорошего горяченького натурального шницеля он куда угодно потащится. И нечему тут удивляться. Вот посмотрите, и сейчас сколько серьезного народу едут в такой мороз и снег ради одной молоденькой курочки. А таких курочек – сколько их на белом свете! Пищат, кудахчут – по всем углам. Ан нет, им нужна только эта, единственная. Ее нужно им добыть из клетки, несмотря на все трудности и опасности. Ну не сошел ли весь мир с ума?!

Но, по крайней мере, приходится признать: продумано все было здорово. Прибывшие ополченцы-дворяне будут шумно веселиться по своим трактирам до глухой полуночи, затем незаметно потянутся в прилегающие к Унгаргссе переулочки, а когда на колокольне собора святого Стефана пробьет двенадцать, они вдруг разом ринутся к тому дому, где сидит птичка в клетке. Тут уж не может быть неудачи.

Но до той минуты еще далеко. Пока еще только из Девеньуйфалу выкатывается последняя повозка с людьми господина Бори, оставившими на столах в сельском кабаке горсть золотых, как и приличествует представителям благородного сословья. Господин Мальнаши настолько набрался, что тоже не удержался и добавил к остальным из своего кармана один золотой. Тщетно отговаривали его приятели, что трактирщик, когда слезет с чердака, и без того будет доволен. Мальнаши возражал:

– Эй, чего там! Пусть подумает, дурак, что переодетые короли пировали тут в его забегаловке.

Важно надували щеки после выпитого вина с корицей и другие господа ополченцы, так что чуть ли не лопались от гордости. А когда по дороге на Штадлау уши и носы их начал пощипывать мороз, они потребовали у господина Бори нового привала у первой же мельницы при дороге, откуда следует выслать кого-нибудь вперед и подпалить одну-две близлежащие австрийские деревни, чтобы хоть немного подогреть воздух к их приезду туда. Но господин Бори, недовольно пожав плечами, отговорил их:

– Можно, конечно, и это сделать, но жаль по пустякам запал свой тратить.

В Штадлау, разумеется, снова была большая пьянка и грандиозный обед. (Только то и наше, что съедим и выпьем – мудро рассуждал господин Пал Пей.) В трактире в это время обедали и господа из австрийцев. После еды они пили какую-то странную черную бурду с сахаром. Господин Мальнаши тоже заказал себе такое, и кое-кто еще попробовал это питье, но тут же выплюнул. Мерзкую жидкость австрияки называли "кофе". Человек опытный, Мартон Селецкий, засомневавшимся разъяснил: – Не иначе как вода эта из Черного моря взята. Только на огне подогрета. Пьют, бедняги, скупо, глоточками: издалека, значит, привезена!

Погуляли допоздна, почитай до вечера, когда на взмыленной лошади прискакал верховой ополченец, Габор Погань, выглянув в окно, узнал верхового.

– Гусар – телохранитель барона Сепеши! – сказал он удивившись. – обыкновенно карету его сиятельства верхом сопровождает.

– Что-то случилось! – вскричал господин Бори. – Без причины он не будет назад из Вены сюда ехать. Вы посидите пока, господа, а я схожу, спрошу...

Он заспешил во двор, но уже в сенцах столкнулся с баронским гонцом.

– А я вас ищу, ваше благородие. Лично письмо от его сиятельства господина барона должен вам передать. Другие командиры уже ознакомились.

Господин Бори достал свои окуляры.

– А ну, посмотрим, что там нам пишут!

Гусар протянул командиру отряда ополченцев исписанный карандашом лист бумаги. Нелегко было разобрать каракули барона, тем более, что буквы в глазах господина Бори то двоились, то принимались прыгать. Но кое-как он осилил чтение баронского приказа до конца.

