Текст книги "Привязанность"

Автор книги: Изабель Фонсека

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Он сделал паузу, но Джин оставалась безмолвной.

– Вот в чем дело, – продолжил он, – и, думаю, это стало частью моих проблем с тем днем и со всем, что он начал означать. Я всегда верил в правосудие – жизнь на это положил, ты могла бы сказать, при, – и здесь он рассмеялся, – достойным сожаления исключении, касающимся наших амиго с поприща кораблестроения.

– Ах да, дело Козлищ!

– Но что же это деяние, которому я, в конце концов, был свидетелем… сотворило с нашими инструментами для отправления правосудия? В последние месяцы этот вопрос обрел, конечно, ужасающую весомость. С упреждающим ударом. Совершенно незаконным – ведь эти новые приемы ведения войны появились в результате гротескной эволюции. Все, что у нас есть, – это закон. Это все, что есть у меня. И это все, что есть у тебя – и у всего общества. Мы живем в законе и по закону. Здесь я, конечно, цитирую. Закон делает нас такими, какие мы есть. Гражданами, мужьями, владельцами того или иного имущества. Это одновременно и меч, и щит. И все же он абстрактен – наш эфирный повелитель. Мы спорим, бесконечно спорим о том, что предписывает закон, – я спорю, я законник, это то, чем я занимаюсь. Но если даже мы не знаем – если наше отправление закона можно заменить интерпретацией, – то как нам убедить других? Особенно этих других. Идиотская определенность. И то, что можно с полным на то основанием называть приговором к смерти. Как же в таком случае нам удастся убедить самих себя? И на какое время? Увещевание – мой талант и моя вера – в одно прекрасное утро, великолепное, голубое утро, оказалось… выпотрошенным.

Ларри сказал ей, что на протяжении какого-то времени после 11 сентября он не мог говорить со своими детьми, – он сразу же стал их успокаивать и впервые в жизни почувствовал, что слова его пустопорожни.

– Чем, в сущности, я мог их успокоить? Каким станет их будущее? И как, черт возьми, мы собираемся защитить их, наш труд? Теперь, спустя почти два года, это, может, кажется ненормальным, но в то время я только и мог, что ходить к мосту, прогуливаться по променаду, смотреть в небо. Самолетов больше не было, только бумага. Потом и бумаги не стало. Только небо.

Ей делалось не по себе, когда Ларри начинал изъясняться помимо слов – используя руки и отсутствующее выражение лица при широко раскрытых глазах, чтобы передать то, чего не мог ясно описать. В такие моменты он не так уж сильно отличался от папы. Когда Ларри говорил, его чересчур голубые глаза приобретали евангелическое сияние, спирографические радужки вновь обращенного. Но он был приверженцем точности, он был точен, как хирург, – и это неудачное сравнение заставило Джин почувствовать еще большую неловкость и больший испуг. Насколько хирург точен?

Инстинктивно, чтобы поднять настроение, она напомнила ему об их секретной миссии в Нью-Джерси.

– А твоя рубашка – она распоролась об ограду.

– В самом деле? – сказал он, улыбаясь.

Возможно ли, чтобы он этого не помнил? Что ж, вполне естественно, что внезапное видение собственного загорелого торса не могло произвести на него такого же впечатления, как на нее, но она продолжила эту мысль для себя самой.

– Разорвалась наполовину на спине, и рубашечные полы сияли на солнце… И вот что хочу тебе сказать – тот, кто был тем парнем, никогда не сможет надолго впасть в депрессию.

Джин надеялась, что он не сочтет ее кокетливой или глупой, потому что она сама в это верила. Не из-за его тела, но, опять-таки, из-за ясности его намерений. И, как в тот давний день, она чувствовала себя необычайно довольной и ни в чем не нуждающейся. Она смотрела мимо него на огромный светопоглощающий город своей юности, а Ларри тем временем вытаскивал кредитную карточку из своего тонкого черного бумажника.

Официант вернулся и, извинившись, сказал, что не может обработать карточку, потому что нет света.

– Должны подать снова через минуту. Извините за задержку, мистер Монд. Это за счет заведения.

