Текст книги "Покоренный "атаман""

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Коллеги!.. – заговорил академик. – Минуточку внимания. Я не задержу вас долго.

Голос у него грубоватый, грудной; он точно незлобиво, себе под нос бранил шалунов.

– Госплан просил дать рекомендации… Товарищи хотят знать, нужна ли новостройкам Донбасса – я имею в виду шахты на крутых пластах, – так нужна ли этим шахтам электроника? Машины, приборы. И если нужны такие машины, то сколько машин, какого класса, на каких заводах разместить заказы.

Академик обвел взглядом сидящих в зале, но Соловей потянул Петра Петровича за рукав, что–то сказал на ухо, после чего Терпиморев обратился к Шатилову:

– Вы из Степнянска, товарищ?.. Сам директор горного института?.. Отлично. Ну, пожалуйста. Расскажите нам все по порядку.

Шатилов поднялся. Начал издалека.

– Еще в 1721 году, «приискав» в Донбассе «горючий камень», Григорий Капустин уразумел его значение. А вот недавно в высоких инстанциях нашлись люди, думающие иначе. Эти люди сказали: уголь добывать трудно, пусть он там остается в земле, а лучше мы побольше будем качать из–под земли нефти и газа. К горнякам тогда повернулись бочком; урезали деньги на угольную науку, технику, заморозили новостройки шахт, махнули рукой на старые. Об электронике уж и речи не было. Но в Донбассе еще в старое время говорили: уголь есть уголь. Вы можете не иметь машин, не строить дорог, но уголь имейте.

Шатилов перевел дыхание, поднес руку к груди. Потом продолжал:

– Я всю жизнь проработал на угле и знаю, что это такое. Теперь, слава богу, все стали умные, кричат: «Давайте уголь!» Раньше не видели, а теперь видят, как задыхаются электростанции – нет угля! Нам дают много денег и говорят: давайте побольше угля! Мы выполняем планы семилетки, но этого мало: Госплан спускает дополнительное задание. Деньги тоже спускает. Только бы дали угля. А кто его будет давать, если новые шахты мы не строили? Сейчас мы строим новые шахты. На самом крутом пласту. Такой крутой, что не дай бог свалиться.

В зале кто–то прыснул; послышались сдержанные смешки. Академик смекнул: оратор не туда клонит.

– Вы нам по существу вопроса, товарищ Шатилов. Об электронике расскажите.

– Хорошо, Петр Петрович. Я сейчас…

В сердцах подумал: «Черт Каиров! Всегда увернется от трудного дела».

Мельком взглянул на Самарина, вспомнил все, что было связано с его электронной машиной, но вот беда: не вник в подробности дела, мог судить обо всем понаслышке, поверху, а ведь тут сидят электроники, дошлый народ.

Продолжал:

– Мы затягиваем в лаву комбайн, но на крутом пласту его не удержишь. Ничего, мы все–таки его держим. В новые шахты затянем струг и тоже удержим. Струг – это лава без людей. Почти без людей. Там будет машинист, помощник и несколько рабочих очистного забоя. Струг будет подвигаться автоматически, и крепежные стойки тоже шагают автоматически – вот тут нам понадобится электронная машина. Мы сейчас силами института создаем такую машину. Она и называется Советчик диспетчера. Советы будет подавать… Этого, конечно, недостаточно. Нам нужна серия машин. И создавать их нужно в специализированных конструкторских бюро, а не так, как мы – своими, знаете, домашними силами…

– Вот вы нам и подскажите, какие нужны горнякам машины, в каком количестве, – сказал академик. – Мы для того и собрались здесь, чтобы послушать вас. Тут вот… – академик широким жестом показал на сидящих в зале, – конструкторы, представители проектных организаций, заводов…

Шатилов снова поднес руку к груди, он даже склонился над трибуной, с минуту стоял неподвижно. Самарин испугался: думал, сердце «схватило». И был недалек от истины. Шатилову, действительно, сделалось плохо. Однако он нашел в себе силы сказать: – У нас, товарищи, об электронике должен был говорить другой человек, он заболел в дороге. Теперь инженер Самарин расскажет. Пожалуйста, Андрей Фомич. – Шатилов поманил рукой.

