Текст книги "Разум на пути к Истине"
Автор книги: Иван Киреевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
Рядом со славянофилами
Добрые силы в одиночестве не растут. Рожь заглохнет между сорных трав.
И.В. Киреевский
В ответ А.С. Хомякову
Статья г-на Хомякова возбудила во многих из нас желание написать ему возражение. Потому я хотел сначала уступить это удовольствие другим и предложить вам статью об ином предмете. Но потом, когда я обдумал, что понятие наше об отношении прошедшего состояния России к настоящему принадлежит не к таким вопросам, о которых мы можем иметь безнаказанно то или другое мнение, как о предметах литературы, о музыке или о иностранной политике, но составляет, так сказать, существенную часть нас самих, ибо входит в малейшее обстоятельство, в каждую минуту нашей жизни; когда я обдумал еще, что каждый из нас имеет об этом предмете отличное от других мнение, тогда я решился писать, думая, что моя статья не может помешать другому говорить о том же, потому что это дело для каждого важно, мнения всех различны и единомыслие могло бы быть не бесполезно для всех.
Вопрос обыкновенно предлагается таким образом: прежняя Россия, в которой порядок вещей слагался из собственных ее элементов, была ли лучше или хуже теперешней России, где порядок вещей подчинен преобладанию элемента западного? Если прежняя России была лучше теперешней, говорят обыкновенно, то надобно желать возвратить старое, исключительно русское, и уничтожить западное, искажающее русскую особенность; если же прежняя Россия была хуже, то надобно стараться вводить все западное и истреблять особенность русскую[1]1
Выдвинув в начале статьи «О старом и новом» тезис: «говорят, в старые годы лучше было все в земле Русской…», А.С.Хомяков в дальнейшем приводит суждения, и подтверждающие этот тезис, и противоречащие ему, а заканчивает вступление словами: «Вопрос представляется в виде многосложном и решение затруднительным: что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию? Приличны ли ей эти стихии? Много ли она утратила своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?» (Хомяков А.С. О старом и новом. С. 363).
[Закрыть].
Силлогизм[2]2
Силлогизм в философии означает суждение, составленное из трех предложений, из которых последнее есть следствие двух перв., напр.: все растения имеют корни, дерево имеет корни, значит, дерево есть растение. Это понятие часто встречается у И.В. Киреевского в его критике рационализма.
[Зд. и далее при работе над комментариями с философской проблематикой были использованы: Энциклопедический словарь: В 82 т, доп. т 1–4/Изд.: Ф.-А. Брокгауз и И.А. Ефрон. СПб., 1890–1907; Философская энциклопедия: В 5 т. М., 1960–1970. – Сост.]
[Закрыть], мне кажется, не совсем верный. Если старое было лучше теперешнего, из этого еще не следует, чтобы оно было лучше теперь. Что годилось в одно время, при одних обстоятельствах, может не годиться в другое, при других обстоятельствах. Если же старое было хуже, то из этого также не следует, чтобы его элементы не могли сами собой развиться во что-нибудь лучшее, если бы только развитие это не было остановлено насильственным введением элемента чужого. Молодой дуб, конечно, ниже однолетней с ним ракиты, которая видна издалека, рано дает тень, рано кажется деревом и годится на дрова. Но вы, конечно, не услужите дубу тем, что привьете к нему ракиту.
Таким образом, и самый вопрос предложен неудовлетворительно. Вместо того чтобы спрашивать, лучше ли была прежняя Россия, – полезнее, кажется, спросить: нужно ли для улучшения нашей жизни теперь возвращение к старому русскому, или нужно развитие элемента западного, ему противоположного?
Рассмотрим, какую пользу мы можем извлечь из решения этого вопроса.
Положим, что вследствие беспристрастных изысканий мы убедимся, что для нас особенно полезно бы было исключительное преобладание одного из двух противоположных бытов; положим притом, что мы находимся в возможности иметь самое сильное влияние на судьбу России, – то и тогда мы не могли бы от всех усилий наших ожидать исключительного преобладания одного из противоположных элементов, потому именно, что хотя и один избран в нашей теории, но другой вместе с ним существует в действительности. Сколько бы мы ни были врагами западного просвещения, западных обычаев и т. п., но можно ли без сумасшествия думать, что когда-нибудь какою-нибудь силою истребится в России память всего того, что она получила от Европы в продолжение двухсот лет? Можем ли мы не знать того, что знаем, забыть все, что умеем? Еще менее можно думать, что 1000-летие русское может совершенно уничтожиться от влияния нового европейского. Потому сколько бы мы ни желали возвращения русского или введения западного быта, – но ни того, ни другого исключительно ожидать не можем, а поневоле должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы двух враждующих начал.
Следовательно, и этот вид вопроса – который из двух элементов исключительно полезен теперь? – также предложен неправильно. Не в том дело: который из двух? Но в том: какое оба они должны получить направление, чтобы действовать благодетельно? Чего от взаимного их действия должны мы надеяться или чего бояться?
Вот вопрос, как он существенно важен для каждого из нас: направление туда или сюда, а не приобретение того или другого.
Рассматривая основные начала жизни, образующие силы народности в России и на Западе, мы с первого взгляда открываем между ними одно очевидно общее: это христианство. Различие заключается в особенных видах христианства, в особенном направлении просвещения, в особенном смысле частного и народного быта. Откуда происходит общее, мы знаем, но откуда происходит различие и в чем заключается его характеристическая черта?