Он поставил на стол два бокала шампанского. Сидя за столиком, попивая шампанское и разговаривая – о необходимости придумать в ближайшие дни какое-нибудь развлечение для Филлис, о шансах Билла на не столь отдаленную выписку, о деле Ларри, которое грозит растянуться на все лето, о том, что обычные его планы провести конец августа со своими детьми рушатся, потому что у них вдруг объявились свои собственные планы, – они услышали чей-то голос из глубины ресторана, сообщавший, что свет отключен повсюду. Что такое происходило? Отключение электричества в Бруклине?

– Что произойдет, если отключение света достигнет и больницы? Может такое быть? – Она спрашивала об этом у Ларри, потому что тот понимал толк в электросетях, знал, как они работают, как устроены.

– Сомнительно. Но даже если это и случится, в большой больнице имеется большой резерв. У них там огромные генераторы. Подобная больница сама могла бы снабжать электричеством город.

Было почти полпятого, и Ларри дал официанту чек.

Поиски машины в пещере крытой стоянки грозили занять немалое время – собственно говоря, служитель выглядел убедительно занятым, стоя на пешеходной дорожке, уперев руки в бока и хмурясь на маленький транзистор на земле, как будто это был нашкодивший пес (хвост сломанной антенны клонился под этаким бойким углом, изображая сообразительность ради прощения). Служитель мотал головой.

– Я не знаю. Сказали, что ток вырубился повсюду от Канады до Флориды и вплоть до Детройта на западе. – Он со значительностью посмотрел на Ларри. – Выводы делайте сами.

– Что это значит? – спросила она, прищурившись на него, а затем на Ларри. Ей никто не ответил. Ларри попробовал включить свой сотовый: тот не подавал признаков жизни. В конце концов им удалось убедить служителя оставить радио и подогнать машину.

– Садись. Поедем в больницу, – сказал Ларри, давая служителю более чем щедрые чаевые и хлопая его по плечу. – Берегите себя!

Он вывел свой тяжелый агрегат на улицу и свернул за угол, чтобы направиться к мосту. Теперь Джин чувствовала себя в безопасности только в «дефендере»; она закусила губу, чтобы не расспрашивать его больше об электросетях и генераторах, об отце, о Филлис, обо всех жителях города, и сквозь широкое ветровое стекло вглядывалась в синее небо.

Часы над городской администрацией показывали одиннадцать минут пятого, и то же самое утверждали другие попавшиеся им на глаза часы, на углу Гринвич-авеню и Шестой, на котором в прежние времена так часто появлялась Джин, то есть там, где прежде находилась женская тюрьма. Четыре часа одиннадцать минут, точное время обесточивания. Вдоль зданий стояли люди. Сквозь толпу профильтровывалась атмосфера настороженности: внезапное чувство, что их оставили без присмотра, напоминало жителям всего города только об одном другом дне в его истории. Острожные владельцы магазинов опускали свои металлические решетки; и все же это всеобщее знание вводило в обиход и новое дружелюбие – то, которому способствовала приостановка обслуживания сотовых телефонов в дополнение к временному отсутствию света, охлажденного воздуха и стиснутого подземного передвижения.

То же самое время возвещали и третьи часы, на угловом банке на Четырнадцатой. Прилив колыхался с большей целенаправленностью, люди и машины, офисные работники, направлявшиеся домой. Движением управляли добровольцы: на Шестнадцатой улице это был рыжий толстяк с закатанными рукавами и важным видом отбивающего мяч бейсболиста; на Тридцать третьей еще один занимался тем же, чем в остальные дни, только на этот раз его вроде бы слушало большее количество народа. Да приидет народ мой, подзывал к себе черный человек с волосами, похожими на коврик из крючков, воздев обе руки и глядя поверх них в точку схода, в которой должны были выситься башни, этакий Моисей с магазинной тележкой, полной невозвращенных жестянок и бутылок, стоявшей прямо посреди оглашаемой клаксонами авеню, Моисей перед Красным морем сияющих копьеносцев-автомобилей.

