Текст книги "Разум на пути к Истине"
Автор книги: Иван Киреевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
Жизнеописание
Премудрость возлюбих и поисках от юности моея… Познав же, яко не инако одержу, аще не Бог даст… приидох ко Господу.
Ср.: Прем. 8, 2, 21
Жизнеописание Ивана Васильевича Киреевского (22 марта 1806 – 11 июня 1856)
Долбино. Детство«Невдалеке от Белева, над рекою Выркою, при впадении в нее Чермошны и Вязовин, стоит село Долбино, старинная вотчина рода Киреевских. Ровесница ее старины, древняя церковь одна высится ныне неизменным памятником прошлого» – так начиналась век тому назад одна из первых книг о жизни и трудах замечательного русского философа, православного христианина Ивана Васильевича Киреевского[1]1
Лясковский В. Братья Киреевские. СПб., 1899. С. 1.
[Закрыть].
Наше повествование приходится начать иными словами: «Невдалеке от Белева, на крутом берегу речки Вырки стояло некогда село Долбино. Ныне лишь дымки, тянущиеся летним утром из нескольких домиков, свидетельствуют об обитаемости этих мест. Древняя Успенская церковь с чудотворной иконой Успения Пресвятой Богородицы, к которой стекалось в престольный праздник множество богомольцев, не высится более памятником прошлого. На другом берегу речки Вырки едва живые, давно не плодоносящие яблони указывают на то место, где некогда стояла старинная усадьба – родовое гнездо дворян Киреевских».
Иван Васильевич Киреевский принадлежал к одному из старинных дворянских родов Калужской губернии.
Имение Долбино в начале XVII в. было пожаловано Василию Семеновичу Киреевскому Царем Василием IV Ивановичем Шуйским и с тех пор неделимо переходило в наследство старшему сыну[2]2
Приводим здесь родословную И.В. Киреевского: «1) Василий Семенович, белевский дворянин, в начале XVII в. за осадное сидение получил бывшее поместье свое, село Долбимо, в вотчину. Женат был па Арине Охотниковой. Пожертвовал коня в Белевский Преображенский монастырь, где и похоронен; 2) у него: а) Иван Васильевич, брал город Вильну (1655) и участвовал в Чигиринском походе, также и в действиях против Стеньки Разина. Женат был на Анне Васильевне Сомовой. Скончался монахом в Кирилло-Белозерском монастыре; б) Тимофей Васильевич, брал с братом своим Вильну… Был убит под Алатырем. От Тимофея Васильевича происходит род Киреевских, ныне живущих в Малоархангельском уезде Орловской губернии; 3) у Ивана Васильевича: а) Иван Иванович, стольник при Царях Алексее, Федоре и пр. Автор утраченных записок. Записки эти находились в руках П.В. Киреевского, но были у него похищены в одну из частных его поездок для собирания песен.
По его словам, в записках этих осуждались преобразования Петра I, при котором И.И. Киреевский должен был сбрить бороду. Женат па Марье Дмитриевне Яблочковой; 6) Дмитрий Иванович; 4) Василий Иванович: при осаде Дерпта у него разрубили голову и нанесли еще две раны. Полк, в котором он служил, был раскассирован и отослан в рижский гарнизон. Он умер в 1736 году. Женат был сперва на Хрущовой, с 1711 г. на Дарье Яковлевне Ржевской, которая оставила по себе память умной женщины. Она дала прекрасное образование сыну и внуку своему; 5) Иван Васильевич: под Грос-Егерсдорфом ранен картечью. Он был первый дворянский предводитель Козельского уезда Калужской губернии. Женат был на Елизавете Афанасьевне Тыртовой, которая умерла в 1773 г., родив сына 6) Василия Ивановича (1773–1812). У него сестра Аграфена Ивановна (сумасшедшая, она пережила его). Женат на А.П. Юшковой» (П.Б. Родословная Киреевских // Русский архив. 1877. Кн. 2. Вып. 8. С. 482).
[Закрыть]. Отец И.В. Киреевского, Василий Иванович, как и многие его предки, поступил на военную службу, выбрав себе Острогожский легкоконный полк, но в 1795 г., двадцати двух лет от роду, вышел в отставку в звании ротмистра. В.И. Киреевский был хорошо образован, имел обширную библиотеку, занимался переводами с немецкого, увлекался естественны-ми науками, а более всего медициной. А.С. Хомяков, вспоминая о своей матери, происходившей тоже из рода Киреевских, говорил, что все лучшие представители екатерининского века были чем-то похожи «на суворовских солдат. Что-то в них свидетельствовало о силе неистасканной, неподавленной и самоуверенной. Была какая-то привычка к широким горизонтам мысли, редкая в людях времени позднейшего»[3]3
Лясковский В. Алексей Степанович Хомяков. М., 1897. С. 7.
[Закрыть]. О точности оценки Хомякова свидетельствует и самая жизнь Василия Ивановича Киреевского: «Из пятнадцати человек мужской комнатной прислуги шесть были грамотны и охотники до чтения…[4]4
Добавим здесь, что грамоте крестьян учили и после кончины В.И. Киреевского. Так, в 1820-е гг. в Долбине существовала школа для обучения крепостных детей грамоте, их использовали потом в качестве писарей (см.: Литературное наследство. М., 1968. Т. 79. С. 45).