А говорилось в нем вот что:

"Вблизи города нами схвачен конный нарочный. При обыске у него найдено письмо, в котором его величеству сообщается о нашем плане. Опасность таким образом предупреждена, но из этого факта ясно, что среди нас, на одной из повозок, едет изменник. Приказываю командирам отрядов не допустить, чтобы хоть одна душа вступила в контакт с чужими и по пути, и по прибытии в Вену, а тем более, не дай бог, чтобы кто-нибудь сбежал и выдал нас. К подозрительным приставить по два-три наблюдателя, которые будут препятствовать всяким контактам. А если кто-то из командиров не проявит достаточной бдительности, с теми я разделаюсь сам. Dixi²⁷.

Случай этот заставил господина Бори призадуматься. А что если случайно предатель и есть его новый человек, этот Фаркаш?! Потому что за остальных-то он может головой ручаться. Им-то уж никак в голову не придет отправить конного гонца к императору! Они и знать не знают, если ли вообще на свете император. Хотя у этого новобранца такая честная физиономия, что и без расписки деньги в долг ему можно дать. Только одно, пожалуй, подозрительно, что ему про это самое "кофе" известно. Это плохой признак. Сразу видно, много чего на своем веку перевидывал. И Бори решил принять меры предосторожности: отозвав в сторонку господ Мальнаши и Пейя, приказал им смотреть за Фаркашем не спуская глаз и если заметят что-нибудь подозрительное – один немедленно докладывает ему, Бори, а второй остается при Фаркаше и, коли тот попытается бежать, палит по нему из карабина солью.

Господа ополченцы следили за Фаркшем до самой Вены, а там, как стали на ночлег в "Кокосовом орехе" – и того пуще. Но, ей-богу, все это было лишнее. У Фаркаша, иными словами – у Акли – и на уме не было никакой хитрости. Он-то про себя думал: "Ну, поддал я жару всей этой банде!" и дальше и думать перестал о всякой угрозе его Незабудке. Он приблизительно уже мог предположить, чем окончится сия "военная операция": либо полиция, либо войска окружат ополченцев и переловят или разгонят кого куда. Но тем не менее он хотел увидеть это своими глазами: теперь его эта история интересовала, как композитора, который хочет присутствовать на премьере спектакля, к которому он написал музыку.

А в общем все шло, как было задумано. Отряды на подводах прибыли к назначенному месту, не привлекая к себе внимания: никто их и не заметил. Вам барон Сепеши остановился в "Штадт Франкфурте". Куда управляющий его имением в Шобфе, Баймоди, объехавший вечером в своем экипаже все места расквартирования отрядов, привез рапорта.

Сепеши сидел за ужином в ресторане на первом этаже, расфуфыренный до неузнаваемости.

– Ну, что нового? – встретил он вопросом входящего Баймоди.

– Все идет как по писанному. С нами благословение божье.

– Бога оставьте в покое, – посмеялся барон. – Не обращайте его внимания на нас. Лучше, если он ничего не заметит. Садитесь-ка, да поужинайте с нами. Времени у нас еще много. – Барон достал украшенные родовым гербом золотые часы. Стрелки стояли ровно на девяти. – Все прибыли в полном составе?

– Двести восемьдесят. Все как один – дворяне. С таким войском и самого сатану можно отколошматить.

– И никто не отстал по дороге?

– Нет, слава богу.

– А как настроение у землячков?

– Готовы хоть к тигру в пасть.

– Главное, чтобы предателей не оказалось среди них. Все зависит сейчас от этого.

– Все предосторожности соблюдаем. Особенно присматриваем за теми, кто по-немецки знает.

Разговор протекал негромко, потому что если в местах расквартирования отрядов опасны были ополченцы, знающие немецкий язык, то здесь, наоборот, их могли услышать сидевшие в ресторане отлично одетые посетители, возможно понимавшие по-венгерски. Хотя у тех была своя тема для разговоров: о женитьбе Наполеона. Как раз в тот день город обошел слух, что сватовская делегация уже отбыла из Парижа и где-то в середине недели уже будет здесь, в Вене, где ее примут в Бурге с невиданной помпой.