Два способа имеем мы для того, чтобы определить особенность Запада и России, и один из них должен служить поверкою другому. Мы можем или, восходя исторически к началу того или другого вида образованности, искать причину различия их в первых элементах, из которых они составились, или, рассматривая уже последующее развитие этих элементов, сравнивать самые результаты. И если найдется, что то же различие, какое мы заметим в элементах, окажется и в результатах их развития, тогда очевидно, что предположение наше верно, и, основываясь на нем, нам уже виднее будет, какие можно делать из него дальнейшие заключения. Три элемента легли основанием европейской образованности: римское христианство, мир необразованных варваров, разрушивших Римскую империю, и классический мир древнего язычества[3]3
Эта идея, впервые высказанная И.В. Киреевским в 1832 г. в статье «Девятнадцатый век», была одной из основополагающих в его мировоззрении. В этой статье он писал о том, что классический мир древнего язычества (иными словами, античная культура) имел в истории Европы последствиями: во-первых, образование вольных городов, во-вторых, политическое влияние Католической церкви, которая «стала не только источником духовного образования, но и главою устройства политического… она была единственным узлом между всеми нестройными элементами и всеми различными народами; она дала один дух всей Европе, подняла Крестовые походы и, быв источником единодушия и порядка, остановила набеги варваров и положила преграду нашествиям мусульман». (Киреевский И.В. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1911.Т 1. С. 100). Из-за отсутствия такого объединяющего политического влияния Церкви в Древней Руси раздробленные княжества пали под перв. ударами татар, от которых «мы могли избавиться… единственно физическим, материальным соединением, до которого достигнуть могли мы только в течение столетий» (Там же. С. 101). В статье «В ответ А.С.Хомякову» И.В.Киреевский, как видим, осмысливает влияние античной культуры на внутреннюю жизнь Католической церкви.
[Закрыть].
Этот классический мир древнего язычества, не доставшийся в наследие России, в сущности своей представляет торжество формального разума человека над всем, что внутри и вне его находится, – чистого, голого разума, на себе самом основанного, выше себя и вне себя ничего не признающего и являющегося в двух свойственных ему видах – в виде формальной отвлеченности и отвлеченной чувственности. Действие классицизма на образованность европейскую должно было соответствовать тому же характеру.
Но потому ли, что христиане на Западе поддались беззаконно влиянию классического мира, или случайно ересь сошлась с язычеством, но только Римская церковь в уклонении своем от Восточной отличается именно тем же торжеством рационализма над Преданием, внешней разумности над внутренним духовным разумом. Так вследствие этого внешнего силлогизма, выведенного из понятия о Божественном равенстве Отца и Сына, изменен догмат о Троице, в противность духовному смыслу и Преданию[4]4
На основании слов Евангелия: Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне (Ин. 15, 26), Святая Соборная и Апостольская Церковь в Никео-Царьградском Символе веры исповедует исхождение Духа Святаго от Бога Отца: «Верую… <…>… в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки». В 809 г. на Ахейском соборе частью Римской церкви была внесена в Символ веры прибавка «и от Сына». Долгое время она не принималась самим Римом и осуждалась Вселенской Церковью. Однако в XI в. учение об исхождении Духа Святаго от Отца и Сына, или Filioque, было принято Римской церковью как догматическое, что исказило догмат о Троице и нарушило постановления III–VII Вселенских Соборов, которые запрещали какие-либо изменения в Никео-Царьградском Символе веры.
[Закрыть]; так вследствие другого силлогизма папа стал главою Церкви вместо Иисуса Христа, потом мирским властителем, наконец, непогрешаемым[5]5
Отделение Римско-католической церкви от Вселенской, начавшееся учением о Filioque, продолжилось идеей главенства рим. престола на том основании, что первосвященником Римской церкви был первоверховный Ап. Петр. Этот догмат был принят в 1564 г папой Пием Четвертым. Догмат о непогрешимости рим. папы также утверждался на протяжении веков; среди его апологетов были теолог-схоласт Фома Аквинский и папа Григорий VII Гильдебранд. Догмат о непогрешимости рим. папы, как и догмат о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы, был принят в 1870 г. на Ватиканском соборе.
[Закрыть]; бытие Божие во всем христианстве доказывалось силлогизмом; вся совокупность веры опиралась на силлогистическую схоластику[6]6
В IX–XV вв. в Католической церкви получила распространение схоластика, поставившая своей задачей построение научно-богословской системы, в которой христианское учение могло быть доказано совокупностью человеческих знаний. Схоластика широко использовала достижения античной философии, прежде всего Аристотеля, труды коего особенно широко распространялись в Европе в XII–XIII веках. Св. отцы Православной Церкви также использовали достижения античной логики, но только в качестве метода, удерживая человеческое мышление от доказательства богооткровенного знания (бытия Божия, творения мира и пр.).
[Закрыть]; инквизиция, иезуитизм – одним словом, все особенности католицизма развились силою того же формального процесса разума, так что н самый протестантизм, который католики упрекают в рациональности, произошел прямо из рациональности католицизма[7]7
О Западной церкви А.С. Хомяков пишет: «Связанная с бытом житейским и языческим на Западе, она долго была темною и бессознательною, но деятельною и сухо-практическою; потом, оторвавшись от Востока и стремясь пояснить себя, она обратилась к рационализму, утратила чистоту, заключила в себе ядовитое начало будущего падения, но овладела грубым человечеством, развила его силы вещественные и умственные и создала мир прекрасный, соблазнительный, но обреченный на гибель, мир католицизма и реформатства» (Хомяков А.С. О старом и новом. С. 369).
