Текст книги "Стеклянная свадьба"
Автор книги: Изабель Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
Сентябрь
КОСТОЧКИ ДЛЯ СОБАК
Ингредиенты:
3 чашки пшеничной муки
1 1/2 чашки кукурузной муки
1 чашка рисовой муки
1 чашка куриного бульона
2 унции топленого масла
1/2 чашки молока
1 яйцо целиком
1 яичный желток
Приготовление:
Смешайте пшеничную, кукурузную и рисовую муку. Соедините бульон, топленое масло и молоко и, помешивая, влейте в муку. Добавьте одно яйцо целиком, затем один желток. Растирайте тесто до тех пор, пока оно не загустеет. Раскатайте лепешку толщиной в 2,5 см и нарежьте в форме косточек. Разложите на вощеной бумаге и поместите в духовку, предварительно нагретую до 325 градусов, на 45 минут. Охладите и храните в закрытой емкости. Получается 24–30 штук печенья.
Я перечитала записку, которую Лили приколола степлером к рецепту: Дорогая Ф., этот рецепт я получила у шеф-повара из «Четырех сезонов» в Лос-Анджелесе. Роскошное угощение. Думаю, оно утешит Грэма после всех злоключений. Я всегда их пеку для Дженнифер после того, как она переживает тяжелое потрясение. Гав-гав! Целую, Л.
Поразмыслив, я решила, что самое тяжелое потрясение для Дженнифер – когда ее заставляют надеть ошейник от Барбери, а не от Гуччи. Но Лили, конечно же, руководствовалась самыми добрыми побуждениями. Что же до Грэма, то ему явно было все равно, какой ошейник надеть. Правда, он все еще не смирился с тем, что его увели с тротуара перед квартирой Питера. По словам соседа, он просидел там двадцать четыре часа.
– Не вздумай больше никогда проделывать со мной такие фокусы, – сказала я ему, замешивая тесто для печенья. – Впрочем, теперь у тебя такой номер не пройдет, потому что я заделала окно. Папочка очень расстроился. Ты же мог погибнуть.
– Да, – поддержал меня Мэтт и погрозил Грэму пальцем. – Ты нам такое устроил.
– Ты поступил безответственно, – серьезно добавила Кейти.
Грэм тяжело вздохнул. Его восторженно встретили дома, обнимали, целовали, плакали от радости, а теперь упрекают.
– Не вздумай больше так поступать, – сухо повторила я. – Можешь перерыть лужайку, линять по всему дому, пусть тебя даже стошнит в машине – но пропадать тебе не разрешается.
Вид у него стал совершенно пристыженный.
– Мы так из-за тебя беспокоились, – проговорил Мэтт.
– Благодаря тебе мы оказались в ситуации повышенной эмоциональной напряженности, – добавила Кейти. – Мы все тут сбились с ног, стараясь тебя найти, – даже Джос.
– Вот именно, – поддакнула я. – Даже Джос. Между прочим, это было очень великодушно с его стороны.
На Грэма мои слова не произвели никакого впечатления.
– Но как он нашел квартиру Питера? – вслух проговорила я.
– Он был там один раз, на Пасху, – ответил Мэтт. – Наверно, запомнил дорогу.
– Ему помогло обоняние, – высказала свое мнение Кейти. – Обоняние собак, говорят, во много тысяч раз сильнее нашего. Они могут обнаружить каплю уксуса в сорока тысячах галлонов воды.
– А вот и не все, – запротестовал здравомыслящий Мэтт. – Дженнифер Анистон ни за что не сможет обнаружить уксус даже в заливной рыбе и свиной отбивной. Наш Грэм такой умный. – Он погладил псу голову. – Хотя немного непослушный. Верно?
– Думаю, мы все достаточно высказались, – заметила я, ставя печенье в духовку. – Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается.
В ту же секунду зазвонил телефон.
– Это твой адвокат! – пронзительно крикнула Кейти.
– Здравствуйте, миссис Смит, – произнес приятный женский голос. – С вами говорит секретарь мистера Читем-Стэбба. Он просил меня выяснить, получили вы бумаги, которые он отправил вам в июне, или нет.
– Что за бумаги?
– Письменные показания истца в поддержку заявления, которые должны быть подписаны в присутствии юриста и отосланы обратно. Там же вы должны подтвердить, что подпись на официальном заявлении вашего мужа – его собственная.
