Текст книги "Убийцы прошлого"

Автор книги: Калеб Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Я подумал.

– Это может быть воинствующее крыло "Новой Германии". С тех пор как в Австрии пришла к власти "Партия Свободы", их друзья по другую сторону границы час от часу ведут себя все шумней.

– Может, и так, – промолвил Слейтон не слишком убежденно. – Но израильтяне, судя по виду, слишком гоношатся, так что на чисто европейские дрязги не похоже. Ну что ж, – он выключил системы видео– и аудиоперехвата, – у нас с вами, доктор, и без них есть чем заняться.

Вот так остался почти незамеченным еще один признак надвигающейся страшной трагедии, которая вскорости увлекла нас в свои пучины. Даже сейчас я стараюсь не думать о том, сколько жизней могли бы спасти мы со Слейтоном, если бы вслушались в таинственные сообщения, уловленные системой перехвата. Раздумья об упущенных возможностях – верный путь к безумию.

Глава 25

Каким хитроумным, каким важным представлялся тогда план, что состряпали мы со Слейтоном в следующие несколько дней! И как я был горд, работая бок о бок с человеком, чьи деяния вдохновляли юных и заставляли устыдиться зрелых! Пусть в нашем партнерстве ни о каком равенстве не заходило и речи, все ж как наставник Слейтон был весьма снисходителен и терпим, хотя порой ему случалось быть резким, и мы быстро вошли в эффективный рабочий ритм, что позволило набросать план атаки уже через сутки. Пролетело еще 48 часов, и на исходе третьего дня мы уверились, что для достижения цели наш план подходит идеально, хотя для полной уверенности необходимо было опробовать его на наших коллегах.

Для этого мы выждали еще сутки, пока Тарбелл не вернулся со своей экскурсии. С довольной улыбкой на лице, пошатываясь и слегка хромая, Леон вошел в комнату, где мы все (кроме Малкольма) собрались перед ужином, – и во всеуслышание объявил, что готов приличным образом перекусить ("Как только шотландцы с такой своей кухней умудряются не отдать концы?") и насладиться беседой (последние несколько дней он, по всей очевидности, провел в компании "бесконечно сексуальных" женщин, и горячо заверял нас в истинности этой оценки). Посреди этих заверений Слейтон кивнул мне: еще раньше он решил, что наш план я буду представлять в одиночку, заявив, что сам живет в мире дел, а не слов, и все перепутает. Я пропустил мимо ушей некоторое пренебрежение, прозвучавшее в его словах, так как понимал, откуда оно взялось, – и принялся в общих чертах обрисовывать то, к чему мы пришли.

В предисловии я отметил, что успехи группы опираются прежде всего на единственном факторе – правдоподобии. Все мистификации принимались публикой за чистую монету по той причине, что в каждой из них был заложен некий глубинный смысл. Американские политики, скажем, для большинства людей были немногим больше, нежели телевизионным сигналом, а любой из тех, кто осознавал необычайное коварство Уинстона Черчилля и его готовность жертвовать жизнями людей во имя политических целей, легко поверил и в его переписку с Принципом. Что до Иисуса, то достоверных сведений о его жизни очень мало. Даже тысячи находок, сделанных археологами и антропологами за много лет, не помогли обосновать теорию эволюции… Наконец, при всем восхищении фальшивкой с изображениями убийства президента Форрестер следует признать, что люди всегда с готовностью взваливали на исламских террористов что угодно. Следовательно, первая наша задача была в том, чтобы обеспечить плану твердую историческую основу, опираясь все на те же внешне достоверные факты. Эту часть все приняли без особых возражений, но затем задача чуть усложнилась. Я объявил, что полковник Слейтон и я предлагаем использовать в качестве отправной точки убийство Джорджа Вашингтона, каковое заявление было встречено непониманием, отразившимся на всех лицах, означающим, что либо наши коллеги не знали о том, что Вашингтон был убит, либо подзабыли, в чем там было дело. Я пояснил, что их неосведомленность вполне понятна, поскольку это убийство, словно неприглядную страницу американской истории, замели под своего рода психологический коврик. Но, продолжал я, Вашингтон действительно был убит: он слег с инфекцией горла, и врачи прописали в качестве лечения кровопускание. Однако же врачи эти были тайно подкуплены группой бизнесменов и политиков (в нее входили и несколько других "отцов-основателей"), которые хотели, чтобы Отец Нации заткнулся навеки. В последние месяцы жизни Вашингтон начал сознавать, какой масштаб приняла распродажа юных Соединенных Штатов богатеям и торговому сословию, и намеревался заявить об этом – заявить публично. Но власть того времени, будучи на удивление схожа с нынешней, не могла допустить разоблачений. Результат – убийство, совершенное ножом для кровопускания.

