Текст книги "Альтер Эго. Московские Звезды (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
***
Разбудил их телефонный звонок.
– М-м-м-м… Это Макс, что он так рано? – глянул на мобильный Сергей.
– Какой рано? Это ты спишь, как медведь! Ответь ему, я в душ пока. Приходи…
Макс спросил как дела, сообщил номер класса, где можно разогреться, предложил довезти до Новой сцены.
Сергей вежливо отказался, сказал, что они доберутся сами.
Макс не выдержал – взорвался:
– Что, обиделся? А что такого я себе позволил? Придумал, чего не было?
– Максим, не время, давай не будем. – Сергей прислушался к шуму воды в ванной, он не хотел, чтобы Катя становилась свидетельницей их разговора. В конечном счете Макс был прав, он умело и успешно руководил делами, освобождал Сергея для творчества, решал множество проблем. За все это Сергей был ему благодарен, как и за спокойные годы вместе, подобие семьи, общий дом. Но все это, как сказала Катя, было в прошлой жизни. Там Сергей без проблем согласился бы и на замену дуэта сольным номером, и на общение с Эгле, да на что угодно, если это помогло бы улучшить результат. Только идиот откажется от шанса взять Гран-при с таким фондом. Учитывая возраст Сергея – идиот вдвойне, но он не согласился.
– Хорошо, не будем, проехали. Но ты не сердишься, Серж? Ну брякнул я лишнее. Может, я ревную, – Макс засмеялся. – Так мир?
– Мир, мир, Катю не серди, а то…
– Еще по морде получу?
– Ну, вроде того.
– Да-а-а, она меня удивляет. И танцует, как… Не знаю, с кем и сравнить.
– Вот и не сравнивай. Короче, встречаемся на Новой сцене, в вестибюле. Извини, мне собраться надо.
Кате про этот разговор он ничего не стал рассказывать, а она и не спрашивала. Все это отодвинулось в сторону, стало несущественным перед главным делом – выходом на сцену.
И спасибо Максиму, что он устроил им отдельный класс, пусть небольшой, но с хорошим полом и с инструментом. Стасик сыграл и станок, и места из «Шопенианы».
– Ну а «Фестиваль цветов» под запись пройдем, Стасик, понажимай нам магнитофон, – попросила Катя.
«Фестиваль» прошли под музыку пешком, скорее для страховки и чтобы настроиться. Катя нервничала из-за костюма.
– Времени там мало будет, чтобы переодеться, вдруг не успеем? Меня зашивать надо на второй выход, – тревожно повторяла она.
– Все мы успеем, костюмерша у нас опытная, и Макс там будет рядом, подстрахует.
– А он умеет?
– Макс все умеет. Ну что? Отпускаем Стасика? И ему надо переодеться в концертное для поклона, – сменил тему Сергей. Он тоже чувствовал себя вздернуто и никак не мог понять почему. Из всех дней конкурса программа второго тура Кати была для них самой легкой. «Весенние воды» уже показали, теперь чистенько и с настроением романтично «Шопениану» и весело «Фестиваль». Ну а последний рывок еще через два дня, можно будет отдохнуть.
– Ладно, отпускаем, дальше мы уже сами, и надо мне причесаться, – сошла с позиции Катя. – Все, Стасик, спасибо тебе! Забирай магнитофон, ноты не забудь! На сцене встречаемся.
Публика приняла пару Звягинцева-Залесский как любимцев, а киношниками вновь был замечен доброжелательный взгляд Григорова, в прямой трансляции этот кадр сейчас же засветили крупным планом. Пошли толки и предположения комментаторов.
Соперничать с Катей могла только семнадцатилетняя японка. Она была опытнее, и техника жестче, нервы крепкие. Но не такая пластичная, хоть и сильно растянута, скорее гимнастка, чем балетная, и голова крупнее. Проигрывала японская пара и из-за роста партнера, тут с Сергеем и сравнивать было смешно. Техничный коренастый японец уступал Залесскому и в росте, и в сложении.
Но интрига держалась, японская пара вместе смотрелась неплохо, а в технике, может, и превосходила лидеров первого тура. Как пройдет второй?