– Есть кого принимать! Сватов от сынка задрипаного корсиканского адвокатишки. Как это все ужасно!

– Бедняжка Мария-Луизочка!

– А я все еще не верю этому.

– Э, что там говорить. Все уже слажено.

– Хитрюга этот Меттерних. Никогда не ходит прямой дорогой.

– ...Правильно, но и Наполеон тоже хитрый лис, а когда схватились две лисы, в проигрыше будет одна только курица...

До слуха барона долетали какие-то туманные, неясные полуфразы, обрывки чьих-то рассуждений. Тем не менее барон напряженно, с интересом прислушивался к этим разговорам, то и дело толкая локтем своего приказчика.

– Слышите, что они болтают?

– Угу, – отозвался Баймоди, человек обычно весьма немногословный, – пока вино не развяжет ему язык. Так что их собственная застольная беседа никак не вязалась: Баймоди знай себе пил, барон же скучающе ковырял в зубах, беспрестанно поглядывал на часы, ерзал на стуле, разглядывал гостей, среди которых кое-кого даже узнавал и кивал им, но те отвечали ему холодными неузнающими взглядами.

– Все же забавно было бы, – задумчиво проговорил он, – если бы князь Меттерних надул Наполеона.

– Ну что ж, – согласился Баймоди, – и на умного человека бывает проруха.

– Но это же Наполеон, Баймоди!

– Ох, оставьте, ваше сиятельство. Даже со мной и то случалось. Вон вечор как надул меня прохвост Михай Геленчер!

Начал уже и господин Баймоди становиться разговорчивым и уже готов был откровенно признаться в своей вине по делу о пойманном конном гонце. Эта тайна теперь сильно угнетала его душу, потому что пойманный накануне нарочный был ни кто иной, как племянник Геленчера – Рябина.

Но барон не любил слушать всякую всячину, не имеющую отношения к делу, и поскольку в этот момент мимо прошел один его венский приятель, не узнав барона, он тут же со смехом перебил Баймоди:

– Нет, вы посмотрите только, Баймоди, до чего же я умный человек! Я долго думал, как мне переодеться, пока не решил, что оденусь поприличнее, и тогда меня ни один черт не узнает. Вот сейчас, к примеру, прошел мой хороший старый приятель.

– Да я уж и то смотрю, ваше сиятельство, как вы вырядились! Ну так и нужно, конечно. В конце-концов невесту к дому везем. А это положено в праздничной одежде делать.

Сепеши сверкнул глазами.

– Кстати о невесте! Сменные лошади в порядке?

– В Штадлау ждет четверка гнедых.

– Любой ценой хотел бы еще до рассвета добраться до Братиславы.

– Конечно, – сказал Баймоди, опрокидывая очередной стаканчик гранатового красно вина. – Даже махонький кусочек такой-то ночи, ой много стоит!

И он грубо захохотал.

У барона нервно дернулась щека, брови сдвинулись, и он – скорее самому себе, в бороду, – пробормотал, как бы подводя итог своим мыслям:

– Будет с ней еще хлопот, пока до этого дело дойдет!

Он подумал о деталях осуществления задуманной авантюры, о всяких последующих затем сценах, плачах и обмороках и тому подобном.

– Ну, как ни крепок орешек, а человек любой его расколет, ваше сиятельство. Али я не прав?

– Правы-то, вы правы, Баймоди, только немножко наглым начинаете становиться.

– Ну, ну, – подмигнул Баймоди своим, уже окосевшим глазом, а на лице его засветилось такое блаженство, будто его кто-то нежно потрепал по подбородку. – Знаю я, что к чему, был ведь когда-то и сам молодым. И приволокнуться любил. Но что поделаешь все это tempi passati²⁸. Сначала – любовь по гроб, потом нужна мне как гроб, а потом хоть самому в гроб. Таковы три части жизни человеческой...