Фуше прокомментировал этот рассказ, заявив, что он может стать отличной основой мистификации, поскольку обращается к начальному периоду истории США и в то же время таит неистощимый дискуссионный потенциал. Но что за мистификацию, спросил он, мы намерены создать на основе этой истории? Тут нам пришлось раскрыть карты: сама история, собственно, и была мистификацией. Мы со Слейтоном установили, что хотя насильственная смерть Вашингтона от рук продажных политиков позволяет провести четкую параллель между тогдашней ситуацией и современным положением дел в Соединенных Штатах, в ее основании нет ни одного исторического факта.

Воцарилось молчание, а затем общество разразилось взрывами хохота и негодующими возгласами, за которыми последовали бурные аплодисменты. Лариса не терпела розыгрышей и заявила, будто с самого начала знала, что я блефую, но долго притворяться не смогла. А затем, когда все успокоились, мы принялись обсуждать потенциал нашего замысла.

Прежде всего, если наш удар будет нацелен в американскую концепцию "морального превосходства", нет смысла брать на мушку лидеров страны. Граждане США сильно дистанцированы от своих местных и национальных представителей, которых Слейтон называл "платной прислугой корпораций", поэтому попытка спровоцировать широкомасштабный кризис национальной философии, мотивировав их действия пороком и коррупцией, была обречена на провал. Точно так же не было смысла затрагивать малоизвестных людей и события, так как публика редко интересуется историей. Однако несмотря на то, что большинство людей затруднились бы с ответом на вопрос, когда и при каких обстоятельствах образовались Соединенные Штаты, подавляющее большинство людей выросло со смутным, но глубоким убеждением в том, что рождение нации стало великим шагом, сделанным открыто и честно под руководством Джорджа Вашингтона. Если обыграть эти представления в духе беззастенчивого таблоида, то последующий за этим скандал имеет все шансы оказаться в центре внимания общества, а заодно побудить американцев пересмотреть некоторые из присущих им фундаментальных нравственных предрассудков в отношении своей страны.

Сюжет с убийством годился для этого наилучшим образом, годился даже больше, чем старый добрый секс-скандал. В конце концов, народное сознание уже давно связало слова «президент» и «секс-скандал», а заговоры с целью убийства все еще до крайности притягивали и возбуждали публику, доказательством чему служит реакция общества на фокус Малкольма и его команды с изображениями гибели Эмили Форрестер. А учитывая широкую известность того, что Вашингтон, как и многие в его время (да сегодня, раз уж на то пошло), был фактически убит некомпетентными врачами, то последующее «откровение» о том, что убийство было результатом заговора, вызовет у страны и мира не больше скепсиса, чем за нашим обеденным столом. Короче говоря, раздор будет вновь посеян внешне достоверными фактами.

К концу вечера мы достигли согласия в том, что план хорош настолько, что его можно представить Малкольму. Слейтон вызвался исполнить эту обязанность, что он и сделал на следующий день. Все то время, что он провел с нашим немощным предводителем за закрытой дверью, я мерил шагами пол своей комнаты, а лежавшая на кровати Лариса убеждала меня, что все пройдет без сучка и без задоринки. Так оно и вышло: со встречи Слейтон явился с весьма довольным видом и сообщил, что Малкольм одобрил наш план и хочет, чтобы остальные приступали к изготовлению документов, которых требует эта задача.

