Текст книги "Убийцы прошлого"
Автор книги: Калеб Карр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– Гидеон, – обратилась она ко мне, – будь добр, разузнай, что происходит там, впереди. – Она взялась за рычаги управления пушки, но стрелять не стала. – Брату не нравится использовать смертельное оружие в ситуациях вроде этой, но если в этих штуках и вправду нет пилотов, то я собираюсь доставить себе маленькое удовольствие…
Бегом спустившись с лестницы и промчавшись по коридору, я оказался в центральном посту корабля, где были Малкольм и полковник Слейтона. Слейтон спокойно, но быстро вводил информацию в один из управляющих терминалов.
– Это новейшие «ультра-стелс» Объединенных наступательных сил, – сказал он. – Штурмовики "первого дня войны", чрезвычайно низкая уязвимость, вооружены ракетами класса AIM-10 «Предатор», которые могут нести биологические, ядерные или обычные боеголовки.
– Пилотируются людьми? – спросил Малкольм.
– Боюсь, что да. Они еще не придумали систему дистанционного управления этой моделью. – Слейтон повернулся и посмотрел на Трессальяна очень серьезно. – Похоже, из этой переделки нам не выбраться, не открыв ответного огня.
Я отметил, что Малкольм, все это время пребывавший в лихорадочном волнении, оказался глубоко поражен этим известием, но прежде, чем он смог ответить, по громкой связи раздался голос Тарбелла:
– Они обращаются к нам! – объявил он, и из динамиков послышался голос одного из пилотов: "Неопознанная воздушная цель! Вы нарушили воздушные границы Англии. Следуйте в нашем сопровождении к ближайшему аэродрому, или будет открыт огонь!"
Коснувшись клавиатуры лежащего перед ним пульта управления, Малкольм едко среагировал:
– Воздушные силы Англии?Но мы-то в воздушном пространстве Шотландской Республики. Следовательно, вы не уполномочены требовать от нас ответа. – Он повернулся к Слейтону. – Мы можем удрать от них?
Слейтон пожал плечами.
– До сих пор мы следовали этой тактике. Удрать-то мы сможем, но теперь им известна наша «подпись» и они последуют за нами, куда бы мы ни направились. Если мы решим появиться на острове, одной эскадрильей дело не обойдется. Можно уйти под воду, но это снизит скорость – не слишком, но достаточно, чтобы попасть под удар «Предатора». К тому же вряд ли открытое море остановит их от применения ядерного оружия. Единственный выход, который я вижу, – подняться обратно в стратосферу, но… Я прервал возникшую паузу.
– Но – что?
Малкольм, лицо которого становилось все бледнее, нервно хрустнул костяшками пальцев.
– Полковник Слейтон пытается быть тактичным, Гидеон. Суть в том, что этот наш рейд на редкость затянулся, и вы, наверно, заметили, что кое-какие обстоятельства приобрели неотложный характер. Я имею в виду свое возвращение на остров для медицинских процедур.
На лбу его, как и в прошлый раз, выступили капельки пота, предвестники нового приступа. Теперь, когда я знал о том, как возник его загадочный недуг, я сочувствовал ему куда горячей, чем в начале нашего знакомства. Во мне росло уважение к его стоицизму.
– Надо сказать, это вызывает раздражение, – вот как Малкольм прокомментировал ситуацию. – Ладно, тогда, полковник, раз уж мы должны… – Он на миг прервал речь и прислушался, затем приложил руку к кнопке вживленного коммуникатора. – Ты уверена? – спросил он у сестры. Затем он вытянул шею, вглядываясь в пространство за прозрачной обшивкой корпуса. – Далеко это? Я не вижу… нет, погоди, вот же они!
Мы со Слейтоном проследили за его взглядом, и увидели, что с тыла к нам приближается еще одна эскадрилья. Самолеты с виду были куда более обычны, чем британские «ультра-стелс» и были не так быстры. Мы поняли, что это старые модели. И все же они бесстрашно мчались сюда, чтобы противостоять великолепным силам наших преследователей. Когда они приблизились, я смог рассмотреть широкие андреевские кресты, нарисованные на их фюзеляжах.