[Закрыть] Во время домовых богослужений, которые бывали очень часто (молебны, вечерни, всенощные, мефимоны и службы Страстной недели), они заменяли дьячков, читали и пели стройно старым напевом: нового Василий Иванович у себя не терпел, ни даже в церкви. <…> Вообще народу жилось весело, телесных наказаний никаких не было, ни батогов, ни розог. Главные наказания в Долбине были земные поклоны перед образом до 40 и более, смотря по вине… <…> Крестьяне были достаточны, многие зажиточны. Доказательством тому служит следующее обстоятельство. Продавалась деревня Ретюнь, смежная с Долбином. Выборные из Ретюни пришли к Василию Ивановичу: «Батюшка, купи нас, хотим быть твоими, а не иных чьих каких». – «Братцы, – сказал им Киреевский, – увеличивать свои поместья я не желаю; а сделать это в удовольствие вам не могу: у меня нет столько наличных денег». Чрез несколько дней ретюнские выборные пришли опять: «Добрый барин, возьми нас в свои, а денег у тебя не достает, мы внесем тебе своих. Хотим быть твоими». Василий Иванович купил Ретюнь. По вводе во владение крестьяне пригласили его к себе с молодою барынею на угощение, и сделали великолепное…»[5]5
Петерсон А.П. Черты старинного дворянского быта // Русский архив. 1877. Кн. 2. Вып. 8. С. 480.
[Закрыть]
В 1805 г. В.И.Киреевский женился на дочери владельцев соседнего имения Петрищево, Авдотье Петровне Юшковой. По материнской линии она происходила из старинного рода Буниных и приходилась племянницей замечательному русскому поэту Василию Андреевичу Жуковскому. Мать Авдотьи Петровны, Варвара Афанасьевна, была крестной поэту, и его детские годы прошли под ее опекой. Двадцать второго марта 1806 г. в Москве у Авдотьи Петровны и Василия Ивановича Киреевских родился первый сын. Согласно двухвековой традиции его назвали Иваном[6]6
Крестным отцом к новорожденному младенцу был приглашен Иван Владимирович Лопухин (1756–1816) – выдающийся духовный писатель и философ-любитель (в своем имении он устроил некий пантеон европейской философии: на пруду был Юнгов остров, где стояли урна, посвященная Фенелону, и бюст Руссо). В.А. Жуковский в 1814 г. привез от Лопухина в подарок Ване Киреевскому сочинение, написанное самим крестным: «Некоторые черты о внутренней Церкви, о едином пути истины и о различных путях заблуждения и гибели. С присовокуплением краткого изображения качеств и должностей истинного христианина» – с дарственной надписью: «От автора на память искреннего уважения. Милому Ванюше за доброе его сердце от истинного друга бабушки. 1814, февраля 20-е».
[Закрыть]. Всего в семье было четверо детей: сыновья Иван и Петр и дочери Дарья (умершая в младенчестве) и Мария.
Во время нашествия Наполеона В.И. Киреевский устроил в одной из своих деревень, Киреевской Слободке, приют для семейств, бежавших от французов из Минска, Смоленска, Вязьмы и Дорогобужа. А в Орле Василий Иванович принял на свое содержание и лечение госпиталь, в котором находилось около девяноста раненых, русских и французов. Василий Иванович всячески заботился о телесном и душевном здоровье своих подопечных, стараясь возбудить в наполеоновских солдатах любовь к вере Христовой; ухаживая за ранеными, он заразился тифом. Умер Василий Иванович 1 ноября 1812 г., в день святых бессребреников и чудотворцев, врачей Космы и Дамиана Асийских. В.И. Киреевского похоронили на родине, в Успенской церкви села Долбина.
Вскоре после похорон осиротевшее семейство Киреевских уехало в Муратово, орловское имение Екатерины Афанасьевны Протасовой, тетки Авдотьи Петровны. В имении, кроме хозяйки, жили и две ее дочери: Саша, крестница Жуковского, вошедшая в русскую литературу в образе Светланы из его баллады, и Маша, к которой поэт пронес нежную и глубокую любовь через всю свою жизнь. Сам Жуковский жил по соседству, выстроив себе домик в деревеньке Холх. Муратове кое общество иногда отправлялось за сорок верст в имение Чернь, где жило семейство Плещеевых. Как раз в их орловском доме и размещался госпиталь, в котором провел свои последние часы В.И. Киреевский. В Муратове, среди близких ей людей, Авдотья Петровна отогрелась душой. Семилетний Ваня Киреевский прослыл в округе непревзойденным шахматистом: с ним не решался играть даже пленный генерал Шарль Август Бонами, живший у Плещеевых (бригада этого генерала захватила в битве при Бородине батарею Раевского).
Однако заботы по управлению обширными владениями, расположенными в Калужской, Орловской, Тульской, Тверской и Владимирской губерниях заставили Авдотью Петровну вернуться в свое имение. В конце лета 1814 г., получив окончательный отказ в руке Маши Протасовой и отдав Холх в приданое своей крестнице Саше, Жуковский переехал в Долбино. Он прожил здесь около полугода и это время посвятил занятиям с восьмилетним Иваном Киреевским[7]7
Жуковский имел замечательный педагогический талант. После весьма успешного окончания Благородного пансиона при Императорском Московском университете он несколько лет занимался самообразованием (о чем свидетельствуют многочисленные планы занятий, конспекты прочитанного, подробные дневниковые записи), а затем преподавал сестрам Протасовым.