[Закрыть]. В этом последнем торжестве формального разума над верою и Преданием проницательный ум мог уже наперед видеть в зародыше всю теперешнюю судьбу Европы как следствие вотще начатого начала, т. е. и Штрауса[8]8
Давид Фридрих Штраус (Strauss) (1808–1874) – нем. философ, историк и публицист Автор книги «Жизнь Иисуса…» (1835–1836), в которой он отрицал Богочеловеческую природу Господа нашего Иисуса Христа, пытался доказать, что Четвероевангелие представляет собой компиляцию греч., евр. и сир. источников. Изд. книги сопровождалось скандалом, в России она была надолго запрещена. В дальнейшем Д.-Ф. Штраус обратился к политической деятельности.
[Закрыть], и новую философию со всеми ее видами, и индустриализм как пружину общественной жизни, и филантропию, основанную на рассчитанном своекорыстии, и систему воспитания, ускоренную силою возбужденной зависти, и Гёте[9]9
Иоганн Вольфганг Гёте (Goethe) (1749–1832) – гений нем. литературы, вступивший на литературное поприще в эпоху позднего Просвещения. Его жизнь полна противоречий: от поэтического бунтарства (движение «Бури и натиска») до гражданского служения (министр при дворе герцогов Саксен-Веймар-Эйзенахских), от неприятия революционных идей до преклонения перед Наполеоном. Для художественного осмысления современной ему действительности поэт использовал сюжеты, заимствованные из античности, восточной поэзии, европейского средневековья. И.В. Киреевский дал высокую оценку творчеству Гете в рецензии «"Фауст". Трагедия, сочинение Гёте» (см.: Киреевский И.В. Полн. собр. соч.: В 2 т М., 1911. Т. 2. С. 128–131). Характеристику позднего Гёте находим в статье И.В. Киреевского «Обозрение современного состояния литературы»: «В последнюю эпоху его жизни большая часть поэтических случаев, возбуждавших его вдохновение, были придворный бал, почетный маскарад или чей-нибудь день рождения. Судьба Наполеона и перевернутой им Европы едва оставила следы во всем собрании его творений. Гёте был всеобъемлющий, величайший и, вероятно, последний поэт жизни индивидуальной, еще не сопроникнувшейся в одно сознание с жизнию общечеловеческою» (Киреевский И.В. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1911. Т. 1. С. 122).
[Закрыть], венец новой поэзии, литературного Талейрана[10]10
Шарль Морис Талейран-Перигор (Talleyrand-Perigord) (1754–1838) – фр. политический деятель. Занимал пост министра иностранных дел в 1797-1807-м, 1814–1815 гг при Директории (Директория – орган власти во Франции с октября 1795-го по ноябрь 1799 г.), в период консульства и императорства Наполеона. В 1814 г. активный участник низложения Наполеона и возведения на престол короля Людовика Восемнадцатого.
[Закрыть], меняющего свою красоту, как тот свои правительства, и Наполеона[11]11
Наполеон I Бонапарт (Napoleon I Bonaparte) (1769–1821) – император Франции в 1804–1814 гг. и марте-июне 1815 года. Начал карьеру в армии, был активным участником Великой фр. революции; в 1799 г., совершив государственный переворот, стал перв. консулом и сосредоточил в своих руках всю государственную власть; в 1804 г. провозглашен императором. В июне 1812 г. огромная наполеоновская армия вторглась на территорию России, 25 декабря того же года была изгнана. В 1814 г, после победоносного вступления в Париж рус. армии и войск антифранцузской коалиции, Наполеон отрекся от престола. Отправленный на остров Эльба, он, однако, вскоре бежал и вторично захватил фр. престол. После окончательного разгрома – в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г. – был сослан на остров Святой Елены.
[Закрыть], и героя нового времени, идеал бездушного расчета, и материальное большинство, плод рациональной политики, и Лудвига Филиппа[12]12
Луи Филипп Бурбон (Louis-Philippe Bourbon) (1773–1850) – фр. король. Во время Июльской революции 1830 года был возведен на престол. Свергнутый в результате Февральской революции 1848 года, бежал в Англию.
[Закрыть], последний результат таких надежд и таких дорогих опытов!
Я совсем не имею намерения писать сатиру на Запад: никто больше меня не ценит тех удобств жизни общественной и частной, которые произошли от того же самого рационализма. Да, если говорить откровенно, я и теперь еще люблю Запад, я связан с ним многими неразрывными сочувствиями. Я принадлежу ему моим воспитанием, моими привычками жизни, моими вкусами, моим спорным складом ума, даже сердечными моими привычками; но в сердце человека есть такие движения, есть такие требования в уме, такой смысл в жизни, которые сильнее всех привычек и вкусов, сильнее всех приятностей жизни и выгод внешней разумности, без которых ни человек, ни народ не могут жить своею настоящею жизнию. Потому, вполне оценивая все отдельные выгоды рациональности, я думаю, что в конечном развитии она своею болезненною неудовлетворительностию явно обнаруживается началом односторонним, обманчивым, обольстительным и предательским. Впрочем, распространяться об этом было бы здесь неуместно. Я припомню только, что все высокие умы Европы жалуются на теперешнее состояние нравственной апатии, на недостаток убеждений, на всеобщий эгоизм, требуют новой духовной силы вне разума, требуют новой пружины жизни вне расчета – одним словом, ищут веры и не могут найти ее у себя, ибо христианство на Западе исказилось своемыслием.