Катя выпорхнула из гримерки, пробежала по коридору до сцены. В закулисной толкучке высмотрела Сергея, он беспокойно оглядывался, искал ее глазами и вот увидел, улыбнулся. Она подумала: «Он мог бы просто выходить на сцену и улыбаться, и ничего больше, даже не танцевать, и то бы его публика любила. Но и танцует божественно, какой в «Шопениане» сейчас был!»
Катя поразилась, и как это она раньше не понимала? Совсем иначе, другой, не Альберт, хотя и с вилисой, но он весь ее, не хочет знать иного мира кроме туманных грез. Его прыжок за ней последний за кулисы – как полет.
– Весь мой, – прошептала Катя.
– Что? Я не понял. – Сергей пробрался через стоящих в кулисах, тут были гримеры и костюмеры, педагоги и самые театральные театралы, фанаты, которые неведомыми путями просачиваются через строгий кордон служебного входа или находят место в театре, чтобы «служить». Уборщиками, портнихами, осветителями, рабочими. Кем угодно, за мизерные зарплаты, но только чтобы иметь возможность, стоя в кулисах, через прострелы боковых софитов видеть тех, кого они считали иной расой, отделенной от мира порталом сцены.
– Не важно, Сережа, я… знаешь… ты так сегодня «Седьмой вальс» танцевал…
– Да как обычно. Ты что, Катя, опять боишься? Идем в сторону, а то костюм испортят. Тут все как с ума посходили, – Сергей потянул ее за руку в карман сцены, куда сдвигали рояль. Инструмент уже зачехлили, но Станислав еще не ушел, он стоял спиной к сцене и о чем-то спорил с Максимом.
– Смотри, Стасик еще тут, идем, я ему хочу сказать спасибо, прямо сейчас! Он так удобно играл, вот на пролеты как будто сам поддержки делал. И как это он может? Такой день сегодня хороший! Стасик! – Она замахала ему, а помреж тут же напустился на тех, кто был к нему ближе.
– Тише! Ну что за базар тут устроили, спектакль идет! Сейчас всех выгоню. Какой у вас номер? – повернулся он к Кате.
– Двенадцатый, – сказал Макс, они со Стасиком подошли и вдвоем оглядывали Катин костюм. Он был весь в блестках, стразах и мелких цветочках из лент. Множество маленьких полураскрытых бутонов вишни усыпали подол и корсаж. Бледно-розовые и нежно-белые на фисташково-зеленом фоне, как живые, хотелось вдохнуть их аромат. И прическа Кати тоже была убрана цветами, на темных волосах они смотрелись в сто раз лучше диадемы. У Сергея все проще: белый романтический колет со скромной вышивкой и оливковое трико, но при этом не балетные туфли, а мягкие кожаные сапоги, они придавали облику мужественности. Костюм без блесток или страз – чтобы ничего не отвлекало от пышного цветочного наряда партнерши, но стараниями маститого кутюрье он так хорошо подчеркивал фигуру, что Сергей вроде и был одет, а вроде и нет. Каким образом этого достигал Бертье – оставалось загадкой.
– Неотразимы оба, – констатировал Макс, – костюмы на миллион баксов!
– Вас бы вызвали, еще целый номер с вариациями ждать, – продолжал разводить строгость помреж по сцене. Он не сидел за пультом, а бегал из кулисы в кулису и зашикивал всех, кто попадался под руку. На спектаклях с примами и премьерами такого бы он себе не позволил, ну а со встрепанными, ошарашенными новой обстановкой участниками конкурса почему и не побыть начальником.
– Прыщ на ровном месте, – проворчал себе под нос Максим, но не настолько тихо, чтобы конопатый помреж не услышал.
– Мы тут в сторонке, – примирительно сказал Сергей. – Да, Стас, спасибо, ты Шопена играешь как Бог и о-о-очень удобно и душевно, танцевать под тебя одно удовольствие.
– Да! Стасик, ты чудесный, мы тебя любим-любим! – Катя была оживлена, ей скорее хотелось на сцену. Глаза у нее сияли.
– Любим-любим… – повторил Макс и приобнял Станислава. – Катя права, я из зала смотрел, необыкновенно красиво получилось, и зря рояль не выкатывали, на концертах обязательно надо так делать, особый шарм. Даже если с кордебалетом, все равно хочется рояль. Ладно, не отвлекайтесь, ваш выход уже. Удачи!
