Текст книги "Балтиморская матрёшка"

Автор книги: Иван Тропов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Да–а–а… И здесь – нам всем – полтора года сидеть?

– Сидеть? Хорошо, если просто всем встать получится.

– Прощай душ, свежая одежа и трехразовое питание… А!

Это остряку в ухо прилетело. За его спиной солдат в полевой форме и с автоматом, как из–под земли вырос.

– Еще? – шипит. – Тогда пошел! Не скапливаться на входе! Все войдете…

Откуда ни возьмись, вокруг нас еще солдат десять в полевой форме, все при оружии. Гонят к избушке, как телят на забой. Крыльцо ушло в землю, почти как колодец провалилось. И пока все втиснутся, первых как раз в угол зажмет и по стеночке размажет…

– Быстрее, быстрее!

Только внутри никаких гнилых бревен нет. Пол бетонный, и бетонные же опоры, на них блестящий стальной каркас. А уж на нем, как аппликация, гнилые стены и крыша. Посередине в полу – провал со ступенями.

– Чего замерли? – от опоры отлип еще один солдат. – Вниз! Рысью!

По ступеням вниз.

Оранжевый тусклый свет. Пыльные плафоны забраны решеткой, потолок такой низкий, что пригибаться приходится. А ступени поворачивают в сторону – в небольшой зал. Пронзительный скрип железа. Дверь вроде подвальной, еще один солдат в камуфляже.

– Быстрее, быстрее!

За дверью узкий коридор, длинный, шагов пятьдесят, не меньше, и снова ступени. Вниз. Виток раз, виток два, еще, еще, глубже, глубже, глубже…

И вдруг по глазам – яркий свет, а каждый следующий шаг – как рассыпавшаяся по паркету дробь. Эхо прыгает со всех сторон.

– Господи, что это…

Зал просто огромный. Мощные опоры идут метров на пятнадцать вверх. Ширину зала сразу не оценить, глазомер дает сбой. Только где–то далеко, по краям зала, в стенах виднеются еще выходы. Справа, слева, впереди несколько…

– Получается, – пробормотало у меня над ухом, – тут в лесочках еще полно таких развалюх?

Это Лис. Туз с Парижанином тоже тут. А из коридора выплескиваются все новые ребята. Все четыре автобуса здесь, но в этом огромном зале – жалкая горсточка.

– Все? – майор нас оглядывает, как цыплят на рынке. – Построились по трое и за мной!

Повел к стене, где никаких проходов, только сплошной… нет, не бетон. Сталь.

Пол вздрогнул, стальная стена треснула. Затем появилось гудение… нет, не ушами: внутри, в груди все дрожит, вот–вот оборвется. Наконец стихло. Из стены выдвинулся круглый кусок, с огромными зубцами на краях. Шестеренка для заката солнца вручную… Покатился в сторону, лязгая как якорная цепь атомохода.

– Сколько же в ней в толщину–то, – прошептал Туз. – Круче чем во втором Фолле…

– Я сказал, вперед!

Но впереди – в проходе – тьма непроглядная…

Еще один солдат в камуфляже. Включил фонарь и первым шагнул в темноту. Майор хлопал по плечам ребят, подгоняя:

– Не растягиваться! Шаг влево, шаг вправо – и одной легендой о бродячем призывнике больше! Искать вас никто не будет!

Да никто и не рвется проверять… Фонарик уже далеко впереди, едва виднеется. Вокруг сплошная темнота – и провалы, которые еще темнее. И дробное эхо наших шагов. Бетонные коридоры. Целый лабиринт… А пол ощутимо идет под уклон, нас ведут вглубь, на уровень ниже, еще ниже…

* * *

Кажется, целую вечность шли. И вдруг вывалились в освещенный коридор. По бокам двери.

– Как идти в столовую – здесь! – майор ткнул в план на стене. – Получить форму, выбрать каюту, заселиться! Сорок минут на выполнение!

«Каюты» внутри двухкомнатные. На удивление цивильные. Кровати большие и хорошие. Тумбочек нет, но есть один огромный шкаф на всех. Это в первой комнате.

В другой стоят четыре кресла – подозрительно барские для этих голых бетонных стен. Эргономичные: не только спинка настраивается, но и подлокотниками и подголовники. Затянуты черным кожзамом – а может, и настоящей кожей.

Только стоят эти кресла странно: спинками к центру комнаты, и иначе их никак не развернуть, основания привинчены к полу. А в стенах, напротив, стальные дверцы, как для выдачи обедов.