Таким образом, рационализм и вначале был лишним элементом в образовании Европы, и теперь является исключительным характером просвещения и быта европейского. Это будет еще очевиднее, если мы сравним основные начала общественного и частного быта Запада с основными началами того общественного и частного быта, который если не развивался вполне, то по крайней мере ясно обозначился в прежней России, находившейся под прямым влиянием чистого христианства, без примеси мира языческого.
Весь частный и общественный быт Запада основывается на понятии о индивидуальной, отдельной независимости, предполагающей индивидуальную изолированность.
Оттуда святость внешних формальных отношений, святость собственности и условных постановлений важнее личности. Каждый индивидуум – частный человек, рыцарь, князь или город внутри своих прав есть лицо самовластное, неограниченное, само себе дающее законы. Первый шаг каждого лица в общество есть окружение себя крепостию, из нутра которой оно вступает в переговоры с другими и независимыми властями.
В прошедший раз я не докончил статьи моей, а потому обязан продолжать ее теперь. Я говорил о различии просвещения в России и на Западе. У нас образовательное начало заключалось в нашей Церкви. Там вместе с христианством действовали на развитие просвещения еще плодоносные остатки древнего языческого мира. Самое христианство Западное, отделившись от Вселенской Церкви, приняло в себя зародыши того начала, которое составляло общий оттенок всего греко-языческого развития: начала рационализма. Потому и характер образованности европейской отличается перевесом рациональности.
Впрочем, этот перевес обнаружился только впоследствии, когда логическое развитие, можно сказать, уже задавило христианское. Но вначале рационализм, как я сказал, является только в зародыше. Римская церковь отделилась от Восточной тем, что некоторые догматы, существовавшие в Предании всего христианства, она изменила на другие, вследствие умозаключения. Некоторые распространила, вследствие того же логического процесса, и также в противность Преданию и духу Церкви Вселенской. Таким образом, логическое убеждение легло в самое первое основание католицизма. Но этим и ограничилось действие рационализма на первое время. Внутреннее и внешнее устройство Церкви, уже совершившееся прежде в другом духе, до тех пор существовало без очевидного изменения, покуда вся совокупность церковного учения не перешла в сознание мыслящей части духовенства. Это совершилось в схоластической философии, которая, по причине логического начала в самом основании Церкви, не могла иначе согласить противоречие веры и разума, как силою силлогизма, сделавшегося таким образом первым условием всякого убеждения. Сначала, естественно, этот же самый силлогизм доказывал веру против разума и подчинял ей разум силою разумных доводов. Но эта вера, логически доказанная и логически противопоставленная разуму, была уже не живая, но формальная вера, не вера собственно, а только логическое отрицание разума. Потому в этот период схоластического развития католицизма, именно по причине рациональности своей, Западная церковь является врагом разума, угнетающим, убийственным, отчаянным врагом его. Но, развившись до крайности, продолжением того же логического процесса, это безусловное уничтожение разума произвело то известное противодействие, которого последствия составляют характер теперешнего просвещения. Вот что я разумел, говоря о рациональном элементе католицизма.
Христианство Восточное не знало ни этой борьбы веры против разума, ни этого торжества разума над верою. Потому и действия его на просвещение были не похожи на католические.
Рассматривая общественное устройство прежней России, мы находим многие отличия от Запада, и во-первых: образование общества в маленькие так называемые миры[13]13
Понятия мира, общины, общинного землепользования – ключевые в историософии славянофилов. Их изложение см. в статье П.В. Киреевского «О древней русской истории (письмо к М.П. Погодину)» (Москвитянин. 1845. № 3, отд. «Науки». С. 11–46). См. также примеч. 45–46 на с. 515–516.
[Закрыть]. Частная, личная самобытность, основа западного развития, была у нас так же мало известна, как и самовластие общественное. Человек принадлежал миру, мир ему. Поземельная собственность, источник личных прав на Западе, была у нас принадлежностью общества. Лицо участвовало во столько в праве владения, во сколько входило в состав общества.
Но это общество не было самовластное и не могло само себя устраивать, само изобретать для себя законы, потому что не было отделено от других ему подобных обществ, управлявшихся однообразным обычаем. Бесчисленное множество этих маленьких миров, составлявших Россию, было все покрыто сетью церквей, монастырей, жилищ уединенных отшельников, откуда постоянно распространялись повсюду одинакие понятия об отношениях общественных и частных. Понятия эти мало-помалу должны были переходить в общее убеждение, убеждение – в обычай, который заменял закон[14]14
А.С.Хомяков об отношении обычая и закона пишет так: «Сличение всех памятников, если не ошибаюсь, приведет нас к тому простому заключению, что прежде, как и теперь, было постоянное несогласие между законом и жизнию, между учреждениями писаными и живыми нравами народными. Тогда, как и теперь, закон был то лучше, то хуже обычая и, редко исполняемый, то портился, то исправлялся в приложении. Примем это толкование как истину, и все перемены быта русского объяснятся. Мы поймем, как легко могли измениться отношения видимые, и в то же время будем знать, что изменения редко касались сущности отношения между людьми и учреждениями, между государством, гражданами и Церковью» (Хомяков А.С. О старом и новом. С. 363).