– Позволят ли маме остаться в больнице? – сказала Джин, набирая на своем телефоне номер Мэрианн и надеясь, что эти нажатия на кнопки каким-то образом вернут его к жизни. – О, посмотри, – проговорила она, изгибаясь, чтобы видеть через боковое окно. – Давай остановимся.

Беременная с солидным сроком черная женщина на высоких каблуках и в красном платье брела, широко расставляя ноги, вниз по улице, откидываясь назад и, казалось, не замечая, что свитер, который она держит в руке, волочится позади нее по тротуару. Ларри свернул к обочине, а Джин опустила стекло и закричала:

– Прошу прощения! Мисс – мэм! Мы можем вас подвезти?

Женщина оглянулась и благодарно кивнула, слишком ошеломленная или слишком запарившаяся, чтобы говорить. Она проковыляла к ним, не ускоряя шага, и забралась в машину, заднюю дверцу которой, изогнувшись, открыла Джин. Вслед за ней туда же протиснулись еще четверо человек, и Джин вытянула руку, чтобы защитить готовую лопнуть женщину.

– Спасибо, – сказала та. – Меня зовут Мельба.

– Привет, Мельба, – сказал Ларри, кивая Джин, чтобы она закрыла дверь.

Значительные вес и высота «дефендера» были благом. Джин выглянула наружу, ища признаки грабежей и ада кромешного.

– Там сзади все в порядке?

В дополнение к Мельбе к ним погрузились две очень маленькие испанки средних лет, молодой человек в легком полосатом костюме и с портфелем в обнимку, а также парень-латиноамериканец примерно девятнадцати лет, устроившийся в самом дальнем отсеке.

– Да, мужик, спасибо за подвоз, – отозвался парнишка сзади. – Ты сам откуда?

Джин обернулась, чтобы на него посмотреть, и, увидев неопределенный пушок над его верхней губой, снизила его возраст до пятнадцати. А что до его вопроса – он был достаточно сложным и для обычного дня, так что она испытала облегчение, когда Ларри сказал:

– Мы сворачиваем на Вестсайдское шоссе на Сорок четвертой улице. Куда вы направляетесь?

Его вопрос был обращен к Мельбе.

– Сорок четвертая пойдет, я живу на углу Пятьдесят первой и Восьмой – остаток пути смогу пройти пешком.

– Мы отвезем вас домой – и всем остальным там, боюсь, тоже придется выйти, если только никому не надо к Вашингтонским Высотам.

Маленькие испанки, возможно, родственницы, согласно забормотали: «Пятьдесят первая годится, Пятьдесят первая хорошо», – но тут встрял хозяин полосатого костюма.

– Слышь, даю сотню баксов, чтоб отвез меня на угол Восемьдесят девятой и Парка.

– Прости, дружище. Нам надо ехать в больницу.

– Прекрасно. Даю две сотни.

Ларри глянул в зеркало заднего вида, отыскивая лицо этого типа, без приглашения сидевшего на заднем сидении его машины.

– Я же сказал, мы едем в больницу.

– Пятьсот баксов! – Он уже кричал. – Давай, мужик.

Джин не смела посмотреть назад. Ларри подъехал к тротуару – непростой маневр в этой разбухшей реке горячего металла – оглянулся и смерил взглядом этого человека, чье лицо покрывали струйки пота, и портфель, который тот по-прежнему стискивал так, словно он был набит золотыми кирпичами.

– Хочешь выйти здесь? Или на Пятьдесят первой?

– Чтоб тебя, мужик! Чего тебе надо? Черта лысого я стану платить больше пятисот.

Ларри вышел и, спокойный, но со стиснутыми челюстями, открыл пассажирскую дверь.

– Вылезай, – приказал он, не повышая голоса.

Потный человечек ступил вниз, не заставляя себя ждать. «Задница», – прошипел он, протискиваясь мимо Ларри и ударяя его по руке, вслед за чем тут же исчез в толпе.

Вернувшись на свое место, Ларри улыбнулся Джин и оглядел свою остававшуюся команду.

– Вперед, граждане!