– Наши друзья из шотландских республиканских ВВС, доктор Вулф, – пояснил Слейтон, отвечая моему изумленному взгляду.
Одним из итогов перекраивания национальных границ Британии, английского национального переопределения, последовавшего за разногласиями по вопросу переписки Черчилля – Принципа, возложившей вину за Первую мировую войну на британских политиков, стало решение парламента Шотландии официально провозгласить национальную независимость. Мир не знал, что косвенную ответственность за это историческое решение несла команда Малкольма, подсунувшая фальшивку. К тому же Малкольм, продав контрольный пакет акций "Трессальян Корпорейшн" и потратив часть суммы на тайное приобретение у Шотландии крохотных Гебридских островов, смог полностью посвятить себя кампании по дезинформации. Вырученные суммы была весьма существенны и позволили Эдинбургу оказать серьезное вооруженное сопротивление попыткам Англии вновь подчинить себе северного соседа. Даже годы спустя Малкольм продолжал щедро вкладывать средства в то, что Лондон продолжал упорно именовать "шотландским мятежом", а весь мир "шотландской войной за независимость". Практические результаты этой щедрости мы теперь видели вокруг.
– Они и вправду атакуют англичан? – спросил я. – Непохоже, чтобы у них были шансы на победу.
– Атаки не будет, – сказал Слейтон. – Они летают на устаревших «харриерах», вооруженных неэффективными ракетами «спарроу». Но сейчас главное не это, а то, что они задержат английские самолеты, а мы тем временем погрузимся поглубже.
Так и вышло: в считаные мгновения наш корабль был снова под водой. Мы быстро пересекли залив Пентленд и устремились на запад, в сторону Атлантики, а затем на юго-запад. Проплывая на небольших глубинах, мы видели, как неспокоен океан над нами. Когда мы вновь поднялись наверх, волны бушевали с такой силой, что я порадовался тому, что мы не плывем, а летим над ними на высоте футов в пятьдесят.
Уже через несколько минут на горизонте показался пункт нашего назначения: посреди океана виднелись семь крохотных клочков суши. Когда мы приблизились, я смог разглядеть их живописные отвесные скалы, потайные гроты и обдуваемые всеми ветрами зеленые равнины.
– Ну, Гидеон, – произнес Малкольм (радость, что наше путешествие близится к концу, смягчила его муки), – приветствую вас здесь. Здесь, на Островах На Краю Света…
Глава 22
Острова На Краю Света – так с незапамятных времен прозвали этот небольшой архипелаг, официально именующийся Сент-Кильда. Большую часть года его надежно охраняли океанские волны, которые в этом месте столь яростны, что корабли не рискуют приближаться к его берегам; потому-то Сент-Кильда стала для Малкольма и его команды идеальным укрытием. С 1930 года остров был необитаем, если не считать морских птиц – бакланов, чаек-моевок, альбатросов и так далее; они водились здесь в большом изобилии и разнообразии, а стаи их были так огромны и густы, что их появление изменяло цвет ландшафта. Но случайного путника более всего поражала царившая здесь плотная, почти осязаемая атмосфера тайны: иссеченные морем скалы и остатки древнего вулкана были свидетелями прошлого, полного темных загадок и опасных авантюр. Пусть это рассуждение страдает излишним романтизмом, но когда мы приземлялись на одном из этих островов, я был всецело во власти романтических настроений.
На главном острове архипелага, носившем имя Хирта, близ обветшалых руин маленькой деревеньки, возраст которой насчитывал несколько столетий, Малкольм устроил базу для своих операций. Строения были умнейшим образом спроектированы так, что походили на окружавшие их древние каменные развалины, но технологии, что применялись при строительстве этих зданий, не имели с прошлым ничего общего.