– Открываются, – Лис уже пробует. – Оп–па…

Да, есть чему глазами похлопать. Роль–ставни укатываются куда–то вверх, и в каждом окошечке – монитор в метр. Клавиатура. Мышка. Беспроводная, но массивная, тяжелая, в руках держать приятно, и кнопки – тоже большие, из специальной нескользящей резины. Машинки для настоящих игроков.

– Мы тут служить будем, или играть?

– Спать… – задумчиво пробормотал Туз.

Это он вскрыл запечатанный пакет с формой. Снаружи на черном пакете только бирка с размером – а внутри…

– Это что, пижама?

Рубашка цветастая до ряби в глазах, как гавайка. Да и сделана как гавайка, только с длинным рукавов. Штаны под стать. Свободные, легкие и такие же цветастые.

В остальных пакетах оказались тоже гавайские костюмы, только иных расцветок. Вместо пальм – фламинго, ракушки, рыбки и закат. И у всех в левых рукавах, вроде часов, вшито по крошечному… пэйджер, не пейджер? Крошечный экран, под ним две кнопки, со стрелками вперед и назад. Только нажимай, не нажимай – глухо.

– Электронные dog tag'и? Если потеряемся или что–то случится, вся королевская конница бросится нас спасать?

– Нас сюда что, развлекаться привезли?

– Что родина прикажет! – майор уже тут как тут, проходится по нашей каюте. Оглядывает нас четверых, а потом в коридор: – Цаплин! Иди сюда!

На цыпочках, ссутулившись, входит затравленный крысеныш.

– О, нет… – простонал Лис.

– Не нет, а так точно, солдат! А то ишь, хорошо устроились… Соль земли… А отруби? Вот вам подшефный.

Майор вышел, подшефный с ужасом глядел на нас. Медленно пятясь в угол. Подальше от Парижанина.

– Да не дрожи ты, – сказал Туз. – Никто тебя бить не будет… Ц–цаплин.

Цаплин шумно сглотнул, оглянулся на дверь и прошептал:

– А это правда, что нас будут сращивать с железяками?

– Чего?

– Брать наш мозг, и совать вместо процессоров в боевых роботов…

– Роботов?.. Каких еще роботов?

– Огромных… Человекоподобных…

Мы с Лисом переглянулись.

– Нахрена? – спросил Лис.

– Границу охранять…

– Ну вообще–то, – заметил Лис, – один такой робот, да еще срощенный с мозгом, – это нужны технологии подороже, чем вся Сибирь с хребтом Ломоносова в придачу.

– Да не здесь границу, на луне… Охранять нашу зону влияния. И воевать…

– На луне?.. Воевать?.. С кем?!

– Ну с такими же роботами, только пиндосскими…

– Да ради чего?!

– Ну как же… А залежи гелия–три?..

– Да этот гелий–три!..

– Подожди, Лис, – вклинился я. – Про роботов, это вам в автобусе рассказали, пока сюда везли?

– Да. Капитан. Когда мы заметили колючку, и…

– Ц–цаплин… – процедил Лис, с презрением разглядывая подшефного. – Вот что, Пацак. Правила в нашей комнате такие: продуктами умственного несварения воздух не отравлять. Это ясно?

– Чего?..

– Вслух не спамить! Так понял?

– Да… А в роботов нас…

– Правда, правда! – процедил Лис сквозь зубы. – Все правда! Кто же еще будет защищать родину, если не огромные роботы, генномодифицированные хомячки и клоуны вроде тебя?

– Так это…

– Кончай трындеть, я сказал, пока в ухо не дал!

– А–атставить! – из коридора майор заглядывает. – Это что еще за дедовщина? Я сказал, беречь, холить и лелеять. А ну шустро в коридор на построение. Объясняю задачу!

* * *

Объяснил – и понеслась…

Поначалу мы даже не поверили, что родине от нас так мало понадобилось. В коридор выглянешь, и на лице у каждого написано: это все классно, но не пойму, в чем прикол?

Это тут что? Вроде пансионата, что ли? Как сыр в масле катайся? Играй, не хочу?

Шутеры такие, шутеры сякие… Четыре часа утром, перерыв на обед, и еще четыре часа. Полдник, сорок минут на сиесту, и еще три часа игры… Один день в другой перешел, обеды–ужины сливаются, игра, завтрак, игра, игра, игра… Сетевая в одиночку, сетевая командная. Матчи на вынос, на счет, на удержание флагов…

Дни сливаются. Если бы Лис не догадался черточки на стене ставить, то и со счета дней сбились бы.