И все же казалось странным то, что Малкольм не прервал свое затворничество хотя бы для того, чтобы лично одобрить наш план. Спросив у Слейтона, доволен ли он отзывом Малкольма, я получил положительный ответ, но видел, что в действительности он несколько обескуражен приемом, оказанным нашему труду. Меня однако же не покидали сомнения, хотя на протяжении нескольких последующих загруженных работой дней я пытался, как мог, приписать это равнодушие непрекращающейся затяжной битве, которую Малкольм ведет с собственным телом, и сопровождавшей ее эмоциональной и интеллектуальной неустойчивости. В редкие минуты передышки я уличал себя в желании задать ему прямой вопрос: что кроется за всем этим?

Мне так и не представилось случая сделать это, пока мы снова не взошли на корабль, чтобы пересечь Атлантику и попытаться изменить восприятие рождения нации и национального образа Соединенных Штатов Америки, что сложились в мире. В этом путешествии я обнаружил, что нехватка энтузиазма у Малкольма вовсе не связана с нашим проектом и что опасения, охватившие нашего предводителя, обусловлены его более полным знанием обстоятельств, – опасения, которые вскоре подтвердил все тот же маленький компьютерный диск, что я однажды обнаружил в кармане куртки.

Глава 26

В основу "мистификации Вашингтона", как мы назвали наш план, легли два комплекта поддельных документов. Первый состоял из признаний, сделанных на смертном одре тремя заговорщиками, мучимыми совестью. Признания принадлежали Томасу Джефферсону (из-за его личных грешков и лицемерия в вопросах рабства общество давно было готово к любым обвинениям в его адрес), Джону Адамсу, чей страстный, временами иррациональный федерализм навеки сделал его вечной мишенью популистов; и, наконец, одному из хирургов, оперировавших Вашингтона. Второй набор фальшивок состоял из нескольких писем Вашингтона его близким друзьям, где он говорил о своем намерении выступить перед нацией с предупреждением о растущей власти тех, в чьей собственности были богатства страны.

Ко времени, когда мы со Слейтоном составили тексты, Леон с Жюльеном уже окончили манипуляции с составом чернил и бумаги, так что документы скоро приобрели окончательный вид. Мы взошли на корабль и направились в сторону Нью-Йорка и Вашингтона, чтобы упрятать плоды наших рук в разные архивы. Братья Куперман занялись тем, что внедряли в содержимое различных вебсайтов сфабрикованные нами документы и журнальные статьи, которые, будучи найдены, говорили бы в пользу нашего подлога. Вскоре после отплытия было решено, что небо наверняка кишит воздушными патрулями, разыскивающими таинственный самолет, невесть каким образом скрывшийся в районе Северного моря, и что лучше пересечь Атлантику под водой. Мы вновь погрузились в пустынные воды и направились к юго-западу, чтобы двигаться над поверхностью дна, пока не достигнем континентального шельфа, где мир меняется к худшему.

Опускаясь ниже, мы пересекли хребет большой подводной горной цепи, носившей название "Берег Дикобраза", и направились в сторону плато Дикобраза, лежавшего на глубине приблизительно в три тысячи футов. Для большинства обычных подводных лодок такие глубины немыслимы, но наш корабль отличался от них множеством примечательных особенностей. Ландшафт океанского дна был куда эффектней, чем то, что нам довелось наблюдать в предыдущее плавание, так как на сей раз мы опустились куда глубже; но эта красота лишь подчеркивала гнетущее отсутствие каких бы то ни было признаков жизни. Ко мне быстро вернулась та же странная смесь восторга и печали, что владела мной в путешествии на восток. И когда Малкольм по системе громкой связи пригласил меня пожаловать к нему в обзорный отсек, его подавленный голос прозвучал в тон невеселому настрою.