Андрей не ожидал такого оборота: он не готовился к выступлению да и не мог говорить обо всем угольном бассейне. На пути от кресла до стола мучительно соображал, что бы ему сказать. «Говорить нечего, вот ведь в чем дело, – разве что о своей машине, но она далека от завершения».

Выручил на первых порах академик:

– Вы нам обрисуйте институтскую машину. По описаниям, которые мне привелось прочесть, это будет хороший Советчик диспетчера. Мне он очень понравился.

Самарин подошел к краю стола и оглядел сидящих перед ним слушателей: тут были, кроме конструкторов, представителей Комитета, консультанты от смежных отраслей промышленности, люди разных научных рангов, званий, некоторые и совсем без званий, но все имели прямое отношение к электронике. Многие знали, что такое крутопадающий пласт.

– Прежде всего, – начал Самарин, – наша малогабаритная электронно–вычислительная машина не сможет решить задачу автоматизации шахт, о которой тут идет речь. Делается она вне плана – можно сказать, самодеятельным порядком… К ней только недавно стали относиться серьезно, и – спасибо, что хоть выдают материалы.

Шатилов со страхом и изумлением смотрел на Самарина. Он повернулся всем телом в кресле, да так, что ножки, скользнув по синтетическим плитам пола, взвизгнули. Он был обескуражен речью Андрея. Самарин и сам понимал, что говорит не то, но что надо было говорить – он решительно не знал.

– Позвольте, Андрей Фомич! – привстал Шатилов. – Машина почти готова. Вы же мне показывали…

Академик дал знак рукой Шатилову:

– Коллега, не надо мешать товарищу.

И, обращаясь к Андрею:

– Так–так–так, товарищ… Любопытно. Продолжайте, пожалуйста.

Самарин продолжал:

– Я, конечно, рядовой инженер, и даже не инженер, а только должность занимаю инженерскую, но я не однажды бывал в шахте и понимаю, как сложно автоматизировать все процессы угледобычи. Над этой задачей работает Степнянский институт, лаборатории Бориса Ильича Каирова, где я имею честь быть сотрудником. Мы пытаемся призвать на помощь электронику. Но это только первые попытки. Почему–то многие считают, что время электроники на шахтах еще не пришло. Пойдите на любой завод – вы там увидите электронные машины, на новых домнах, прокатных станах – тоже стоят электронные помощники. Их нет только на шахтах. Справедливо ли это?.. Нет, это не только несправедливо, но и неверно с точки зрения технического прогресса. Полагаю, что электроники в долгу у горняков – в большом долгу, товарищи!..

– Правильно! – кивнул седой головой академик. – Электроники, мотайте на ус. А теперь, товарищ Самарин, вы нам расскажите об институтской машине. Вы лично принимаете участие в ее создании? Шатилов хотел подать реплику: «Он ее автор!..» – но как раз в этот момент точно тисками сдавило сердце, и он, обливаясь потом, уронил голову на спинку впереди стоящего кресла.

– Да, я имею отношение к машине, – в раздумье заговорил Самарин. – Она не готова, и не знаю, как еще поведет себя.

Слушатели сидели неподвижно, сохраняя глубокую тишину. Все они видели, что этот простоватый парень с радушными голубыми глазами, в которых просвечивается вся его душа, не был подготовлен к речи, да и нельзя такого человека «подготовить». Есть категория людей, умеющих говорить одну только правду и поступающих только по велению совести, Самарин был именно таким человеком. И люди, сидящие в зале, и сам академик тотчас же это поняли.

Они слушали Андрея не только со вниманием, но и с удивлением, с едва осознанным чувством радости. Для них, сидящих в зале, Самарин был провинциалом. Каждый из присутствующих здесь столичных китов встретил человека первозданного, не тронутого «цивилизацией», не вываренного в котле бесконечных диспутов, словесных состязаний, где каждый в меру своих способностей превозносит свое дело, подчас необходимое только ему и еще какой–то группе его товарищей. Нет, этот и не пытается утверждать свое, собственное, или принадлежащее группе близких людей.