Сергей и Катя отошли в третью кулису и приготовились. Их объявили, Сергей ждал начала музыки, чтобы вывести Катю на сцену. И музыка пошла, только не Хельстед, а Минкус, и это был не «Фестиваль Цветов», а «Дон Кихот», па-де-де, которое следовало за номером Залесского и Звягинцевой.
Катя не поняла сначала, потом с ужасом посмотрела на Сергея.
– Что это?
– Фонограмму перепутали, сейчас я до пульта добегу, стой тут.
На пульте уже поняли ошибку и связались с радиоузлом, который был расположен на втором ярусе. Когда Сергей протолкался к режиссерскому пульту, то услышал конец разговора.
– Как это – нет фонограммы? Не может быть!
Около пульта уже стоял и Максим. Он молча ждал.
По связи был слышен матерный ответ звукооператора Пульту.
– Нет фонограммы, я запускаю следующий номер.
– Нет, подождите! – Сергей толкнул Макса в плечо. – Ну что ты стоишь как столб, делай что-нибудь!
Закулисье всколыхнулось, разноязычно залопотало, и даже при этом слышно стало, как зашумел и зрительный зал, раздались нетерпеливые хлопки.
– Не может быть, чтобы фанеры не было, – пробормотал Макс.
– Может! Ты про русскую подлянку забыл! Если мы сейчас не выйдем, Катю с Конкурса снимут. Где Стас?
– Я тут. – Стасик стоял за спиной Максима.
– Ноты у тебя есть? Какие-нибудь, все равно что… Ну?!
– Есть, «Бабочка», но мы же ее давно не репетировали!
– Ничего, станцуем, дома репетировали. Расчехляйте рояль, давайте его на сцену.
– А что вы тут командуете, – очнулся режиссер, – отойдите. Я объявляю следующий номер.
– Макс!!! – Сергей вырвал микрофон у режиссера. – Радиоузел? Это сцена. У нас все нормально, номер Залесский-Звягинцева пойдет под рояль.
– А что объявлять? – запросил Радиоузел.
– Ничего, мы выходим без музыки, станцуем – объявите, конец связи.
Зрительный зал уже хлопал и свистел, Сергей сунул микрофон обратно режиссеру и повторил:
– Рояль на сцену по сигналу пианиста. Максим, давай найди, кто это сделает. Стас, ты сейчас будешь мне помогать, я тебя прошу играть, а ты отказываешься, а потом соглашаешься.
– Что? – Станислав не понял. – В каком смысле соглашаюсь?
– В прямом! Ну представь себе, что ты Ганс, говори руками! Понял? – И, не дожидаясь ответа, Сергей бросился к Кате. Она послушно стояла там, где он ее оставил, глаза мокрые, руки дрожат.
– Катя, ну что ты, Катюша, все хорошо!
– Сережа, музыки нет!
– Мы «Бабочку» танцуем, только сначала пантомима. Давай повеселим публику, а то слышишь, что в зале творится?
– Слышу… Какую пантомиму? Я не смогу.
– Еще как сможешь, у тебя всегда получалось, идем. Выходим и слушаем, как колокол в «Жизели», а ты на меня смотри и повторяй сначала, потом диалог. Тебя же учила Вика?
– Учила…
– Вот и покажи, что ты умеешь. Пантомима без музыки. Идем! Мы им сейчас устроим классический балет, ну не зачтут так не зачтут, хоть «Бабочку» станцуем, костюм твой покажем.
Он подал Кате руку, и она вложила в нее свою.
– Ты лучше всех, – зашептал он, наклоняясь к ее уху, – хочу танцевать только с тобой, всю жизнь, – и повел Кэтрин на сцену.
