Текст книги "Покоренный "атаман""

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава третья

1

В последний раз Андрей прошелся по пролету цеха, в котором работала бригада сборщиков электронных машин – его бригада. Все уже знали о новом назначении Самарина. И может быть, потому были как никогда сдержанны. Ребята стояли у своих мест – кто у стола, покрытого блестящим полиэтиленом, кто в окружении серебристых ящиков со множеством обнаженных проводов, полупроводниковых пластинок, электронных ламп, а кто просто сидел без дела, опершись руками о колени.

Самарин подходил к каждому – одному пожимал локоть, другому клал руку на плечо.

Это были ребята, с которыми он собрал, смонтировал не один десяток малых и больших электронно–вычислительных машин; с ними он объездил многие страны; осматривал, принимал, а затем транспортировал оборудование, купленное у капиталистов: устанавливал машины на отечественных заводах, в институтах, академических центрах. Эти ребята, как никто другой, могут судить об электронной технике в разных странах, о степени добросовестности фирм и компаний, о талантливости инженеров, создающих электронную технику. Они и сами конструкторы и изобретатели; каждый из них творит, доделывает, изобретает «на ходу», не оформляя патентов, не требуя вознаграждений. Они начинали работу техниками, слесарями – совсем молодыми людьми. Теперь иным из них под тридцать, и почти каждый имеет диплом инженера–электроника. Бригаду хотели переименовать в группу электроников, но ребята воспротивились: «Называйте нас слесарями», – гордятся рабочим званием.

В углу пролета, у аптекарски чистого стола, придвинутого к окну, Самарин остановился, обнял за плечи двух молодых парней: Саню Кантышева и Петра Бритько. Кантышев – полный, круглоплечий парень – все эти дни сокрушался:

– Как же это, братцы?.. Самарина забирают…

Других спрашивал:

– Что будет с машиной?.. Пропадет Советчик диспетчера.

– Не пропадет, – успокаивали ребята. – Институт включит его в план, и машина встанет на все виды довольствия.

Теперь Кантышев молчал. Все трое смотрели на стол, на разложенные на нем части, узлы, детали портативной электронно–вычислительной машины, над которой бригада работала два года. Большая мечта Самарина – машина, призванная по замыслу ее создателя облегчить труд горняка. Она поступит на вооружение каждого диспетчера шахты. СД‑1 – Советчик диспетчера – не значился ни в каких планах научно–экспериментальных работ, администрация Горного института знала о затее электроников, но всерьез ее не принимала. Впрочем, в цехе и в институте не было человека, который бы не относился с сочувствием к Советчику диспетчера. А когда машиной заинтересовались москвичи–физики, в цех пришел директор института Николай Васильевич Шатилов.

– Физики, говорите? Столичные?..

Директор коснулся толстым несгибавшимся пальцем проводника.

– А что ж тут их, извините, могло заинтересовать?

– Оптимализм схемы, – важно сказал Кантышев.

Самарин неодобрительно взглянул на друга, мол, дуришь, Санька. Пояснил директору:

– Простота и надежность им по душе пришлись, Николай Васильевич.

Шатилов гладил серебристый бок ящика.

– Простота, говоришь? Одной–то простоты им, наверное, мало. Она, твоя машинка, как мне доложили, и «памятливая» будет, и «проворная». Ну–ну, дай–то бог.

Похлопал головную часть машины, сказал стоявшему тут же начальнику цеха:

– Материалы–то где берут? – Покупают, Николай Васильевич, на свои деньги. Вот только листы металлические я выдал им из рационализаторских фондов.

– А мог бы не только листы. Из сэкономленных материалов, конечно.