– Все это верно. Только вот уже скоро одиннадцать, старина. Боюсь, как бы не повредило вам, если вы еще одну пинту опорожните. Потому что сейчас мне очень необходимо будет ваш ясный ум. Хорошо, если бы вы сейчас сели в коляску, да проехались бы на место операции и немножко присмотрели за расположением отрядов перед атакой. А за четверть часа до полуночи я и сам приеду туда. Буду в серой накидке, сигнал подаю свистком.

– Ладно, я поехал. – Баймоди встал, встряхнулся и мгновенно протрезвел. Будто заново родился.

– Ad revidere,²⁹ Баймоди!

Глава X

Тактика подпоручика Пала Бори

Обитая изнутри шелком карета барона Сепеши, привезенная из Парижа, стояла во дворе трактира "Онкл", под навесом. "Онкл" был филиалом отеля "Штадт Франкфурт". В те времена каждый отель познатнее имел еще и аднекс (придаток), где гости помещали свои упряжки лошадей и кучеров: гости приезжали тогда в столицу австрийской империи еще не по железной дороге, а в собственных экипажах. Венгерская знать нередко своим ходом ездила вплоть до Парижа.

В гостинице "Онкл" кучер барона, Янош, присматривал за четверкой серых рысаков. Верный камердинер барона, словак по фамилии Сиротка, раздобыл все необходимое для похищения невесты и присматривал за шубами. Он подогревал кирпичи на огне в печи: они-то уж придутся в самый раз, чтобы в карете положить их под ножки барышне. Два принесенных из тепла тулупа тоже были призваны увеличить согревающую способность шубки на собольем меху, – по крайней мере в первые минуты. Сиротка позаботился даже о цветах, которые барон должен будет вручить той малышке: аристократы и в самый сильный мороз остаются аристократами и держат гонор. Когда мерзнешь и нос у тебя красный, черт и тот не станет нюхать цветов, тем более что они об ту пору обходятся в приличные денежки. Но барышни любят это, и тут уж ничего не поделаешь.

Так что Баймоди приказал запрягать, сел с Сироткой в экипаж, захватил с собой один тулуп и, расположив свои огромные ножищи на горячих кирпичах, понюхал камелии и, установив, что на свете есть только один приятный аромат – это запах хорошо начиненной чесночком колбасы, приказал кучеру ехать на Унгаргассе, 20.

По дороге он продолжал острить, и поскольку в нем еще бродило выпитое в огромных количествах вино, пошутив, сказал: "И зачем барону для такого случая два тулупа? Неужто он такой хилый?! Лучше было бы под одним тулупом, да потеснее друг к дружке. Что там ни говори, а молодая бабеночка крепче греет, чем тебе соболи мех..."

Ехать было недалеко – доехали быстро. Баймоди выпрыгнул из кареты как раз в тот момент, когда старинные час на часовне Магдалины, что на Инвалиденштрассе, пробили половину двенадцатого.

– Ну сейчас пойдет веселье! – буркнул Баймоди. – Стойте здесь с этой клеткой для пташечки, ждите, пока принесем саму птичку! А ты, братец Янош, покрепче держи вожжи, если каша заварится. Потому что может случиться, что и стрельба завяжется, и лошади могут вздыбиться. А я пока немножко поосмотрюсь на местности.

На улице было тихо, будто на кладбище – ни звука, ни шороха! Аж страшно становится от этой заброшенности и мертвой тишины: ни тебе петухов, ни собак. Не то что в деревне, где петухи кукарекают. Собаки лают, все какое-то оживление, веселость. А вообще-то ночь была красивой – с белым снежком, и такая ясная, что хоть деньги считай. Белыми были и крыши домов, и акации вдоль тротуаров, напоминавшие своими побелевшими ветвями огромных белых пауков, раскачивающихся на ветру, потому что сами стволы деревьев растворились в густых тенях от домов и стали невидимыми. Стены домов тоже были белыми (в те времена еще не было обыкновения красить дома), только на стеклах окон кое-где виднелось кружево инея, сквозь которое пробивался слабый, желтоватый свет свечей.

