Текст книги "Подземный меридиан"
Автор книги: Иван Дроздов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
13
Приказ о назначении Каирова директором Московского института радиоэлектроники был подписан, но Бориса Фомича держал в Степнянске целый комплекс вопросов, требовавших от него хлопот и суеты. В первую очередь надо было напрямик выложить Самарину мотивы, побудившие Бориса Фомича поставить на обложке книги одну только его, Каирова, фамилию; убедить Самарина поехать с ним в Москву, в институт, и организовать там создание целой серии малогабаритных электронно-вычислительных машин. «Там, конечно, есть ученые,– рассуждал сам с собой Каиров,– и конечно же есть таланты, но Самарин ручной, домашний, с ним я пошёл общий язык, а главное, он самородок, он кладезь, он тот самый конек-горбунок, на котором...– Каиров хотел сказать: «Можно скакать до каких угодно высот», но осекся, подумал: – Я не всадник, а он не лошадь. Мы будем скакать вместе. Он и... я, рядом. Я в Москве займусь электроникой, одной только электроникой... Выделю комнату, несколько комнат. Сплошь заставим приборами. Назначу лаборантов. Молоденькие, чистенькие девушки в белых халатах. В промежутках между директорскими делами я буду заходить к ним и склоняться над прибором. И Самарин тут. Рядом... Никакой он не конек-горбунок – старший сотрудник лаборатории Каирова».
Борис Фомич воодушевлялся при этих мыслях, вставал из-за стола, ходил по кабинету. Но тут ему казалось: Самарин стукнет кулаком, возмутится. И при мысли этой Каиров сникал, горбился, подходил к окну. Долго, рассеянно слушал Борис Фомич, как напряженно и глухо шумит на дворе ветла. В другой раз мысленно он начинал диалог с Самариным. Представлял, как войдет Самарин в кабинет и как Борис Фомич решительно поднимется ему навстречу и прямо, без обиняков, дружески положив ему на плечо руку, начнет нелегкую беседу. Друг мой Андрюха, выслушай меня до конца и постарайся понять старика Каирова. Ты знаешь, я тебя люблю, и потому буду говорить с тобой, как с родным человеком. В тот же день, когда вы угодили в больницу, передо мной, как перед Гамлетом, встал вопрос: быть или не быть? Товарищи из Москвы сообщили мне, что крупный начальник из комитета выразил желание видеть меня на посту директора института, но предварительно ещё раз захотел посмотреть рукопись книги. Ты, может быть, не знаешь, что тогда, в Приазовске, помощник Терпиморева, задевав куда-то титул, представил рукопись, как мою единоличную. Помощник и на этот раз, не желая раскрывать свой случайный обман, представил рукопись в типографию за одной моей фамилией, а уже через несколько дней её начали печатать. Как видишь, история вышла ужасная, но я в ней не виноват, не вали на мою седую голову груз тяжелой вины. Принимай мои условия: должность в институте, квартира в Москве и содействие в устройстве новой рукописи за одной твоей фамилией. Я в этой рукописи принимаю посильное участие. Ну, Андрюха! Демонстрируй широту характера, и вот тебе моя рука!..»
Монолог казался Каирову неотразимым, и, проговорив его почти вслух, Борис Фомич вновь обретал веселое настроение. «Действовать надо сегодня!» – решил Борис Фомич и подошел к телефону. Позвонил заместителю министра республики, ведавшему новой техникой.
– Павел Павлович?.. Я все о том же, об электрониках... Приедете в институт? Очень хорошо. Так вы ко Мне заходите. Буду вас ждать. Каиров положил трубку и молодецки щелкнул пальцами. Заместитель министра должен помочь, он непременно поможет Каирову.
Потирая руки, Борис Фомич подошел к двери, ведущей в комнату-салончик. Перед тем как её открыть, он вторично щелкнул пальцами – при этом высоко вскинул руку и в такт пропел какой-то мотивчик. Каирову стало легко и приятно – к нему едет сам заместитель министра по науке! Заместитель министра писал докторскую, теперь он искал дружбы Каирова. Это несомненно и как раз кстати. Борис Фомич опять щелкнул пальцами.
Когда в приемной раздался голос зама, Борис Фомич вышел навстречу гостю – застенчиво улыбался, говорил какие-то малозначительные, бессвязные слова, показывал ему место в кресле. Делал все это он с достоинством, без подобострастной суеты, делал так, как умел только он, Борис Фомич Каиров.