[Закрыть], устроивая по всему пространству земель, подвластных нашей Церкви, одну мысль, один взгляд, одно стремление, один порядок жизни. Это повсеместное однообразие обычая было, вероятно, одною из причин его невероятной крепости, сохранившей его живые остатки даже до нашего времени, сквозь все противодействие разрушительных влияний, в продолжение двухсот лет стремившихся ввести на место его новые начала.
Вследствие этих крепких, однообразных и повсеместных обычаев всякое изменение в общественном устройстве, не согласное с строем целого, было невозможно. Семейные отношения каждого были определены прежде его рождения; в таком же предопределенном порядке подчинялась семья миру, мир более обширный – сходке, сходка – вечу и т. д., покуда все частные круги смыкались в одном центре, в одной Православной Церкви. Никакое частное разумение, никакое искусственное соглашение не могло основать нового порядка, выдумать новые права и преимущества. Даже самое слово право было у нас неизвестно в западном его смысле, но означало только справедливость, правду. Потому никакая власть никакому лицу, ни сословию не могла ни даровать, ни уступить никакого права, ибо правда и справедливость не могут ни продаваться, ни браться, но существуют сами по себе, независимо от условных отношений. На Западе, напротив того, все отношения общественные основаны на условии или стремятся достигнуть этого искусственного основания. Вне условия нет отношений правильных, но является произвол, который в правительственном классе называют самовластием, в управляемом – свободою. Но и в том и в другом случае этот произвол доказывает не развитие внутренней жизни, а развитие внешней, формальной. Все силы, все интересы, все права общественные существуют там отдельно, каждый сам по себе, и соединяются не по нормальному закону, а – или в случайном порядке, или в искусственном соглашении. В первом случае торжествует материальная сила, во втором – сумма индивидуальных разумений. Но материальная сила, материальный перевес, материальное большинство, сумма индивидуальных разумений, в сущности, составляют одно начало, только в разных моментах своего развития. Потому общественный договор[15] 15
Общественный договор – важнейшее положение такой теории происхождения государства, согласно которой оно, государство, возникло путем отказа отдельных лиц от своих прав в пользу общественной власти. Теория «общественного договора», впервые выдвинутая в начале XVII в. нидерл. юристом и общественным деятелем Гроцием, получила распространение в эпоху буржуазных революций благодаря фр. просветителям. Один из трудов Ж.-Ж. Руссо так и назывался: «Общественный договор» (1762).
[Закрыть]не есть изобретение энциклопедистов[16]16
Энциклопедистами называют фр. просветителей – создателей «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» (1751–1780), ставшей отражением господствовавших в общественном сознании того времени рационалистических идей. Главным редактором «Энциклопедии» был Д. Дидро, среди ее сотрудников – Вольтер, К.-А. Гельвеций, Ж.-Ж. Руссо, Э.-Б. де Кондильяк и др.
[Закрыть], но действительный идеал, к которому стремились без сознания, а теперь стремятся с сознанием все западные общества под влиянием рационального элемента, перевесившего элемент христианский.
В России мы не знаем хорошо границ княжеской власти прежде подчинения удельных княжеств Московскому, но, если сообразим, что сила неизменяемого обычая делала всякое самовластное законодательство невозможным; что разбор и суд, который в некоторых случаях принадлежал князю, не мог совершаться несогласно со всеобъемлющими обычаями, ни толкование этих обычаев, по той же причине, не могло быть произвольное; что общий ход дел принадлежал мирам и приказам, судившим также по обычаю вековому и потому всем известному; наконец, что в крайних случаях князь, нарушавший правильность своих отношений к народу и Церкви, был изгоняем самим народом, – сообразивши все это, кажется очевидно, что собственно княжеская власть заключалась более в предводительстве дружин, чем во внутреннем управлении, более в вооруженном покровительстве, чем во владении областями[17]17
О границах княжеской власти в домонгольской Руси А.С. Хомяков пишет: «Правительство из варягов представляет внешнюю сторону; областные веча – внутреннюю сторону государства. Во всей России исполнительная власть, защита границ, сношения с державами соседними находятся в руках одной варяго-русской семьи, начальствующей над наемною дружиною; суд правды, сохранение обычаев, решение всех вопросов правления внутреннего предоставлены народному совещанию. Везде, по всей России, устройство почти одинаковое» (ХомяковА.С. О старом и новом. С. 368).
[Закрыть].
Вообще, кажется, России так же мало известны были мелкие властители Запада, употреблявшие общество как бездушную собственность в свою личную пользу, как ей неизвестны были и благородные рыцари Запада, опиравшиеся на личной силе, крепостях и железных латах, не признававшие другого закона, кроме собственного меча и условных правил чести, основанных на законе самоуправства.
Впрочем, рыцарства у нас не было по другим причинам.
С первого взгляда кажется непонятным, почему у нас не возникло чего-нибудь подобного рыцарству, по крайней мере во время татар? Общества были разрознены, власть не имела материальной силы, каждый мог переходить с места на место, леса были глубокие, полиция была еще не выдумана; отчего бы, кажется, не составиться обществам людей, которые бы пользовались превосходством своей силы над мирными земледельцами и горожанами, грабили, управлялись как хотели, захватили бы себе отдельные земли, деревни и строили бы там крепости; составили бы между собой известные правила и, таким образом, образовали бы особенный класс сильнейшего сословия, которое, по причине силы, могло бы назваться и благороднейшим сословием? Церковь могла бы воспользоваться ими, образуя из них отдельные ордена, с отдельными уставами, и употребляя их против неверных, подобно западным крестоносцам. Отчего же не сделалось этого?