Его довольный тон давал знать каждому, что они в безопасности, хотя у Джин было чувство, что только она и Ларри – двое взрослых на передних сидениях – имели нечто вроде реального представления о том, что происходит, причем не только нынешним днем. Если случилось худшее, то что в точности это означало – массовое взятие в заложники всех жителей Восточного побережья? И как скоро при такой жаре положение дел станет плачевным?

Она сосредоточилась на непосредственных нуждах – отец, Филлис и, о Боже, Мельба. Мельба тяжело и часто дышала, практически подвергала себя гипервентиляции. Голова у нее свисала вниз, словно она искала что-то, что обронила. Следовала ли она какой-то методике дыхания? – хотя, насколько помнила Джин, в таком случае ее вздохи были бы продолжительнее, глубже. Джин тронула ее за руку и спросила, хорошо ли она себя чувствует. Та кивнула – дескать, хорошо, и сделала большой глоток из бутылки минеральной воды, которую Джин вложила ей в руку.

– Может, вам следует поехать с нами в больницу? – сказала Джин, кратко касаясь запястья Мельбы и пытаясь определить, верно ли она судит о собственном состоянии.

Мельба энергично помотала головой.

– Лучше просто домой.

Крошечные женщины хранили молчание, парень бесцельно менял яркость освещения над пассажирскими сидениями, завороженный, как ребенок в кабине пилота.

– Смотрите в оба, чтобы не пропустить заправку, – сказал Ларри, ни к кому в особенности не обращаясь. Они уже миновали две заправочные станции, но одна была закрыта, а к другой выстроилась очередь, огибавшая целый квартал. На большинстве из них использовались электронасосы, электрические счетчики: автоматизированное наполнение и автоматизированная оплата, никаких наличных, только кредитки. На Таймс-сквер у больших отелей и перед театром собрались толпы народа. Ларри глянул на них.

– Их выставляют на улицу из-за дымовых сигнализаторов. Они, вероятно, сняли номера, а теперь не могут ими пользоваться, потому что это противозаконно, если дымовые сигнализаторы отключены.

Она видела людей, лежавших в дверных проходах, используя бутылки с водой в качестве подушек. Было не поздно, но очень жарко, и захватывались все тенистые уголки. Они походили на тех, кто томится в очереди за билетами на призовой концерт, пристраиваясь и прилаживаясь, готовясь скоротать долгую ночь, – многие из них были в пастельных одеяниях и в тренировочных костюмах, будто какое-то туристское вуду заставило их всех выйти этим утром в пижамах. Бензобак был полон менее чем на четверть. Они подкатили к углу Пятьдесят первой и Восьмой.

Джин сделала последнюю попытку.

– Мельба, вы уверены, что вам не надо поехать с нами в больницу?

Беременная опять помотала головой и принялась выползать из машины, ухватившись за подголовник, пока нащупывала дорогу ступней, которой не видела. Было пять сорок, когда Ларри и Джин повернули на запад, к шоссе. Две маленькие женщины улыбнулись и сказали: «Спасибо – спасибо», – заставив Джин на мгновение вспомнить о Марке и его сдвоенных прощальных словах. Он будет о ней беспокоиться – как ей связаться с домом? Если он дома. Когда они покатили дальше, Джин подумала о латиноамериканском пареньке, ремень джинсов у которого сидел так низко, что они совершенно не прикрывали его ягодиц, и жалела, что не спросила, как его зовут. Он добровольно поднимал и опускал на землю маленьких женщин, одну за другой, а потом снова сунулся внутрь за своей курткой и выразил благодарность, хлопнув раскрытой пятерней о ладонь Ларри.

– Милый был мальчишка, правда? – сказала она.

– Да нет, не очень. Он украл мою ракетку, – сказал Ларри, качая головой и смеясь. – Прямо с заднего сидения.

– Что? Почему же ты ничего не сказал?

– Я не видел, пока он уже не ушел. Даже не пытался ее прятать, как только выбрался из машины. Сукин сын, еще и с ладошкой своей ко мне сунулся. Держаться вместе во время кризиса, видишь ли. Добро пожаловать в Нью-Йорк.