Самарин создавал машину не один, он был ее принципиальным творцом. Кантышев разрабатывал «память» Советчика диспетчера. В бригаде Кантышев был специалистом по звукозаписывающим устройствам, и в этой части никто с ним не мог соперничать. Петя Бритько занимался датчиками информации. Петр не был здоровяком, как друг его Александр, – наоборот, и неброским видом своим, и робостью походил на московского физика Пивня. У них и очки были одинаковые – пластиковые, с черным верхом и бесцветным низом. Как и Пивень, Бритько часто бывал на шахтах. Он излазил десятки лав и штреков, работал крепильщиком, забойщиком, сидел у пульта многоканатной подъемной машины, ездил в кабине подземного электровоза. Нередко поздними вечерами он приходил к Самарину домой, выкладывал перед ним все новые и новые варианты датчиков. По его замыслам, они должны были «просматривать» и «прослушивать» каждый уголок шахты. Где–то вздуло почву и прогнуло рельс – радиолуч, или фотоэлемент, или светочувствительный сейсмограф – мгновенно пошлют сигнал электронному диспетчеру, а он из многих вариантов выберет единственно правильное решение и сообщит о нем дежурному инженеру. Самарин и Бритько хотели видеть шахту полностью автоматизированной, они мечтали о безлюдной выемке угля. Бритько был первым помощником Самарина. Он любил подумать вслух:

– Андрей, да ты только представь нашу машину в работе. В бескрайней степи, точно маяк в море, стоит высоченная башня. Вся она из белого мрамора, вся горит и светится на сотни километров вокруг. Это наш электронный диспетчер – он уже не советчик, а диспетчер – включает и выключает угледобычные машины, посылает под землю воздух, дает сигнал передвижным крепям, включает моторы электропоездов. И уголь идет на–гора.

Сотни тысяч тонн! Миллионы!..

– Но позволь, а зачем же башня? – спрашивал Самарин. – Да еще из белого мрамора?

– Нет, нет, не мешай. Именно башня. Пусть видят все машину. Пусть все знают, как далеко шагнул человек, как высоко взлетела его мысль. Космос – что! Там пустота. «Летите, в звезды врезываясь!..» А попробуй под землей, в толще глубин. Сквозь гранитную твердь не разлетишься. «Атамана» голыми руками не возьмешь.

Да, «Атаман» не дает покоя Самарину. Самый трудный, непокорный пласт Донбасса не однажды снился Андрею.

Впервые Андрей встретился с «Атаманом» на «Зеленодольской» – крупнейшей шахте центрального Донбасса. В какой–то из лав оголился электрический провод, и током убило двух горняков. Андрей вошел тогда в состав технических экспертов. Комиссия сделала анализ: причин несчастного случая, написала техническое заключение. Но для Андрея мало было указать причину несчастья. «Нельзя ли оградить горняков от токов утечки?» – задавал он себе вопрос. А через год нашел ответ: сконструировал электронный прибор АКУ – реле утечки, автоматический контролер. Как только в шахте оголится провод – реле сообщит, где неисправность проводки. Совнархоз одобрил АКУ, приказал институту изготовить несколько опытных экземпляров. Один из них установили на «Зеленодольской».

Так и познакомился Самарин с «Атаманом». Изучая схему электропроводки на шахте, Андрей лазил по лавам, забирался в потаенные уголки подземелья. «Атаманом», «Чертом» называли горняки пласт, падавший почти отвесно. Многое тут делалось вручную. В одной только лаве работал комбайн, в остальных татакали отбойные молотки. Тогда Андреем завладела мысль: сделать для горняков электронный Советчик диспетчера.

Пусть машина возьмет на себя немногие операции: погрузку угля в вагонетки, подачу транспорта, включение–выключение подъемной машины… Пусть немного, самую малость, но, как говорят, лиха беда начало.

Идея электронного диспетчера завладела Андреем. А тут еще москвичи его подогрели. Они появились в институте неожиданно. Физик Пивень и специалист–электроник, большелобый седой мужчина – его фамилию никто не запомнил. Он был в институте лишь несколько дней. Изучал чертежи самаринской машины, рылся в каких–то справочниках и что–то записывал себе в блокнот.

Потом уехал. Остался Пивень. Этот ничего не спрашивал и не записывал. Днем он в институте не появлялся, а вечером, когда Самарин, Петя Бритько и Саня Кантышев, оставшись после работы, выкладывали на стол чертежи, панели, механизмы своего СД‑1, к Самарину подходил Пивень и просто, как будто они давно работали вместе, говорил:

– Я вам помогу.