А дальше они начали разыгрывать старинную пантомиму, как в английском театре, но расцвеченную языком хореографии. Вышли, как будто собираются танцевать «Фестиваль цветов». Встали. Музыки нет. Сергей сделал у уха жест повелительницы вилис: «Я прислушиваюсь», Катя повторила его. Выдержав паузу, Сергей красиво сказал ей руками: «Музыки нет, я ничего не слышу». Катя покачала головой и повторила. Потом пор де бра над головой, спросила: «Как же мы будем танцевать?», и закрыла лицо ладонями, стала изображать слезы, потом рыдания – вздрагивая плечами. Зал притих и с интересом следил за необычным диалогом, происходившим в полной тишине, только пуанты Кати дробно стучали по сцене. Но так выразительны были лица героев, убедительны позы и жесты. Публика сопереживала и симпатизировала. Сергей стал утешать партнершу, как в «Жизели», отвел ее ладони от лица, заглянул в глаза, и сказал: «Все хорошо, не плачь». Потом пошел гранд жете ан турнан, закончил позой, посмотрел в кулису и отправился за сцену вытаскивать Стасика. Тот стоял наготове, с круглыми глазами и выражением ужаса на лице, и ждал. Сергей успел сказать ему только: «Сначала не соглашайся, делай отрицательные жесты и мотай головой». На сцене он подвел Стасика к Кате и начал объяснять, каждое слово озвучивая пантомимой: «Это пианист, – жест с бегающими по клавиатуре пальцами, – мы сможем танцевать под музыку», – жест пор де бра – танцы. И обращение к Стасику: «Пожалуйста, начинай». Станислав, хоть и выступал в амплуа артиста миманса в первый раз, но справился хорошо, он стал решительно отказываться, причем свободно ходил по сцене, а Сергей и Катя за ним – и по очереди, и вместе. Они, картинно и трогательно заламывая руки, прижимая их к сердцу, уговаривали неумолимого Стасика. Внимание зала было возвращено, Стасик вошел в роль и на равных вел диалог с балетной парой. Он смог сказать им: «На чем же я буду играть?» И в это время из кулисы выехал рояль. За время импровизированной пантомимы Макс успел найти трех рабочих сцены в чистых комбинезонах. Рабочие споро выкатили инструмент и вынесли банкетку. «А ноты? – зашипел отвернувшись к Сергею Стасик. – Они остались в кармане на ящике». Сергей вышел на авансцену и сокрушенно развел руками, показывая: «Рояль есть, но играть невозможно – нет нот». В зале засмеялись, представление нравилось публике. Заминка с фонограммой была сглажена. Катя подхватила игру и сказала: «Подожди, я сейчас что-нибудь придумаю», и убежала за кулисы, к счастью, про ноты подумал и Макс, он нашел их и подал ей. Катя вернулась и с реверансом протянула ноты Стасику. Вдвоем с Сергеем она отвела пианиста за рояль, тем временем с колосников спустили микрофон подзвучки. «Теперь мы можем начинать, – с поклоном сначала Кате, потом зрительному залу сказал Сергей и сделал приглашающий жест в сторону Стасика. – Маэстро, музыку». Зал дружно зааплодировал. Катя поклонилась и ушла за кулисы, а Сергей под переливчатые арпеджио Стасика сделал новый круг-поиск Бабочки. Катя вышла уже в образе, замерла в изящной позе «бабочка на цветке», из которой Сергей поднял ее. Зазвучала обворожительная певучая тема Оффенбаха, началось Адажио.
И вдруг Сергей вспомнил тот день в Лейдене, их прогулку, вечер и… любовь. То, как они были нежны друг с другом, раскрылись, доверились. Все это он и говорил Кате, теперь уже не пантомимой, а танцем. Он берег ее, лелеял, носил на руках. А она трепетала руками-крылышками. И наконец уснула, а Сергей прикрыл ее собой. Они не стали делать красивую позу – поддержка на колено партнера, а повторили мизансцену из спектакля и легли на сцене.
Зал взорвался овацией и криками «Браво!». Сергей и Катя раскланялись, она убежала, он остался на вариацию-мазурку. Задорное, юное веселье передавал в музыке Стасик и приумножал это танцем Сергей. Вариация, сравнимая по сложности прыжков и вращений с Джеймсом из «Сильфиды», была исполнена идеально. Знатоки балета и комиссия любовались стопами Сергея, точностью ног, пируэтами, заносками, бризе, мягкими текучими руками. Великолепным прыжком и статью. Обычная публика восхищалась танцем в целом. Он был доходчив, красноречив, убедителен. А Катя в своих вариациях очаровала всех изяществом и безупречными пуантами. И конечно, фуэте, которое в «Бабочке» выглядело необычайно эффектным.
Но – что потом в один голос отмечали критики в отзывах об этой паре – Катя и Сергей танцевали друг для друга. Техника казалась незаметной, главным становились чувства. Партнеры снова и снова признавались друг другу в любви. Открыто, при всех, не смущаясь, делились своей радостью с целым миром.