– Горнякам нужно электронно–вычислительное устройство, способное накапливать большую информацию, – заговорил Самарин, продолжая смотреть в окно, – с огромным диапазоном действия.

Может быть, в эту минуту Андрей представил Советчика диспетчера, соединенного со схемой москвичей, может быть, именно сейчас перед ним замелькали зеленые, красные, синие огоньки главного пульта… Шахта – не завод, не фабрика, где станки годами стоят на месте, а над ними горят неоновые огни. В шахте все находится в постоянном движении, даже кровля, стены – все меняется на глазах. Из–под рельсы лезет проклятый «дутик» – дующие почвы, из–за металлической фермы льется вода. О кровле и говорить не приходится, она постоянно осыпается, обрушивается – поспевай только закреплять… На шахте надо иметь машину, способную учитывать быстро меняющуюся обстановку. Или мы должны создать такую машину, или смириться с мыслью, что труд шахтера и в будущем останется тяжелым.

– А как в Америке? Там тоже нет таких машин? – с усмешкой спросил Соловей.

– Да, нет. Все электронно–вычислительные аппараты, созданные до сих пор человеком, реагируют на сигналы, повторяющиеся в определенной и логической последовательности. В шахте же все меняется неожиданно, по своим, зачастую непознанным законам…

Кто–то подал голос из зала:

– Петр Петрович, надо послать на шахту людей.

Мы давно собирались создать группу…

– Товарищи! – перебил его громкий бас. – Человеку плохо!..

Люди кинулись к Шатилову. Подбежал и Самарин.

– Скорую помощь! – приказал академик.

И Андрей бросился в коридор к телефону.

Очень быстро приехала скорая помощь, но было поздно. Шатилов умер на руках у незнакомых людей. Когда его, накрытого простыней, уносили на носилках, академик как–то неловко взмахнул рукой, сказал:

– Вот она – жизнь!..

И о том, что умер Шатилов, и как «глупо» выступал на совещании Самарин, Борис Ильич узнал немедленно: ему из Комитета позвонил Соловей.

Борис Ильич положил телефонную трубку, в волнении стал ходить по номеру. (Он только что пришел из магазина и не успел еще осмотреться.)

О Шатилове не думал. Его беспокоила речь Самарина на совещании.

– Заварил, идиот, кашу!.. Такое наплел, будто мы ничего и не делаем. Теперь не избежать беды. Приедут столичные бездельники, начнут копать, выискивать – перетряхнут всю лабораторию, настрочат акт… О-о!.. Медведь с глазами младенца. Дернуло меня послать его на совещание!..

Глава пятая

1

За длинным столом–верстаком сидел Самарин. В одной руке он держал паяльник, в другой катушку, напоминающую и размером, и формой ниточную шпульку.

По краям катушки торчали оголенные медные проводки. Андрей припаивал их к панели. Разогретый кончик паяльника он подолгу держал в канифольной кашице; она плавилась, испуская дым и копоть, паяльник елозил Зло металлическому дну коробочки. Работу исполнял механически, мысли его блуждали далеко.

Вчера вечером, едва он только приехал с аэродрома, позвонил Марии.

– Как ваша поездка? – спросила Маша.

– Да так… съездили.

Андрей хотел сказать: «Директора института в Москве оставили… Навсегда…», но тут же подумал: «Заем это ей?.. Незачем и ненужно…»

Сказал:

– Смотрел передачу с вашим участием. Нам понравилось. Особенно Перевощикову. Надеюсь, вы не забыли бедного страдальца?..

– Нет, зачем же. Судя по вашим рассказам, он славный парень, ваш Перевощиков. Передайте ему привет. Пусть приходит в театр.