Вначале Андрей окидывал его откровенно недоуменным взглядом.

Бритько однажды сказал москвичу:

– Сверхурочные нам не платят.

– Я знаю, – сказал Пивень.

В другой раз Кантышев сообщил: – И вообще, наши дела любительские.

– Знаю, – улыбнулся Пивень.

Москвич являлся в цех аккуратно, в один и тот же час. Подсаживался к столу, помогал ребятам наматывать катушки, паять клеммы, зачищать пластинки. Бритько и Кантышев работали до восьми–девяти, Самарин иногда задерживался до одиннадцати, и столичный физик оставался с ним до конца.

Пивень получал из московского института небольшие посылочки – в них были образцы новых сверхчистых проводников. Московский ученый испытывал их в узлах самаринской машины. Но результаты были неутешительны. Самарин сочуствовал своему другу.

– Тут все дело в схеме, это она несовершенна, – говорил Самарин москвичу, когда, закончив работу, они шли по чисто подметенным и вымытым степнянским улицам. Пивень обыкновенно молчал, было видно, что он не принимает всерьез предположений Андрея. Московский физик не хвалил схему самаринской машины, только однажды как бы между прочим заметил: «Наши ребята знают, что они делают». Под «нашими ребятами» он, очевидно, подразумевал специалистов–электроников своего института и прежде всего того, большелобого.

Они работали много месяцев, бывали вместе в кино, театре, гуляли не однажды вечером по главной степнянской улице, но, как и в первые дни знакомства, называли друг друга на «вы».

Костя, несмотря на свою внешнюю замкнутость, временами говорил горячо и даже руками жестикулировал.

– Мы, конструкторы, по сути и природе своей должны стремиться к вершинам – не тем, которые перед глазами, до которых рукой подать, а к вершинам доступным и недосягаемым для всех других. Перспектива создания машины на сверхчистых проводниках заманчива. Ведь от этого «память» ее станет сильнее в двадцать–тридцать раз!..

Самарин любил минуты таких откровений. Пивень не фантазировал, не мечтал – он рисовал картины мазками цифр. Но именно такие картины могли взволновать Сахарина, увлечь его воображение. И он, конечно, был рад содружеству с москвичами.

Петя Бритько часто спрашивал москвича:

– Скажите, Константин Иванович, а во сколько раз увеличится скорость прохождения сигналов на дозиметр, если вам удастся привить машине сверхчистые проводники?

– Пожалуй, в шестнадцать–восемнадцать.

– Ба-а! – вскрикивал Бритько. – Так это что же тогда получится?.. Братцы, так ведь наш СД‑1 не советчиком диспетчера будет, а настоящим капитаном!.. Он поведет по лавам десятки угольных стругов. По всему горизонту пласта, точно по линейке, протянутся шахты. Их будет двенадцать или пятнадцать. И ни одного человека под землей! СД‑1‑машина с гигантской памятью, с фантастической способностью фиксировать в своем «уме» миллионы значений и понятий!..

– Тебе бы, Петро, поэтом быть, а не техником, – мягко урезонивал его Самарин.

Пивень временами уезжал в Москву, изредка присылал письма, просил подробно рассказывать, как идут дела с машиной, но потом снова являлся в Степнянск и продолжал испытания своих проводников. Иногда с ним приезжали специалисты–электроники – тогда в институте настораживались: «И что там такое делает Самарин?..»

Может быть, москвичи и побудили Каирова пригласить Самарина к себе в лабораторию?..

Андрей уходил из бригады, но не прощался со своими друзьями. Он был уверен, что как раз теперь–то ему и его друзьям предстоит настоящая работа.