– Я люблю тебя, только тебя, и всегда буду с тобой, – говорил Сергей.
– Я люблю тебя и хочу каждый вечер засыпать в твоих руках, – отвечала Катя. Их Адажио «Бабочка» – и музыка, и танец – трогало до слез, заставляло сердце трепетать, а душу парить. И это снова была победа.
Зал не затихал.
– На поклон, на поклон! – запыхтел помреж. – Устроили тут цирк…
– Сережа, что теперь будет? – брови Кати страдальчески надломились.
– Ничего, Катюша, ничего, идем.
– Нет, я не могу больше!
– НАДО! – Сергей чуть не насильно вытащил ее под свет рампы.
Удлиненным полумесяцем надвигался из партера на сцену освещенный оркестровыми лампами стол комиссии, дальше – темный провал зрительного зала.
– Браво, браво, браво! – выделялся из рукоплесканий и криков публики один особенно пронзительный девчачий голос.
Катя засмеялась, стала раскланиваться, Сергей вывел ее вперед, отступил, но она вдруг покачнулась и упала бы, если бы он не подхватил ее на руки.
– Воздушный поцелуй залу, – с улыбкой премьера произнес Сергей, он держал ее за спину и под коленки, не подавая виду, что и сам испугался за партнершу.
Из последних сил сдерживая слезы, она обняла Сергея за шею и, так же лучезарно улыбаясь, послала в зал воздушный поцелуй. Со стороны все это выглядело как красивый поклон-поддержка, только опытный глаз мог бы различить игру и настоящее.
В кулисе Катя разрыдалась чуть не в голос, Сергей, продолжая держать ее на руках, быстрым шагом двинулся в коридор к женским грим-уборным.
– Пропустите, пожалуйста, – просил он, а люди расступались плохо, всем было любопытно, что же произошло.
– Что, что там? Травма у Звягинцевой?
– Надо врача? Где врач!
– Да пропустите же вы! – подоспел Максим, его окрик возымел действие.
– Тише! Спектакль идет! Устроили тут… – снова взорвался помреж. – Уйдите все со сцены, все, кто не занят! Освободите кулисы! Номер двадцать один и номер четырнадцать, приготовились, ваш выход. Где номер четырнадцать?!
– Сергей, что с ней? – Макс пытался заглянуть Кате в лицо, но она пряталась на груди Залесского.
Стасик бежал за ними, он отстал потому, что пробирался с левой стороны сцены за задником и ничего не понял. Услышал только про травму и врача.
– Что случилось? Катя упала? – Стасик тоже пытался разглядеть причину, но осматривал руки и ноги.
– Отстаньте вы от нее! – Сергей остановился, не спуская Катю на пол. – Уйдите, нет никакой травмы, переволновалась она, истерика. Воды принеси, Макс, это ты виноват, что фанеру потеряли!
– А я причем? Я что – звукооператор?
– Надо было проверить, – поддержал Сергея Стасик.
– Не ссорьтесь, пожалуйста… А-а-а-а-а-а-а… – рыдала Катя, – что мы наделали? Что теперь будет?
У Максима зазвонил мобильный, он достал его, чтобы сбросить звонок, но, взглянув на номер, воскликнул:
– Да тише вы! Секретарь комиссии звонит!
– Сережа, ну что ты меня держишь, пусти! – зашептала Катя
– Сиди уже, опять упадешь… Чего он там, Макс?
– Да, спасибо, конечно, – Максим сделал страшные глаза с выражением «заткнитесь все», – нет-нет, с Катей все хорошо, большое спасибо, я ей передам… – Он разъединился и стоял молча, изумленно глядя на Катю.
– Ну что? – дернул его за рукав Стасик. – Что там? Не засчитали?
– Засчитали. Николай Юрьевич спрашивал, все ли с ней хорошо. Просил передать извинения за фонограмму, сказал, что разберется. Еще секретарь говорит, что Катя прошла с «Бабочкой» на третий тур, единогласно.
– Николай Юрьевич? – переспросил Стасик.
– Да, – Максим посмотрел на мобильный так, как будто телефон был из золота и алмазов, – Григоров Николай Юрьевич. Да!!! – вдруг закричал он на весь коридор. – Я знал! – Он широко развел руки и бросился обнимать в охапку сразу всех: Стасика и Сергея с Катей.