Андрей машинально оделся, вышел на улицу. Остановился у афиши. «Твой бедный Марат» – кричали аршинные буквы. А внизу фамилии артистов. «Заслуженная артистка республики М. П. Березкина».

– Заслуженная, – вслух повторил Андрей. И неспешно отправился дальше.

В лаборатории к нему подошел Папиашвили и с едва уловимым злорадством сообщил: – На две недели придется отключиться от дел.

Папиашвили кивнул на паяльник и катушки.

– Как? – не понял Андрей.

– Лаборатория будет готовить отчет. Ждем комиссию из Москвы.

– А я при чем? – снова не понял Андрей.

Папиашвили ехидно ухмыльнулся:

– Решение в Москве принималось. Там, по слухам, было совещание – будто бы кто–то из наших выступал. Теперь вот отчитывайся. А отчет, сами понимаете, штука серьезная. Скажут: сиди месяц над бумажками, и будешь сидеть. Дело не шуточное.

Папиашвили привлек за руку Андрея, доверительно сообщил:

– Сворачивать будут электронику. Совнархоз бумагу в правительство отправил: дескать, работы по электронному оборудованию новых шахт закончены.

– А как же Советчик диспетчера? – Полагают, что он в основном готов.

– А опыты как же?

– Какие опыты?.. А-а, это те, которые столичный институт проводит? За них пусть у москвичей голова болит. Прошел слух, что Москва большую группу ученых сюда пришлет. Наверное, и вы к ним отойдете со своей… алхимией.

Папиашвили показал на густую вязь проводников, над которыми склонился Самарин.

– Так давайте, – продолжал Леон, – убирайте катушечки–квадратики. Я вам «Папку входящих» принесу. Будете выборку…

– Не нужна мне «Папка входящих». Некогда мне.

Самарин повернулся к Папиашвили спиной и продолжал паять. Он хоть и не знал, какую «мину» готовит для него Каиров, но предчувствовал большие осложнения. Еще там, в Москве, Андрей понял истинные цели Каирова. Ему нужна не столько машина, сколько шум о ней. А машины пока нет – по крайней мере, той, которую требуют от него москвичи.

Андреем начинало овладевать сомнение: «Правильно ли я поступаю, что вожусь с москвичами?.. Не будь их опытов, их переменчивых, часто непоследовательных требований, я бы давно завершил работу и предъявил советчика диспетчера к сдаче. Все свои первоначальные замыслы я выполнил: СД‑1 получился даже лучше, чем предполагалось; он будет считать уголь, выданный на–гора, следить за режимом работы подъемных механизмов, подскажет диспетчеру, сколько и куда надо поставить вагонов… Маленькая машина, состоящая из пяти блоков!.. И возле нее – один дежурный электроник. Предъявляй к сдаче, и – муки позади. Оформляй авторское свидетельство, получай вознаграждение…»

Нет, нет и нет! – убеждал себя Андрей. Опыты с москвичами нельзя бросать на полдороге. Надо продолжать и продолжать. Если опыты удадутся – СД‑1 превратится из Советчика диспетчера в самого диспетчера.

Каиров считает, что Советчик диспетчера готов. Каиров торопит. Он хочет представить для отчета главную работу лаборатории. Очевидно, начальник лаборатории забыл, что последнее слово за ним, Самариным. «Уйду в преддипломный отпуск – почти на полгода… Оборудую у отца мастерскую и буду работать. Тем временем и москвичи подвинут вперед свои опыты. Надо выиграть время. Заодно и диплом напишу. Буду один!.. Перечитаю книги. Буду искать и думать. И никто не постучит в дверь, не позовет к начальнику».

2

Шахтный поезд мчится по наклонной с одуряющим грохотом. Андрей сидит в крайнем вагончике: одной рукой он вцепился в металлический поручень, другой поддерживает сумку с приборами. По бокам мелькают одинокие огоньки. В кромешной темноте теряются серебряные нити рельсов. «Карета» раскачивается, словно утлое суденышко при большом волнении моря.