2

В институт Самарин пришел в девятом часу. Долго ходил по коридорам, читал таблички на дверях – названия отделов, секторов, лабораторий. Андрей явился на работу, как на праздник: он был в новом коричневом костюме, чисто выбрит, подстрижен. С волнением переступил черту, разделяющую главный корпус с левым крылом здания. Здесь, в лаборатории шахтной автоматики, ему предстояло работать. Как знать, может быть, пройдет несколько лет, и он станет таким же уважаемым человеком в науке, как, скажем, вот эта… «Старший научный сотрудник И. М. Пришельцева» или этот… «Заместитель начальника лаборатории Л. Г. Папиашвили».

Перед дверью Папиашвили Самарин остановился. Вспомнил недавнюю стычку с ним. Папиашвили пришел в экспериментальный цех и потребовал у старшего мастера техническую документацию самаринского АКУ. Ему, дескать, Папиашвили, нужно для отчета.

– АКУ давно внедрен, слава богу, работает хорошо, – сказал мастер. Лаборатория тут ни при чем.

Леон Георгиевич не стал спорить, но велел позвать Самарина. И тут у них произошел неприятный разговор.

– Я полагаю, ваш АКУ, – вежливо заговорил Папиашвили, – имеет прямое отношение к автоматизации шахт. Значит, лаборатория шахтной автоматики и вы, товарищ Самарин, решают одни и те же задачи. И нам известно, что вы охотно пользуетесь трудами нашей лаборатории. Нам только не ясно, почему при этом вы не ставите нас в известность…

Папиашвили говорил спокойно, но его черные выпуклые глаза метали холодные искры. Несоразмерно большая голова, приплюснутое со стороны щек лицо – каждая складка обнаруживала нервозность и неприязнь. Только губы, сухие и бескровные, то и дело расползались в улыбку, но и улыбка его была такой же холодной, как и глаза.

– Очевидно, тут вышло недоразумение, Леон Георгиевич, я не знаю трудов вашей лаборатории, а потому и не мог ими пользоваться.

– Возможно, голубчик, возможно, я неправильно проинформирован. Мы не собираемся вас обвинять, но и вы, и мы – работники одного института; вам, надо полагать, тоже не безразлична репутация нашей фирмы.

– Что же от меня требуется? – Техническая документация прибора. АКУ хоть и внедрен на шахтах, но он еще несовершенен, над ним надо работать – тут вам без помощи лаборатории не обойтись.

Самарин не удивился: разумеется, его прибор далек от совершенства, Андрей и сам знает многие недостатки АКУ. Вот только почему уже созданным прибором занялась лаборатория автоматики – этого он не понимал. Не мог он знать о речи, которую директор института Николай Васильевич Шатилов произнес на последнем заседании ученого совета. А говорил он буквально следующее:

– Пойдите в цех и посмотрите, что делает там Самарин. Нет–нет, вы пойдите и посмотрите, какие чудеса творит этот слесарь!..

Тут из зала подсказали:

– Он бригадир электроников!

– Вот–вот, бригадир, – подхватил директор. – Нынче не поймешь: где слесарь, где бригадир, а где инженер. Иной столько званий нахватал, что и не перечислишь, а толку с гулькин нос. Другой всю жизнь в тени ходит – фамилию не запомнишь, а дело делает.

Шатилов любил опрощать свою речь, набрасывать на себя маску добродушного мужичка. Он даже голос как–то ловко подделывал под наивного селянина. Однако каждый, кто знал директора, за его словом слышал ядовитый и вполне определенный намек. Говоря о Самарине, директор кидал быстрые взгляды в сторону Каирова. И члены совета вслед за ним взглядывали на Бориса Ильича.

Шатилов еще сказал:

– Он, этот самый бригадир–то, важный приборчик изобрел и внедрил на шахтах. Хороший приборчик, довольны им горняки. А ведь Самарин не в тресте столовых и ресторанов работает, он наш человек, институтский. Выходит, и приборчик сделан не на кондитерской фабрике, а у нас, в институте. Он и электронно–вычислительную машину сделает! А мы будем ушами хлопать и, может быть, не все догадаемся, что и эта новая машина в институте сделана.

Каиров тут встал и перебил директора:

– Николай Васильевич! Я уже все продумал. Все будет учтено и сделано.