* Точиться, точить носки – разогреваться перед репетицией, или выступлением (балетный слэнг)
Глава 10
Катя сидела на банкетке в грим-уборной и развязывала каски. Грим у нее расплылся от того, что вытирала слезы, но она так и не взглянула в зеркало, все еще всхлипывала и бубнила себе под нос.
– Узелок завязался, зараза…
Сергей стоял перед ней с пластиковой бутылкой минеральной воды.
– На, выпей, без газа. А я развяжу.
– Ты сам весь мокрый, переодеться надо, продует. – Она подняла голову. Сергей расхохотался. – Что? У тебя тоже нервы? – встревожилась Катя.
– Нет, это у тебя грим. Посмотри на себя… ха-ха-ха… Бабочка. Катя повернулась к зеркалу.
– Ой! Это я в коридоре такая была?
– Ну-у-у… Да, вроде того.
– Дай скорее полотенце! Нет, сначала костюм надо снять. Нет, прежде узелок этот… Вот что ты смеешься? Я, знаешь, как испугалась с пантомимой. Но мне понравилось! Так было, ты такой – а где же музыка, как мы будем танцевать? А я давай плакать, а тут Стасик такой строгий… А-ха-ха… Вот что Григоров подумал, что мы совсем того?
– Я думаю, он сказал – молодцы. – Сергей отдал Кате воду и начал бороться с узелком. – Вот же затянулся…
– Давай разрежем.
– Нет, ты что?
– А что?
– Примета плохая, и вообще, перешивать потом, не дергайся, я развяжу… Вот, сейчас… Вот и все. Снимай. Ножки не натерла?
– Нет. Дурачок суеверный… Сережа…
Он смотрел снизу в ее милое, измазанное гримом лицо с потеками слез и видел другую Катю. Ту, что на сцене с трепетом крыльев Бабочки говорила с ним. Осталось ли это сейчас?
– Сережа, что? Совсем ужасная, да?
– Да, прямо как та колдунья, хозяйка Фарфареллы, как же ее звали…
– Вот я как сейчас прысну на тебя водой, будешь знать – «колдунья»! Скажи спасибо, что мне колет твой жалко.
– Спасибо…
– Да ты меня нарочно смешишь!
– Конечно, – признался Сергей, – чтобы ты не плакала.
– Да, я почему-то все время плачу, а раньше не было такого, даже если пальцы собью, и то не плачу. Это плохо?
– Не знаю, иногда можно, наверное, но не часто. А то мне тебя жалко. Все, развязал, снимай. Осторожно, – он освободил ножку Кати от каска, взял ее ступню в ладони, – ничего, не сбила вроде. Давай теперь костюм помогу снять, ты же зашитая, тут точно резать придется. Вставай, спиной повернись. Где ножницы?
– У костюмерши.
– Ну тогда грим снимай, я пойду костюмершу поищу, не в шопенке же тебе в гостиницу ехать.
Он вышел, плотно прикрыл дверь. Комнатка была маленькая, похожа скорее на шкаф, чем на грим-уборную, но отдельная и даже с душем и кондиционером. Правда, без окна, от этого Кате стало неприятно. Стены словно сближались, надвигались.
– Что за глупость в самом деле, – Катя сказала это вслух, чтобы ободрить саму себя, но плечи непроизвольно зябко передернулись при звуке голоса, искаженного деревянными перегородками. – Точно здесь шкаф, как у Раскольникова, – продолжала Катя, в поисках жакета раскапывая вещи в рюкзаке. – Прибила бы этого звукооператора! – это она говорила уже своему чумазому отражению в трехстворчатом зеркале. На нее смотрели сразу три Кати – одна в анфасе, а другие боком. – Какой ужас, какой ужас…
Катя взяла с подзеркальника бутылочку с репейным маслом, пропитала им салфетку из вафельного полотенца – таким способом можно было легко и быстро снять любой самый плотный грим. Она стирала его со щек, вместе с гримом уходили и бороздки от слез. Вот же дура, чего ревела!
Катя приблизила лицо к зеркальной поверхности, сморщила нос, широко открыла глаза, критически пригляделась, по-кукольному похлопала накладными ресницами, осторожно отлепила их с верхних век, убрала в круглую пластмассовую коробочку. Там хранилось несколько пар, в том числе и темно-синие для Флорины, и золотистые для Дианы.