– С какой стати я должна это подтверждать?
– Это делается для того, чтобы женщины не смогли подделать подпись мужа с целью получить развод.
– А они так делают?
– Безусловно, пытаются. Мы послали вам документы три месяца назад, – продолжала женщина. – Теперь, когда мистер Читем-Стэбб вернулся из отпуска, он намерен запустить дело в производство.
– Да, конечно, – вздохнула я.
– Странно, что вы ничего не получили, – добавила женщина. – Они были в большом коричневом конверте.
– Ах, этот. Знаете, я никогда не открываю коричневые конверты, – объяснила я. – Наверно, это своего рода фобия. Я всегда оставляла их мужу, но он вернется из Штатов только на следующей неделе.
– В таком случае я пришлю вам дубликат. В белом конверте.
– Хорошо, – согласилась я. – Это было бы… замечательно. Но, знаете, я не тороплюсь. Можете прислать, когда вам удобно. У вас наверняка есть множество других дел.
Белый конверт упал на дверной коврик на следующий день в восемь утра. Я вскрыла его, но была слишком занята, собирая детей в школу, и несколько дней бумаги лежали непрочитанными. Но в воскресенье я наконец села в кухне и просмотрела анкету, напечатанную на кремовой бумаге. Она состояла из простых вопросов и ответов. ВОПРОС: Укажите в краткой форме, на чем основывается ваше утверждение, что ответчик нарушил супружескую верность. ОТВЕТ: Он сознался сам. ВОПРОС: Укажите дату, когда вам стало известно, что ответчик нарушил супружескую верность. ОТВЕТ: В Валентинов день. ВОПРОС: Вы находите невозможным жить с ответчиком? ОТВЕТ: Да, вероятно, это так.
Бог мой, это было ужасно. Ужасно. Я отложила анкету. Заполнять ее сейчас я была не в состоянии – настолько была подавлена. Дети только что вернулись в школу, а Джоса я не видела почти неделю.
– Дорогая, прости, что не балую тебя своим вниманием, – сказал он, когда позвонил мне ближе к вечеру. – Боюсь, так будет и дальше – пока не пройдет премьера «Мадам Баттерфляй».
– Все в порядке, – отозвалась я. – Я все понимаю. Я знаю, что ты работаешь день и ночь.
– Почему бы тебе завтра не заехать ко мне в театр? – предложил Джос. – Ты можешь немножко понаблюдать за нашей работой, а потом мы сходим куда-нибудь выпить чаю.
На следующий день я села в подземку, доехала до станции «Ковент-Гарден», прошла через служебный вход со стороны Флорал-стрит, села и стала ждать Джоса. Сюда доносились стук и грохот со сцены.
– Репетиция продолжится через двадцать минут, – услышала я. – Через двадцать минут весь технический персонал прошу вернуться на сцену.
В ожидании Джоса я начала просматривать программку, которую он как-то мне оставил. Сначала я прочитала его имя и биографию, и мое сердце наполнилось гордостью. Затем я открыла краткое содержание оперы. Там говорилось, что 15-летняя гейша Чио-Чио-сан, что переводится на английский как Баттерфляй, то есть Бабочка, вступает в «брак» с красивым американцем, лейтенантом Пинкертоном. Для него это ничего не значащая связь, а она влюбилась в Пинкертона до безумия, даже принимает ради него христианскую веру.
Когда корабль отплывает в Америку, Чио-Чио-сан уверена, что ее возлюбленный вернется. Три года спустя Пинкертон действительно возвращается, и она радостно готовится к встрече, не зная, что тот женился на американке по имени Кейт. Пинкертон посылает к Чио-Чио-сан консула Шарплесса с сообщением. Но Шарплесс выясняет, что она по-прежнему любит Пинкертона. Более того, она родила ему ребенка, сына. Консул не решился открыть Баттерфляй страшную правду. На следующее утро Пинкертон приходит в дом, где Чио-Чио-сан заснула, прождав его всю ночь. Когда Пинкертон видит ребенка, который так похож на него, он потрясен и испытывает угрызения совести. Но Пинкертон слишком труслив, чтобы самому поговорить с Чио-Чио-сан. Он предоставил все объяснения Кейт и Шарплессу. Когда Чио-Чио-сан просыпается и видит Кейт, стоящую в саду, она интуитивно понимает ужасную правду. Кейт объясняет, что они с Пинкертоном хотят усыновить мальчика. Чио-Чио-сан соглашается, но с условием, что Пинкертон придет за ним сам. Оставшись одна, она целует сына на прощанье, а потом убивает себя: ей незачем больше жить.