Баймоди прошелся до дома под номером 23, пристально осмотрел его, потому что собственно здесь и находился пансион госпожи Сильваши. Дом был обнесен высокой, будто монастырской, стеной, со средневековыми кованными воротами, у калитки которых висел молоток. Здесь светилось только одно окно на первом этаже. Но и но как раз в эту минуту погасло, подобно тому, как кривой закрывает свой единственный глаз.

Дважды прошелся он перед зданием и вдоль участка, постукивая по толстым стенам и громко ворча, порассуждал вслух:

– Конечно, это не крепость Дева³⁰, но и эту деву тоже придется штурмовать!

В это время во дворе громко залаяла собака и обеспокоенно забегала по двору вдоль стены. "Ну вот вам и первый враг" – вполголоса пробормотал он. – (Хорошо бы по этому песику пальнуть маленьким кусочком свинца.)

Пока его благородие господин Баймоди осматривал местность, вверху послышался скрип (в ту минуту он и не обратил внимания на него и только много позднее вспомнил о нем), и что-то тяжелое рухнуло ему на шею. Бедняга и охнуть не успел как упал на землю будто вот, оглушенный ударом топора в лоб – отчасти со страху, отчасти под тяжестью рухнувшего на него груза.

Хотя глыба свалилась сверху, с неба, была она отнюдь не телом небесным, Потому что, скажем, метеорит не умеет ругаться. Медведем она тоже едва ли была, потому что и медведь по-венгерски не ругается. А свалившаяся туша мало того; что чуть ли не переломила бедняге Баймоди крестец и ключицу, еще и имела наглость недовольна заявить.

– Ах черт побери. Кто еще тут под ногами путается?!

И они, схватившись, покатились по мерзлой и скользкой земле. Баймоди оказался внизу, засипел, засвистел будто свирель. Сиротка же кричал ему от кареты по словацки:

– Cso je to? Tu som³¹.

Но именно то-то и было плохо, что он был не здесь, а там, возле кареты, и никак не хотел от нее оторваться. Ему-то что, даже если бы господина Баймоди убивали!

Но ничего подобного в намерениях насевшего на господина Баймоди чудища не было, и господин управляющий имением, высвободившись чуточку, начал, словно возвратившись с того света, прикидывать, в самом ли деле он попал на прежнюю планету. С еще не большим удивлением он признал в поднимающемся с земли великане Пала Бори.

– Ты смотри-ка, да это же Бори!

Не меньше удивлен был и сам господин Бори.

– Фу, черт побери, так это же вы, господин управляющий? Вы только посмотрите!

– Чуть не задавили меня! – проворчал тот. – Да вы что – призрак? Или еще черт знает что? Прыгаете тут с облаков на землю – прямо на голову прохожим!

– Это уж точно странно все получилось, – рассмеялся Пал Бори, счищая глину со своих штанов. – Извините, конечно, но вами понимаете. Я ж на разведку был послан. Вот и сидел на этом проклятом дереве.

– Смотри-ка, – перебил Баймоди, – а я даже и не заметил тут никакого дерева.

Он обрадовался, что странный случай нашел свое объяснение, и ему теперь нечего больше думать, что с ним произошло какое-то небесное чудо.

– Надеюсь, не очень сильно зашиб вас?

– Ваше счастье, что вы – дворянин, – осуждающе заметил Баймоди.

– Я не виноват, и претензии ко мне, конечно, вы не можете иметь, потому что случилось это все при исполнении обязанностей, – оправдывался Пал Бори.

– Ну, если вы сидение на дереве называете "исполнением обязанностей"!