Именно потому, я думаю, что Церковь наша в то время не продавала чистоты своей за временные выгоды. У нас были богатыри только до введения христианства. После введения христианства у нас были разбойники, шайки устроенные, еще до сих пор сохранившиеся в наших песнях, но шайки, отверженные Церковью и потому бессильные. Ничего не было бы легче, как возбудить у нас крестовые походы, причислив разбойников к служителям Церкви и обещав им прощение грехов за убиение неверных: всякий пошел бы в честные разбойники. Католицизм так и действовал: он не поднял народы за веру, но только бродивших направил к одной цели, назвав их святыми. Наша Церковь этого не сделала, и потому мы не имели рыцарства, а вместе с ним и того аристократического класса, который был главным элементом всего западного образования.
Где больше было неустройства на Западе, там больше и сильнее было рыцарство; в Италии его было всего менее. Где менее было рыцарства, там более общество склонялось к устройству народному, где более, там более к единовластному. Единовластие само собой рождается из аристократии, когда сильнейший покоряет слабейших, и потом правитель на условиях переходит в правителя безусловного, соединяясь против класса благородных с классом подлых, как Европа называла народ. Этот класс подлых, по общей формуле общественного развития Европы, вступил в права благородного, и та же сила, которая делала самовластным одного, естественным своим развитием переносила власть в материальное большинство, которое уже само изобретает для себя какое-нибудь формальное устройство и до сих пор еще находится в процессе изобретения.
Таким образом как Западная церковь образовала из разбойников рыцарей, из духовной власти власть светскую, из светской полиции святую инквизицию, что все, может быть, имело свои временные выгоды, – таким же образом действовала она и в отношении к наукам, искусствам языческим. Не извнутри себя произвела она новое искусство христианское, но прежнее, рожденное и воспитанное другим духом, другою жизнию, направила к украшению своего храма.
Оттого искусство романтическое заиграло новою блестящею жизнию, но окончилось поклонением язычеству и теперь кланяется отвлеченным формулам философии, покуда не возвратится мир к истинному христианству и не явится миру новый служитель христианской красоты.
Науки существенною частию своею, т. е. как познания, принадлежат равно языческому и христианскому миру и различаются только своею философскою стороною. Этой философской стороны христианства католицизм не мог сообщить им потому, что сам не имел ее в чистом виде. Оттого видим мы, что науки, как наследие языческое, процветали так сильно в Европе, но окончились безбожием как необходимым следствием своего одностороннего развития.
Россия не блестела ни художествами, ни учеными изобретениями, не имея времени развиться в этом отношении самобытно и не принимая чужого развития, основанного на ложном взгляде и потому враждебного ее христианскому духу. Но зато в ней хранилось первое условие развития правильного, требующего только времени и благоприятных обстоятельств: в ней собиралось и жило то устроительное начало знания, та философия христианства, которая одна может дать правильное основание наукам. Все святые отцы[18]18
Определение святым отцам находим в труде архиеп. Филарета (Гумилевского) «Историческое учение об отцах Церкви» (В 3 т. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1882. Т. 1. С. IV): «Отцами же Церкви христианской собственно именуются следовавшие за Апостолами учители Церкви, оставившие последующим временам свои писания с силою возрождать духовных чад о Христе; это те преемники духа апостольского, которые и могли по дарованиям богопросвещенного ума, и хотели по благодатной чистоте души предлагать, и предложили в писаниях чистую истину Христову, семя Божие, действующее во спасение». Архиеп. Филарет предлагает следующие периоды истории отцов Церкви (см.: Филарет(Гумилевский), архиеп. Историческое учение… I 1. С. XVII): 1)70-312 гг. – век мужей апостольских, «ближайших преемников предания апостольского, подвизавшихся преимущественно против язычества и иудейства», среди них сщмчч. Климент, папа рим., Игнатий Богоносец; 2) 312–620 гг. – «объемлет тех, которые… защищали против человеческих своеволий откровенное учение о Сыне Божием и Святом Духе»; в это время для искоренения ересей Ария, Нестория монофизитов (признававших наличие у Господа нашего Иисуса Христа только Божественной природы и отрицавших человеческую природу Христа) и установления догматов христианского вероучения были созваны пять Вселенских Соборов. Их участниками были свтт Афанасий Великий, Кирилл Иерусалимский, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Лев Великий и другие св. отцы; 3) 620–850 гг. – это время установления богослужебного канона и борьбы Церкви с ересями монофелитов (признававших две природы Господа нашего Иисуса Христа – Божественную и человеческую, но находивших у Него единую – Божественную – волю) и иконоборцев, для чего созывались VI и VII Вселенские Соборы. Наиболее известные св. отцы этого периода: прпп. авва Дорофей, Максим Исповедник, Анастасий Синаит, Иоанн Дамаскин, Феодор Студит; 4)850-1450 гг – период отделения Римской церкви от Вселенской. В эти века прославились такие св. отцы, как свв. равно-апп. Кирилл и Мефодий, учители Словенские, прп. Симеон Новый Богослов, свт. Григорий Палама и его ученики; 5) 1450 г. – и до сего дня: св. отцы этого периода обличают как возрождающиеся ереси перв. веков, так и новые ереси и расколы.