– Вот посмотрите: фотография института, моей новой обители.– И откинулся на диване, чуть приподняв подбородок и сузив глаза, в которых гулял холодок покровительственного безразличия.
Он хоть и говорил с замом с прежней ноткой подобострастия, хотя зам и был для него важной персоной, но Каиров знал и другое: провинция есть провинция. К тому лее, считал он, министерство – не институт, контора. Сегодня зам, завтра никто. Вот будешь доктором наук – дело другое. Ученая степень как в старину дворянское звание: привилегии дает пожизненно.
– Да, внушительно,– развел руками зам.– Тут и сказать нечего. Этакая, знаете, для всех нас неожиданность. Все-таки вы наш, степнянский. Приятно.
– Быстрее кончайте диссертацию, представляйте на учёный совет. Не то... не то рискуете остаться без главного защитника и поклонника вашей работы.
– Что, Борис Фомич, вы ещё побудете у нас?
– Членом совета – да. Мой голос вам и из Москвы зачтется.
– Ах, жаль, что теряем большого учёного. У нас, признаться, тоже на вас виды были. Я недавно с министром говорил, он во всем со мной соглашается, мое мнение разделяет. Нехорошо, нехорошо убегать от нас.
Борис Фомич фамильярно взял зама за локоть, поднял его с кресла и так же фамильярно, по-свойски повел по кабинету.
– Не будем говорить обо мне, а лучше о вас, о вас... Сейчас самый момент преуспеть вам в науке.
Вам надо поторопиться. А теперь просьба к вам есть: закройте все дела по электронике. Они тут не по профилю – зря только деньги будете тратить. А я тогда получу право ставить вопрос о создании большой лаборатории в своем институте, в Москве.
– И Самарина прихватите?
– В Москве много Самариных, но без дела и его не оставлю. Пойдет – возьму. Зам кивал головой: конечно, он готов закрыть ассигнования по электронике. Самаринская машина готова, отчет за нее подписан, других дел нет по электронике. Закроют – и все. Конечно, при желании дела можно развернуть, их можно найти, тем более, если во главе дела поставить Самарина. Но сейчас зам старался обо всем этом не думать: перед ним была цель – докторская диссертация. И он думал только о ней, об этой главной своей цели.
– А как же опыты москвичей? – вспомнил вдруг зам.
– Их тоже перенесем в Москву,– сказал Каиров, будто и эти вопросы перешли теперь в его компетенцию.
И зам с готовностью закивал головой, выражая удовольствие автоматическим решением и этого вопроса. Душа его будет спокойна – все дела решаются к лучшему.
– Вам виднее, Борис Фомич, Подготовьте проект документа за моей подписью.
Каиров признательно развел руками, наклонил голову.
Самарин, придя в лабораторию после болезни, не мог вначале объяснить перемен, которые тут произошли. Небольшой коллектив учёных и инженеров стал напоминать Андрею пожарную команду. Пожара не было, а на лицах будто играли отблески пламени. В коридорах бегали рысью, за дверью кабинетов, опасливо поглядывая по сторонам, тревожно шептались. На языке у всех был Каиров. О нем говорили, на него смотрели, его провожали и встречали, Слова «Борис Фомич» п «Каиров» перемежались с другими, такими же привычными: «группа электроников», «Почему распустили группу электроников?» И ещё задавали вопрос: «Возьмет ли Каиров в Москву своих помощников?»
Весть о роспуске группы электроников Андрей воспринял спокойно: «Значит, не нужна больше». Он как будто бы даже почувствовал облегчение. Андрей уже получил приглашение Пивня на работу в свой институт, машина его успешно проходила испытания,– он ощущал приятную легкость на душе и думал теперь только о том, как бы побыстрее защитить диплом и отбыть в столицу. В Степнянске его больше ничто не держит. Была Мария, теперь её нет. Встреч она избегает, вестей о себе не подает... «Демонстрация равнодушия... И если в тебе есть капля самолюбия, оставь её в покое!.. Найди в себе силы – отойди в сторону». Захотелось схватить в охапку книги, разбросанные на верстаке в цехе и в его институтской комнате, и – домой! Вернее, в дом старика отца. Там есть сарай, Андрей сделает из него мастерскую. Там край города, и никто не будет ему мешать.