– Именно так! Иначе за каким бы рожном я полез на дерево. Если бы это не было предусмотрено военным планом? Хотел заглянуть во двор, черт – он ведь тоже не дремлет. Вдруг они уже все про нас знают? А что если другое такое же письмо все-таки дошло до адресата, и во дворе уже ждут нас, – может и солдатня и пушечки. А мы туда влетим сдуру, как к черту на рожон. Это, ваша милость, дело не шуточное! Тремястами голов рискуем. И если бы просто человеческих, а то ведь все головы – дворянские!

– Не спорю, но и с другой стороны тоже...

– Говорю вам: влез на дерево, изучаю местность, обдумываю, прикидываю... Вдруг слышу, кто-то ходит внизу взад-вперед перед домом, будто патруль. Э, черт побери, должен же я знать, кто такие – полиция или военные? Откуда же мне было знать, что это вы, господин управляющий, под окнами прогуливаетесь? Попробовал раздвинуть ветки. Да куда там – все равно не видно ни самого человек, ни одежды его из-за веток. Поднялся еще выше, на одну ветку, а она тонюсенькая оказалась. Раз – и обломилась. И вниз – вместе со мной. Вот я и полетел прямо на вас.

– Ну ладно, хватит об этом, – великодушно предложил Баймоди оставить неприятную тему в покое. – Когда служишь родине, личные обиды в счет не идут. Перейдем к результатам. И что же вы заметили во дворе? Нет ли чего подозрительного?

– Ничегошеньки. Ну полчаса назад, когда окно на кухне светилось, – оно как раз напротив дерева, – видно было, как служанки и кухарки посуду мыли. А другие особы женского пола, уперши руки в бока без дела болтали и хихикали. Ну это меня окончательно успокоило.

– Почему так?

– А потому, что если бы солдаты были в саду, или, скажем, в каком-нибудь сарае спрятаны, тогда бы женщины не промеж собой судачили бы, а куры-амуры строили бы солдатне.

Господину Баймоди настолько понравился такой вывод. Что он почти обрел прежнюю веселость.

– Это уж точно. Святая правда! (Он заулыбался, закачал головой.) И кому еще, кроме вас, может такое прийти в голову?!

– А разве я не говорю, что я – умнейший человек? – стукнул себя кулаком в грудь Бори, а Баймоди хлопнул своей ладонью по его ладони.

– Все Бори – страх какие ловкие ребята! – сказал он дружески. – Но теперь, пожалуй, пора взглянуть и на наших людишек.

Сиротка был очень удивлен, видя как только что дравшиеся люди не только не убили друг друга, а рука о руку удаляются вместе, по улиц Реннвег. Он теперь жалел, что сам не подошел к дерущимся.

– Люди все расставлены по своим местам! – отвечал удовлетворенно Бори.

– Согласно плану?

– Так точно. По плану.

Все было так, как он говорил. Отряды переодетых в полушубки дворян разместились на прилегающих улицах. На противоположной стороне Инвалиденштрассе, никем не замеченные, по одному, как бы прогуливаясь, заняли свои исходные позиции люди Бенце-Шебештена и Михая Инокаи. Теперь они прятались в подворотнях. На улицу Шнгаргассе по свистку выйдут только люди Пала Бори, Денеша Томпы, Антала Карачи и Болдижара Вереша. Они, собственно, и будут штурмовым отрядом. А отряд Бенце-Шебештена останется в резерве и будет пущен в дело на Шнгаргассе, если со стороны Инвалиденштрассе появится полиция или солдаты и атакуют штурмующий отряд. Сигнал для отряда Бенце – пастуший рожок. В результате полиция окажется между двух огней и будет нейтрализована. Если же полиция нападет со стороны Реннвега, с улицы Фазенгассе, которая проходит параллельно Унгаргассе, ее встретит левое крыло армии барона, то есть отряды Ференца Шамарьяи и Антала Гедеона – и тоже по сигналу пастушьего рожка – ударят по полиции, зажимая ее в клещи с двух сторон.