До того дошло, что мы уже начали сомневаться – не лучше была бы нормальная служба? С покраской травы, подметанием двориков и хождением на стрельбище раз в три месяца. От игр – уже никакого ощущения дуракаваляния и халявы. Только усталость и раздражение. Натурально тошнит.

И злость, особенно первые дни. Мы постоянно проигрывали. В других каютах собрались прогеймеры – а у нас что? Контрольная группа, одно слово. Я с Лисом еще туда–сюда. Пацак – ну он и есть Пацак. А Парижанин вообще мышку взял в руки первый раз в жизни. Туз, конечно, старался, но много ли он один может? Стал нехорошо коситься на Лиса. Если бы не Лис, Туз бы сейчас был как все остальные профи. Сбился в стайку с такими же мастерами по массовому покосу монстров. Может быть, в сильнейшей команде сидел бы.

Но главное – мысли. Разные мысли. Про сыр в масле. И про сыр бесплатный. И про то, где такой сыр бывает…

Вечером, уже после отбоя, когда свет в каюте погас, но сон еще не сморил, в темноте раздается голос Туза:

– А кто–нибудь помнит, что именно мы подписывали?

– Ой, а когда? – тут же Пацак. – Я ничего не подписывал!

– Да не реально подписывали, тормоз! Якобы. Ну, что нам зачитывали с бумажки? Еще на том свете?

– Про пять лет без права переписки?

– Нет, вот про это я и сам помню. А почему? Что мы тут вообще делаем–то? Как это там формулировалось?

– Не помню…

– Да–а–а… – Лис из угла скептически тянет. – Картина маслом: приплыли.

– Лис, кончай выпендриваться! Помнишь – скажи, а не знаешь – не трынди!

– А с чего вопрос–то возник?

– Да мне кажется… – Туз замялся. – Ну, что–то здесь не так…

– Что?

– Да все не так, как майор говорит!

– Да–а–а… – Лис тянет. Потом говорит, как ярлычок на консерве зачитывает: – Муму!

– В смысле?

– В смысле вечер, река, лодка. Герасим пускает скупую слезу, но гребет на середину. Муму внимательно глядит на Герасима. Смотрела, смотрела, смотрела, а потом вдруг и говорит: сдается мне, Герасим, чего–то ты не договариваешь…

– Да достал, Лис! Я же по делу спрашиваю!

– А я по делу и отвечаю.

– Да?! Ну и к чему это было?!

– К тому, – я влезаю, пока они всерьез не перегрызлись, – что можно было и раньше сообразить, что дело нечисто. Чтобы играть в игры, бункер не нужен. Очевидно, он нужен для другого.

– Очевидно… – передразнил Туз. – Ну и для чего?

– Чтобы изолировать нас на тот случай, если что–то нехорошее выйдет, дубина! – Лис опять звереет от чужой тупости.

– А что может выйти? – Пацак спрашивает.

Но молчание ему ответом. Мы и так каждый об этом думаем.

– Да ладно тебе, Лис, – наконец прошептал Пацак. – Ты ведь пошутил? Ну правда же, пошутил? С нами ведь ничего не случится? Это ведь просто случайность, что нас сюда привезли? Просто совпадение? Могли бы и в другое место, просто здесь им удобнее. Правда?.. Мессир!

– Не совпадение, – сказал я. – Что–то случится. По крайней мере, кто–то ждет, что что–то произойдет. Потому и готовится…

Туз нервно заворочался.

– Из чего сие следует, Мессир? Какие ваши доказательства?

– Кровати.

– И что?

– А то, дубина, – опять завелся Лис, – что их пять!

– Ну, пять! И что?!

Опять мне влезать надо, но Парижанин меня опередил:

– Каюты рассчитаны на четыре койки, – сказал он очень спокойно. – Кают в этом бункере огромное множество, нас без труда могли расселить по четыре человека. И еще тысячу таких же партий. И все же зачем–то нас расселили по пять, втиснув по лишней койке.

– И очень неудачно, – подтвердил Пацак. – Моя койка хуже ваших…

– Ну и зачем? – потребовал Туз.

– Затем же, – сказал Лис, – зачем нужны нечетные числа. Чтобы не было ничьей. Чтобы решение было принято обязательно…

– Не проще тогда было одну вынести? Чем три хуже пяти?