– Ужасно, – прошептала я. По коже побежали мурашки, на глаза наворачивались слезы. – Ужасно, – прошептала я снова.
– Фейт!
Внезапно стеклянная дверь отворилась, и на пороге появился улыбающийся Джос.
– Эй, что случилось? – спросил он, целуя меня.
– Ничего не случилось.
– У тебя такой серьезный вид. Улыбнись!
– Уже улыбаюсь.
Я действительно заулыбалась. Трагическая история Чио-Чио-сан как-то сразу забылась. Было такое ощущение, будто снова засияло солнце. Рядом был улыбающийся Джос, и мне стало радостно на душе. Он стоял со взъерошенными вьющимися волосами, рубашка в клеточку выбилась из брюк, он зарос щетиной за долгие часы напряженной работы. Но даже теперь он оставался красивым. И я снова влюбилась в него после того, как он помогал искать Грэма. Мне повезло, сказала я себе после этого. Наши отношения нельзя назвать идеальными и – да, признаюсь, – порой меня одолевают сомнения… но Лили права. Мне невероятно повезло, что в моей жизни есть такой мужчина, как Джос.
Он расписался в журнале, с гордостью представил меня вахтеру: «Фейт, моя очаровательная подруга» и повел внутрь. Сначала мы шли по коридорам, выкрашенным в серый цвет, а потом поднялись вверх по лестнице на два пролета.
– Мне нужно забрать кое-какие записи – я оставил их в модельной, – объяснил Джос. – А потом мы спустимся в зрительный зал, как раз к началу второго акта. Модельная, – добавил он, – называется модельной, потому что все мы там чертовски привлекательны.
– Про тебя мне это точно известно, – улыбнулась я. В действительности модельная напоминала мастерскую архитектора. Склонившись над кульманами, стояли чертежники, они аккуратно проводили линии на листах кальки или вырезали ножом какие-то образцы. С одной стороны стояло несколько крошечных макетов, изображающих декорации к операм и балетам. На одной из них была табличка с надписью «Коппелия», на другой – «Кавалер роз», а на третьей я разглядела «Мадам Баттерфляй». Казалось, будто перед тобой кукольный домик.
– Мы делаем макеты в 1/25 натуральной величины, – пояснил Джос, роясь у себя на столе. – Здесь точно воспроизведены все детали, вплоть до цветочных гирлянд, которыми Чио-Чио-сан украшает свой дом к возвращению Пинкертона. К счастью, в «Мадам Баттерфляй» обошлось без проблем, макет как видишь, довольно простой.
Я присмотрелась к макету. На сцене стоял домик Баттерфляй – маленькое строение с белыми жалюзи из марли. Внутри лежала циновка, а в углу стоял американский флаг и рядом – ваза с цветами. Было не забыто даже крошечное зеркало на стене. Дом окружала веранда из планок шириной не больше чем палочки от леденцов; перед домом раскинулся сад с прудиком, где цвели кувшинки, и мостиком через него. Здесь же, у вишневого дерева, находилась фигурка самой Чио-Чио-сан, высматривающей своего любимого Пинкертона. А в глубине сцены вместо залива Нагасаки, заполненного лодками и кораблями, стоял уродливый высотный дом.
– Нравится? – спросил Джос.
– Да. Только это здание не вяжется со всем остальным.
– Так и было задумано, – ответил Джос. – Оно подчеркивает, насколько Баттерфляй слепа и не видит жестокой правды жизни. Сначала режиссер сомневался, нужно ли, но в конце концов я его убедил. Когда Чио-Чио-сан встречается с Пинкертоном, жизнь для нее – словно ветка цветущей вишни. Но она вынуждена признать, что обманывалась, когда верила в это.
– Бедная Баттерфляй, – прошептала я. – Как же она страдала.
– Да она просто маленькая дурочка, – откликнулся Джос.
Я изумленно взглянула на него:
– Ты не находишь, что это слишком сильно сказано?