Полиция может появиться и со стороны Файангассе. Но и такой случай предусмотрен. Тогда ополчене Шамарьяи незаметно сгруппируются на углу Реннвега и Хауптвега и, спрятавшись там, дождутся, пока полицейские проследуют к месту действия, после чего запрут выход с этой стороны, как бутылку пробкой.

Но самая великая стратегическая хитрость или, как господин Бори ее назвал, "жемчужина плана" состояла в том, что большая часть отряда в триста человек располагалась перед совершенно нейтральным зданием, создавая впечатление, будто они собираются там "работать". Это был небольшой особняк на Баришгассе, пересекающей улицы Шнагаргассе и Ландштрассе, где проживал ненавидевший венгров бывший канцлер граф Штадион. Пусть власти думают, что это рыцари "сторожевого войска Европы" устроили графу "ночную серенаду". И пока полиция будет заниматься разгоном демонстрации, с соседней улицы уже выкрадут девицу. А там ищи ветра в поле!

– А где же стоят повозки? – поинтересовался господин Баймоди. – Потому что нужно позаботиться и об отходе армии.

– Повозки? Пока повсюду. Но у меня на этот счет тоже есть грандиозный план.

– Да что вы?!

– Когда все, кто назначен, уже будут на Унгаргассе, подводы, разделившись на две части, спокойно и чинно въедут на Инвалиденштрассе со стороны Реннвега, и там, где эти обе улицы сливаются, образуют лагерь из боевых телег, забаррикадировавшись с обеих сторон так плотно, что и мышь не прошмыгнет.

– Вот это здорово! Великолепная идея! – весело вскричал господин Баймоди.

– Ну, кому я говорил, что у меня ума палата?

– Вы настоящий Наполеон! Теперь я уже свято верю, что дело удастся.

– Еще как! Без единой капли крови. В пансионе одни бабы, да привратник. Ну и девочки – воспитанницы. Они так перепугаются, то без слов выдадут ту, единственную, ради которой мы сюда и прибыли. А что им останется делать? Все эти приготовления – попросту чепуха, если, конечно, полиция не учинит чего-нибудь непредвиденного. Но и тогда мы увезем эту барышню, это уж как пить дать.

Si vis pacem, para bellum.³² Это даже хорошо, что нас так много.

– Конечно хорошо. Нужно ведь не только выкрасть девицу, а еще и домой увезти. За нами могут выслать погоню. И еще неизвестно, кто кого сожрет: мы их, или они – нас.

Разговаривая таким образом, господа-ополченцы провернули по Реннвегу в сторону Хауптштрассе, откуда им навстречу улыбались освещенные окна какого-то веселого заведения, вроде кафе.

– Смотрите, господин Бори, вон какой-то кабачишка открыт. Что если нам там подадут по стаканчику пунша, а?

Пунш был в то время весьма модным напитком у пьяниц Вены.

– Да, принять чуточку горяченького сейчас нам не мешало бы, – высказал свое мнение подпоручик ополчения. – И если мы поспешим, может быть и успеем. Только так сделаем: пока один пьет, другой на улице стоит и слушает, не подают ли сигнал свистком.

– И они убыстрили шаги. На улице Фазангассе со стороны Реннвега можно было разглядеть одиночных пешеходов. Уже какие-то неясные фигуры маячили, мелькали между домов. Но сам Реннвег был безлюден. Только в одном подъезде толпилась вывалившая на улицу веселая компания; молодые дамы, попав из тепла на мороз, кутались в капюшоны. Офицеры бряцали саблями, юные баричи с заломленными набекрень котелками шумно переговаривались. Один из них напевал веселую, популярную народную мелодию:

А мы в воскресенье поедем в Шёнбрун

Да, да, поедем в Шёнбрун!