Системы обеспечения и обслуживания были полностью автоматизированы, так что не требовали присутствия человека; можно было не появляться на острове неделями или даже месяцами. Что до интерьеров, то они повторяли стилевые контрасты помещений корабля: функциональный минимализм лабораторий и постов управления контрастировал со старинной роскошью кают и гостиных. В здании, имитировавшем церковь, в действительности размещался проектор озонового оружия; последний, кроме всего прочего, использовался для поддержания стабильности погодных условий на островах, так как климат северной Атлантики временами показывал свой нрав.
Лариса и полковник Слейтон помогали Малкольму: ему был необходим режим для восстановления сил, а нужными лечебными процедурами и медикаментозной терапией он занялся сам, так как питал понятную неприязнь к докторам. Мне же тем временем показали комнату, из которой открывался замечательный вид на мрачную пещеру среди скал и волнующееся за ней море.
Следующие две недели Малкольм в одиночестве восстанавливал свои силы, а затем шел работать в лаборатории – это была его святая святых; я же проводил время с остальными, исследуя острова, изучая разрабатываемые группой технологии, обдумывая последствия наших недавних эскапад. Это было бурное время, и по его прошествии я вдруг понял, что мои слова и действия ничем не напоминают слова и дела доктора Гидеона Вулфа, жителя Манхэттена, профессора университета Джона Джея, достойного американского гражданина и уважаемого члена общества, – теперь я был больше похож на человека, который, как и другие, отказался от гражданства своей страны и стал человеком без родины. В миг, когда в тюрьме Бель-Айл я ступил на борт корабля Малкольма, я поставил себя вне закона – в лучшем смысле этого слова, убеждал я себя; но вряд ли эти тонкости имели бы значение для властей, попадись я им в руки. И я с головой погрузился в новую жизнь: днем обсуждал проекты новых мистификаций, изучал новые технологии и новые виды оружия; ночью же все более страстно пленялся очарованием Ларисы.
Сейчас все это кажется сном, в который я бы с радостью вернулся, если бы мог забыть пробудивший меня ужас.
Возбужденный эмоционально и умственно, я не смог распознать некие признаки, предвещавшие этот грядущий ужас. Первый из этих признаков все еще живет в моей памяти.
Однажды вечером, когда солнце ярко освещало поверхность пещеры за освинцованным эркером моей комнаты, – в то время года на Сент-Кильде становилось темно лишь на три часа, – я случайно наткнулся на пиджак, который был на мне во время побега из тюрьмы, и обнаружил в его кармане доставшийся мне от миссис Прайс компьютерный диск. Первая же мысль, пришедшая мне в голову при виде этого диска, была о Максе. Он припомнился мне не таким, каким я видел его в последний раз, – большую часть его головы тогда снесла пуля ЦРУшного снайпера, – но живым, всегда исполненным добродушных шуток и смеха. Затем я вспомнил об информации на диске – обо всейинформации. Я был так сосредоточен на обстоятельствах смерти президента Форрестер, что совсем позабыл о том, что Макс подобрал ключ и расшифровал вторую серию изображений, старую съемку нацистского концлагеря и внедренный туда цифровыми методами неопознаваемый силуэт.
Я вставил диск в компьютерный терминал, встроенный в грубый письменный стол возле эркера, загрузил те самые кадры и пересмотрел их снова.
– Что-то любопытное?
От голоса стремительно вошедшей в незапертую дверь Ларисы я чуть вздрогнул и издал тихий, довольный стон, когда она бросилась мне на колени. Быстро поцеловав меня, она вперила свои темные глаза в монитор.
– Что это за чертовщина? Набиваешь руку на пересмотре истории?
– Хочешь сказать, что тебе это незнакомо? – удивленно спросил я.
Лариса покачала головой.
– Нет, и что бы это ни было, законченным оно не выглядит.
– Макс нашел это на диске, который дала нам жена Прайса, – ответил я, поставив запись снова. – Я совсем забыл о нем, а когда увидел снова, то подумал, что это еще одна работа Прайса для твоего брата.