Бритько и Кантышев, не заходя к себе в цех, пришли в институт. Расселись по углам самаринской комнаты, навалились на Андрея с вопросами.
– И ты согласился с роспуском группы? – горячился экспансивный Бритько.
– Кто ж меня спрашивал, братцы? – отбивался Самарин.
– Но ты хоть понимаешь подоплеку этого преступления? – не унимался Бритько.
Самарин улыбался и покачивал головой, как бы говоря: «Любишь ты, Петро, перегибать палку. Так уж сразу и преступление!..»
– Каиров, по слухам, переносит в Москву работы по электронике,– сказал Андрей.
– И, конечно, тебя забирает?
– Я буду работать с Пивнем,– ответил, улыбаясь, Самарин.– Он, братцы, стал доктором наук. А Каиров... он пусть с Папиашвили работает.
Сообщение это не вызвало радости: Кантышев и Бритько, точно обиженные дети, хмурили недовольные лица.
– Как аспирантура? – спросил Андрей Кантышева.
– А он её бросил! – ответил за друга Бритько.
– Не лезь ты, Петро, куда не просят!
Но Бритько продолжал:
– Написал в Киев профессору, сослался на занятость.
– Профессор звонил мне на квартиру. Ты же не знаешь, о чем мы договорились!
– Не дури, Саня,– строго сказал Андрей.– Аспирантуру кончай. И диссертацию двигай. Нельзя нам ходить в неучах.
Андрей сказал «нам», имея в виду и себя, свою задолженность по институту. Он сдал все экзамены за пятый курс, но к диплому ещё не приступал. И не знал, когда приступит. Втайне опасался, что черед до диплома дойдет не скоро, может быть, не дойдет никогда. Теперь он все больше времени посвящал опытам москвичей: выполнял письменные задания Пивня, проверял, испытывал все, что тот ему присылал. И выписывал литературу по сверхчистым проводникам, уходил и сам с головой в книги, не имеющие ничего общего с институтской программой.
– Как же мы теперь? – сказал вдруг Кантышев.
– Что как? – встрепенулся Андрей. И вдруг понял, что, помогая ему, друзья его по слесарной бригаде и сами стали убежденными творцами новой электронной техники. Оба они учились, и раньше Андрей думал, что все у них ещё впереди, что когда-нибудь придет время и им подумать о самостоятельной работе, своей теме. Но они, оказывается, уже давно решили этот жизненный для себя вопрос: они, как и он, электроники, изобретатели; они хоть и были зачислены в его группу временно на роль слесарей-операторов, но душой прикипели, приросли к делу, и теперь уж их от электроники не оторвать. И Самарину стало совестно. Он только теперь понял, что роспуск группы задевает не одну его личную судьбу.
– Мы будем драться! – решительно заявил Бритько и, посмотрев на часы, добавил: – Я звонил в редакцию газеты, к нам обещал приехать корреспондент областной газеты Евгений Сыч.
Действительно, скоро в дверях показался корреспондент. Если он аккуратен, сейчас заявится.
– Ага-а!.. Святое семейство электроников! – проговорил он.– Потерпевшие кораблекрушение!
Сыч с каждым фамильярно здоровался, находил для каждого веселые, ободряющие слова, вел себя, как старый товарищ, хотя видел Самарина и его друзей всего лишь два или три раза. В его приподнятом, сдобренном басовитой хрипотцой голосе слышалась покровительственная нотка, тон человека, стоящего выше по служебной инстанции, могущего произвести праведный суд.
– Что собираетесь делать? – спросил Сыч и занес руку за блокнотом, но вовремя её опустил: решил не придавать беседе официальный характер.– Сидим на чемоданах? – повторил он вопрос.
Ребята переглянулись. Самарин неопределенно повел плечом.
– Ждем вашей помощи,– повернулся Кантышев к Сычу.– Фельетончик бы соорудили или там статью.
– Фельетончик?.. За какие грехи?
Вступился Бритько:
– Роспуск электроников – это вам не грехи?
– А как докажешь, что её не надо распускать? – подливал масла в огонь журналист.– В приказе все обосновано: работы по СД-1 закончены; институту несвойственна тема электроники; заказы горняков будут передаваться в Москву. Тут все логично.
– Одного не хватает в приказе,– ухмыльнулся Кантышев,– Каиров прихлопнул группу, чтобы легче сманить Андрея в Москву.