– Нет, потому что это правда. Она сама навлекла на себя беду, – продолжал он с мрачной усмешкой. – Все предупреждают ее, что глупо хранить верность Пинкертону, но она отказывается слушать. Я хочу сказать, она же знала правила, – с раздражением продолжал он, левой рукой разрезая воздух. – Она знала, что это всего лишь временное соглашение, поэтому ей некого винить, кроме самой себя.
– Да, но знать и чувствовать – разные вещи, – заметила я. – А потом, она очень молода.
– Она настоящая дура, – заявил он, не обращая внимания на мои слова. – Дура вдвойне, потому что японский вельможа предложил жениться на ней, но она, тупица, не захотела.
– Она не пошла на компромисс, – возразила я. – Она просто не могла. Ради любви она готова даже умереть.
– Ее самоубийство – акт чистого эгоизма, – презрительно заявил Джос. – Она совершила его, чтобы наказать Пинкертона.
– Но Пинкертон полное ничтожество. Его следовало наказать.
– Я не согласен, – возразил Джос. Он явно разозлился, и я внезапно подумала: он сошел с ума. Мы так горячо спорим из-за женщины, которой даже не существовало в природе!
– Я считаю, что ее самоубийство – трагедия, – тихо проговорила я. – Она отрекается от такой жизни. Это благородный и красивый поступок.
– Прости, Фейт, – живо сказал он, поднимая папку, – я просто не могу лить слезы над этой жалкой идиоткой, которая безропотно согласна стать жертвой.
Меня поразили его бессердечные слова, но я решила убрать их подальше в подсознание. Порой – да, да! – порой его высказывания меня просто поражают. Тогда все внутри меня приходит в напряжение. Поэтому я решила, что лучше всего не обращать на них внимания, а думать о том, что в нем есть замечательного. В любом случае, убеждала я себя, спускаясь по лестнице, невозможно всем одинаково смотреть на мир. Это невозможно хотя бы потому, что все мы обладаем разным жизненным опытом. Поэтому если ему хочется злиться по поводу «Мадам Баттерфляй» – пусть злится, говорила я себе. В конце концов, он работал над этой оперой столько времени, поэтому имеет право на свою точку зрения. Мы заглянули на сцену, где небольшими группками стояли звукоинженеры и осветители. Я прошла за кулисы, а Джос расхаживал по сцене. Он что-то обсуждал с осветителями, режиссером и продюсером. Тут же суетились люди, на которых были наушники; задрав голову, они глядели на колосники. Плотник подправлял жалюзи на домике Чио-Чио-сан, а трое художников-декораторов – они выглядели такими молодыми – клали последние мазки на задник.
Это совершенно другой мир, размышляла я, проходя в зал. Я села в роскошное кресло красного бархата, а Джос расхаживал по сцене, словно повелитель и творец в одном лице. Все смотрели на него. Всем нужно было поговорить с ним. Все хотели знать его мнение. Судя по всему, все относились к нему с огромным уважением.
Вот это и запомнят зрители, поняла я, глядя на сцену. Кто-то запомнит голоса исполнителей, возможно, игру оркестра, но для большинства людей в памяти останется то, как все это выглядело и в какие костюмы были одеты артисты.
Мне повезло, снова подумала я, глядя, как гаснет свет в зале и начинается прогон спектакля. Да, мне повезло, повторяла я, как мантру. Мне очень, очень повезло.
* * *
– Тебе очень повезло, – заявил Питер несколько дней спустя. – И ты это знаешь, верно?
Он опустился в кухне на колени и смотрел прямо в глаза Грэму, который нервно махал хвостом. – Тебе, псина, дьявольски повезло. Так что знай меру. – Грэм лизнул его в нос. – В следующий раз, когда захочешь прошвырнуться ко мне, звякни сначала по телефону, договорились? Вот и хорошо. Лекция окончена. Давай пять! – Грэм протянул ему правую лапу. – Я страшно переживал, что не могу помочь тебе в поисках, Фейт, – сказал Питер, вставая.
– Ну что теперь говорить об этом, – отозвалась я. – Мы все искали как могли. Джос тоже помогал.
– Молодец, – признал Питер. – Ничего не скажешь, молодец, особенно если вспомнить, что они не очень-то ладят друг с другом.