[Закрыть]. Василий Андреевич намеревался стать не только домашним учителем, но и опекуном сирот Киреевских. Однако планы по изданию собственных сочинений и – главным образом – неожиданное приглашение ко двору в качестве чтеца вдовствующей Императрицы Марии Федоровны вынудили поэта уехать.
Авдотья Петровна занялась обучением своих детей сама, у них не было учителей, только воспитатель, К.И. Вагнер. К десяти годам Ваня Киреевский уже прочел лучшие произведения русской и французской словесности, к двенадцати – выучил немецкий язык, имел и основательные познания по истории и математике. На полках отцовской библиотеки стояло множество философских сочинений, так что первые философские устремления Ивана были вполне удовлетворены. В 1817 г. Авдотья Петровна второй раз вышла замуж – за своего дальнего родственника Алексея Андреевича Елагина[8]8
Алексей Андреевич Елагин (1790–1846) – участник Отечественной войны и заграничных походов 1812–1815 гг., почитатель и знаток Канта и Шеллинга (чье раннее сочинение «Философские письма о догматизме и критицизме» (1795) переводил на русский язык). Друг Елагина, декабрист Г.С. Батеньков, писал в 1847 г. П.В. Киреевскому о молодости отчима: «Еще во время утомительных походов французской войны нас трое – Елагин, я и некто Паскевич – вздумали пересадить Шеллинга на русскую почву, и в юношеских умах наших идеи его слились с нашим товарищеским юмором. Мы стали изъясняться в новых отвлечениях легко и приятно. Целые переходы окружал нас конвой слушателей, и целые корпуса со всеми штабами называли нас галиматейными философами» (цит. по: Гулыга А.В. Шеллинг. 3-е изд., испр. М., 1994. С. 289).
[Закрыть]. В длинные долбинские вечера разговоры о литературе с матерью перемежались философскими беседами с отчимом, и, когда летом 1821 г. семейство Киреевских-Елагиных переехало в Москву, Иван Киреевский явился в кругу сверстников хорошо образованным юношей, знакомым с последними достижениями немецкой философии, волновавшей тогда просвещенные умы. Перемена тихой усадебной жизни на шумную московскую была вызвана неотложной необходимостью: следовало завершить образование старших детей, а затем и определить их на службу. С тех пор Киреевский бывал в Долбине лишь изредка, когда в летние месяцы отчим брал его с собой для обучения хозяйствованию. Как видим, на становление личности будущего философа три человека оказали решающее влияние: мать, Авдотья Петровна, ее сводный дядя, Василий Андреевич Жуковский, и отчим, Алексей Андреевич Елагин. Все эти образованные русские люди имели весьма основательные исторические, литературные и философские познания; безусловно, они были и религиозны[9]9
О религиозности самой Авдотьи Петровны имеются противоречивые свидетельства. Однако следует заметить, что двое ее старших детей, Петр и Мария, с детства сохранили чистую веру. Известно, что Мария дважды переписала от руки русский перевод Ветхого Завета, сделанный преподобным Макарием (Глухаревым) († 1847).
[Закрыть], но как-то по-европейски, философски религиозны, оставаясь достаточно далекими от Церкви. Однако пережитые глубокие скорби: раннее вдовство Авдотьи Петровны, несчастная любовь Жуковского – умягчали их сердца и упорядочивали и возвышали строй души. В одной из своих главных работ Киреевский, рассуждая о государственной истории, писал: «Развитие государства есть не что иное, как раскрытие внутренних начал, на которых оно основано»[10]10
См. статью «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» (Наст. изд. С. 175).
[Закрыть]. Нельзя ли сказать это применительно к человеческой личности? Семейные предания, первые душевные переживания, уклад дома, идеи, волновавшие умы воспитателей, – не есть ли это те внутренние начала, раскрытию которых будет посвящена вся дальнейшая жизнь философа?
В Москве Киреевские-Елагины сначала поселились на Большой Мещанской, слева от Сухаревой башни, а потом они купили себе просторный дом, с обширным тенистым садом, – близ Красных ворот, в Хоромном тупике (за церковью Трех Святителей). На Мещанской, в соседнем доме, жил сверстник Ивана Васильевича – Александр Иванович Кошелев. На всю жизнь их связала та тесная дружба, которая возникает лишь в юности, в пору совместного познания мира. Кошелев так вспоминал об этих годах: «Меня особенно интересовали знания политические, а Киреевского – изящная словесность и эстетика, но мы оба чувствовали потребность в философии. Локка мы читали вместе; простота и ясность его изложения нас очаровывала. Впрочем, все научное нам было по душе, и все нами узнанное мы друг другу сообщали. Но мы делились и не одним научным – мы передавали один другому всякие чувства и мысли: наша дружба была такова, что мы решительно не имели никакой тайны друг от друга. Мы жили как будто одною жизнью»[11]11
Кошелев А.И. Мои записки (1812–1883 годы) / Русское общество 40-50-х гг. XIX в.: В 2 ч. М., 1991. Ч. 1. С. 47–48.
[Закрыть].