– Если и так, то я ничего об этом не слышала. – Лариса вскочила с моих колен и подошла к светящейся панели возле моей кровати. – Может быть, Леон в курсе. – Она нажала несколько кнопок. – Леон, поднимись в комнату Гидеона, хорошо? Он тут обнаружил что-то странное.
Через несколько минут в мою комнату ворвался Леон Тарбелл, изо рта его свисала сигарета.
– Ну, Гидеон, что у вас там за тайны? – спросил он. – Я был сильно занят, когда вы… – Он внезапно прервался, увидев кадры на экране. – Что это такое, черт побери? – После того как я снова объяснил, откуда взялся диск, сосредоточенный взгляд Тарбелла еще пристальней впился в серую фигуру на мониторе. – Я знаю, кто это, – сказал он завороженно и вместе с тем испуганно. – Да, я уверен – видите? Когда он поворачивается в профиль. Я знаю,что видел этот силуэт раньше.
– То же самое ощутил и я, когда впервые посмотрел это, – кивнул я. – Но не смог соотнести с…
– Подождите! – Выражение внезапного узнавания появилось на сатанинском лице Тарбелла, и он устремился к компьютеру. – Думаю, у меня получится… – Он начал что-то набирать на клавиатуре и замолк. А потом на экране стала быстро появляться и исчезать новая последовательность изображений.
– Что это, Леон? – спросила Лариса. – Прайс делал для Малкольма еще какую-то работу, кроме задания с Форрестер?
Тарбелл пожал плечами.
– Лариса, милая, если уж Малкольм ничего не сказал тебе,то и никому из нас не скажет. Но что касается этого загадочного типа… – Он указал на экран, где вновь появился застывший кадр пленки из концлагеря. Тарбелл с торжествующим видом нажал еще несколько кнопок на клавиатуре. – То… вот он!
Внезапно таинственный силуэт идеально заполнила фотография – фотография человека, чье имя было всем нам хорошо известно.
– Сталин, – потрясенно молвил я.
– Да, это Сталин, – согласилась Лариса, выглядевшая не менее растерянной, чем я. – Но зачем Прайс поместил его в нацистский лагерь смерти?
Тарбелл лишь еще раз пожал плечами, а я спросил:
– А вы думаете, что это важно? Я имею в виду, может, стоит спросить Малкольма…
– Нет, Гидеон, – твердо сказала Лариса. – Только не сейчас. Я только что от него, он всю ночь работал и доработался до нового приступа.
Мое внимание переключилось на состояние здоровья Малкольма.
– А все же чем он там занимается, в этой лаборатории? – поинтересовался я вслух.
Смутившись, Лариса пожала плечами.
– Он ничего не рассказывает, но трудится над этим уже несколько месяцев. Что бы это ни было, я бы предпочла, чтобы он бросил этим заниматься: ведь он отчаянно нуждается в отдыхе. А что до этого… – Она перегнулась через меня и выключила экран терминала, затем извлекла диск и бросила его Тарбеллу. – Я бы сказала, что это просто еще один фильм, над которым работал Прайс. Забудьте его, доктор Вулф. – Она повернула мое лицо к себе и поцеловала меня. – Я требую всего вашего внимания прямо сейчас.
Тарбелл прокашлялся.
– Надо же, – сказал он, запихивая диск в карман и покидая комнату так же торопливо, как и вошел. – Я же говорил, Гидеон, – ты везунчик…
Может, и так. Но везение, как известно, приходит и уходит; и знай я тогда, как близко время, когда удача отвернется от меня, и как много изменит в моей судьбе найденный диск, я бы ни за что не позволил отвлечь себя. Даже Ларисе. Потому что полная версия изображений, что мы рассматривали, очень скоро запустит механизм преступления. Преступления настолько невероятного и непостижимого, что весь наш бессмысленно суетный мир оно повергнет в шок и замешательство. А еще оно станет причиной моего изгнания в африканские джунгли, где я сейчас дожидаюсь прибытия моих прежних товарищей и переживаю такое смятение, ужас и полный крах всех надежд, равного которому не испытывал всю свою жизнь.