Я налила ему кофе.
– Я сейчас просмотрю все это. – Питер махнул в сторону коричневых конвертов. – Знаешь, тебе все-таки нужно постараться преодолеть этот страх.
– Знаю, – согласилась я, – но не могу.
– Возможно, придется, – заметил Питер. – Потому что как только мы разведемся, – он провел по горлу воображаемым ножом, – я уже не смогу делать это для тебя.
Я кивнула. Он был прав.
– Как у тебя дела с Джосом? – внезапно спросил Питер.
Я была несколько ошарашена и самим вопросом, и дружеским тоном, с каким он был задан. Мне казалось, что Питер ничего не захочет знать о Джосе, так же как я ничего не хотела знать об Энди.
– Все в порядке, да? – добавил он каким-то небрежным тоном.
– Да, все в порядке, – ответила я. – Все в порядке. В порядке.
Мне было неловко обсуждать своего бойфренда с мужчиной, за которым я все еще была замужем. – Все просто… в полном порядке, – повторила я со вздохом.
– Вот и хорошо, – кивнул Питер. – Вот и хорошо.
Мы в молчании пили кофе.
– Значит, у вас все складывается хорошо, – оживленно добавил он.
– В общем, да, – проговорила я, вертя в руках ложечку. – Все хорошо. Хотя…
– Что?
– Хотя он очень занят в театре.
– Ну конечно. У него там действительно интересная работа.
– Ммм, – кивнула я. – Интересная.
– Значит, все обстоит действительно хорошо?
– Ну да. Очень. Хорошо. По большей части.
– По большей части? – недоуменно переспросил Питер.
– Ну да. По большей части, – подтвердила я. – То есть, я хочу сказать, у нас все отлично, действительно отлично. Но не идеально.
– Не идеально? – переспросил Питер, водя пальцем по сахарнице.
– Нет, не идеально.
– В каком смысле?
– В общем-то ничего особенного. Ерунда.
– Ну например? Грэм?
– Нет, нет, как раз здесь дело, кажется, пошло на лад. Просто всякая мелочь, пустяки.
– Пустяки?
– Я имею в виду кой-какие конфликты.
– Конфликты? Ничего себе.
– Я имею в виду – разницу во мнениях. Вот и все. Расхождение в каких-то мелочах. Причем совершенно незначительных. Вот и все. Я считаю, что это нормально, верно?
– Нормально? – повторил он.
– Ну да. Я хочу сказать, мы ведь тоже не всегда соглашались друг с другом. Сначала.
– Разве?
– По-моему, да. Наступило молчание.
– Да, – сказала я. – Я в этом совершенно уверена.
– Например?
– Ну… – я рассеянно взглянула на него. Мне ничего не приходило на ум. – Нужно подумать. Это было так давно.
– Действительно, – согласился Питер. – Это было давно. А вот одно я точно помню! – торжествующе провозгласил он. – Ты никогда не одобряла моего пристрастия к популярной музыке.
– Разве?
– Точно. Все время меня поддразнивала.
– Правда?
– Да-да. Из-за того, что мне нравились «Gladys Knight & The Pips».
– О да, это я помню.
Мы посмотрели друг на друга и заулыбались.
– Ты – лучшее, что было в моей жизни, – негромко сказал Питер.
– Что? – выдавила я. У меня загорелись щеки и пульс зачастил, как бешеный.
– «Ты – лучшее, что было в моей жизни», – повторил он.
– Правда?
– Правда. Я думаю, это их лучшая песня.
– А. Ммм, пожалуй. Хотя мне они не очень нравились.
– Да. Ты предпочитала Тома Джонса, этого любимца женщин.
Я кивнула и заметила:
– В этом нет ничего странного.
– А мне это всегда казалось странным, ведь он был популярен десятилетием раньше.
– Да нет, «В этом нет ничего странного» – моя любимая песня, – пояснила я. – Между прочим, он и сейчас популярен. Он из тех певцов, кого любит не одно поколение.
– Да, пожалуй что так. Значит, с Джосом у тебя все в порядке? – доброжелательно переспросил он.
Я кивнула.
– Ну и хорошо. Значит, тебя ничего особенно не тревожит?
– Господи, конечно, нет.
– Никаких серьезных проблем?
– Никаких.
– Или разногласий?