Самарин смотрит в глубину «колодца». Там, как звездочки в просветах туч, мелькают лампочки. И кажется, нет у «колодца» дна.

– Задремал! – толкает Андрей сидящего рядом Костю Пивня. – Опять ночью работал?..

В отличие от Самарина, достававшего каской потолок вагончика, Пивень имел вид подростка. Обе руки он положил на сумку с приборами и всю дорогу дремлет. Москвич обладает непостижимой способностью спать в любой обстановке. Кажется, посади его на бешенного скакуна, он и на нем умудрится «прихватить» минуту.

Три месяца Пивень живет на шахте и каждый день спускается под землю. Самарину нравится московский «молчун». Со свойственной Андрею горячностью он готов был целиком вверить себя новому другу, но Костя, как казалось Самарину, не был расположен к чувствоизлиянию. Он всегда был рад Самарину, искал с ним встреч, ждал Андрея на шахте, но в обращении с Андреем был сдержан, даже немного суховат.

– Станция «Борейкино»!

Шахтеры выскакивали из вагончиков. Пивень и Самарин, придерживая на животе сумки с приборами, влились в поток горняков. Через небольшой штрек прошли в лаву Кузьмы Борейко.

В конце штрека засияла брешь, в которую один за другим ныряли горняки.

Комплексная угледобычная бригада Кузьмы Борейко была разбита на четыре смены, в каждой смене по двадцать пять человек. Сейчас заступала вторая смена. Шахтеры растеклись по лаве. Тянулась она на двести метров. Это был фронт бригады, ее боевой участок. Выработанное пространство по всей длине лавы крепили гидравлическими стойками. То там, то здесь, мигая фонарями, между стоек сновали рабочие очистного забоя.

Забойщики «устрашали» пласт оглушительной дробью отбойных молотков.

«Атаман» не любит ротозеев. Здесь он только одному человеку покорился – Кузьме Борейко. Кузьма ходит по стойкам вверх и вниз с одинаковой резвостью, ходит, не освещая места, куда ступает, не глядя под ноги. Горняки говорят бригадиру: «Ты, Кузьма, объездил «Атамана», но, гляди, нрав у него горяч».

Кузьма «маракует», как бы затащить в лаву струг и громыхнуть черта «зубьями дракона».

Завидев Пивня и Самарина, бригадир кричит:

– Эй, «научники», подь сюда!

«Научники» подходят.

– Вы, хлопцы, не обижайтесь, что я вас так кличу. Это я по–свойски, звиняйте. Посоветуйте мне, может, дурная думка в голову прет.

Борейко мешал русские слова с украинскими.

– Добру мы площадку вверху расчистили? Глянь! А если сюда моторы с барабанами установить? Что вы скажете, хлопцы? Вы ж, наука, все должны знать.

– Сколько вы сейчас угля даете? – спросил Самарин.

– Четыреста тонн за сутки.

– А струг две тысячи нарубит.

– Ага-а, к подъемной машине клонишь. Понимаю. Она, конечно, две тысячи не вытянет на–гора, но ведь вы с профессором Каировым гидроподъем налаживаете. Гидросистема, говорят, хоть десять тысяч из лавы вытянет.

– Установка гидроподъемника – журавль в небе. Она, как говорят в институте, «не идет». И вряд ли пойдет без надежной системы автоматики. Нужны автоматический смеситель и дозатор пульпы, регулятор работы насосных механизмов. А это под силу большой электронно–вычислительной машине. На шахте ее не поставишь. Слишком дорогое удовольствие.

– Тут нам Данчин про какой–то электронный диспетчер рассказывал, будто скоро мы его получим.

– Есть у нас Советчик диспетчера. Он решит многие задачи, но не все. Правда, москвичи хотят его порядком усилить, но что–то медленно поворачиваются.  Вот он – их главный представитель… – показал Андрей на Пивня. – С него спрашивайте.

– Так вы его, братцы, поскорее. На ударную вахту встаньте.

– Постараемся, – кивнул Самарин.