Когда я вошел, он в полном одиночестве сидел в своем инвалидном кресле и созерцал драматический пейзаж, который высвечивали мощные лучи прожекторов. Я тихо приблизился, и он указал мне на стоящий рядом стул.

– Присядьте, Гидеон, – сказал он. – Прошу вас.

Он массировал свой лоб и, казалось, пребывал в сильном расстройстве; вдруг он вздрогнул и указал на примечательное зрелище: одинокую рыбу длиной примерно двадцать пять футов, странное создание, отчасти напоминавшее акулу. Но для акулы ее движения были слишком вялыми и замедленными, а глаза, отнюдь не по-акульи неподвижные и черные, ярко светились во тьме.

– Это сонная акула, – пояснил Малкольм. Его лицо повеселело при виде этой твари. – Глубоководная рыба. – Неожиданно он снова помрачнел. – Ее приманивают генераторы акустических волн, спускаемые на дно рыбацкими флотами. Должно быть, наверху сейчас траулер, и это создание будет мертво еще до захода солнца. Мясо ее не слишком ценится, зато от глаз, как считается во многих частях Азии, возрастает мужская сила. – Он раздраженно вздохнул. – Никогда не мог понять, отчего народы, которые не в силах контролировать прирост населения, так беспокоятся за свою мужскую силу.

Я хотел было ответить, но Малкольм предостерегающе поднял руку, призывая к молчанию. Он следил, как сонная акула грациозно плывет к поверхности океана и к собственной смерти. Потом прошептал:

– Так замечательно воочию видеть чудеса нашего мира, Гидеон, безо всяких лекарств… – Через несколько секунд, заметил я, его зубы заскрежетали, а брови страдальчески изогнулись. – …и так мучительно, – выдохнул он. По его телу прошла заметная дрожь. – От боли время сжимается… минуты, часы, дни – они истончаются. – Наклонившись к стеклу, он выдохнул: – Сколько времени я смотрю на тебя, мой бедный обреченный друг?

Казалось немыслимым переносить такие страдания, не теряя контроль над собой. Но он подождал, пока акула не исчезнет из поля зрения, и лишь затем отказался от дальнейшей борьбы, достав из кармана шприц.

– Я надеюсь, вы простите меня, Гидеон, – вымолвил он, вводя иглу в вену левой руки. Затем он откинулся назад и на минуту прикрыл глаза.

– Малкольм, – сказал я осторожно. – Позвольте мне задать вопрос. Не стали ли эти приступы сильнее или чаще?

Он кивнул.

– Если бы я мог больше отдыхать… – произнес он, открывая глаза. – Но на это нет времени. Во всяком случае, сейчас, – глубоко вздохнув, он наконец повернулся ко мне. – Вы отлично поработали на острове, Гидеон. Другие, несомненно, тоже, и все же учитывая, что это был ваш первый опыт, я счел нужным лично сообщить вам: великолепно проделанная работа.

Я облегченно улыбнулся.

– Мы с полковником Слейтоном беспокоились, что, может быть, на самом деле вам так не кажется.

– Потому что я не принимал в ней участия? Да, я сожалею об этом. Но на меня навалилось столько работы, которую я пока что способен делать, и я должен был это… предусмотреть. Но это не связано с вашими достижениями, – они исключительны. По правде говоря, все, что беспокоит меня в этом проекте, это то, что он может оказаться слишкомхорош.

Я не сразу нашелся, что ответить.

– Не думал, что мистификация может быть "слишком хорошей".

– Может – если создается для того, чтобы быть разоблаченной, – отвечал Малкольм. – Эта мысль не приходила вам в голову, Гидеон?

– Какая?

– Что наша работа все же должна быть разоблачена.

Мое замешательство усиливалось.

– Я думал, в этом все и дело.