Друзья познакомились на уроках по русской и классической словесности у А.Ф. Мерзлякова[12]12
Алексей Федорович Мерзляков (1778–1830) был деканом отделения словесных наук Императорского Московского университета, старинным приятелем В.А.Жуковского.
[Закрыть]. Следуя патриархальной традиции, Авдотья Петровна обучала детей частным образом, приглашая к ним педагогов по своему выбору, главным образом из Московского университета. И.М. Снегирев занимался с Иваном латынью; Х.-А. фон Шлёцер, сын известного историка, читал курс права и политической экономии, причем лекции читались по-немецки; греческому обучал преподаватель Московской практической коммерческой академии И.Д. Байла. Курс естественных наук был пройден благодаря публичным лекциям по минералогии, физике и сельскому хозяйству профессора М.Г.Павлова; лекции были особенно интересны тем, что в основании их лежали натурфилософские идеи Ф.В.И. Шеллинга. В напряженных занятиях прошли полтора года, и в конце 1822 г. Киреевский и Кошелев сдали так называемый комитетский экзамен для поступления на государственную службу. Между прочим, когда в конце 1821 г. в Москву – из археологической и этнографической экспедиции но северо-восточным губерниям России – приехал этнограф З.Я. Доленга-Ходаковский, то братья Киреевские с увлечением помогали ему в разборе коллекции. Эти занятия в известной степени определили судьбу Петра Васильевича Киреевского, посвятившего себя собиранию русских народных песен.
Весной 1824 г. Иван Киреевский и Александр Кошелев были зачислены в Московский архив Государственной коллегии иностранных дел и, приняв присягу, приступили к работе. Дважды в неделю, в понедельник и четверг, они должны были являться в архив, который располагался в старинном доме в Хохловском переулке – на Солянке. Основной задачей этого учреждения как места хранения документов Посольского приказа и всей дипломатической переписки был разбор и публикация актов внешних сношений – «Собрания государственных грамот и договоров». Эта работа началась в XVIII в., когда во главе архива стоял знаменитый историк и архивист Г.-Ф. Миллер, и еще продолжалась в 1820-е гг. при директорстве А.Ф. Малиновского. Молодые сотрудники архива[13]13
Среди них: И.В. Киреевский, А.И. Кошелев, Д.В. и А.В. Веневитиновы, С.П. Шевырев, В.П.Титов, С.А. Соболевский и др.
[Закрыть]должны были засесть за разбор и чтение древних столбцов. Однако не пыль веков привлекала в архив столичную молодежь: Московский архив как подразделение Коллегии иностранных дел стал тем местом, где для многих началась блистательная дипломатическая или государственная карьера. «Архивные юноши», как прозвал своих коллег острослов С.А. Соболевский (увековечил это прозвище в седьмой главе «Евгения Онегина» А.С. Пушкин), задавали тон светской жизни Москвы, блистали своей образованностью и литературными талантами в салонах Авдотьи Елагиной[14]14
Тут надо заметить, что мудрая Авдотья Петровна завела у себя салон не просто следуя моде, а имея целью окружить своих детей людьми разных возрастов, общение с которыми было бы для них полезно и поучительно.
Младший современник и участник этих собраний К.Д. Кавелин вспоминал: «Блестящие московские салоны и кружки того времени служили выражением господствовавших в русской интеллигенции литературных направлений, научных и философских взглядов. Это известно всем и каждому. Менее известны, но не менее важны… значение и роль этих кружков и салонов в другом отношении – именно как школа для начинающих молодых людей: здесь они воспитывались и приготовлялись к последующей литературной и научной деятельности. Вводимые в замечательно образованные семейства добротой и радушием хозяев, юноши, только что сошедшие со студенческой скамейки, получали доступ в лучшее общество, где им было хорошо и свободно, благодаря удивительной простоте и непринужденности, царившей в доме и на вечерах. Здесь они встречались и знакомились со всем, что тогда было выдающегося в русской литературе и пауке, прислушивались к спорам и мнениям, сами принимали в них участие и мало-помалу укреплялись в любви к литературным и научным занятиям» (Кавелин К.Д. Авдотья Петровна Елагина/ Русское общество 30-х гг. XIX в. М., 1989. С. 139).
[Закрыть] и Зинаиды Волконской. А.Ф. Малиновский, сам в молодости увлекавшийся переводами для театра, снисходительно относился к тому, что его подчиненные не столько описывали «племен минувших договоры», сколько предавались дружеским беседам и сочинительству.
Однако серьезные литературные занятия начались для Киреевского несколько раньше: в кружке преподавателя Университетского Благородного пансиона С.Е.Раича[15]15
Семен Егорович Раич (1792–1855) – поэт, переводчик «Георгик» Вергилия, педагог, воспитатель Ф.И. Тютчева и А.Н. Муравьева. Вероятно, ему, как и Жуковскому, Киреевский обязан не только любовью к поэзии, но и интересом к педагогике. Следует отмстить, что родным братом Раича был епископ Калужский и Боровский (митрополит Киевский и Галицкий с 1837 г.) Филарет (Амфитеатров) († 1857), как раз в это самое время устраивавший при Козельской Введенской Оптиной пустыни Калужской губернии Иоанно-Предтеченский скит, с которым впоследствии теснейшим образом будет связана жизнь Киреевского.