– Возможно, – мягко заметил Батый, – необходима достаточная свобода в принятии решения… Если три человека, и мнения разделились, то один обязательно окажется в одиночестве. Если пятеро, то мнения могут разделиться так, что никто не останется в меньшинстве…

– Парижанин! – взмолился Пацак. – Хватит этих алеутских заклинаний! Ты когда начинаешь так говорить, я перестаю понимать родные слова!

– Ну, допустим… – неохотно признал Туз. – Но что из этого следует? Что мы тут должны будем решить? Что от нас, в этой каютке, может зависеть? Настолько важное, что нас даже заперли в этом гребаном бункере на черт знает какой глубине? Будто мы опаснее ядерного взрыва?

– Не прошло и трех лет… – пробормотал Лис. – С другой стороны, лучше поздно, чем никогда. Хотя бы теперь до тебя доперло…

– Это верный вопрос номер один, – сказал я. – Но есть еще и второй: при чем тут игры?

А утром пропал первый человек.

* * *

– Пошел поссать и не вернулся, – шептались в столовой.

– А ну жабрами не шлепать! – покрикивал Перископ. – Вылизали тарелки, и по каютам!

Только дело было не в походе в уборную. Мы все это знали. Туалет здесь ни при чем. Туалеты и душевые – они совсем близко…

Далеко – это если идти по указкам догтэга.

Загружают в столовой. Перископ проходит вдоль столов, и у некоторых догтэги вдруг тренькают. И опять умирают. А потом, после обеда или после полдника, экран вдруг загорается, на нем таймер. Как дойдет до нуля, пора. Всем в разное время. И в разные места…

Первые уходили – веселые. Как–никак, какое–то разнообразие. А приходили – как мешком по голове трахнутые. На расспросы невнятно мычали и отмахивались: сходишь – сам узнаешь…

– Они что, темноты боится? – хмыкнул Туз.

И я даже посмеялся… Пока сам не пошел в первый раз.

Каюты, в которых нас расселили, столовая, санузел – это все рядышком. Один длинный коридор. Если это можно назвать коридором. На самом деле это вихляющая змейка, из–за чего дальше чем метров на десть не видно – выступы закрывают. Но здесь, по крайней мере, светло. Здесь все ярко освещено. А с обеих концов – провалы в темноту…

И тебе надо идти туда.

Одному.

Первые шаги, пока только вышел из комнаты, и идешь по ярко освещенному коридору, и будешь по нему идти еще шагов пятьдесят, пока не пройдешь мимо входа в столовую… да только дети боятся темноты! Подумаешь, по коридорам пройтись! Тоже мне, приключение!

Но светлый коридор кончается. Последняя лампа остается за углом, и дальше только тусклые отблески. Шагов через двадцать, когда коридор делает загогулину, уже едва светло, а дальше все темнее, темнее, уже ничего не видно. Пропадают последние отсветы…

Идешь уже почти на ощупь…

КРАК!!!

Подпрыгиваешь, как от шлепка по спине.

Этот звук ждешь, и все равно бьет по нервам, как выстрел. Это сработало реле. Впереди вспыхнула маленькая оранжевая лампочка, не больше чем от ручного фонарика. Света от нее едва–едва. Но что–то видно. Проходишь под ней, обходишь выступ коридора – и где–то за спиной, с тихим члу–у–у–у… свет затухает.

Но прежде, чем он пропадет совсем, впереди – КРАК! Загорелся новый оранжевый светлячок, чтобы погаснуть через двадцать шагов. Члу–у–у–у… И снова КРАК! впереди. Будто это один и тот же оранжевый светлячок телепортируется, скачками сопровождая тебя. Не давая тьме сомкнуться совсем.

Теперь куда ни посмотришь – либо оранжевый отблеск на стенах, либо провалы в полную темноту. Это ответвления коридора. Целый лабиринт коридоров. Никакой четкой структуры вроде ячеек нет. Некоторые ответвления отходят не под прямым углом, а под наклоном. А бывают и пандусы, вверх или вниз. Или сам коридору вдруг начинает плавно закругляться…

И это все растворяется в темноте…

Только оранжевый светлячок, скачущий наперегонки с тобой. В его свете над ответвлениями можно рассмотреть указатель: альфа–775–168…

Это именно то, что на экране моего догтэга. Сворачиваю. И тыкаю в кнопку догтэга, чтобы узнать, какой указатель нужен мне теперь. Иду дальше, вглядываясь в указатели на стенах. За спиной умирает старый светляк: члу–у–у… КРАК! Члу–у–у… КРАК!