Глава 23
Мы все еще ждали, когда Малкольм наконец выйдет из своей лаборатории и объявит о начале работы над новой обманной затеей, и временами хранить терпение становилось довольно трудно, но я признаю: нам с Ларисой, как не раз подчеркивал Леон Тарбелл, переносить ожидание было проще, чем остальным. В действительности Тарбелла жутко потрясла простая мысль, что кто-то в группе может вступить в сексуальные отношения, к которым он не будет причастен, что, во-первых, он чуть не погиб от удара током предполагаемого "костюма для виртуального секса" (на самом деле представлявшего собой тонкие и длинные резиновые штаны со встроенными электродами), а во-вторых, спустя несколько дней взял из замаскированного под коровник здания маленький вертолет и отправился в Эдинбург. Когда он готовился к взлету, я заметил, что Глазго все ж поближе, но на его подвижном и живом лице отразилось лишь глубочайшее презрение.
– Пьяные рабочие, наркоманы-героинщики! – взревел он. – Нет, Гидеон, услугами проституток Эдинбурга пользуются озабоченные адвокаты и политики-извращенцы – сексуальней этих девочек свет не видывал, в самый раз для меня!
Двигатели загрохотали, он взлетел и был таков.
Так начался тот примечательный вечер, один из немногих вечеров, который я проводил в одиночестве, так как Лариса решила остаться со своим все еще больным братом и проследить, чтобы этой ночью он отдыхал, а не работал в своей лаборатории. Вновь я поймал себя на раздумьях о том, что за дело поглощает его время и силы, – и тут мне пришло на ум, что раз уж Ларисе, по ее словам, ничего не известно, то скрытный и неразговорчивый полковник Слейтон, возможно, знает что-нибудь. Выяснив, что Слейтон устроился в комнате, одновременно бывшей переговорным пунктом и диспетчерской, я решил посмотреть, может ли обладающий профессиональными навыками психолог побудить его рассказать что-нибудь о деятельности Малкольма.
Диспетчерская располагалась в фальшивой таверне напротив такой же фальшивой церкви, скрывающей озоновый проектор Малкольма. Под таверной было большое подземное помещение в несколько сотен ярдов; в нем располагалось оборудование для перехвата мировых электронных коммуникаций как служебного, так и частного характера. Правительства США и их англоговорящие союзники несколько десятилетий использовали похожую систему под названием «Эшелон». Но для работы «Эшелона» требовалось несколько таких сооружений, оборудование каждого из которых занимало целые акры: Малкольм снова обогнал весь мир и вышел на следующий уровень технологического развития.
Я несколько раз постучал в дверь, снаружи отделанную под дерево, и не получил ответа. Но полковник, несомненно, был там и работал, так как из-за двери я услышал неясные вибрирующие шумы. Поэтому я тихо вошел – и сразу же оказался перед странной картиной, как бывало уже несколько раз после моего прибытия на корабль.
Верхний свет был потушен, и темноту комнаты без окон освещали десятка два мониторов. Большинство из них были невелики, но некоторые занимали добрую часть стены. Мелькающие на них очертания поначалу казались бессмыслицей, но стоило моим глазам привыкнуть к неяркому стробоскопическому свету, как я увидел в них быстро сменяющие друг друга отрывки текстов, зашифрованные и раскодированные; иногда проскакивали чертежи и диаграммы. На всех экранах изображения были разными. А подслушанная мной снаружи какофония – внутри она была просто оглушительной – была смешением хора десятков звуковых сигналов, разборчивых и зашифрованных.
Посреди всего этого у пульта управления сидел Слейтон. Он всматривался в два самых больших монитора, хотя информация на них мелькала слишком быстро, чтобы усвоить ее. Я хотел спросить, чем именно он занят, но не смог привлечь его внимание даже довольно громкими и театральными покашливаниями. Тогда я сделал один или два шага и, оказавшись ближе… застыл на месте.