[Закрыть]; этот кружок назывался «Союз друзей» и просуществовал с 1823-го до весны 1825 года. В кружок входили преподаватели пансиона М.П. Погодин и В.И. Оболенский[16]16
Василий Иванович Оболенский (ок. 1793–1847) – переводчик, знаток древних языков, соученик С.Е. Раича но Севской (Орловской) семинарии. В 1821–1823 гг. преподавал латынь в Благородном пансионе. Оболенский отличался глубокой верой и благочестием, воспитанники пансиона беспрепятственно пользовались его библиотекой, а беднейшие из них столовались и жили у него. Его главным трудом был перевод сочинения Платона «Платоновы разговоры о законах» (1827), в 1830-е гг. он переводил творения святителя Иоанна Златоуста.
[Закрыть] и их воспитанники – князь В.Ф. Одоевский, В.П.Титов, С.П. Шевырев, бывший ученик Раича А.Н. Муравьев, ученик Оболенского Александр Кошелев, который и привлек сюда «архивных юношей» Ивана Киреевского и братьев Веневитиновых. Погодин писал в 1823 г.: «У нас составилось общество друзей. Собираемся раза два в неделю и читаем свои сочинения и переводы. У нас положено, между прочим, перевести всех греческих и римских классиков и перевести со всех языков лучшие книги о воспитании, и уже начаты Платон, Демосфен и Тит Ливий»[17]17
Цит. но: Колюпанов Н.П. Биография Александра Ивановича Кошелева: В 2 т. (в 3 кн.). М., 1892. Т. 1. Кн. 2. С. 65.
[Закрыть]. Члены кружка Раича восприняли идеи немецких романтиков: в обращении к истокам национальной культуры они видели непременное условие становления национального просвещения и литературы. Развивая эту мысль, один из старших членов кружка, Оболенский, отмечал разное направление духа древних римлян и греков и считал, что вершину античной культуры составляет не мифология, а раннехристианская литература. Эта идея много лет спустя даст всходы в философии Киреевского и его единомышленников-славянофилов.
Через год после образования кружка Раича из некоторых его членов составилось Общество любомудрия, под председательством В.Ф. Одоевского[18]18
Князь Владимир Федорович Одоевский (1803/1804-1869) – писатель, музыкальный критик. Происходил из рода Рюриковичей, его прямым предком был благоверный князь Михаил Черниговский († 1245). В 1824 г. Одоевский вместе с В.К. Кюхельбекером издавал альманах «Мнемозина», целью которого было распространение в России идей немецких философов и писателей-романтиков. Увлечение идеями Шеллинга нашло свое отражение в романс Одоевского «Русские ночи» (1844).
[Закрыть]. Члены общества[19]19
Среди них: Д.В. Веневитинов (секретарь), А.И. Кошелев, И.В. Киреевский, Н.М. Рожалин, В.П.Титов, С.П. Шевырев, Н.А. Мельгунов.
[Закрыть] тайно собирались субботними вечерами в квартире Одоевского; на этих вечерах «господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Гёррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения, но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров. Начала, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для любомудров. Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше Евангелия и других Священных Писаний»[20]20
Кошелев А.И. Мои записки… С. 51.
[Закрыть]. Так философия вытеснила веру в умах двадцатилетних скептиков. Не удивительно поэтому, что любомудры сочувственно отнеслись к идеям государственных преобразований декабристов. Когда после подавления восстания на Сенатской площади начались аресты, князь Одоевский на последнем заседании «с особой торжественностью предал огню в своем камине и устав, и протоколы нашего Общества любомудрия»[21]21
Там же.
[Закрыть]. Несколько позднее, в 1832 г., отстаивая перед А.Х. Бенкендорфом свой журнал «Европеец», Киреевский подтверждал свою политическую позицию: «Я следовал этому течению <декабристов. – Н.Л.>, питал те же чувства, мечтал о тех же благах для России; к счастью, я разделял лишь эти идеи, а не искал преступным образом, подобно им, их осуществления»[22]22
Цит. по: Европеец: Журнал И.В. Киреевского. 1832. М., 1989. С. 441.
[Закрыть]. И далее он объясняет, каковы были эти идеи: «распространение серьезного и здравого классического образования», «освобождение крестьян» и «пробуждение религиозного чувства». На этих путях искренно желал Иван Васильевич послужить Отечеству, и дальнейшая судьба его устроилась так, что он исполнил мечты своей юности, однако, таким образом, каким сам тогда не мог даже предположить.
Между тем в августе 1826 г. Москва ожидала прибытия для венчания на царство нового Государя Николая Павловича, принявшего прародительский престол при обстоятельствах, которые показали ему, что былая опора царской власти – российское дворянство – более не является таковой. «Архивным юношам», как и прочим служащим, не были предоставлены летние отпуска: все должны были присутствовать на коронационных торжествах. Друзья проводили время в путешествиях по московским окрестностям. Настроения этих дней Иван Васильевич описал в «Царицынской ночи», своем первом литературном сочинении, прочитанном в салоне Зинаиды Волконской: «Отвязавши широкую лодку и закуривши трубки, друзья пустились гулять по гладкому пруду. Тишина, лунная ночь, качанье лодки… музыкальное плесканье воды, свежесть воздуха, мрачно-поэтический вид окружающего сада – все это настроило их душу к сердечному разговору, а сердечный разговор, как обыкновенно случалось между ними, довел до мечтаний о будущем, о назначении человека, о таинствах искусства и жизни, об любви, о собственной судьбе и, наконец, о судьбе России. Каждый из них жил еще надеждою, и Россия была любимым предметом их разговоров, узлом их союза, зажигательным фокусом прозрачного стекла их надежд и желаний»[23]23
Киреевский И.В. Полн. собр. соч.: В 2 т. М., 1911. Т. 2. С. 148–149.