Пол бетонный, шаги гулко отдаются, улетают до поворота, прилетают, отраженные, перепутанные… или это кто–то крадется сзади? Хочется обернуться.

Я знаю, что там никого. И все равно невозможно удержаться, чтобы не повернуться…

Но если остановиться – тишина становится оглушительной. В ушах начинает звенеть, так тихо вокруг. И только где–то далеко–далеко, едва слышно: крак… члу–у… крак… члу–у… Кто–то еще идет по этому лабиринту своей дорогой. Если напрячься, иногда можно расслышать и шаги. Пока все не затихает вдали…

Самое паршивое, когда щелчков реле нет, а шаги есть.

Чужие шаги. Очень далеко. Едва слышно… – сначала. Затем они становятся ближе. Еще ближе…

Теперь шаги медленнее… Они явно ближе, но не громче… Крадутся?..

Тусклый светлячок вдруг кажется ослепительным софитом. А ты сам – на сцене. Вокруг провалы черных коридоров. В них ни огонька, ни отсвета от другой лампы… Оттуда не доносится ни одного щелчка реле… И только шаги – шарк, шарк, шарк…

Почему реле, которые так точно отслеживают мое перемещение, и зажигают светляков, – почему эти реле не срабатывают на те шаги?

Стоишь неподвижно, затаив дыхание.

Отползая потихоньку прочь от лампы… Прочь с этой освещенной сцены… До жути хочется, чтобы свет погас. Чтобы не выставлял тебя напоказ, пока те шаги… они все ближе и ближе…

Уже почти выбрался из этого предательского света в тень – и вдруг светлячок гаснет с усталым чл–у–у – и тут же оглушительный КРАК! прямо над головой. Светляк прыгнул. Снова залил оранжевым светом.

На что срабатывает реле? На звук? Или на тепловое излучение тела? Или на движение воздуха от дыхания? Или на изменение объема? Давление на пол?

На что бы оно ни срабатывало, тебе его не обмануть, как ни пытайся. Как ни крадись, как ни сдерживай дыхание…

А те шаги обманывают. И они ближе.

Почему в лабиринте переходов, где нет регулярной структуры, и даже номера на переходах идут не по порядку, и без маршрута на догтэге мгновенно запутаешься – те шаги так легко находят путь без всякого света?..

А тебе от света не спрятаться. Никак. Стоишь ли ты неподвижно, или пытаешься забиться в темноту, – светлячок всегда догонит тебя. Прыгает за тобой, что ты ни делай. Ты всегда будешь на свету.

И тот, кто там шагает… Если он заметил этот свет… Если пойдет на отблески, то придет сюда. Увидит тебя. Не выходя из темноты, он будет видеть тебя…

А если он не один? Если эти шаги – лишь чтобы отвлечь? А на самом деле их много. Просто остальные крадутся совершенно бесшумно… Их много, со всех сторон…

Можно лишь сбежать. И все равно, пока добежишь до комнаты психолога, психом станешь.

А у психолога – избавление? Как же!

* * *

Лампа нацелена в лицо, свет режет глаза, ничего не видно. Только голос:

– В какой вариант вы играли? Звук был родной, кустарный перевод или полная локализация?

– Перевод.

– Раньше вы говорили: «перевод, кажется».

– Я столько раз говорил про этот перевод, что мне уже не кажется! Я уже сам верю, что это был перевод, даже если на самом деле звука вообще не было!

– На два тона ниже. И впредь потрудитесь выражаться предельно четко. Это ясно? Не слышу ответа.

– Ясно!

– Хорошо… Не отводить лицо от света! Диск был родной, лицензионный или пиратская копия?

– Пиратка… «Пиратка, само собой», как я отвечал раньше!

– Разговорчики. Постарайтесь вспомнить до мелочей, как был оформлен диск. Начните с описания вкладышей. Что было на лицевой стороне?

Мне хочется выть, рычать и рвать зубами, причем одновременно! Я же ему уже тысячу раз говорил, как выглядел диск! И тот конкретный, и вообще все диски! К каждой игре, в какую я когда–либо играл или просто брал в руки подержать! Бесконечные часы, под этой нестерпимой лампой, свет режет мои глаза, буравит виски, выедает мозг…

– Не отвлекаться! Глаз не закрывать! Начинайте описывать. Подробно и четко, важна каждая мелочь.