Очутившись рядом с ним, я увидел, что по длинному шраму на его щеке бегут слезы. Выражение его лица, однако, оставалось таким же бесстрастным, как обычно; лишь еле заметная дрожь крепко сжатых челюстей выдавала его чувства. У человека, подобного Слейтону, даже столь неявные признаки означают бурю эмоций. От этого зрелища я пришел в полное замешательство и тихо попятился к двери. Но не успел я сделать и пары шагов, как полковник прикоснулся к одной из светящихся клавиш на панели. Звук в комнате сразу стал гораздо тише, что лишь усилило мое смущение. Затем, не поворачиваясь, Слейтон негромко произнес:
– Вы, доктор, видите и слышите данные, которые передают военные ведомства разведслужб всего мира.
– О, – вот и все, что я смог из себя выдавить.
– Скажите, – продолжал Слейтон, – правда ли, что чувствительности человеческого слуха недостаточно, чтобы распознать обман?
Мне ничего не оставалось, как продолжать этот разговор.
– В общем, так и есть, – признал я. – Подобные интерпретации всегда основаны лишь на оценке эмоций, что субъективно и не поддается алгоритмизации.
Полковник хмыкнул.
– Ну, возможно. Возможно, я просто стал лучше слышать с годами. Но я могу сказать вам абсолютно точно, доктор, что вот это… – он снова включил звук на полную громкость, – это – голос самой лжи…
Не знаю, сколько я простоял там, в оцепенении созерцая неподвижную фигуру Слейтона, который продолжал вглядываться в свои бесчисленные мониторы. Затем он снова сделал звук тише; не скрываясь, промокнул влажные щеки платком и развернул свой стул так, чтобы видеть меня.
– Чем могу быть полезен, доктор Вулф? – осведомился он, изучая меня с любопытством.
– Я… Мне было интересно… – Пока я искал слова, мне показалось, что Слейтон извлекает удовольствие из моей неловкости; но затем, вглядевшись в его лицо, отказался от своих подозрений. – На самом деле меня волнует состояние Малкольма. Если бы я мог сделать для него что-нибудь по части медицинской помощи…
– Думаете, что ему нужна помощь психиатра? – Вопрос звучал странно, но, казалось, был задан совершенно искренне.
– Нет, я имел в виду не это, – ответил я. – Но я все же врач, и могу распознать хроническую боль, когда ее вижу. И потом, Лариса поведала мне его… историю.
– Вот как? – Глаза Слейтона сузились. – Ну, раз уж вы в курсе дела, то должны понимать, что никто, и вы в том числе, не в силах помочь ему. Болеутоляющее и отдых – вот и все, что ему остается.
– Ясно, что с лекарствами проблем у него нет, – сказал я, обнаружив брешь в его рассуждениях. – Но отчего он так мало отдыхает?
Уголок рта полковника дернулся и на его лице появилось что-то похожее на улыбку.
– Хороший вопрос, доктор, – сказал он. – Но я не могу на него ответить – и никто из нас не может. По той простой причине, что никто из нас – и даже Лариса – не знает, что за работа лишает его сна.
– Ясно. – Оглядев комнату, я осведомился: – А вас?
Призрачная улыбка начала обретать реальные очертания.
– Мы с Ионой собираем и устанавливаем новый голографический проектор для корабля. Он позволит нам передвигаться невидимо и избегать неприятностей вроде тех, что были во Флориде.
– А это возможно?
Слейтон утвердительно наклонил голову.
– В Пентагоне мы подошли довольно близко к созданию этой штуки. Малкольм считает, что он лишь проработал детали.
– О, – я продолжал гнуть свою линию, сделав легкий отвлекающий маневр. – Но ведь это… это все же не объясняет все, что здесь происходит? – я указал на экраны.
Не знаю, какого ответа я ожидал, задавая столь прямой вопрос, но реакция полковника застала меня врасплох. Слейтон добродушно рассмеялся и подвинул мне свободный стул.