– Вот и ладно, – закивал головой директор.

Не знал тогда Самарин, что Папиашвили явился к нему сразу же после ученого совета.

– У меня нет чертежей, – сказал Андрей, – я их отослал в Центральное бюро по изобретательству.

Улыбка стаяла с лица Папиашвили, на Самарина сыпались одни холодные искры. Андрей попросил извинения и склонился над рабочим столом. С тех пор Самарин избегал Папиашвили – этого стройного молодца, всегда одетого ярко и по моде. А теперь – извольте: Папиашвили – его начальник!..

Пока Андрей слонялся по коридорам, предавался размышлениям, ученые явились на работу и заполнили все комнаты. В кабинет Каирова вошли несколько человек. И когда Самарин приблизился к двери начальника лаборатории, из кабинета уже раздавался приглушенный разговор.

Андрей не прошел вперед, куда жестом приглашал его Каиров, а спрятался за спину женщины с копной иссиня–черных волос. Она стояла посреди кабинета и не слишком вежливо говорила:

– Если вы решили, что Пришельцева за какие–то гроши будет тянуть всю теорию, то вы ошиблись.

– Инга Михайловна, золотце, нет у меня возможности…

Разговор принимал меркантильный характер.

– Мы знаем, что у вас есть и чего у вас нет. У вас всегда была для меня одна работа. Инга, делай то, Инга, делай это. А что Инга ежемесячно теряет сто десять рублей – до этого никому нет дела!

– Позвольте, какие сто десять рублей?

– Кандидатские! Вот какие!..

– Но вы же не кандидат! – Вы полагаете, Борис Ильич, что я не понимаю кухни? Скажите вы мне завтра, что… в ученом совете меня не завалят, я тогда с превеликим удовольствием.

– Но я же не могу…

– Расскажите другим, что вы можете, а что не можете… Пришельцева взмахнула пухлой короткой рукой и круто повернулась. Чуть не сбив Самарина, она вышла из кабинета.

Каиров смотрел ей вслед, покачивая головой:

– Ну, характер!..

Краем глаза он скользнул по лицу Самарина. Андрей ступил вперед, хотел представиться, но Борис Ильич широким жестом пригласил его сесть в кресло. Он полагал, что Самарин все слышал, хотя Андрей смотрел в окно и не вникал в суть разговора.

– Видали вы ее! – кивнул на дверь, за которой только что скрылась Пришельцева. – Она теряет сто десять рублей. А я теряю пятьсот оттого, что я не академик. Странная логика!..

Самарин подошел к столу, сел в кресло. Но едва Борис Ильич раскрыл рот, чтобы начать беседу с новым сотрудником, как в кабинет вошел начальник шахты «Зеленодольская» и с ним Данчин – высокий простовато одетый мужчина.

Начальник шахты Александр Петрович Селезнев – (молодой человек с жесткими черными усиками. Говорит певческим музыкальным баском.

– Андрей Фомич тоже тут, очень кстати. Мы ведь и по вашу душу пришли, то есть вашу новую машину хотим заполучить.

– Верим мы в нее, Андрей Фомич, – сказал великан с рыжей шевелюрой, точно отлитой из меди. – Я вам как член месткома говорю. Я в шахтном профсоюзе техникой занимаюсь.

– Помилуйте! – взмолился Каиров, откинувшись в кресле. – Какая машина? Да с чего вы взяли, что машина у Андрея Фомича уже готова?.. Мы к ней, можно сказать, только–только подступаемся, а они – давай на шахту.

Селезнев как–то неспокойно посунулся на стуле, поладил кончиками пальцев усы, исподлобья глянул на Самарина. Данчин тоже сделал нетерпеливое движение, крякнул в ладонь. Наклонившись к уху Самарина, он вполголоса проговорил: «Изменили нам, другой шахте отдаете. Понятно, понятно». Андрей улыбнулся, покачал головой, но рассеивать подозрения Данчина не стал. Считал неучтивым вступать в разговор с посетителями в кабинете начальника.