А потом – опять в лабиринт коридоров. Если хочешь вернуться…

* * *

Пропал – Дисней.

– Не стоило ему на Перископа шаржики писать…

– А вертухаи чего говорят? Куда они Диснея дели?

– Да Перископ говорит, будто перевели его… В другую часть, типа… Типа, сам попросился…

– Типа?

– Ну! В одних трусах его перевели, что ли? Штаны, куртка… Все так и осталось в каюте. Как ушел вечером к психологу, так и с концами. Даже свой карандаш оставил…

– Тот механический, навороченный?

– Да… И карандаш, и блокнот, где рисовал. Все осталось…

– Да ладно! Он за свой карандаш отгрыз бы пальцы любому, кто случайно дотронется! Никому не давал, и сам на него дышать боялся!

– Можешь у Бюрга спросить, если мне не веришь. У него Диснеевский карандаш. Даже потрогать можешь и порисовать… если не боишься, что потом тоже… как Дисней.

Вся столовая приглушенно гудела. Вместо привычного ржания и позерских криков народ перешел на шепот. Но зато уж шептались – даже последние молчуны.

А вот наш самый говорливый говорун…

– Ты чего, Лис? – шепнул Туз.

Но Лис только дернул головой, чтобы отстали, и глядел в тарелку. Мучает овсянку. Ни словечка за все утро.

– Правда, Лис, – сказал я. – В чем дело?

– Да понимаешь… Я тут выклянчил у Бюрга Диснеевский блокнотик…

– На фига? – спросил Туз. – Рисовать, что ли, собрался?

Рисунков–то там все равно нет. Все рисунки Диснея в блокноте не задерживались, быстро по рукам расходились, пока не рвались и не зажиливались где–нибудь. Хорошо рисовал. Реально хорошо.

– Ну там остались два последних… Которые он после похода к психологу нарисовал…

– Это как? Он разве не у психолога…

– Нет! – раздраженно оборвал Лис. – На самом деле, от психолога он пришел. Разделся, прихватил блокнотик свой и пошел на толчке посидеть перед сном.

– А блокнот ему зачем?

– А читают люди зачем?! – Лис тихо зверел. – Бюрг говорит, он всегда так делал. Вроде как очищал от шлаков сразу обе системы. И пищеварительную, и мыслебродильную.

– И что?

– Да ничего… Они уже привыкли, что он в уборную ходит как в арт–студию, практически с ночевкой. Сначала не беспокоились даже…

– Сначала?

– Ну, час… Потом второй проходит… Им уже реально интересно стало, не заснул ли он там, прямо на толчке. Ну и решили ему какую–то подлянку устроить…

Лис замолк.

– Ну давай, Лис! Не тяни кота за яйца!

– Ну чего? Крадутся они в туалет… Обувь сняли, на носочках семенят, входную дверь прикрывают тихонько… Ползут почти на корячках, чтобы заглянуть под двери отделений: где Диснеевские ноги? По какой двери пинать с воплями?

– Ну? И где?

– А нету ног. Вообще ничего нету. Только на полу, под раковинами, его растрепанный блокнотик и карандаш…

– А рисунки? – спросил я. – Ты сказал, два последних рисунка осталось?

– А рисунки странные…

– Ну у него вообще странные рисуночки бывали, – Туз пожал плечами.

Лис поморщился. Будто хотел бы объяснить, да не получается.

– Они даже для Диснея странные. Один… – Лис сморщился еще сильнее. – Он даже для Диснея слишком заумный. А второй… второй тупой, как пробка. Будто и не Дисней его рисовал. Но…

– А кто тогда?

– Покажи, – попросил я.

– Только осторожно, – Лис покосился на соседний стол. – А то налетят, привяжутся, а потом заныкает кто–нибудь…

– А они тебе важны как память?

– Они меня бесят, как зубная боль! С одним я разобрался, а вот второй… Чувствую, что что–то там не то. А что, понять не могу! И как я это пойму, если какая–нибудь сука заныкает рисунки?

– Ладно, показывай.

Рисунок в самом деле странный. Улица. Обычная, вроде бы. Витрина какого–то магазина, люди идут под зонтами… Все, вроде бы, обычное – а только что–то напрягает. Дурацкое ощущение, будто кто–то в спину глядит, и хочется оглянуться. Только тут – куда оглядываться?