– Садитесь, доктор, и я все объясню, – сказал он. – Раз уж наш план целиком зависит от вас…
Глава 24
Я присел рядом с полковником, и он продолжил:
– В некоторых церковных и монашеских орденах до сих пор практикуется самобичевание. Вы, доктор, полагаете, что это извращение?
– Это крайность, – отозвался я, вместе с ним глядя вверх, на мониторы. – Но не извращение. А как насчет вас, полковник? Неприятные свет и звуки заменяют вам хлыст?
– Отчасти в некотором роде так оно и есть, – ответил Слейтон с откровенностью, столь же впечатляющей, как и все остальное в этом человеке. – Большую часть моей жизни, доктор, весь этот мир, – он махнул рукой на экраны, – был пустыней, где я странствовал, сражаясь за то, чтобы обратить туземцев-язычников в демократическую веру. Пока не… – он вдруг утерял нить беседы, но взял себя в руки и закончил, – …одно дело узнать, что твой бог – лишь колосс на глиняных ногах. И совсем иное – понять, что его ноги в крови, и это кровь не только твоих врагов, но и твоих друзей, и ты сам – соучастник их убийства. И понять при этом, что ты сам – соучастник их убийства. Соучастник из-за собственного недомыслия…
Я увидел, что в его глазах вновь закипели слезы, и заторопился:
– Полковник, вы вспоминаете тайваньскую кампанию. Но вы не можете…
– Босния, Сербия, Ирак, Колумбия и да, еще Тайвань, – перебил он меня, – да любое из полудюжины других мест, где я убивал и посылал своих ребят на смерть во имя свободы. Можете ли вы себе представить, каково было обнаружить, что единственная свобода, которая на деле интересует мое начальство, – это свобода их богатеньких хозяев проворачивать сделки в этих странах? Я не дурак, доктор Вулф. По крайней мере, не хочу считать себя дураком. Отчего я раньше не понимал этого, абсолютно не понимал? Международные торговые союзы и военные альянсы, чьи полномочия мы обеспечивали, – разве они избавили хоть кого-нибудь от тирании, эксплуатации или неравенства, как это было обещано? Принесли ли они настоящую свободу хоть одной несвободной стране?
Слейтон затряс в воздухе сжатым кулаком.
– А мы по-прежнему подчиняемся. Льем ради них кровь наших врагов и шлем на смерть наших солдат. Тогда, на Тайване, стало ясно, что мы оказались там лишь затем, чтобы там и сдохнуть, и что Вашингтон вовсе не собирался препятствовать Пекину захватить власть, и что на самом деле они были союзниками коммуно-капиталистов. Я не выступал в защиту правительства Тайваня тогда, доктор, и не выступаю сейчас – но почему мои войска гибли за этот циничный союз? И, самое главное, – его грудь тяжело вздымалась, – почему я не увидел этого?
Я пожал плечами: не было смысла отделываться необязательными словами. И тихо произнес:
– Mundus vult decipi.
Он снова улыбнулся беглой улыбкой.
– Спасибо, доктор.
– Простите?
– Я совершенно серьезен. Спасибо, что не стали снисходительно утешать меня фальшивыми рацеями. Да, каждый хочет быть обманутым. Хотел этого и я. Мне хотелось верить всему, что мне рассказывали в детстве на школьных уроках. Когда мой отец вернулся домой из Персидского залива в пластиковом мешке и мы похоронили его на Арлингтонском кладбище, мне хотелось верить, что эта война не была дракой за нефть. Гены, унаследованные от раба-африканца, говорили, что я идиот, но я не слушал. Я объявлял войну любой попытке раскрыть мне глаза на обман. А потом, на Тайване… все это рухнуло. Ко времени, когда меня взяли на работу в Пентагон, я был призраком – одним из тех, кто, будучи обманут, теперь учился обманывать сам. И я бы остался призраком, если бы не встретил Малкольма. И даже сейчас, когда я в этой команде, мне все равно чего-то недостает. – Он повернулся ко мне, его лицо было исполнено решимости. – И вы, доктор, можете помочь мне найти это «что-то». Захваченный врасплох, я спросил:
– Почему я?!