– Хорошо, Борис Ильич, – примирительно заговорил Селезнев. – Не готова, значит, не готова. Но вы нам пообещайте: как только Советчик диспетчера будет готов, вы установите его на нашей шахте.

– Сдаюсь! Уговорили.

Борис Ильич подумал: «Это хорошо, что Селезнева интересует самаринская машина – ее–то он отдаст, как только она будет готова. Каиров боялся другого: как бы Селезнев не попросил у него схему будущей автоматизации шахты «Зеленодольская». Еще в прошлом году Каиров выступил на областном партийно–хозяйственном активе и перечислил все доблестные дела своей лаборатории. Сказал и о том, что разработана схема комплексной автоматизации шахты «Зеленодольская». Шахта будущего, мечта горняков – безлюдное подземное предприятие недалекого будущего. С тех пор Селезнев не отставал от Каирова: покажите да покажите схему автоматизации «Зеленодольской». Каиров отговаривался, как только мог, наконец утих интерес начальника шахты к схеме, видимо, догадался он, что не все сказанное оратором с трибуны нужно понимать буквально. Впрочем, справедливости ради надо сказать: Каиров хотел испытать на «Зеленодольской» первую установку гидроподъема, созданную лабораторией, но теперь ясно, что гидроподъем не пойдет, в него заложены принципиально ошибочные решения. Каиров ждал грозы; тучи уже собирались в институте; директор обещал вынести на ученый совет разговор о бесплодной работе лаборатории Каирова, о напрасной трате денег; ему, директору, не понять, что жертвы в науке – естественное дело, без них не обойтись. Но теперь у Каирова есть АКУ, СД и Самарин. Теперь Каирову не страшны никакие тучи.

– Извините, как ваше имя–отчество? – обратился Каиров к Селезневу.

– Александр Петрович.

– А вас, товарищ?

– Макар Федорович Данчин.

– Очень хорошо, товарищи, очень приятно…

Каиров говорил тихо, в нос. И писал в блокноте.

– Запишем вас сюда… нет, нет, вот сюда… Здесь у меня начальники, друзья и все прочие важные лица. Занесем в святцы, надолго, навсегда. Нам с вами дело делать, а не в прятки играть. М-да… Правда, с товарищем Селезневым мы не однажды встречались и по телефону беседовали, но теперь установим серьезные отношения. У вас, как я слышал, и московские физики бывают. Это тоже по нашей части, это тоже нам нужно. Так, пожалуйста, назовите свои координаты.

Записывал старательно. Выводил каждую букву – и это видели не только сидящие с ним рядом горняки, но и Самарин, находившийся от них поодаль.

– Отношения между людьми, – заговорил Каиров, когда кончил писать, – это, как бы вам сказать, фатум, судьба. Мы можем друг другу нравиться, а можем и не нравиться, но обойтись друг без друга не можем. Потому как связаны делом, судьбой. Так я говорю, Александр Петрович, или я не так говорю?

– Верно, Борис Ильич, – опять же, и мы вам…

– Нужны, Александр Петрович, – ох, как бываете нужны вы нашему брату, ученому. Приборчик испытать, опыт под землей поставить – как тут без начальника шахты обойдешься?.. Связь науки и практики. Движущая сила технического прогресса!.. Но позвольте, братцы, зачем вам малая электронная машина? Вы же знаете, что на вашей шахте будет осуществляться план комплексной автоматизации. В плане нет электронной машины, но зато там есть кое–что другое.

– Нас, Борис Ильич, не только далекая перспектива интересует, мы хотим и сегодня иметь автоматы. Вам, наверное, известно, что «Зеленодольская» первой подступилась к «Атаману»… Там, в вышине, под самыми звездами летают космические корабли; на земле конструкторы создают заводы–автоматы, электростанции, управляемые на расстоянии, а под землей – отбойный молоток!

Данчин не принимал участия в беседе. Он вплотную подвинулся к Самарину и все порывался шепнуть ему что–то на ухо.