Я затрясла головой.
– А с чего ты вдруг спрашиваешь?
– Видишь ли, ребята звонили мне из Франции, и Кейти намекнула, что, возможно, между вами есть – ну, ты понимаешь, – кое-какие пустяковые недоразумения.
– Вот как? Хм, боюсь, она ошибается. А потом, ты и сам знаешь, как она любит все анализировать, не зная меры.
Питер кивнул.
– Что верно, то верно. Тогда, значит, ты действительно счастлива с Джосом? – добавил он.
– Да. Раз уж зашел разговор на личные темы, скажи, а как у тебя?
– У меня?
– Есть проблемы?
– Проблемы? С Энди?
Я кивнула.
– Нет, нет, – покачал он головой. – Как и у тебя, всего лишь так, кое-какие… – я слышала, как он втягивает воздух сквозь зубы, – пустяки.
– А именно? – задала я вопрос. Не то что бы мне было любопытно, разумеется.
Он с шумом выдохнул воздух через губы.
– Да чепуха, ерунда, ничего серьезного, – ответил он. – Всего лишь крохотные, мелкие недоразумения, правда.
– Например?
– Ну…
– Что?
– С моей стороны было бы непорядочно рассказывать об этом.
– Да, это верно. Я с тобой согласна.
– И потом, это всего лишь мелочи.
– Ну что ж… отлично.
– Да.
– Как прошел твой отдых? – поинтересовалась я.
– О… Прекрасно, – Питер снова принялся размешивать кофе. – Отдых… Великолепно. Знаешь, это очень интересный уголок Штатов.
– Да, я слышала.
– В Вирджинии появилось первое поселение европейцев.
– В 1607 году, – подтвердила я.
– Его назвали Вирджинией в честь Елизаветы I, королевы-девственницы.
– Конечно.
– Его еще называют Старый Доминион.
– Ммм. Я слышала, это ведущий поставщик табака.
– Да, верно, – подтвердил Питер. – И арахиса. А еще яблок и помидор.
– Помидоров!
– Ну конечно! – рассмеялся Питер. – И строевого леса.
– Насколько мне помнится, угольные шахты тоже имеют немаловажное значение.
– Верно. Верно. И еще там много исторических городов. К примеру, Норфолк, Ричмонд конечно, и Джеймстаун. Вот это действительно интересное место.
– Н-да, похоже, ты отлично отдохнул.
– А как твоя мать? – спросил Питер.
– Ну… мама раскаивается, – осторожно ответила я. – Она загладила свою вину тем, что в самом деле много занималась с Мэттом. Кажется, он подогнал свои хвосты. Теперь у него порядочный запас французских слов. А еще она научила ребят играть в бридж.
– Похоже, они тоже отлично провели время. Я бы хотел забрать их на ближайшие выходные, ведь мы не виделись почти два месяца. Хочу сводить их в Тейт в зал современного искусства.
– Прекрасно.
– Или в Королевскую академию искусств.
– Замечательно.
Мы неловко улыбнулись друг другу.
– Ну ладно, пожалуй, мне лучше просмотреть все это, – добавил Питер, забирая кучку коричневых конвертов.
– Счета за газ, – объявил он. – Семьдесят три фунта шестьдесят. Держи. А это от твоего бухгалтера. Это напоминание из департамента внутренних налогов, а это, – проговорил он, вскрывая конверт, – это от… ооо… компании по производству освежителей для тела «Импульс». Поздравляю! Фейт, ты выиграла еще один приз. Выходные в Риме на двоих.
– Правда? – я схватила письмо. – Вот это да!
– Позвони им сразу и скажи, что принимаешь выигрыш. Скажи, какой ты предложила девиз?
– Так вот в чем дело! Не помню. А, кажется вот какой: «Если мужчина внезапно дарит вам цветы – значит, он реагирует на импульс».
– Понятно, – отозвался Питер. – Блестяще. Отличный приз. Хотя не сравнить с разводом, а? – оживленно добавил он. – Кстати, о разводе. В этом конверте какие-то отвратительного вида документы от Роури Читем-Стэбба.
Он просмотрел листы бледно-желтой бумаги с пометкой: «Письменные показания истца в поддержку ходатайства».
– Да, я уже знаю, – отозвалась я. – Мне прислали дубликат.