Только через минуту понимаешь, в чем дело. В мокрой витрине – вроде бы размытые отражения людей, идущих по улице, да не совсем. Пешеходы боком, а отражения – почти смотрят на улицу. И позы чуть другие… И даже не совсем люди, кажется… И внимательно, пристально наблюдают за улицей. А их никто не замечает.

– А второй? – спросил Туз.

– Вот.

– Да, будто и не Дисней… И рисуночек, и оформление… Он так густо никогда не штриховал… Он обычно только линиями набрасывал, а тут…

– Но рука–то явно его… И еще… Чувствуете?

На этом листке все очень просто. Лицо во весь листок. Буш–младший анфас. Густой штриховкой, какой прежде ни на одном рисунке Диснея не было.

– Странно… – поежился Пацак. – Вот смотрите. Он ведь почти улыбается, да? А у меня почему–то мороз по коже… Будто на кладбище ночью идешь, а у тропинки разрытая могила…

Если честно, то у меня этот рисунок тоже ничего хорошего не вызывает. Тоже какое–то странное чувство, будто гуляешь по лесу, но подозреваешь, что где–то на тропинке стоит капкан.

– Не нравится мне это все… – пробормотал Лис. – И чем дальше, тем сильнее не нравится!

Он вдруг вскочил, с грохотом отодвинув стул, и смотрел куда–то сквозь меня, глаза дикие…

Нет, еще не слетел с катушек. Это Перископ в столовой появился. Идет по рядам, своим палмом помахивает, сбрасывает на догтэбы маршруты на сегодняшний день. Они каждый раз новые почему–то.

Лис к нему. Решительно, как эсминец на торчащий из воды перископ. И пожалуй, правильно рыжий рассудил. Пора уже майора распотрошить.

Туз с Пацаком еще тормозят, я нашему великану киваю – пошли–ка прикроем Лиса. Возьмем так ненавязчиво майора в коробочку, чтобы быстро не убежал, пока Лис его пытать будет.

И вовремя. На лице у Перископа уже кислая гримаса.

– Куда делся, говоришь… – тянет, а сам глазами по сторонам шарит, как бы половчее отвязаться от Лиса.

– Да, – Лис не отстает. – Куда?

– Умный ты, гляжу, парень… Отговорки про то, что перевели, тебя не устроят, конечно?

– Конечно.

Вздыхает майор тяжело. Оглядывается по сторонам. На меня недовольно глянул, я ему проход перекрыл. Теперь ему либо рявкать, как последнему солдафону, чтобы проход освободили, либо объясняться. Вдруг махнул рукой:

– А, ладно! В конце концов, через пару дней вы бы все равно узнали все сами? Чего уж теперь…

– А конкретнее? – Туз давит.

– Ну тише, тише… – Перископ на соседние столы оглядывается. – Не все здесь умные, не все всё правильно понимают…

– Вы в конце концов объясните, зачем нас держат в этом бункере?

– Бункере?.. Хм, ну называй бункером, если хочешь… А где еще вас держать? Эксперимент–то здесь был…

– Какой эксперимент?

– Да пытались тут одни умельцы делать асимметричный ответ из того, что есть… Мы должны делать добро из зла, потому что больше не из чего… Читал?

– Читал. А конкретнее?

– Конкретнее… Да просто, как все гениальное. Берется солдат покрепче, вставляется ему в голову чип, биологически сращивается с подкорковыми отделами. С гипоталамусом там, с мозжечком. Чтобы эффективнее управлять соматическими и моторными реакциями. Улучшается скорость в бою, уменьшается кровопотеря при ранении, на короткое время можно в разы увеличить мускульную силу… Идеальный солдат, в общем… Хотя кто–то может сказать, что и не солдат уже, а зомби. Они же должны оставаться на ходу, даже когда почти мертвы, если судить по стандартным медицинским критериям. Да они и будут мертвы, если отключить чип… Ну кто мог подумать заранее, что сбой при попытке ускорить метаболизм вызовет у некоторых зверский голод и неконтролируемую агрессию?.. Все вышло из–под контроля, все, все… Хорошо хоть, здесь проводили. На свободу им отсюда не вырваться. Правда, и перебить пока всех не удается… Самые умные затаились где–то на неиспользуемых уровнях, лишь изредка наведываются в жилые. Утащат кого–нибудь, и снова затаятся… Для чего, думаешь, вас дрессируют? Сейчас натренируетесь в тактике и командных действиях, получите винторезы, и айда чистить нижние уровни… Там своего Диснея и найдете, если от него что–то осталось еще… Вас уже водили на наше спец–стрельбище?