– Резонно,– заметил Сыч.– Иначе кто ему книги будет писать?
Сыч вынул из папки новенькую книгу, подал Самарину. На черной обложке золотом тиснено: «Б. Ф. Каиров, доктор технических наук». И дальше, крупно, название... Тут были большие буквы, их много, но связи между ними Андрей не понимал. Он смотрел на то место, где могла бы стоять и его фамилия. Слышал, как дрожат руки, как стучит кровь в висках. Старался преодолеть туман, застилавший глаза. Но туман не проходил, и он не мог прочесть название книги. В один миг вспомнились ему и рассказ Пивня о Каирове, и странные, неестественно слащавые беседы, которые Каиров все время заводил с ним. Фальшиво, все походило на игру в кошки-мышки.
– Может быть, не вы писали эту книгу? – раздался, как гром, голос Сыча.
– А-а... Да, да, конечно. Может быть.– Андрей вспомнил реплики Папиашвили: тут новый текст, тут все другое.
Сыч подошел к Андрею, взял у него из рук книгу, раскрыл наугад страницу:
– Читайте.
Андрей читал. Почти машинально. Многого он не понимал. Но видел: текст его, без изменений.
– Да, это я писал. Как же он мог?.. Как посмел? – проговорил глухо Самарин.
Сыч снова взял у него книгу, раскрыл ещё наугад страницу. Андрей и на этот раз сказал: «Да, это я писал». Потом раскрывали страницы Бритько, Кантышев – они знали самаринский стиль и видели: все тут его, Андрея.
– И как вы это называете? – сказал Сыч, обращаясь сразу ко всем.
– Подлость,– глухо проговорил Кантышев.
Сыч склонился над блокнотом и начал торопливо записывать. Он писал долго,– видимо, ему пришли мысли, и он боялся их упустить. Бритько и Кантышев повесили над коленями головы, сосредоточенно смотрели в пол. Самарин продолжал листать книгу. Дурманящий прилив негодования, бессильной злобы и горького сожаления отхлынул. Андрей собрался с мыслями и теперь листал страницы, надеясь и в то же время боясь обнаружить чужой текст, позволивший Каирову поставить одну только свою подпись. Ему казалось, найди он хоть одну страницу каировскую или писанную рукой Палиашвили, принадлежащую Инге Гриве – они тоже работали над рукописью,– и тогда все встанет на свои места, восстановит правоту Каирова. Но даже одной страницы каировской Андрей не находил. И вновь и вновь поднимался вопрос: «Как же он мог?.. Как посмел?..* Хотел сказать: «Борис Фомич», но имени Каирова он уже давно мысленно произнести не мог. Для Андрея этот человек навсегда потерял имя, потому что в имени заключалось уважение к человеку, признание каких-то его достоинств. Каиров для Самарина был теперь человеком, лишенным достоинств.
В дверь заглянул Папиашвили:
– Андрей Ильич, зайдите к Каирову.
И ушел. Самарин не двигался.
– Вы что? – спросил Сыч.
– Не пойду.
– Напрасно! – подскочил со стула корреспондент. Размахивая блокнотом и шариковой ручкой, он почти кричал: – Чуть что – и губки надули, словно красная девица. А бороться кто будет с этим рыжим чертом?! К нему в душу надо лезть, как он к нам лезет. Ты, наоборот, елейную улыбку на рожу натяни и будто ничего не случилось, а когда и узнаешь, молчи как рыба. Пусть суетится, пусть мельтешит и карты нам раскрывает. Сейчас к нему столичные гости пришли, а тут и книга вышла, и с тобой надо объясняться. Пусть-ка он побегает, попрыгает, а мы из засады наблюдать будем да момент половчее выберем – трахнем по нему фельетоном.– Сыч подтолкнул Андрея к двери:– Иди, иди!..– И, как только Самарин ушел, тотчас же к Бритько и Кантышеву: – Братцы, Самарин рукописный текст Каирову давал или машинопись?
– Он все рукой писал,– сказал Кантышев.
– Как оригинал достать, а? Где он – оригинал?.. Понимаете, я хочу разоблачить Каирова, фельетон написать. Но он волк матерый, голыми руками не возьмешь.
– Есть оригинал, да он у Папиашвили в сейфе лежит.
– Достать бы... А?..– взмолился Сыч.
– Андрея надо просить.