Когда они подъехали к больнице и обнаружили, что она наглухо забаррикадирована и среди дюжин людей, мельтешащих снаружи, нет никаких признаков Филлис, – только тогда Джин начала паниковать. Ища поддержки в толпе, она одно за другим крупным планом выхватывала разные лица, встревоженные глаза которых были зеркальным отражением ее собственных. Как могла она потерять след обоих своих родителей? Никто в больнице не хотел с нею говорить, хотя в конце концов она добилась устного «нет» на свой письменный вопрос: «Остались ли в здании посетители?». Охранник отошел от стеклянной двери, прежде чем она смогла спросить что-нибудь еще. Ей оставалось только предполагать, что ее отец в интенсивной терапии находится среди тех, кому прохладнее и безопаснее всех остальных в городе.

– Нам надо найти Филлис, – настойчиво, как будто он ей возражал, сказала она Ларри. – Должно быть, она нашла попутку. Моя мать не пойдет домой пешком через сотню кварталов.

Она пыталась вспомнить, в какой обуви была сегодня Филлис: в яблочно-зеленых бабушах с веревочными подошвами, высоких.

– Нет смысла здесь оставаться, – сказал Ларри, направляя ее с тыла, вклинивая свое тело между нею и толпой. Водворив ее на место, он помог забраться в машину еще пятерым. Как бы стиснуты они ни были, Джин их почти не замечала. Ларри решил ехать не по шоссе, а по городским улицам, на тот случай, если у них кончится бензин. Автомобильных гудков было еще больше, чем прежде, и больше дикого вождения, многие люди сидели на тротуаре, и все же оставалась целая река пешеходов, шагавших, шагавших и шагавших.

Было больше половины восьмого, когда они добрались до Семьдесят четвертой улицы и, прямо у дома, увидели Филлис, которая болтала с привратником, Мануэлем (которого называла мануалом, как у оргáна). Джин сочла, что никогда в жизни не была так рада видеть свою мать – с широко расставленными в первой позиции ногами в яблочно-зеленых туфлях – или же так раздражена.

– Мама! Как ты сюда добралась? Могла бы оставить нам записку или еще что-нибудь придумать.

– Записку? Милая, ты понятия не имеешь, что там творится. Где ты была? Боже мой, у тебя ужасный вид. Слава Богу, что ты был с ней, Ларри. Давай-ка отведем ее в квартиру.

Наверху, восстанавливая силы после семи темных и невентилируемых лестничных пролетов, они пили тепловатый чай со льдом в сумеречной гостиной, и Филлис рассказывала о своем чудесном спасении на такси. Известий о причинах отключения по-прежнему не было.

– Мне было довольно-таки не по себе. Я имею в виду, почему я совсем одна еду в этом такси, когда люди вокруг кричат и стучат по крыше, чтобы в него сесть? Я даже не побежала, когда как бы ниоткуда появилось это такси – как мне состязаться со всеми этими нетерпеливыми бурундуками? Многие из них толкаются, я не знаю, как. Перепугались по-настоящему, и среди них совсем немало народу было в больничной униформе, как ни прискорбно. Но водитель выделил меня одну, он показал на меня и позвал: он меня выбрал.

– Почему, как вы думаете? – спросил у нее Ларри.

– Ну, когда мы уже поехали, я спросила его как раз об этом. И вы не поверите, что он мне сказал. Он сказал: «Вы напоминаете мне мою мать». А его – я еще не говорила? – зовут Мустафа Шериф.

Все рассмеялись, но никто не отважился спросить: кто это сделал?

– О папе есть какие-нибудь новости? – спросила Джин.

– Туда не пробраться. Остается только ждать. – Ларри поднялся на ноги. – Думаю, мне лучше выйти и попытаться найти бензин – или как вы завтра доберетесь до больницы? Если повезет, я смогу смотаться сегодня в Коннектикут и проведать своих. Зная Поп, я уверен, что они хорошо подготовлены, весь подвал забит жареными бобами, но они будут беспокоиться обо всех нас, угодивших в ловушку здесь, в городе.