Теперь Катя снимала остатки грима с глаз специальным молочком. И еще раз намазала все лицо и протерла мягкой салфеткой. Разобрала прическу, сложила в другую коробочку шпильки, невидимки.
Наконец в зеркале появилась каждодневная, не сценическая Катя. Оставалось только собрать волосы в хвост, кичку закручивать не хотелось. Мыться тоже не очень, лучше в гостинице, чем здесь, в сомнительной душевой. Да и холодно.
Что-то ее тревожило, не конкурсное. Взгляд Сергея! Почему он так смотрел, хотел спросить важное и не спросил. Странные у них отношения, вроде близкие, совсем близкие. Катя улыбнулась отражению, ей приятны и беспокойны были эти мысли.
Да, они спят вместе и моются, и… Сережа трогает ее, целует везде, это не стыдно, ведь они решили пожениться, а жениху и невесте можно. Да и просто можно, дело не в свадьбе, а в любви. Сережа много раз говорил, что любит.
И он всегда танцует с ней через любовь. В глазах его, в руках всегда любовь – поднимает бережно, касается нежно. Катя знала и любила его руки, пальцы, его горячий взгляд, улыбку немного печальную и смущенную.
Жалко, что во время танца целоваться нельзя, в некоторых местах в адажио так хочется! В «Бабочке» много раз хотелось. Прямо там, на сцене, целовала бы его! Катя почувствовала, что снова готова расплакаться. И с чего? Все хорошо, номер засчитали, на третий тур пропустили. Просто… Она прерывисто вздохнула, прижала ладони к лицу, запрещая себе слезы. А как он ее на руках нес и не давал самой идти. Это от любви, не из одного беспокойства? От любви!
– Да что же это такое? Не буду я плакать! Не хочу! Сережа не велел…
Она выключила кондиционер, собрала грим, реснички, кисточки, молочко, гель, масло и остальные мелочи в большую косметичку, затолкала ее в рюкзак. Костюм уже страшно раздражал, он был сырой, хотелось содрать его поскорей, надеть любимую футболку, теплый жакет, джинсы и уйти отсюда на воздух. Как плохо, что окна нет! И Сережа запропал куда-то.
– Надо ему позвонить! – Катя натянула гетры, сунула ноги в лосиные меховые тапки, порылась в малом отделении рюкзака, вынула телефон, набрала номер Сергея, из кармана жакета раздался ответный сигнал. – А, он же мне свой телефон отдал. Все! Не могу тут сидеть, пойду его искать и костюмершу с ножницами…
Она кинула телефон обратно в рюкзак и решительно вышла из гримерки.
Это была плохая, нет, очень плохая идея – искать Сергея в незнакомом театре! Катя сейчас же потерялась в однообразии длинных коридоров. Она забрела сначала снова на сцену, потом в буфет и, наконец, на первый этаж, остановилась у поста охраны.
Люди шли через небольшой вестибюль туда и оттуда, застекленная дверь выпускала из театра на улицу, другая, распашная, открывалась в начало коридора, который вел в здание театра, похожее на Лабиринт Минотавра. Между ними в центре поскрипывал у поста охраны турникет-вертушка.
Катя слишком поздно подумала о том, что, когда уходила, надо было запомнить номер грим-уборной. И взять с собой телефон. Но свой телефон она оставила вместе с Сережиным в кармане жакета. И жакет надо было надеть – холодно, сквозняки. Неуютный театр.
– Вы, девушка, кого ждете? – высунулся из-за оргстекла вахтерской будки охранник.
Катя поняла, что выглядит странновато. С наскоро скрученной прической, без макияжа, в тюлевой шопенке, полосатых шерстяных гетрах и теплых, обшитых мехом тапках. В репетиционном зале такое сочетание никого не удивило бы, но тут, на выходе из театра…
– Нет, я… Заблудилась, наверно.
– Так давайте я по местному позвоню. Кого набрать?
– Я не знаю. Мне надо Сережу…
– Кого? – не расслышал он.
– Сергея Залесского.
– А это кто?
– Танцовщик.