– Ну, что все дело – это вряд ли, – в голосе Малкольма слышалось явное разочарование, ставшее еще заметней, когда он с досадой круто развернул свое кресло. – Едва ли полдела! – продолжал он; лечение восстанавливало как его силы, так и его страстность. – Это наше «открытие» было частью общего плана – ведь эти фальсификации мы сеяли повсюду лишь для того, чтобы привлечь внимание к опасностям нашего времени, а вовсе не для запудривания мозгов!

Я пожал плечами и попытался успокоить его.

– Это неизбывная дилемма, Малкольм. Лишь по-настоящему качественная мистификация послужит делу, о котором вы говорите, – но в то же время качество подделки помешает разоблачить обман. Полагаю, что разоблачением дела ваших рук вам придется заняться самому.

– Я пробовал! – взорвался он. – Наверняка Лариса рассказала вам: мы дали понять американцам, что снимки убийства Форрестер были подделкой. И что? Над Афганистаном до сих пор кружат эти мерзкие беспилотные штуки! А на прошлой неделе я разослал сообщение о письмах Черчилля в английское и немецкое посольство, и какова же была реакция? От немцев – отказ, ведь они не заинтересованы в раскрытии этой мистификации, а англичане, мол, не готовы шокировать публику такими извращенными, эгоистичными, а главное, ничем не подкрепленными опровержениями! – Он с трудом овладел собой. – Я не рассказывал об этих мыслях остальным, Гидеон, и я хочу просить вас не передавать им эти мои слова. Но порой я сомневаюсь в целесообразности всего нашего плана. Нам требуется другое лекарство, лекарство посильнее – и мы должны действовать решительнее.

Припоминая его «пунктик» насчет секретности, я постарался ничем не выдать своего удивления.

– Это то, над чем вы сейчас работаете?

– Нет. – Твердость его тона была поразительной, и черты лица мгновенно разгладились; затем он несколько раз потряс головой, явно чувствуя себя не в своей тарелке. – Это всего лишь возможность. – Он с силой ударил по подлокотнику кресла. – Я не хочу это обсуждать! Я просто хочу, чтобы вы с полковником придумали что-то вроде гарантии. Я хочу быть уверенным… – Он развернул кресло так, чтобы видеть мое лицо, и поднял палец. – Я хочу быть полностью, абсолютно уверен в том, что нас в конечном счете разоблачат. Мы заходим куда дальше, чем с убийством Форрестер, – мы же дразним самый дух сильнейшей нации мира, страны, которой даже не нужно рисковать жизнями своих солдат, чтобы навязать всему миру свою политическую мораль. И мы должны проделать все очень точно.

Было непросто принять эту мысль после стольких попыток добиться того, чтобы наша мистификация стала венцом правдоподобия; возбужденный своей работой, я хотел было поспорить с Малкольмом, но неожиданно из динамиков послышался голос Тарбелла:

– Гидеон! Ты где, в башне?

Смущенно взглянув на Малкольма, я нажал кнопку на клавиатуры.

– Я в обзорном куполе, Леон. Я тебе нужен?

– Нет, оставайся там, я сейчас поднимусь, – последовал ответ. – У меня есть для тебя кое-что интересное.

Эту очень неловкую минуту ни я, ни Малкольм не произнесли ни слова; затем он сказал очень тихо и с некоторым раскаянием:

– Я знаю, Гидеон, что все это может показаться странным. И я понимаю, что должен чувствовать человек, вложивший в это дело столько, сколько вложили вы. Но существует огромная опасность, что эта фальшивка превратится в историческую аксиому, так как может обмануть сразу и всех. Я виновен в этом так же, как и вы. Именно поэтому…

– А, вот ты где! – Это был Тарбелл, прыжками поднявшийся по лестнице из поста управления. – И вы тоже, Малкольм, – это может представить для вас некоторый интерес, так как касается нашего старого приятеля, мистера Прайса.

Лицо Малкольма вновь потемнело, на этот раз еще быстрее.

– О чем вы, Леон? – спросил он со страхом.