Джин заметила, что он не упомянул о своей жене.

– Я поеду с тобой, – сказала она. – Искать бензин, я имею в виду.

– Может, тебе лучше отдохнуть, Джин? Ты в самом деле выглядишь усталой.

– Что ж, тебе придется просто с этим смириться, потому что я поеду с тобой.

– Ну ладно, – сказал он, явно польщенный. – Как насчет еды, Филлис? Не привезти ли нам чего-нибудь? Они будут сбывать ее по дешевке, все эти рестораны без холодильников.

– Я шагу не сделаю из этой квартиры, пока не придет пора ехать в больницу. Видите эту вазу с фруктами? Так вот, вы смотрите на мой обед. Обо мне не беспокойтесь.

– Ладно, будем посмотреть, что сумеем найти.

Небо было беспросветно оловянным: туча надвинулась на город, словно крышка, отрезав его от звездного света, запечатав собою зной. Как легко Ларри перешел на устаревшую манеру речи Филлис! Это не было ни осознанной мимикрией, думала она, ни сколько-нибудь покровительственным жестом, просто Ларри облегчал общение тем, кто оказывался с ним рядом, находя нужные выражения. У него имелся этот дар, как у святого Франциска, разговаривавшего с животными.

– Боже, – сказала она, – жара совсем не спала. Ночь будет очень темной. – Но, снова оказавшись в машину, она почувствовала прилив сил: они возобновляли свою миссию. Рассудительное кружение по улицам привело их на Вест-Сайд, вслед за чем они в течение часа ожидали своей очереди; к половине одиннадцатого бензобак был заполнен. Оба попытались позвонить по своему сотовому телефону. – Ты только посмотри на нас, – сказала она. – Если нас сложить вместе, то нам почти сто лет, а мы, вот, звоним своим матерям. Или пытаемся: главное ведь – это намерение. Что ты скажешь на то, чтобы припарковаться и немного пройтись? Посмотреть, что творится на улицах.

Встав наконец на ноги, они зашагали по Семьдесят седьмой улице в сторону площади Колумба, и Джин повисла на руке у Ларри. Ночная тьма была прочной, бархатистой; единственные различимые фигуры рдели в свете факелов – лица с фламандских полотен, усеивавшие крутые крылечки особняков.

– Они похожи на молящихся у алтаря, в день их особого святого, – сказала Джин. – А каждое крыльцо – персональная рака.

Ассамбляжи свечей, бумажных пакетов со спрятанными внутри свечами, голубоватый свет кемпингового фонаря, запах керосина и парафина. Люди, шедшие в темноте, появлялись внезапно, Джин не подозревала об их существовании, пока они не оказывались в шаге от нее, часто возвещая о себе едкими городскими испарениями.

– Прекрасная ночь для криминала, – сказал Ларри, и Джин ожидала с минуты на минуту услышать звон разбиваемых магазинных витрин. Страх ее был иррационален. Несмотря на темноту, царила как никогда дружественная атмосфера, на каждой улице устраивалась вечеринка для всего квартала.

– Каждую ли ночь жители Аппер-Вест-Сайда сидят на своих крылечках, распевая народные песни? – спросила Джин. – Смотри, чего нам не хватает в наших кафельных высотках на Ист-Сайде. Мне это знакомо. Собственно, это напоминает мне Сен-Жак. Просто ночные посиделки на ступеньках крыльца, вот что там устраивают для развлечения, бренча на гитарах и напевая, а то и просто куря и разговаривая.

– Звучит невероятно цивилизованно, – сказал Ларри. – Я бы и сам мог гораздо больше бренчать и петь. – Он вздохнул. – И разговаривать.

– Они поют, чтобы не подпускать к себе темноту. Так они говорят.

По радио транслировалась техническая передача об электросетях. Через квартал, по другому радио, гнусаво раздавал обещания какой-то представитель городской администрации, в голосе которого чувствовалась усталость; еще по одному озвучивались многочисленные группы интифады, которые уже боролись за то, чтобы взять на себя ответственность за происшедшее, суля большее и худшее.