– Ну, милая барышня, – охранник был седой, в летах, тучный, а Катя – напуганная стройная, гибкая, как тростинка, девчонка. Видно, поэтому он счел возможной некоторую фамильярность. – Тут сегодня столько этих танцовщиков. Давайте я лучше в режиссерское управление позвоню. Они там разберутся. Вас как зовут?
– Катя Звягинцева.
Охранник набрал на дистанционной рации короткий из пяти цифр номер, приосанился, кашлянул и исполненный собственной значимости произнес:
– Шестой подъезд, балетная пристройка, тут у меня девочка стоит, потерялась. Еще раз, как вас? – глянул он на Катю.
– Звягинцева… Екатерина.
– Звягинцева Екатерина, – повторил за ней охранник. – Так вы бы прислали кого на шестой, забрать ее.
Но раньше, чем на другом конце связи ответили, из распашных дверей в вестибюль вышел подтянутый, невысокий средних лет мужчина, тоже седой, но гораздо строже и солиднее охранника. Быстро направился к двери, на Катю сначала и не взглянул, и только миновав турникет, затормозил резко, обернулся, удивленно вскинул глаза. Кустистые брови поползли вверх.
– Звягинцева… м-м… Екатерина Викторовна?
– Да, – Катя по школьной привычке сделала реверанс. Не по-театральному суров был этот человек, да и знакомым показался. Где она могла его видеть?
А он вдруг улыбнулся, вернулся через вертушку и протянул ей руку.
– Николаев Петр Евгеньевич.
Только тут Катя вспомнила – она видела его на Сайте конкурса, где фото членов жюри, а Николаев – ответственный секретарь, он откуда-то из правительства, Максим еще говорил об этом.
Охранник почтительно встал, руки по швам и доложил:
– Меры приняты, я вызвал из режиссерского отделения…
– Не надо, я сам провожу, – отмахнулся Николаев. – Ну что, мало вам на сегодня потрясений? А партнер ваш где?
– А он пошел костюмершу искать, мне костюм не снять, ножницы надо. – Катя завела руку за спину, дотронулась до крючков.
– Вот оно что, сейчас мы поищем. И портниху, и ножницы. – Петр Евгеньевич неожиданно галантно протянул руку в сторону распашной двери, предлагая Кате пройти вперед. – Сейчас разберемся.
Охранник стоял до тех пор, пока секретарь и Звягинцева не скрылись в коридоре, и только тогда сел, долго шумно выдохнул и принялся вытирать лоб клетчатым бязевым платком.
Катя шла за Николаевым, который уверенно шагал по лабиринту закулисных коридоров и лестниц. Было очевидно: ориентируется он тут, как у себя дома. А Катя через три поворота уже не могла определить, в какой стороне выход на улицу. Чрево театра скрыто от зрителя, он допущен в зал, чтобы из партера, бельэтажа и с ярусов заглядывать в удивительное «зеркало сцены».
Но сцена – лишь вершина айсберга, обманчиво безобидная, на глубине же – целый мир. В него ведет Заветная дверь, закрытая на засов и охраняемая от фанатов строгой билетершей. Только избранные, приближенные могут попасть за кулисы. Там начинается настоящий, не приукрашенный декорациями и подсветкой театр: грим-уборные, репетиционные залы, режиссерские управления, буфеты, цеха костюмеров, бутафоров, машинистов сцены, осветителей. Пять-шесть этажей Фабрики Иллюзий по производству Катарсиса. Идешь, блуждаешь, заглядываешь в гардеробы, в оркестровые фойе. На столах раскрытые футляры музыкальных инструментов, чехлы скрипок, флейт, труб. Сами инструменты в руках музыкантов.
В одном фойе разыгрываются струнные, в другом – духовые. Это похоже на разноголосье оркестра перед началом спектакля, до того как за минуту до появления дирижера все приводит к согласию всемогущий камертон «ля».
Оркестровая яма – как Чистилище, пространство между Идеальным и Реальным. Первое – для зрителя, второе – для тех, кто добровольно посвятил себя труду в замкнутом мире. На репетициях между ними перекидывают мост и над оркестром открывается проход прямо из зрительного зала на сцену. На спектаклях Реальное и Идеальное – разделены.
Катя в первый раз в жизни оказалась в чужом театре одна, в Голландии ее опекали Виктория и целая команда поддержки из балетной студии. Со всей очевидностью можно было утверждать, что бредовая идея отправиться на поиски Сережи обречена на провал.