[Закрыть].
Как оказалось, это были последние встречи идеалистического юношеского кружка: осенью 1826 г. ближайшие друзья Ивана Васильевича уехали в Петербург – продолжать государственную службу. Он остался в Москве, наедине со своей трубкой, кофе и «прилежанием» на любимом диване (так много лет спустя определила это занятие супруга Ивана Васильевича). Отчего не влекла его карьера?.. «Служить – но с какою целью? – оправдывался Киреевский перед деятельным Кошелевым в конце зимы 1827 года. – Могу ли я в службе принесть значительную пользу Отечеству? Ты говоришь, что сообщение с людьми необходимо для нашего образования, – и я с этим совершенно согласен, но ты зовешь в Петербург. Назови же тех счастливцев, для сообщества которых должен я ехать за тысячу верст и там употреблять большую часть времени на бесполезные дела. Мне кажется, что здесь есть вернейшее средство для образования: это – возможность употреблять время как хочешь. Не думай, однако же, чтобы я забыл, что я русский, и не считал себя обязанным действовать для блага своего Отечества. Нет! Все силы мои посвящены ему. Но мне кажется, что вне службы я могу быть ему полезнее… Я могу быть литератором, а содействовать к просвещению народа не есть ли величайшее благодеяние, которое можно ему сделать? На этом поприще мои действия не будут бесполезны; я могу это сказать без самонадеянности. Я не бесполезно провел мою молодость и уже теперь могу с пользою делиться своими сведениями. Но целую жизнь имея главною целью образовываться, могу ли я не иметь веса в литературе? Я буду иметь его и дам литературе свое направление»[24]24
Киреевский И.В. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 10.
[Закрыть]. Вот то, ради чего Иван Васильевич остался в первопрестольной. События же разворачивались самым подходящим образом: в Москве начиналось оживление литературной жизни.
Восьмого сентября 1826 г. в Москву, вызванный из Михайловского новым Императором, приехал А.С. Пушкин. Государь Николай Павлович имел с ним беседу и милостиво отнесся к нему. В московском обществе Пушкин был принят восторженно. Через день, 10 сентября, в доме Соболевского он читал своего «Бориса Годунова». Круг слушателей был весьма узок: хозяин дома, граф Михаил Виельгорский, Петр Чаадаев, старинный друг Пушкина, только что вернувшийся из-за границы, и два «архивных юноши»: Дмитрий Веневитинов, дальний родственник поэта, и Иван Киреевский. Через два дня – опять чтение «Бориса Годунова», но уже для широкой публики в парадной зале дома Веневитиновых. Здесь же на следующий день Хомяков, недавно возвратившийся из-за границы, читал свою трагедию в стихах «Ермак». Итак, вот три человека, которые сыграют важнейшую роль в становлении Киреевского уже как литератора и философа: Александр Сергеевич Пушкин – герой первой статьи Ивана Васильевича «Нечто о характере поэзии Пушкина», Петр Яковлевич Чаадаев, вдохновивший Киреевского на поиски истинного просвещения России, и Алексей Степанович Хомяков – друг и единомышленник Ивана Васильевича во вторую половину его жизни, в эпоху славянофильства.
В это же время Пушкин предложил москвичам начать издавать журнал, который решили назвать «Московский вестник»[25]25
Его учредителями стали сам А.С. Пушкин, а также Д.В. Веневитинов, С.П. Шевырев, Н.М. Рожалин, В.П.Титов и М.П. Погодин, который был назначен редактором журнала.
[Закрыть]. Все эти «москвичи» были ближайшие друзья Ивана Васильевича, вместе с которыми 24 октября 1826 г. он был приглашен отпраздновать начало предприятия торжественным обедом в доме Федора Степановича Хомякова (на Петровке, сразу за Большим театром). Идея издания журнала, который есть «необходимый проводник между ученостию немногих и общею образованностию»[26]26
Так определит журнальную деятельность Киреевский в письме к П.А. Вяземскому от 6 декабря 1855 г. (см.: Киреевский И.В. Критика и эстетика. М., 1998. С. 414).