– Представь себе, как брать на себя ответственность за массовое убийство, которого ты не совершал, – сказала Джин, теперь недвусмысленно испуганная, и обрадовалась, когда он взял ее руку в свою и стиснул ее, лишая возможности куда-либо ускользнуть. – Это как смерть тех, кого ты любишь. Террор, я имею в воду. Каждый новый случай освежает в памяти предыдущий, усиливая более ранние страхи, более давнее горе…

– Уверен, что ты права, – ничто никогда не проходит, – сказал Ларри. – Люди могут ожесточаться, но, как ни удивительно, по-настоящему никогда к этому не приучаются.

На площади Колумба окружение сделалось ярче.

– Очевидно, безопаснее оставаться под открытым небом, чем идти домой, – сказала Джин, меж тем как маленький японец, стоявший перед своим суши-баром с деревянным фасадом, попытался их остановить, дотронувшись до предплечья Ларри.

– Спасибо, приятель, мы просто прогуливаемся. – Когда они немного отошли, он сказал: – Ты не поверишь, как много можно сэкономить сегодня на куске гниющего тунца. Хотя, будь он даже бесплатным… как-то не лежит у меня душа к сырой рыбе.

– А как насчет жареной говядины?

Они остановились рядом с аргентинской закусочной. Через открытые окна свет и жар выдавались разворошенным огнем – на блоке над пылающими углями покоилась решетка размером с двуспальную кровать, наклоненная под таким же углом, как кровать отца. За огнем присматривал потный мужчина в белом, чья куртка была измазана в крови. Половина коровьей туши, колбасы, свернутые кольцом внутренности, целая свиная голова – все это, уложенное на огромную решетку, шипело и плевалось.

– Не могу поверить, что подобные заведения открыты, – как же твоя теория о дымовой сигнализации? Или здесь просто слишком кровавая бойня, чтобы пустить в дело собачий мешок?

– Расчет на то, что у копов найдутся дела поважнее, – и нам лучше надеяться, что так оно и есть. Собственно, в такую ночь ожидать встречи с полицией не приходится.

И тут они заметили двух полисменов, прислонившихся к стене здания и в темноте обгладывающих жареные ребрышки.

– Голод не тетка, – шепнула она Ларри, ухватившись за его локоть, когда они приблизились.

– Добрый вечер, джентльмены. Какие-нибудь новости? – спросил он.

– Вот, чудные ребрышки, – пошутил один из них, вытирая рот тыльной стороной ладони.

– В администрации довольно-таки уверены, что электричество подадут сегодня ночью, – сказал другой.

– Вот как! И что же именно они говорят?

– Сбой в электросети. Триста пятьдесят пять тысяч вольт электроэнергии были потеряны восточнее Кливленда, на петле озера Эри – это ряд линий передачи, идущих вокруг озера.

– Замечательная новость – какое облегчение. Пойдем, – сказала она, чувствуя, как напоминает ей желудок о грудах просмоленных ребер. – Раздобудем себе какой-нибудь жратвы. Пока не кончилась.

Инъекция красного от крови мяса и крепкого красного вина из Анд – и они зашагали обратно от центра к машине Ларри, задрапировавшись темнотой и опять сплетаясь руками. Мир на какое-то время стал устойчивым – темным, но устойчивым, – и у них было такое чувство, что они только что избежали бедствия библейского масштаба. Но, пока не подали свет, как могли они быть в этом уверены? Ей казалось, что если она не будет держаться за Ларри, то упадет, наткнется на что-нибудь или потеряется. На углу какой-то мужчина продавал футболки, разложенные поверх брезентового мешка и освещаемые карманным фонариком.

я пережил отключение, сообщали надписи на футболках, выведенные по трафарету белым по черному и черным по белому.

– Великий предпринимательский дух не тускнеет и в темноте, – здорово, правда? – сказал Ларри. – Вот бы у меня его было побольше!

– Мы этого еще не пережили, – указала она.