– Ни! – Сыч поднял над головой руки.– Ни-ни!.. Самарин – увалень, он не посмеет. Вы ему – молчок. Все дело может погубить.
Тут Кантышев стукнул по коленке кулаком, поднялся во весь рост:
– Я попробую!
Он вынул из стола кипу листов, аккуратно сложил их, взял под мышку и, ничего не объяснив, вышел. Не прошло и пяти минут, как он возвратился. Протянул Сычу кипу листов.
– Но это же...
– Это и есть оригинал самаринской книги. Да ещё с пометками и вставками Каирова. Тут уж не отопрешься.
Сыч проворно сунул листы в папку, настороженно покосился на дверь:
– Но позволь, как же ты?
– Очень просто. Из стола Самарина я взял пояснения, инструкции, разные справки – их тоже писал Самарин, но в книгу они не вошли. Я попросил у Папиашвили рукопись, сказал, что по просьбе Самарина хочу вложить туда несколько страниц, которые, дескать, брал на время. Ну, тот – пожалуйста. Сам пишет, а я «вкладываю». Через минуту рукопись оказалась у меня в руках, а самаринские наброски, черновики – в папке. Он при мне же и закрыл их в сейф вместо рукописи.
– Да-а... Ну ладно, братцы. Я пошёл. А то ещё хватятся.
И уже в дверях Сыч повернулся. Сверкая глазами, сказал:
– Пусть он потом едет... з столичный институт!
Вечером того же дня Сыч стоял у двери с надписью: «Писатель Ф. А. Курган», и нажимал кнопку звонка. Тишина за дверью не нарушалась. «А что, если Курган на даче или на курорте?»– подумал Сыч. Журналист опасался, как бы не сорвался задуманный им грандиозный план. Он хотел написать о Каирове хлесткий фельетон, а затем, через несколько дней, поместить письмо группы уважаемых людей города, в котором они возмущаются поступком учёного. По замыслу Сыча, он готовит гвоздь не только номера, но и всего года.
За дверью послышались мягкие шаги по ковру. И смолкли.
– Кто там? – спросил женский голос.
– К Федору Архиповичу, скажите ему, пожалуйста...
Дверь приоткрылась. Из-за двух цепей выглянуло пунцово-красное лицо с петушиными глазками. Правый глазок приник к щели и остекленело уставился на Сыча.
– Федор Архипович принимает посетителей только в редакции областной газеты.
– Я не посетитель, то есть посетитель, но мы знакомы. Моя фамилия Сыч.
Язык поворачивался во рту, словно мельничный жернов. Петушиный глазок ждал новых доказательств права на вторжение.
– А, старик! – отозвался в глубине коридора Курган.– Аличка, проведи его в кабинет. Это Евгений Сыч, из газеты.
Квартира у Архипыча большая: окна выходят на центральный проспект, балкон – на городскую площадь. А если из окна посмотреть вдаль, то там, в дымке, увидишь панораму шахтерских поселков. В правой стороне стоят трубы металлургического завода, громоздятся матрехи-домны, а ещё правее, теряясь в мареве, маячат силуэты двух телевизионных вышек.
Архипыч сидит в кожаном старинном кресле, он только что отдыхал, говорит вяло. Сыч вспомнил оброненную кем-то фразу: «От трех до шести Архипыч отдыхает». Украдкой Женя взглянул на часы: без четверти шесть.
Гость оглядывал кабинет: книги, книги... Вместо письменного стола – конторка из красного дерева. Медный атлант держал в руке серебряный подсвечник, а выше, на столе,– портрет Антона Лободы – первооткрывателя Степнянского угольного месторождения – жил в эпоху Петра I. Ему Архипыч посвятил почти все свои исторические монографии. А недавно, на основе своих прежних книг и брошюр, написал о нем роман. Книга толстая, в двух частях. Теперь Архипыч, как говорят, пишет о Лободе третий том.
– Лободу вы, можно сказать, открыли людям,– сказал Сыч, стоя возле шкафа и листая книгу,– Ведь до вас его имя только упоминалось в справочной литературе.
– Да, уж это верно.
– У вас, как я слышал, противников немало, несовпадение точек зрения и прочее,– проговорил Сыч, соображая, как же подступить к делу, ради которого сюда пришел.
– Всякое открытие – риск и борьба,– позёвывая, отвечал Архипыч.– Пусть знает молодежь, как подвижнически благородны и сильны духом были наши деды и прадеды. Вам это полезно будет.