– Гидеон – или, вернее, его друг мистер Дженкинс – наткнулся на результаты одного из проектов, над которым работал Прайс. Мы предполагали, что это был фильм, но теперь, Гидеон, я не так в этом уверен. – Метнувшись к терминалу, Тарбелл уселся перед ним и вызвал что-то на экран. Я поспешно последовал за ним – впрочем, не так поспешно, как Малкольм.

– Вот, – сказал Леон. – Расшифровки. После того вечера, Гидеон, я запрограммировал глобальную систему слежения вылавливать любые сообщения, содержащие комбинации слов «Дахау» и "Сталин".

Тут Малкольм резко выдохнул – негромко, Тарбелл даже не услышал, но я на него взглянул. Он вжимался спиной в свое кресло и выглядел хуже, чем когда-либо. Однако же было очевидно, что это не физические страдания.

– До сих пор мне не везло, – продолжал Леон. – Но затем последовало несколько результатов, один за другим. И все – от израильской разведки. – У меня вдруг отчего-то противно засосало под ложечкой: я вспомнил ту ночь, когда полковник Слейтон сидел и слушал взволнованные переговоры агентов Моссада о террористах и немецком концентрационном лагере. – Разумеется, они знают о съемке, – радостно продолжал Тарбелл. – Что странно, так это то, что они, кажется, считают ее подлинной! Сейчас десятки их оперативников ищут одного своего приятеля, которому впервые удалось получить полный вариант съемки. – Возбуждение Тарбелла начало спадать, глаза сузились. – И вот это и непонятно. Почему им понадобилось разыскивать одного из своих же людей…

– Его имя. – Это был Малкольм, которому наконец удалось справиться с шоком и заговорить.

Тарбелл повернулся к нему.

– Простите, Малкольм, – что?

– Его имя, черт побери! – закричал Малкольм, стиснув подлокотник кресла пальцами так, что они побелели.

Тарбелл от неожиданности отшатнулся.

– Я… я не знаю. Они его не упоминали. Я бы сказал – намеренно не упоминали.

Быстрым движением Малкольм придвинул свое кресло к экрану. Несколько секунд он изучал его содержимое, затем крепко сжал плечо Леона. – Соберите всех внизу, Леон, – сказал он, пытаясь сдержать распиравшую его бурю чувств. – Немедленно, прошу вас.

Тарбелл все понял и мгновенно исчез, чтобы выполнить приказ. Когда он вышел, Малкольм с пустыми, широко раскрытыми глазами повернул свое кресло прочь от экрана монитора и медленно поехал обратно, к прозрачной стене.

– Малкольм? – в конце концов произнес я. – Что это?

– Вы сумели взломать код этих изображений? – спросил он так же тихо.

– Макс сумел, – ответил я.

На секунду кивнув, Малкольм прошептал: "Он был отличным специалистом в своем деле, ваш друг мистер Дженкинс…"

– Хотите, чтобы Леон принес этот диск?

Малкольм поднял руку.

– Без надобности. У меня есть полная версия.

Ситуация начала проясняться, и я снова ощутил неприятный озноб.

– Значит, Прайс все же сделал их для вас.

– Да, – прошептал Малкольм, снова кивнув. Последовало долгое молчание, а затем он продолжил. – Ну, Гидеон, боюсь, что вашему проекту насчет Вашингтона придется подождать. Если я прав… – Он опустил голову и обхватил ее руками. – Но я должен ошибаться. На самом деле, Гидеон, мы должны молиться, чтобы я оказался безумцем, каким иногда кажусь.

Глава 27

Безумец или нет, Малкольм оказался прав в испугавших его подозрениях касательно таинственных переговоров израильтян, где шла речь об изображениях Сталина. Когда мы собрались в нижней носовой палубе за столом, служившим нам то для ужинов, то для совещаний, Малкольм показал нам полную версию этих изображений и рассказал об их происхождении; и хотя всего несколько месяцев назад я с трудом представлял себе степень опасности, которую несет такая, казалось бы, случайная частица визуальной документации, теперь я был достаточно осведомлен о могуществе умно представленной дезинформации, чтобы понять, что мы лицом к лицу столкнулись с возможной катастрофой.