Борейко сдвинул на затылок светло–желтую каску, подаренную ему мозельскими шахтерами во время недавней туристской поездки во Францию, лихо откинул назад самоспасатель:

– А думку я свою не брошу! Не поможете автоматикой, так мы второй ствол пробьем. Был бы уголь.

Придерживаясь за стойки, Пивень и Самарин стали пробираться вглубь – туда, где кровля постепенно осыпалась. Костя и Андрей изучали «характер» кровли, устанавливали приборы в глубине выбранного пространства. Чем дальше от забоя, тем лучше. Почти километровая толща земной тверди повисла в пустоте и словно задумалась, сейчас ли опустить миллионы тонн или повременить немного. Тонкие пластинки слежавшегося за миллиарды лет сланца отделялись и падали вниз. То здесь, то там отваливалась глыба, и тогда, разбиваясь в мельчайшие частицы, стекали широкие рукава породы. Здесь кровля ни минуты не была спокойной.

Приборы прослушивали глубинные шумы, перепады давления. Самарин и Пивень записывали показания. Борейко был далеко, он потерял их из виду, и сегодня они не слышали его предостерегающих окриков. Пивень лез вперед. Вот он приблизился к самой дальней стойке, почти засыпанной породой, стал прилаживать очередной датчик информации.

Закончив установку прибора, Пивень присел на холмик. Тут же, упершись ногами в надломленный столбик, сидел Андрей.

– Датчиков скоро будет больше, – сказал Пивень Андрею. – В Москве недавно создали конструкторское бюро – специально по датчикам.

– Все равно их еще долго будет не хватать. В техническом мире как–то так нелепо получилось: механизмы приема информации развились быстрее и опередили систему сбора и подачи сигналов. И это не только у нас, но и во всех странах Запада. Но там раньше спохватились, создали большое семейство датчиков – и в машиностроении, и в металлургии, и во многих других отраслях промышленности. У нас же датчиков маловато. И наш диспетчер, если его удастся поставить на сверхчистые проводники, будет загружаться лишь частично.

Нет датчиков, и неоткуда их взять.

– Давно я лелею думку: разработать технические требования для нескольких рудничных датчиков. Ты, Андрей, поможешь мне?

– С удовольствием.

– Отлично. А теперь установим те, которые у нас имеются, например, вот этот: регистратор вредных примесей воздуха…

Пивень достал из сумки прибор, похожий на большой карманный фонарь, подался вглубь.

Самарин просветил кровлю, покачал головой:

– Опасно.

В дальней стороне кровля сильно провисла, «сорила» породу. Временами над головой раздавался глухой треск, и тогда Самарин инстинктивно съеживался. Выбирая положение поудобнее, он переходил с одного места на другое, посвечивая Пивню дорогу.

Кровля вдруг загудела многоголосо и протяжно: тр-р… шар-р… ррр…

– Назад! – крикнул Самарин, предчувствуя беду.

Но в тот же момент вверху раздался удар. Горячо и колко резануло Самарина в лицо. Потом налетела новая волна. Первой мыслью Андрея было: «Где Пивень?» Андрей попытался приподняться. Высвободил голову. И тут почувствовал нехватку воздуха. С усилием выдул пыль из носа. Но сверху, откуда–то сзади, порода осыпалась снова, забивая нос и глаза.

– Ого–го–о!..

Скорее он почувствовал хриплый, глухой звук собственного голоса, чем услышал его. И необыкновенно ясно и, как показалось Андрею, громко он проговорил:

– Обвал!.. Что с Пивнем?..

Затем с той же ясностью почувствовал тяжесть сдавившей его породы. «Почему земля горячая?» – спрашивал он себя.

Порода становилась все горячей и горячей.

3

– Костя, а, Кость! Ноги гудут? – Нет, успокоились.

– Значит, пошли на поправку.

– Пошли, куда ж им деваться. А ты, Андрей, спи. Врач приказал тебе больше спать.

Пивень отвернул лицо к окну, с силой зажмурил лаза. Ноги, ноги… Они пылают, как в огне. Жар разливается по всему телу и со звенящим шумом подступает к голове.