Сыч слушал. Архипыч, входя в форму, поднялся и стал с воодушевлением рассказывать о том, каких трудов стоило ему раскопать материал о Лободе. Он неторопливо ходил по кабинету. Останавливался. Заканчивая свой длинный монолог, назидательно произнес:
– Ныне все говорят о передовой морали, высокой нравственности, о нормах поведения, а людям надо растолковывать, какая она, эта передовая мораль?.. Глупо думать, что человек воспитается сам по себе. Нет, нет, все надо рассказывать людям, разъяснять. И на истории нашей разъяснять. Мораль, она, как и все на свете, по законам диалектики развивается. Воспитывать надо народ, да, воспитывать, и через газету – тоже.
– Вы вот,– обрадованно вставил Сыч,– о газете вспомнили, а сами в газету пишете редко.– И перешел прямо к цели: – Мы сейчас фельетон готовим: Каирова хотим разделать.
Сыч неловко взмахнул рукой, точно в зажатом кулаке была шашка и он уже опустил её на голову Каирова. Короткий чуб нахохлился, лицо от возбуждения светилось – он походил на бойца, долго ожидавшего сигнала к атаке и теперь заслышавшего призывный зов трубача.
– Каиров – это явление,– насторожился Архипыч.– На него, как на медведя,– с рогатиной надо идти. Нужны факты и факты.
– А вы хорошо знаете Каирова?
– К сожалению, хорошо,– невесело улыбнулся Архипыч.
– Почему с сожалением?
– Отвечу тебе крылатой мыслью чужого разума: «Кто умножает познание, умножает скорбь». Какой-нибудь тракторист из колхоза «Заря» не знает Каирова, и ему лучше. Он спокойно спит и видит золотые сны. А я, душа моя...– Архипыч махнул рукой.
– Вы – писатель,– заметил Сыч,– вам по душе аллегория в изъяснениях, а я из вашей речи не все понимаю.
– Твое непонимание – из незнания,– замысловато изрек Курган.– Каиров – это... не так просто... в плане субъективном, так сказать, личном...– И тут Кургана словно осенило, и он продолжил, уже воодушевляясь: – Помните– у Горького: дачники. Правда, Горький этим словом определял другую категорию людей, но Каиров... тоже дачник, то есть временный, временщик. Потому-то такие, как Каиров, боятся движения вперед, их страшит всеобщее просветительство, прогресс. Для них губителен свет...– Курган улыбнулся.– Вот тут и раскрывается смысл моей аллегории. Вот, брат, тебе и Каиров. А ты говоришь, фельетон о нем. Слишком многие вопросы в этом фельетоне надо затрагивать.
– М-да, конечно,– Сыч обеспокоенно заходил по кабинету.– Но, разумеется, в газете речь поведем о близком нам, о том, что известно. Вот я вам сейчас кое-что покажу...
Сыч подал Кургану папку. Архипыч листал книгу Каирова, сверял её страницы с оригиналом самаринской рукописи, возмущался и качал головой. Время от времени в адрес Каирова он отпускал реплики:
– Ну, хлюст!.. Ну, хлюст!..
Вернув Сычу книгу и рукопись, писатель всплеснул руками:
– Да ведь он опаснее солдата, бегущего на тебя с винтовкой. Ей-ей, опаснее. Того видишь, а этого нет. Этот в тебя стрелять не будет. Наоборот, с улыбочкой к тебе, а ударит – не поднимешься. Да, да, да...– продолжал Архипыч, выставляя вперед руку, словно Сыч ему возражал.– Сегодня Каиров обдерет до нитки подлинного творца, завтра он лишит его возможности творить, а послезавтра втопчет в грязь его имя, уничтожит его морально – ведь это настоящая война, старик?.. Тут нам нельзя в обороне сидеть.
– Так вот и помогите нам! Давайте воевать, подключайтесь,– обрадованно подхватил Сыч.– Ваше имя тут... как тяжелая артиллерия.
Архипыч насторожился, в его глазах потух огонек задора, и весь он сразу сник. А Сыч напирал:
– Вы вместе с нами фельетон подпишете?
Архипыч, поняв, что деваться ему некуда, проговорил неуверенно:
– Подпишем вдвоем, без других...
Сыч порывисто протянул ему руку, крепко пожал её.