Сами по себе фотографии были довольно обычны: всего-навсего несколько отдельных снимков Иосифа Сталина, осматривающего различные части концлагеря Дахау и сделанных приблизительно в конце 30-х годов. Дахау был первым из крупномасштабных немецких лагерей уничтожения промышленного типа, а советский правитель был заснят на фабрике смерти, разглядывающим пленников за работой, жестоких охранников, казни и последующую ликвидацию трупов. Все это он рассматривал с явным одобрением, порой даже усмехаясь, затягиваясь трубкой и обмениваясь разговорами и шуточками с высокими эсэсовскими чинами, в числе которых на одном из снимков был Генрих Гиммлер. Из фотографий становилось ясно, что советское правительство проводило геноцид не только на собственной территории, но перед вторжением Гитлера в Россию приняло участие и в нацистском холокосте.

– Но для чего это понадобилось, Малкольм? – спросил Иона, как и все мы глубоко озабоченный увиденным.

– Русская власть деградировала от обычной нестабильности к опасной, даже абсурдной, – заявил Малкольм, крепко сжав рычаги кресла. – Захватив власть, правое крыло использовало в четырех мятежных регионах ту же тактику, что сравняла с землей Чечню. Ядерное оружие и технологии разрушительной силы продаются любому, у кого достаточно валюты. На полях и фабриках используется фактически рабский труд, а токсичные и ядерные отходы сбрасываются в неглубокие хранилища в Сибири, отчего растет сепаратистское движение в этом регионе. Каждая новая проблема наращивает ошибочность решений центрального правительства, и сегодня все выглядит так, словно Россия становится той самой "черной дырой" современного мира, крах которой утянет за собой всю цивилизацию. Но эта самая цивилизация ничего не предпринимает! Зарубежные инвестиции в Россию взлетели до абсурдно высокого уровня, но никто до сих пор не отважился высказать правду вслух: информационные и телекоммуникационные компании на российском рынке раздуты больше всех. Аргумент, будто займы и инвестиции принесут реформы, был и остается одной из выдумок, извлеченных из аналогий с китайской моделью. Вложение денег в такой ситуации подобно попытке залить огонь бензином. – Он перевел дух и откинулся назад, его гнев начинал потихоньку угасать. – Другими словами, я полагал, что может быть востребовано некое общедоступное переопределение места России в мире и в историческом процессе.

– Для ваших целей было бы трудно подобрать более… провокационную тему, Малкольм, – произнес Тарбелл, и в его голосе не было ни капли удивления или иронии.

Малкольм мрачно кивнул.

– Или худшего кандидата на выполнение этого задания, как выяснилось позднее. Я нанял Джона Прайса, поскольку ни у кого из нас не было такого опыта в сфере обработки изображений, как у него. Но я всегда сомневался в нем. Не только оттого, что он был "свободным художником", хотя и это меня очень беспокоило. Но нанимать людей из тех мест, где предательством приправляют все блюда дружеского застолья… Это был мир моей матери, и уже поэтому следовало держаться от него подальше. Но я думал, что мы сможем контролировать Прайса.

– Я полагала, что мы его контролировали, – сказала Лариса. Ее тон ясно давал понять, что она ни на секунду не сожалеет о том, что стала палачом Прайса.

– Иногда, Лариса, – сказал Малкольм, – смерть человека не кладет конец исходящей от него угрозе.

– Что же это была за угроза? – спросил я, обводя глазами стол.

– Я изучил переговоры, перехваченные Леоном, – ответил полковник Слейтон. – И если сопоставить их с теми, что слышал я сам, то ситуация паршивая. Хуже того, она расширяется подобно лесному пожару. Израильтяне явно озабочены каким-то необычным откликом террористов на эти новые разоблачения насчет холокоста, причем отклик этот судя по всему, пойдет от одного из их собственных агентов. Вероятно, от того, кто обнаружил фотографии.