Костя не видел разбитых ног, он пришел в сознание на второй день после обвала. Узнал, как врачи и сестры боролись за его ноги. Шесть часов они стояли у операционного стола. В горячечной полутьме Пивень слышал обрывки фраз: «Обошлось без ампутации…»

…В палату вошло много людей, но видел он одного – старого врача с желтым одутловатым лицом. Врач был похож на Костину бабушку. И глаза у него, как у бабушки, были серые. Врач смотрел на Костю печально, как когда–то смотрела на него бабушка, если ему случалось простудиться и слечь в постель.

– Где Андрей? – спросил Костя.

Врачи расступились и показали на соседнюю койку. Взгляды друзей встретились. Они кивнули друг другу.

– Тебя сильно? – спросил Костя.

– Нет. Слегка, этак жамкнуло. Ты тоже поправишься.

Пивень перевел взгляд на врача. И наверное, в глазах у Кости был вопрос: «Ведь правда, поправлюсь?..» Врачи, как по команде, стали расходиться. Кто–то поправил на Косте одеяло, кто–то ватой вытер пот со лба. Ушла и «бабушка».

В палату вошла сестра. Сказала Андрею:

– Вас пришли навестить отец и Хапров Святополк Юрьевич.

Хапров – это художник. Он живет на квартире у отца – давно живет: он стал словно бы членом семьи Самариных.

Сестра посмотрела в записку…

– А еще… Каиров и Папиашвили.

Самарин поднялся на подушке. Хотел попросить, чтобы вначале пустили отца и Хапрова, но дверь палаты раскрылась, и в сопровождении врача вошли Каиров и Папиашвили.

Каиров шел к Андрею, а смотрел на Пивня. У него как–то смешно выступали из–под халата коленки, он осторожно шагал по ковровой дорожке.

Врач поставил у ног Самарина стул. Борис Ильич присел на него. Папиашвили остался за спиной Каирова. Похоже было на то, что оба они пришли в фотографию.

– Вам привет от всего института, – сказал Каиров. – Как вы себя чувствуете? – Что, болит? – спросил Папиашвили.

– Я легко отделался, помяло немного.

Андрей посмотрел на Костю. Он как бы хотел сказать: «Вот ему крепко досталось». И гости поняли его.

– Ничего, – сказал Самарин. – Поправится.

– Вчера я побывал на «Зеленодольской», смотрел ваш прибор, – заговорил Каиров, желая, видимо, подбодрить Андрея.

– Совнархоз приказал снять его, – равнодушно сказал Самарин.

– Что нам совнархоз! Мы даем оценку новой технике. Доведем, поддержим. Вы, ребята, поправляйтесь, а дела мы завернем такие, что…

– Я был в Москве, – сообщил Папиашвили, – в институте, где работает ваш… товарищ.

Он кивнул в сторону Пивня.

– И что там? – спросил Самарин.

– Схема на полупроводниках – дело далекой перспективы, но…

– Позвольте вас спросить, – приподнялся на локтях Пивень, – с кем это вы говорили в Москве?..

Костя был бледен. Влажно и горячечно блестели глаза. К нему подошла сестра и сказала:

– Успокойтесь. Вам нужно отдыхать.

– Я не знал… Извините… – заговорил Папиашвили в смущении, бросая на Пивня тревожные взгляды. Леон отошел от койки, стоял в углу палаты, не зная, что делать.

Каиров, глядя на Леона и укоризненно постукивая кулаком по лбу, прошептал:

– Он же не спал! Ай–яй–яй… Дернул вас леший!.. Вы, Андрей Фомич, не беспокойтесь. И ваш друг путь не тревожится. Пока будем внедрять обычную схему, а там дойдет очередь и до схемы москвичей. И приборчик АКУ усовершенствуем, и машинку доведем общими силами. А там, глядишь, и книжечка выйдет. Словом, все по порядку, каждому овощу свое время.

Сестра показала гостям на часы. И они стали прощаться.