Он сжал ее руку, и они пошли дальше в молчании, медленно, не торопясь теперь вернуться в машину. Которую все равно никак не могли не найти. Не тревожась (должна же она где-нибудь да быть), они дважды прошли туда и обратно вдоль целого квартала, прежде чем наконец ее нашли. Прислонясь к дверце, она ждала, пока Ларри разберется с ключами, а еще и испытывала грусть из-за того, что этот странный вечер почти уже закончился, не в силах даже представить себе, как давно начался этот день. Дверь была отперта, но никто из них не двинулся с места, чтобы забраться внутрь. Потом Ларри наклонился и поцеловал ее – настойчиво, кратко, полнокровно и безответно, настолько неожиданно и спонтанно приложился он к ее губам. Пора домой – вот что это было, подумала она: просто пунктуация и ничего больше. Вряд ли она могла спросить об этом у него, по сути, лишенная дара речи, устраиваясь на высоком переднем сидении, меж тем как он заводил двигатель. Улицы освещались только фарами, и Джин – жаждая теперь сохранить невозмутимость после этого, вне всякого сомнения, ничего не означающего «поцелуя во время обесточивания» – внушала себе, пока машина осторожно пробиралась через парк на другую сторону города, что они едут по проселочной дороге.

– Разве не здорово было бы, – сказала она, закрывая глаза и позволяя покачиванию высокой машины какое-то время ее баюкать, – если бы мы в самом деле направлялись за город, в большое путешествие по стране – попытать судьбу.

Ларри приближался к дому Филлис. Он установился возле поребрика сразу после входа и с неторопливостью, которую, по мысли Джин, можно было принять за сожаление или, по крайней мере, за церемонность, повернул ключ. Они не разговаривали, защищенные в машине от темноты и тишины, наброшенных на город, словно сеть.

Ларри поднял ее руку; казалось, он собирался ее поцеловать, но вместо этого он ее перевернул, как будто мог читать по ее ладони в темноте; он ее погладил, похлопал по ней, затем вернул. Снова посмотрел в ветровое стекло, и ей подумалось, что она различает его грубоватый профиль.

– Сегодня мы были очень хорошей командой, – сказал он наконец и подался вперед, чтобы поцеловать ее в щеку. Джин повернула голову ему навстречу, так что поцелуй пришелся в самый уголок ее рта.

– Спокойной ночи, партнер, – удалось ей ответить.

Человеческие существа несут ответственность за тот выбор, который они совершают. Как это характерно для Джин – думать о чем-то таком, из его книги, в то же время воздерживаясь от ответа на его поцелуй. Она понимала, что ей следует просто выбраться из машины, но вместо этого повернулась к нему всем телом, из-за чего ей пришлось сидеть чуть ли не на корточках, в позе, напоминающей яйцо, вращающееся на своем кончике, или трепещущий воздушный змей за мгновение до того, как ветер унесет его вверх, – в позе предвкушающей. Снискавший ответа или нет, этот поцелуй парил между ними, и она хотела объясниться. Но вряд ли она могла подробно рассказать о том, что уже использовала предел кредита, который при экстраординарных обстоятельствах может быть предоставлен даже состоящим в браке, – однако ей казалось, что она различает голубизну его глаз, или, может быть, та, подобно озеру или бассейну, освежалась, просто чтобы напомнить о своем существовании.

Она не хотела ничего говорить – не хотела ни признаний, ни извинений, ни обещаний, ни единого слова. Он, конечно, и так понимал, что она чувствовала. Могу ли я тебе доверять? Можем ли мы на самом деле считать, что нам дано пойти против хода времени? Мы оба знаем, что не можем, – мы взрослые, мы сделали выбор. Но Ларри в своей неподвижной напряженности выбирал, казалось, только темноту. Ему не требовалось воспринимать ее послание. Не сегодня. Ей же необходимо было настоять на своем. Она отвернулась. Еще не поздно выбраться отсюда, предотвратить кризис. Ты посадил поврежденный самолет, и мы в безопасности; у нас все получилось, так что давай и теперь избежим катастрофы. Но он не шевелился. Он просто ждал, или продолжал ждать, чтобы она ответила на его взгляд, – отважно безразличный в этом стремительном падении на землю, мчащуюся им навстречу.