– Фанатик? – спросил Эли. Малкольм кивнул с таким выражением, что стало ясно: он винит сам себя.

– Вот почему я вначале заморозил этот проект и лишь затем рассказал о нем вам. Я понял, что есть исторические события, которыми нельзя даже пытаться играть, такое неистовство эмоций они вызывают. Сейчас мы говорим о том, что, вероятно, стало самым черным моментом человеческой истории. Даже пытки и зверства Средневековья не могут сравниться с этим… систематическим безумием. – Малкольм потряс головой. – Этот человек, возможно, потерял семью в холокосте. Или, может, лишился душевного равновесия, просто размышляя над этим.

При этой мысли меня обуял ужас: это было не просто похоже на правду. Более того: мне доводилось иметь дело с похожими личностями, и я знал, на что они были способны.

– Каким бы ни было объяснение, – продолжал Малкольм, – сейчас этот человек пополнил ряды тех, кого мир должен страшиться более всего и тех, кто в первую голову отвечает за холокост: фанатиков.

– В отличие от большинства разведслужб, – сказал полковник Слейтон, – Моссад просто кишит ими. Но они очень старательно замалчивали имя этого человека в переговорах, где не гарантировано отсутствие прослушивания. Наверняка касательно этого есть внутренняя инструкция.

– Это понятно, – рассудил Фуше. – Отношения Израиля и Америки весьма напряжены с тех самых пор, как Израиль выступил в турецкой гражданской войне на стороне курдов. Возможно, что у них не было выбора, ведь они зависят от воды, текущей с курдских территорий, но это ничего не меняет в том, что Турция остается союзником Америки.

– Я проверил переговоры ЦРУ, – сказал Тарбелл. – Никто, думаю, не удивится, если я скажу, что они знают еще меньше нас. Они в курсе того, что у Израиля проблемы с одним из их собственных людей, но никто не понимает, в связи с чем. А когда ЦРУ блуждает в потемках, что ж… беда идет своей дорогой.

– Но это не наша дорога, – твердо сказала Лариса. – А вот об этом израильтянине и вправду стоит поволноваться. Кто он такой? А для начала – как он сумел добыть эти снимки?

– И что он собирается с ними делать? – добавил Малкольм. – Мы должны ответить на эти вопросы. Не израильтяне, не американцы, не кто-то еще. Я хочу, чтобы именно мынашли этого человека, надежно спрятали копии его фотографий и прикончили его.

Жесткий финал этой реплики застал меня врасплох.

– Но… когда снимки будут у нас, мы можем сдать его их же людям, – сказал я.

– Нет, – возразил Малкольм с той же холодной решимостью в голосе. – Вернувшись в Израиль, он начнет болтать и распускать слухи, а это еще хуже, чем сами снимки. Ну а если он исчезнет, – или еще лучше, если до того, как он исчезнет, мы заставим его сообщить своему начальству, что снимки поддельные, – тогда все быстро забудется.

Я взглянул на окружающие меня лица. Я понимал, что в словах Малкольма есть резон, и все же надеялся, что кто-нибудь возразит ему.

Желающих, однако, не нашлось.

– Где мы начнем? – официально вопросил Фуше.

– К несчастью, – сказал Малкольм, – если бы в нью-йоркской резиденции Прайса оставалась какая-нибудь информация, то, думаю, его жена предоставила бы ее Гидеону. Значит, остается… – На его лице появилось глубокое отвращение.

– Лос-Анджелес, – кивнул Иона.

Слейтон побарабанил пальцами по столу.

– Это будет непросто – в городе беспорядки, как и во всей южной Калифорнии.

– Снова вода, – согласился Эли.

– Да, – сказал Малкольм, – но у нас нет выбора. Установите курс так, чтобы приблизиться к Лос-Анджелесу со стороны моря, полковник, – мне бы не хотелось, чтобы нам помешал кто-нибудь вроде Национальной гвардии или ополчения. Люди, которые так долго живут при нехватке воды, могут оказаться похуже любых фанатиков-националистов.