[Закрыть] греческие, не исключая самых глубоких писателей, были переведены и читаны, и переписываемы, и изучаемы в тишине наших монастырей, этих святых зародышей несбывшихся университетов. Исаак Сирин[19]19
Преподобный Исаак Сирин, епископ Ниневийский († VI), родом сириец, в ранней юности удалился в монастырь, затем уединился в пустыне. Был поставлен епископом города Ниневии, но вскоре оставил кафедру и пустынножительствовал до конца жизни. «Святой Исаак всю жизнь свою посвятил уединенному изучению души своей, и ничьи поучения не исполнены таких глубоких психологических сведений, как поучения святого Исаака; прошед сам степени духовной созерцательной жизни, святой Исаак представляет наставления о созерцаниях возвышенные и основанные на твердых опытах. Духовная жизнь изображена в его поучениях в приложении к самым неуловимым состояниям души» (Филарет (Гумилевский), архиеп. Историческое учение… Т. 3. С. 135).
Древнейшие славян, переводы поучений прп. Исаака Сирина, находившиеся в Киево-Печерской лавре и на Афоне, были списаны и использованы при работе над собственным переводом с греч. прп. Паисием Величковским (см.: Книга святого Исаака Сирина. Нямец: Изд. Нямецкого молдовлахийского монастыря, 1812). Еще один славян, перевод (XIV) поучений прп. Исаака хранился в библиотеке Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Сам И.В. Киреевский принимал участие в изд. книги «Святого отца нашего Исаака Сирина, епископа бывшего Ниневийского, слова духовно-подвижнические, переведенные с греческого старцем Паисием Величковским» (М., 1854).
[Закрыть], глубокомысленнейшее из всех философских писаний, до сих пор еще находится в списках ХII-ХIII веков. И эти монастыри были в живом, беспрестанном соприкосновении с народом. Какое просвещение в нашем подлом классе не вправе мы заключить из этого одного факта! Но это просвещение не блестящее, но глубокое; не роскошное, не материальное, имеющее целью удобства наружной жизни, но внутреннее, духовное; это устройство общественное, без самовластия и рабства, без благородных и подлых; эти обычаи вековые, без писаных кодексов, исходящие из Церкви и крепкие согласием нравов с учением веры; эти святые монастыри, рассадники христианского устройства, духовное сердце России, в которых хранились все условия будущего самобытного просвещения; эти отшельники, из роскошной жизни уходившие в леса, в недоступных ущельях изучавшие писания глубочайших мудрецов христианской Греции и выходившие оттуда учить народ, их понимавший; эти образованные сельские приговоры; эти городские веча; это раздолье русской жизни, которое сохранилось в песнях, – куда все это делось? Как могло это уничтожиться, не принесши плода? Как могло оно уступить насилию чужого элемента? Как возможен был Петр[20]20
Император Петр I (1672–1725), сын Царя Алексея Михайловича, правил с 1689 года. Реформы Петра I в области государственного и церковного управления, сопровождавшиеся упрочением положения нового правящего класса – дворянства – и фактическим уничтожением прежней аристократии – бояр, окончательным закрепощением крестьянства, изменением культуры и быта по европейским образцам, вызвали противоречивые оценки как у его современников, так и у потомков. Не было единомыслия и среди славянофилов. А.С. Хомяков видел в Петровских реформах завершение тех процессов утверждения государства, начало которым положили предшественники Петра Первого. «Явился Петр, и по какому-то странному инстинкту души высокой, обняв одним взглядом все болезни Отечества, постигнув все прекрасное и святое значение слова «государство», он ударил по России, как страшная, но благодетельная гроза. Удар по сословию судей-воров; удар по боярам, думающим о родах своих и забывающим Родину; удар по монахам, ищущим душеспасения в келиях и поборов по городам, а забывающим Церковь и человечество и братство христианское. За кого из них заступится история? Много ошибок помрачают славу преобразователя России, но ему остается честь пробуждения ее к силе и к сознанию силы. Средства, им употребленные, были грубые и вещественные, но не забудем, что силы духовные принадлежат народу и Церкви, а не правительству. Правительству же предоставлено только пробуждать или убивать их деятельность каким-то насилием, более или менее суровым; но грустно подумать, что тот кто так живо и сильно понял смысл государства, кто поработил вполне ему свою личность, так же как и личность всех подданных, не вспомнил в то же время, что там только сила, где любовь, а любовь только там, где личная свобода» (Хомяков А.С. О старом и новом. С. 375–376). Как видим, И.В.Киреевский, полемизируя с Хомяковым, резко отрицательно относился к деятельности Императора Петра Первого.
[Закрыть], разрушитель русского и вводитель немецкого? Если же разрушение началось прежде Петра, то как могло Московское княжество, соединивши Россию, задавить ее? Отчего соединение различных частей в одно целое произошло не другим образом? Отчего при этом случае должно было торжествовать иностранное, а не русское начало?
Один факт в нашей истории объясняет нам причину такого несчастного переворота; этот факт есть Стоглавый Собор[21]21
Московский Стоглавый Собор, созванный в царствование Ивана IV Васильевича Грозного в 1551 г, был посвящен решению следующих церковных вопросов: 1) о каноне богослужения, богослужебных книг иконописания, крестного знамения и др.; 2) о церковном управлении и духовном суде; 3) об управлении церковным имуществом; 4) о благочестии мирян. Царь Иван Грозный предложил Собору вопросы, сто ответов на которые составили сб. «Стоглав», и давший название Собору Постановления Собора о двуперстии, троении аллилуйи, хождении «посолонь», сделавшиеся впоследствии основанием для раскола, были отменены Собором 1655 года.