[Закрыть], витала в обществе «архивных юношей». Они видели в журнале верное средство к просвещению, а просвещение, согласно столь почитаемым ими немецким «любомудрам», в свою очередь вело к самопознанию народа, определению его места в истории человечества. Вот как писал об этом в 1826 г. Дмитрий Веневитинов, которого И.В. Киреевский почитал тогда за создателя отечественной философии, в статье, предназначавшейся для «Московского вестника»: «Всякому человеку, одаренному энтузиазмом, знакомому с наслаждениями высокими, представлялся естественный вопрос: для чего поселена в нем страсть к познанию и к чему влечет его непреоборимое желание действовать? «К самопознанию», – отвечает нам книга природы. Самопознание – вот идея, одна только могущая одушевить Вселенную; вот цель и венец человека. <…> История убеждает нас, что сия цель человека есть цель всего человечества; а любомудрие ясно открывает в ней закон всей природы. С сей точки зрения должны мы взирать на каждый народ как на лицо отдельное, которое к самопознанию направляет все свои нравственные усилия, ознаменованные печатью особенного характера. Развитие сих усилий составляет просвещение; цель просвещения или самопознания народа есть та степень, на которой он отдает себе отчет в своих делах и определяет сферу своего действия»[27]27
Веневитинов Д.В. О состоянии просвещения в России // Веневитинов Д.В. Стихотворения. М., 1982. С. 135.
[Закрыть].
Иван Васильевич отдал в новый журнал свою первую статью: «Нечто о характере поэзии Пушкина». В истории русской литературы это был первый серьезный критический разбор сочинений поэта. Двадцатидвухлетний автор, рассматривая творчество Пушкина как развитие и становление поэтической личности, сопоставляет его с явлениями европейской литературы. Киреевский впервые устанавливает основные принципы своего анализа: какое бы явление русской жизни – будь то современная русская литература, русская государственность, своеобразие духовного развития России – ни подверглось в дальнейшем его критическому рассмотрению, он всегда будет говорить о его внутренней эволюции, соотнося его с европейской цивилизацией. В.А. Жуковский с радостью отозвался на статью своего ученика в письме к его матери: «Я читал в «Московском вестнике» статью Ванюши о Пушкине и порадовался всем сердцем. Благословляю его обеими руками писать; умная, сочная, философическая проза. Пускай теперь работает головою и хорошенько ее омеблирует – отвечаю, что у него будет прекрасный язык для мыслей. Как бы было хорошо, когда бы он мог года два посвятить немецкому университету! Он может быть писателем! Но не теперь еще»[28]28
Цит. по: Лясковский В. Братья Киреевские. С. 20.
[Закрыть].
Киреевский и сам давно уже подумывал о продолжении образования в Германии, однако в Москве его удерживала глубокая сердечная привязанность: Иван Васильевич был влюблен в свою троюродную сестру Наталию Петровну Арбеневу[29]29
Наталия Петровна Арбенева (1809–1900) по отцу, Петру Иоасафовичу Арбеневу (вторая половина XVIII – первая треть XIX), происходила из дворян Тамбовской губернии. Мать Натальи Петровны, Авдотья Николаевна Арбенева (урожд. Вельяминова) (не позднее 1785–1831), по материнской линии, как и Авдотья Петровна Елагина, приходилась внучкой Афанасию Ивановичу Бунину (1716–1791), отцу В.А.Жуковского.
[Закрыть]. О ее детстве и юности известно очень немного, всего лишь два, но, правда, очень примечательных факта: известно, что в детстве Наталью Петровну дважды возили к преподобному Серафиму Саровскому и старец исцелил ее от серьезной болезни[30]30
См.: Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. СПб., 1903. С. 654–655.
[Закрыть]; с шестилетнего возраста Наталья Петровна была духовной дочерью старца Московского Новоспасского монастыря иеромонаха Филарета (Пуляшкина). Эти скудные сведения свидетельствуют тем не менее о многом: о религиозном воспитании и семейном благочестии, личном духовном опыте, полученном еще на заре жизни, глубокой вере и воцерковленности, ставших основой миросозерцания и всего строя души избранницы Ивана Васильевича. Осенью 1829 г. он посватался и получил отказ. И не потому, что Наталья Петровна была особой холодной и умной, кружившей голову Ивану Васильевичу, как думала о ней Авдотья Петровна, а потому, вероятно, что весь внутренний мир рассудительной и благочестивой барышни пришел в противоречие с мировоззрением образованного на европейский лад «архивного юноши», чьи религиозные представления были смутны и противоречивы. Удар для глубоко чувствующей натуры Ивана Васильевича оказался едва выносимым. Петр Васильевич Киреевский, в ту пору отправившийся учиться в Германию, утешал брата сочувственно и пылко: «Я получил твое письмо! Какое горькое чувство оно дало мне! И вместе какое высокое, утешительное! <…> С какой гордостью я тебя узнал в той высокой твердости, с которой ты принял этот первый тяжелый удар судьбы! Так! Мы родились не в Германии, у нас есть Отечество. И может быть, – отдаление от всего родного особенно развило во мне глубокое религиозное чувство, – может быть, даже и этот жестокий удар был даром Неба. Оно мне дало тяжелое, мучительное чувство, но вместе чувство глубокое, живое; оно тебя вынесло из вялого круга вседневных впечатлений обыкновенной жизни, которая может быть еще мучительнее. Оно вложило в твою грудь пылающий угль; и тот внутренний голос, который в минуту решительную дал тебе силы, сохранил тебя от отчаяния, был голос Бога»[31]31
Цит. по: Лясковский В. Братья Киреевские. С. 22–23.
[Закрыть].