– В плане, – продолжал Каиров, – мы предусмотрели автоматизацию, высокую степень автоматизации, но, мальчики вы мои милые! Если уж говорить начистоту, то мы не поднесем вам на блюдечке шахту–автомат. И никто вам не поднесет. Шахта–автомат – фантазия, блажь некомпетентных людей.

Каирову захотелось пофилософствовать. На него напал стих откровения и красноречия.

– Мальчики вы мои милые! Будьте вы взрослыми и не верьте всяким россказням. Мало ли какие идеи приходят в голову иным ученым, особенно теоретикам. Им нужно свою зарплату отрабатывать, чины да звания получать, вот они и рисуют безлюдные гидрорудники да шахты–автоматы. А мы люди дела, наш институт производственный – нам не до фантазий. Проблемы автоматизации решаем поочередно и по частям. Например, догадались, что при помощи водички уголек можно нагора поднимать, – и сооружаем гидроподъемник. А там, глядишь, и соорудим электронно–вычислительную машину для шахт. Тогда у нас пойдут и шагающая крепь, и автоматический транспортер, и многие другие механизмы. Но и тогда еще далеко будет до безлюдной выемки. К автоматизации надо идти шажками – топ–топ, топ–том… Недавно к нам пришли горноспасатели. Так, мол, и так, коллеги, на шахтах случаются взрывы. Нет–нет да и бабахнет в забое. Так нам бы приборчик такой, чтоб внутреннее давление почвы измерял, места скопления газов улавливал. А мы им и говорим: приборчик вам? Пожалуйста, соорудим приборчик. Сделаем еще один шажок к сплошной автоматизации. Дайте нам срок, будет вам и белка, будет и свисток. Вставим в электронную машину дополнительный блок, она и этот орешек ра грызет.

И, обращаясь к Самарину:

– Верно я говорю?

Андрей кивнул головой. Борис Ильич продолжал:

– Как видите, задачи решаем малые, локальные, фантазий не разводим.

Данчин сидел, подавшись вперед, положив ладони лопаты на колени.

Бригадир крепильщиков не проронил ни слова и ишь изредка поворачивался назад и взглядывал на Самарина, словно бы желая убедиться, тут ли сидит нужный ему человек.

Селезнев, напротив, вел себя неспокойно. Он хоть и внимательно слушал Каирова, но все время ерзал на стуле, откидывался назад, всплескивал руками.

– На других пластах давно комбайн работает, – заметил Селезнев, едва скрывая раздражение.

– «Атаман» норовист, кровля слабая, тут нужна особая машина, – говорил Борис Ильич, нажимая на каждое слово.

Начальник шахты не соглашался с доводами Каироа, но и не протестовал. Он, правда, не скрывал своего несогласия, но почему–то не считал нужным возражать собеседнику. И когда Каиров кончил, Селезнев хлопнул ладоши, сказал:

– Ладно! Вы нам только об одном скажите: когда будет электронная машина?

– Милый!.. – протянул Каиров. – Она еще в чертежах только да в наших головушках, – показал жестом на свой лоб и на Самарина.

– Ладно! – повторил Селезнев.

Кивнул Каирову, Самарину, направился к выходу. Было видно, что беседой начальник шахты остался недоволен.

На этот раз Каирову не удалось поговорить с Самариным – начальника лаборатории вызвали к директору института. Условились встретиться после обеда. Но в третьем часу Борис Ильич пришел в лабораторию бледный и взволнованный.

Андрей вошел в кабинет вслед за начальником. Борис Ильич выдвинул ящик стола, склонился над ним. Перебирал бумаги. Он слышал приближающегося к нему человека, но не в силах был поднять на него глаза. Он только что узнал имя человека, с которым Мария «познакомилась на море», им оказался Самарин.

А тут еще и он, виновник происшедшего, торчит перед столом.

Чтобы не казнить себя беседой с Самариным, Каиров., как только мог в эту минуту вежливо, сказал:

– Вы меня извините, я сегодня нездоров и сейчас поеду домой. А вы пока работайте по своему плану. Потом мы обо всем условимся.

И Каиров глубже склонился над ящиком письменного стола.