– Ты заполнила? – как бы между прочим спросил он.
– Да, – коротко ответила я.
– Когда? – Он смотрел в окно. На улице шел дождь.
– Вчера. Сегодня утром я попросила Карен быть свидетельницей. Постановление о разводе будет оформлено в конце ноября.
– Ну и ну, – проговорил он.
– Ты о чем?
– Я про погоду. Вот это осадки так осадки! Ведь так говорят твои метеорологи?
– Сейчас это слово почти не употребляется, – объяснила я. – Теперь обычно говорят: «Вероятность того, что сегодня утром пойдет дождь, равна шестидесяти процентам» или «Вероятность того, что сегодня выпадет снег, соответствует десяти процентам».
– А еще существует вероятность того, что мне влетит, если я опоздаю к Энди. – Питер уже вскочил с места. – Так что я, пожалуй, пойду. До свиданья, душа моя. Я тебя люблю, ты это знаешь.
– До свиданья, дорогой, – ответила я, захваченная врасплох таким признанием, но внезапно поняла, что Питер обращается к Грэму. – До свиданья, малыш, – проговорил он, обнимая пса. – Больше никаких самостоятельных прогулок, ясно? Скоро увидимся.
Мне показалось, что Питер и меня поцелует на прощанье. Но нет. Он лишь чуть улыбнулся и вышел из дома.
– Пока, Фейт! – бросил он мне уже у дверей.
– Пока! – ответила я. Вот сейчас я услышу, как щелкнет замок на двери, но было пугающе тихо. Очень странно. Питер оставил дверь приоткрытой.
– Десять, девять, восемь…
– Поэтому картина складывается не слишком ясная, погода, скорее, неустойчивая, – этими словами я завершила свой прогноз погоды в девять тридцать утра в понедельник.
– Семь, шесть…
– …а не ясная и сухая, какую можно обычно наблюдать в это время года.
– Пять…
– Ожидаются обильные дожди.
– Четыре…
– Острые линии на изобарах указывают на фронт окклюзии.
– На что? – услышала я в наушниках.
– Окклюзия возникает в том случае, когда в области циклона сталкиваются фронты теплого и холодного воздуха, что обычно приводит к периоду сильной облачности – именно это нас и ожидает в ближайшие несколько дней.
– Три, два…
– Вероятность дождя составляет пятьдесят процентов.
– Один…
– Но с другой стороны, это означает, что и вероятность солнечной погоды также составляет пятьдесят процентов.
– И ноль…
– Я прощаюсь с вами до завтра.
– Спасибо, Фейт.
– Благодарю всех телезрителей, – с улыбкой произнес Терри. – Завтра в программе вас ожидает интервью с учредительницей агентства «Двух страшил», – именно в нем устраиваются свидания для самых уродливых людей, а также встреча с некоторыми из ее клиентов.
– Кроме того, – добавила Софи, – вы услышите еще одну историю о неудачной внутренней отделке дома и станете участниками беседы с авторами «Большой книги искусства мастерить из чулок» – полного руководства по изготовлению полезных вещей из старых чулок. Но перед тем как расстаться с вами, – добавила она, – я хочу поблагодарить всех, кто прислал мне письма. Простите за то, что не все получили ответ, но, как оказалось, с моей почтой произошло небольшое недоразумение, которое теперь улажено.
С этими словами Софи ослепительно улыбнулась, высидела до тех пор, пока не закончились титры, перечисляющие всех участников передачи, после чего решительным шагом вышла из студии. Я сняла грим, еще раз проверила диаграммы и направилась на еженедельное совещание по планированию. Терри лениво ковырял во рту зубочисткой, Татьяна вполголоса разговаривала по мобильному телефону. Здесь же сидели продюсеры и аналитики с блокнотами и папками. И конечно же, здесь был Даррил. Пока мы ждали, когда все соберутся, я просматривала журналы. В самом низу стопки оказался новый, июльский номер журнала «Я сама». Я открыла раздел светских новостей в конце журнала, и тут же, на самом верху страницы, увидела нашу с Джосом фотографию, снятую во время игры в поло. Надпись под ней гласила: Джос Картрайт и миссис Питер Смит. Джос обнимает меня за плечи, мы улыбаемся друг другу. Я получилась очень удачно. Правда, я заметила, что, несмотря на счастливое лицо, глаза не улыбаются. Ничего удивительного, ведь в то самое утро Джос накричал на Грэма. Отношения в тот день были немного натянутыми. Но сейчас… сейчас все очень даже хорошо. В целом. То есть, я хочу сказать, идеальных отношений не бывает, верно? Идеальных людей не существует в природе. Когда вступаешь в близкие отношения, особенно если это произошло не так давно, следует быть терпимее. Внезапно мои мысли прервал резкий стук карандаша по столу. Стучал Даррил. Вид у него был явно недовольный.