Хотелось бы думать, что тяжелая личная драма подвигла Ивана Васильевича к христианскому осмыслению жизни. Так, в письмах начала 1830 г. слышится голос человека, глубоко размышляющего над духовным смыслом повседневных событий: «Вот одно правило, которое я всегда почитал истинным, в которое верю еще и теперь, ибо понимаю его ясно и необходимо; вот оно: если сегодня я страдаю невинно, то, верно, вчера я был виноват в том же безнаказанно и способен был сделаться виновным завтра, а наказание только предупредило, вылечило меня наперед, как горькое кушанье, исправляя желудок, предупреждает его близкое расстройство. Ибо Провидение несправедливо быть не может, а способность к дурному или хорошему для него равнозначительна с действительным поступком. Ибо время, которое разделяет семя от плода, для него прозрачное зеркало, воздух. Вот отчего если хочешь узнать себя, то разбери свою судьбу и перемени ее в желанную внутренним переобразованием самого себя»[32]32
Киреевский И.В. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 217.
[Закрыть]. Место внешней образованности начинает занимать «внутреннее переобразование самого себя».
Тем временем и врачи, и родные, опасаясь за слабое здоровье Ивана Васильевича, настойчиво рекомендовали ему перемену образа жизни. Не дожидаясь выхода альманаха «Денница»[33]33
Издателем альманаха «Денница: Альманах на 1830 год» (М., 1830) был приятель И.В. Киреевского по кружку Ранча, Михаил Александрович Максимович (1804–1873), – заведующий ботаническим садом Императорского Московского университета, автор научных трудов по зоологии и одновременно лингвист и этнограф, собиратель малороссийского фольклора. Впоследствии он написал биографию Киреевского. А.С. Пушкин поместил в «Литературной газете» (1830. № 8, отд. «Библиография». С. 62–66) свой отзыв с изложением статьи И.В. Киреевского и несколькими замечаниями о ней.
[Закрыть] со своей статьей «Обозрение русской словесности за 1829 год», И.В.Киреевский, «отставной переводчик Государственной коллегии иностранных дел», в конце 1829 г. решился отправиться в Германию. Удивительно, что начинающего литератора мало волновали отклики на его новую работу. В статье он впервые поставил ту задачу, решению которой будет посвящена вся его жизнь, а ответ на нее он найдет в области, пока ему еще неведомой: «Нам необходима философия: все развитие нашего ума требует ее. Ею одною живет и дышит наша поэзия; она одна может дать душу и целость нашим младенствующим наукам, и самая жизнь наша, может быть, займет от нее изящество стройности. Но откуда придет она? <…>
Наша философия должна развиться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта»[34]34
Киреевский И.В. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 27.
[Закрыть].
«Венец просвещения европейского служил колыбелью для нашей образованности; она рождалась, когда другие государства уже доканчивали круг своего умственного развития, и, где они остановились, там мы начинаем. Как младшая сестра в большой, дружной семье, Россия прежде вступления в свет богата опытностью старших. <…>
Совместное действие важнейших государств Европы участвовало в образовании начала нашего просвещения, приготовило ему характер общеевропейский и вместе дало возможность будущего влияния на всю Европу.
К той же цели ведут нас гибкость и переимчивость характера нашего народа, его политические интересы и самое географическое положение нашей земли.
Судьба каждого из государств европейских зависит от совокупности всех других; судьба России зависит от одной России.
Но судьба России заключается в ее просвещении: оно есть условие и источник всех благ. Когда же эти все блага будут нашими – мы ими поделимся с остальною Европою и весь долг наш заплатим ей сторицею»[35]35
Там же. С. 38–39.
[Закрыть].
Таким образом, уже во втором своем печатном выступлении молодой философ задается вопросом о тех началах, на которых должно стоять отечественное просвещение. Что, однако, понимали Киреевский и его современники под просвещением, какой смысл вкладывался в это слово тогда, в первой половине XIX в.? В.И. Даль, как раз в это время собиравший свой «Толковый словарь…», дает такое объяснение: «Просвещать, просветить… даровать свет умственный, научный и нравственный, поучать истинам и добру; образовать ум и сердце… Просвещенье… свет науки и разума, согреваемый чистою нравственностию; развитие умственных и нравственных сил человека; научное образованье, при ясном сознании долга своего и цели жизни. Просвещенье одною наукою, одного только ума, односторонне и не ведет к добру»[36]36
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. СПб.; М., 1882. Т. 3. С. 508.
[Закрыть].
Итак, Иван Васильевич искал не умозрительных решений, а искал тех основ, на которых соединяется сердце с разумом. «Трудно решить, предугадывал ли сам Киреевский в эту пору своей жизни, какой путь изберет он в искании истины, – писал В. Лясковский, – трудно не столько по отсутствию точных биографических сведений об этом вопросе, сколько потому, что выбор пути совершился не как логический вывод, а как факт внутренней духовной жизни мыслителя. Для нас важно удостовериться в том, что он уже тогда искал разгадки своему сомнению и заканчивал свое размышление вопросом, очевидно пока еще не находя на него ответа. Если мы верно понимаем значение этой поворотной точки в воззрениях Ивана Васильевича, то последовавшее вскоре за тем обращение его к православно-христианскому взгляду на философию в мысли и к вере в жизни перестает казаться таким переломом или даже скачком, каким многие хотели его представить, а является, напротив, вполне последовательным, естественным и разумным завершением всего предшествовавшего его развития»[37]37
Лясковский В. Братья Киреевские. С. 19.
[Закрыть].