Слейтон встал и принялся расхаживать по комнате.
– Психология и американская история, доктор. Мне нужен эксперт. – Он скрестил руки на груди и крепко сжал их. – Думаю, вы удивитесь, если я скажу, что приложил немало усилий, чтобы заполучить вас в команду.
Изумленный, я едва не рассмеялся.
– Допускаю, что так и было.
– Убедить их было нетрудно, особенно после того, как они прочли вашу книгу, – Слейтон взял в руки лежащий на приборной панели экземпляр "Психологической истории США" и принялся листать ее, – и увидели вашу фотографию, – продолжил он тоном проницательного родителя, не слишком одобряющего занятия своего чада. – Он нашел нужную страницу и принялся вчитываться в текст, затем пораженно посмотрел на меня. – Вы действительносчитаете, что смерть матери Джефферсона повлияла на написание Декларации Независимости?
Для ответа я подбирал слова куда тщательней, чем когда писал книгу.
– Близость этих событий по времени всегда вызывала ощущение, что их последовательность неслучайна. Отношения Джефферсона с матерью были, по общему мнению, весьма сложными.
Слейтон кивнул.
– Было время, когда подобная мысль вызвала бы у меня отвращение, доктор. Да и сама эта книга была бы мне отвратительна. Вы силой заталкиваете американский народ на психоаналитическую кушетку и приходите к выводу, что его разъедают неврозы.
– А многих – нечто похуже неврозов, – отважился возразить я.
– Да, – сказал Слейтон. – И я уже сказал, что прежде проклял бы вас за такое. Но сейчас… – Он снова умолк и стал смотреть на световые пятна, пляшущие на полу.
– Полковник, – сказал я, – пожалуйста, не думайте, что я пренебрегаю вашими чувствами, но вы, конечно же, понимаете, что все, через что вы прошли, Америке не в новинку? То, что вы называете «обманом», на деле всего лишь потребность верить в прирожденное философское и этическое превосходство Соединенных Штатов – в то, что называют нашим "комплексом нравственной исключительности". И это убеждение у нас существует с самого начала. Любая страна идет на ужасные преступления во имя захвата и удержания верховной власти, и наша не составляет исключения. Метод объяснения этих преступлений выработали, чтобы помочь людям жить в мире с собой.
– Все это верно, – отозвался Слейтон, не поднимая глаз. – Но вы и я собираемся потрясти самые основы этого комплекса исключительности.
Оказалось, что утешительные проповеди ему вовсе не нужны!
– Мы? – переспросил я.
Слейтон медленно кивнул. Затем его отрешенность исчезла, и он повернулся ко мне лицом.
– Я говорил с Малкольмом около часа тому назад. Нападение на Афганистан привело его в ярость, и что из того, что нам удалось спасти людей? Он согласился с моим предложением: наш следующий проект будет нацелен на те самые лживость и лицемерие, которые объясняют все – от рабства моих предков до этого самого афганского рейда. Разработать все детали он поручил нам с вами.
– О! – я принял это сообщение с восторгом: я думал, что смогу принять участие в следующей акции, но что сам буду ее разрабатывать… – А хорошие идеи у вас есть?
– Пока нет, – ответил Слейтон. – Я давно сижу здесь с вашей книгой, пытаясь что-нибудь сообразить, но всякий раз, когда приступаю к обдумыванию, у меня просто сносит голову…
Тут он замолчал и поднял голову, прислушавшись к шумам системы перехвата.
– Вот оно, снова, – прошептал он. – Уже в третий раз за вечер.
– Что – в третий раз за вечер?
Слейтон покачал головой, все еще вслушиваясь, и тут до меня дошло, что его "отлично настроенный" слух мог из невнятного гула выуживать отдельные сообщения.
– Это Моссад, – сказал он. – Израильская разведка. Трижды за вечер я перехватывал обрывки переговоров их оперативников в Европе. Они продолжают обсуждать некую террористическую деятельность, сосредоточенную вокруг какого-то немецкого концлагеря.