– Где Софи? – раздраженно спросил он. – Пора начинать.
– Иду-иду! – отозвалась она и вошла в комнату – улыбающаяся и слегка запыхавшаяся, прижимая к себе большущую картонную коробку: – Простите за опоздание.
– Что это? – поинтересовался Даррил.
– Сейчас покажу, – ответила Софи.
Она улыбнулась Терри с Татьяной, одним движением опрокинула коробку на стол, и оттуда посыпались письма – море писем. Они падали из коробки сплошным потоком, густым и медленным, точно лава. Белые, розовые, желтые, коричневые конверты, телеграммы на голубой бумаге с красивыми иностранными марками; всевозможные открытки – всех цветов и размеров. Мелькали зеленые и синие чернила, разноцветные фломастеры. Одни были напечатаны, другие написаны от руки – и каракулями, и аккуратным старательным почерком. Многие были украшены наклейками – сердечками и звездочками и разрисованы узорами. Должно быть, здесь было более пятисот писем, и все адресованы Софи.
– Моя почта от телезрителей, – весело объявила она. – Я нашла ее сегодня утром. Ну разве не смешно? Я решила, что вам всем будет интересно это увидеть.
– Ну и ну! – вымолвил Даррил. – Где же они были?
– Вот это самое странное, – простодушно заявила она, не сводя глаз с Терри и Татьяны. – Перед самым выходом в эфир я искала маркер и заглянула в шкаф. В самом низу стояла эта коробка. Представьте мое изумление, когда я открыла ее! Здесь собрана почта за шесть месяцев.
– Терри, – обратился к нему Даррил. – Ты можешь нам это объяснить?
– При чем тут я? – отозвался Терри.
– Может быть, ты догадываешься, кто мог это сделать? – задал ему вопрос Даррил.
– Эээ… разносчик писем? – высказала предположение Татьяна. – Ему, знаете ли, страшно хотелось стать ведущим.
– Да что вы? – Софи широко раскрыла глаза. – Давайте спросим у него самого.
– Не получится, – ответил Даррил. – Он уволился на прошлой неделе.
– И куда он пошел работать?
– По-моему, в отель «Савой».
– Не думаю, что это поможет его продвижению по службе в качестве телеведущего, – заметила Софи. – Верно, Татти?
Татьяна пожала плечами.
– Таинственная история, – спокойно изрек Терри. – А поскольку нам вряд ли удастся докопаться до истины, предлагаю начать совещание.
Но Даррил его не слышал. Он читал письма, которые ему передавала Софи.
– Я, конечно, не успела прочитать все, – объяснила она. – Здесь их столько – у меня просто не было времени. Но позвольте мне кое-что прочитать. Я уверена, Терри с удовольствием послушает, что обо мне думают телезрители.
Дорогая Софи, – начала она, – я считаю, что в утренней программе вы лучше всех. Без вашей солнечной улыбки и остроумных замечаний наступающий день был бы скучным и серым. Дорогая Софи, я встаю рано только для того, чтобы увидеть вас. Софи, вы гораздо умнее старого пройдохи, который сидит рядом с вами. – Прости, Терри, – по-театральному громко произнесла Софи, – я не хотела быть бестактной.
Дорогая Софи, – читала она, взяв в руки следующее письмо. – Почему главным ведущим назначили не вас?
Софи вскрыла небольшой коричневый конверт: Дорогая Софи, почему вы ведете эту нелепую утреннюю программу? Вы можете украсить собой вечерние новости!
К этому времени рот Терри сложился в жесткую тонкую линию.
– Что ж, приятно узнать о твоей популярности, – сказал Даррил. – Но не хочешь ли ты продолжить разговор об этом происшествии – думаешь, это преднамеренное воровство? Софи покачала головой.