– Ну и поезжайте! – пробурчал, ощупывая ноющие ребра, господин Баймоди и заковылял вслед мчавшемуся впереди господину Бори – в надежде все же заполучить стаканчик пунша.

Но, увы, судьба была к нему беспощадна. Как раз в этот миг в ночной тишине резко, словно саблей рассекая воздух, прозвучал свисток барона Сепеши.

– Черт бы тебя побрал! – зло пробормотал управляющий, поворачивая назад. Точно так же, по-военному на каблуках, повернулся и господин Бори. Устав есть устав.

Но что тут началось! Будто в сказке, по звуку волшебной дудочки пришла в движение вся безжизненная до того округа, как из-под земли стали выпрыгивать люди ( и где они скрывались до сих пор?) Длинные дроги загромыхали по мерзлой мостовой. И тут и там побежали какие-то люди. А свисток на Унгаргкссе все верещал и верещал: "Рыцари, сюда!" Интересно, что снится сейчас среди белых подушке красавице Илоне Ковач?

Когда господа Бори и Баймоди возвратился туда, к дому 23 на Унгаргассе, человек шестьдесят уже стояли в полной готовности возле дома. Кое у кого из них в руках были топоры, у других – веревочные лестницы, ломы и другие штурмовые приспособления. Некоторые приволокли с телег, стоявших на Инвалиденштрассе, длинные лестницы, ухватившись за конец одной из них, шел и Акли. Прикидываясь равнодушным, он полюбопытствовал у господина Мальнаши:

– А это еще зачем?

– Это, братец, лестница Якоба. По ней влезем на небо и спустим оттуда на землю ангелочков.

Акли решил пошутить с Мальнаши о том, как будет выглядеть девушка. Которая достанется ему в качестве трофея: беленькая или русая, тоненькая или как пампушечка? Сейчас заказывайте, пока на складе. А то потом расхваливают, не достанется!

– Не надо мне, сынок, никакой. Не желаю я больше их. Больше того, если бы я наверняка знал, что тут всех женщин расхватывают без разбора, я бы и свою жену сюда привез еще накануне, на прошлой неделе, ей богу!

Они пересмеивались, шутили, но душа Акли была полна беспокойства. Просто непостижимо, почему нет полиции! Проходят минута за минутой, никого нет! Может быть император и не получил письма! Иначе не мог же он не сделать никаких распоряжений.

И он обеспокоенно вглядывался в переулки, выходившие на большую улицу, вздрагивая от малейшего шума. Но все попусту. Отряды ополченцев без помех скапливались. В лучшем случае какой-нибудь подгулявший и теперь возвращавшийся домой мещанин останавливался поглазеть на толпу, а то и подходил справится из любопытства, что тут такое происходит? Сепеши, стоя с краю в серой накидке, приподнимал шапку и так объяснял интересующимся, почему здесь собрался народ.

– Мы заводские сударь. До утра нам еще долгий путь предстоит. Здесь у нас место сбора, а вон там – наши телеги. Ждем, пока все соберутся...

После таких объяснений ротозей-немец, как правило, удалялся разочарованный тем, что не предвидится тут ничего особенного. Хотя в Вене любят поглазеть задарма.

Но так было только в самом начале, пока повозки не перегородили окончательно улицу. После этого зевакам уже пришлось останавливаться возле телег, где Сепеши оставил несколько ополченцев, говоривших по-немецки, и те объясняли зевакам происходящее по вышеприведенной формуле, чтобы снять у ночных прохожих подозрение, подобно тому, как грабители снимают с них зимнее пальто.

А на перекрытой улицу полным хозяином был уже барон Сепеши, проводивший короткое совещание с командирами отрядов.

– Давайте, господа, начинать. Время дорого, благородные земляки.

– Пожалуйста, мы начнем, скажите только: где, – откликнулся господин Бори, главный среди прочих командиров.