[Закрыть]. Как скоро ересь[22]22
Имеется в виду ересь жидовствующих, распространившаяся во вт пол. XV в. из Новгорода; среди ее тайных последователей были как царедворцы, так и московское и новгородское духовенство. Вероучение ереси было близко к иудаизму. Ее искоренению способствовали прп. Иосиф Волоцкий и свт. Геннадий Новгородский. Жидовствующие были осуждены на Соборах 1488-го, 1490-го и 1503 годов. За смягчение наказания еретикам выступал прп. Нил Сорский.
[Закрыть] явилась в Церкви, так раздор духа должен был отразиться и в жизни. Явились партии, более или менее уклоняющиеся от истины. Партия нововводительная одолела партию старины именно потому, что старина разорвана была разномыслием[23]23
Отношение к монастырскому землевладению, злоупотребление которым нередко пагубно влияло на монашествующих, было вторым противоречием между прп. Нилом Сорским, считавшим, что монахи должны кормиться от своего труда, и прп. Иосифом Волоцким, который использовал доходы от землевладения на широкую церковную благотворительность и духовное просвещение. Вопрос о монастырском землевладении рассматривался на Соборе 1503 года, где поддержку большинства получили сторонники прп. Иосифа Волоцкого. Противоречия между прпп. Нилом Сорским и Иосифом Волоцким были сильно преувеличены их последователями, образовавшими церковные партии нестяжателей и иосифлян. Поднятая на Стоглавом Соборе проблема исправления богослужебных книг, а следовательно, и порядка богослужения и треб предполагала два способа решения: 1) исправление по греч. образцам, что должно было бы привести наше богослужение в соответствие с богослужением Вселенской Церкви, и 2) исправление по «хорошим» спискам, какие имелись по местам, что фактически означало не исправление ошибок, а их утверждение и – как следствие – дальнейшее обособление Русской Церкви. На Стоглавом Соборе было принято последнее, что послужило спустя век одной из причин к старообрядческому расколу, те., по выражению И.В.Киреевского, пока «старина разорвана была разномыслием» между нестяжателями и иосифлянами, ее одолели сторонники национально-охранительного направления.
[Закрыть]. Оттуда, при разрушении связи духовной, внутренней, явилась необходимость связи вещественной, формальной, оттуда местничество[24]24
С XV в. на службу к московским Государям стали поступать удельные князья Северной Руси и выходцы из Литвы. При московском дворе они должны были уравняться в правах с боярами. Спорные служебные места занимались князьями в соответствии со знатностью происхождения. Этот обычай получил название местничества.
[Закрыть], опричнина[25]25
Опричниной, существовавшей в 1565–1572 гг при Царе Иване Грозном, именовался особый царский удел со своей землей, войском и администрацией. В опричнину у бояр и князей отбирались их вотчины и передавались новым дворянам – опричникам. К концу жизни Иоанна Грозного в опричнину входило более половины рус. земель.
[Закрыть], рабство и т. п. Оттуда искажение книг по заблуждению и невежеству и исправление их по частному разумению и произвольной критике. Оттуда перед Петром правительство в разномыслии с большинством народа, отвергаемого под названием раскольников[26]26
Так называемый старообрядческий раскол окончательно сформировался после Поместного Собора 1666 года. Сущность претензий раскольников, как писал митр. Макарий (Булгаков), «состояла именно в том, что русские церковные книги, напечатанные до Патриарха Никона, во всем исправны, православны и не требовали исправления, что Московский Собор 1654 года, определивший исправление их, есть Собор незаконный, что греческие книги, по которым совершено при Никоне исправление наших книг, испорчены и наполнены ересями и сами греческие Патриархи, находясь под игом неверных, уклонились от Православия» (Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви: В 7 кн. М., 1996. Кн. 7. С. 318). В церковных обрядах (двуперстие и двоение аллилуйи) раскольники держались отмененных постановлений Стоглавого Собора. Раскол быстро распространился по северным окраинам России, в Поволжье и на Дону. Нельзя забывать, что неславянское население этих окраин исповедовало ислам или язычество, в Казанском крае и Поволжье еще при Иване Грозном были расселены пленные ливонцы, а в верховьях Волги в перв. пол. XVII в. получила распространение секта «Капитонов», проповедовавшая ложные эсхатологические идеи. Вступлению на престол Петра I предшествовали Крестьянская война – мятеж казаков под предводительством Степана Разина – и Московский стрелецкий бунт 1682 года, имевшие определенное отношение к раскольникам.
[Закрыть]. Оттого Петр, как начальник партии в государстве, образует общество в обществе и все, что за тем следует.
Какой же результат всего сказанного? Желать ли нам возвратить прошедшее России и можно ли возвратить его? Если правда, что самая особенность русского быта заключалась в его живом исхождении из чистого христианства и что форма этого быта упала вместе с ослаблением духа, то теперь эта мертвая форма не имела бы решительно никакой важности. Возвращать ее насильственно было бы смешно, когда бы не было вредно. Но истреблять оставшиеся формы может только тот, кто не верит, что когда-нибудь Россия возвратится к тому живительному духу, которым дышит ее Церковь. Желать теперь остается нам только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей Церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивши ему, изучил нашу Церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней совсем неожиданно открывается именно то, чего теперь требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и немцу и сами узнали бы то, что имеем.
1839 год