– Нет… – очумело пробормотал Лис.

– Не води–или?.. – У Перископа глаза стали больше очков. – Ни разу?..

Лис медленно помотал головой.

Майор аж по–индюшачьи шеей дернул. Брови задрал.

– Что, и винторезы еще не выдали? Сборка–разборка, принцип действия?.. Нет?.. Ничего себе! Вот раздолбаи! Ну подожди, я сейчас схожу, узнаю, в чем дело, – взяв Лиса за плечо, он отстранил его с прохода и почти бросился к выходу. – Ну я им сейчас навставляю фитилей!

Лис только очумело глядел ему вслед. Потом нахмурился и закусил губу:

– О, черт…

– Сдается мне, джентльмены, – заметил наш великан, – здесь нужен другой подход…

Лис тут же окрысился:

– Может, ты знаешь, какой?

– Может, и знаю…

Прищурился Лис, но смолчал.

Потому что наш великан, может, и в самом деле знает, какой подход к майору нужен… Ко многим уже нашел.

* * *

Первые дни нашу каюту выносили сразу. В других–то каютах – по пять прогеймеров набилось. В некоторых вообще сыгранные команды. Звери!

А у нас? Только Туз и спасал. Но он один. Зато потом…

Конечно, мы с Лисом тоже играть получше стали. Но Парижанин! Дело даже не в том, что Парижанин оказался шустрым стрелком. Первые дни пугался мышки и мимо клавиш попадал, а потом клава к левой руке приросла, мышка – продолжение правой. Глазомер отличный. На открытом пространстве, в «ковбойку» – он и Туза делал, и кого хочешь. Но дело не в этом.

Первые дни в сетевых рубках нами Туз командовал. А потом, как–то само собой… Парижанин гаркнет:

– Сир, слева!

– Кто?

– Магнумец! Фокс! С эмкой!

Я влево, на угол дома. И через миг – тут как тут силуэт. В распятновке Магнумцев. Фокс, точно. Со штурмовкой. Но он меня только увидел – а я его уже жду. Только мышкой щелкнуть. Получите в голову, как доктор прописал.

– Лис, за дом! Не бойся, быстрее! Он у другого угла, меня ждет, к тебе спиной!

– Ты их сквозь стены видишь?

– Это очень просто, на самом деле… Туз, подожди! Не лезь. Они тебя в клещи берут.

– Они? Меня? Кровавыми соплями умоются! Смотри, французик! Учись! Р–раз! Два! Видел? Как я этих ове… А!.. Эй, я же их обоих!

– Третий. По рампе обошел.

– Крысы! Со спины! А ты чего не снял, если видел?!

– Я не видел.

– Ну да! А узнал тогда откуда?!

– Ну, как же… Лис сказал, что видел того в кишке? А до этого Сир второго перед зигзагом. А потом…

А потом, вот так же, кусочек за кусочком, пересказывает передвижения всех наших противников в обратную сторону, как преферансист высчитывает, у кого какие карты остались на руках.

Поначалу, конечно, ошибался – как и хороший преферансист может ошибиться, когда с неизвестным партнером играет. Ты его ходы рассчитываешь, исходя из того, что он оптимально играет – а он, может, и играть–то толком не умеет? Наобум карты выкидывает. Так что надо понять, дурак или умный. Подсмотреть привычки–повадочки…

И так всех. Все семьдесят с лишним душ. Через неделю от нас уже разбегались. Это в сетевухе. А в реале – волчьи взгляды, вперемешку с восхищенным шепотком: Батый то, Батый се… Батый. Иначе нашего Парижанина уже никто и не называл.

Ну и мы. Мы–то – тем более. Им, со стороны, только вершина айсберга видна. Видят, что меня, Лиса или Туза иногда еще случается пристрелить, а Батыя – хрен возьмешь. А мы точно знаем, кто в доме хозяин. Перечисляем вслух, где кого–то заметили, да не успели пристрелить. И не просто, что один пробежал за угол, – а лучше скин разглядеть и имя вспомнить.

Батый всех помнит, у кого какие замашки и ухваточки. А в голове – натуральный Deep Fritz: клац–клац–клац! На входе – где кого видели, а на выходе – почему именно там пробегал и что собирается делать. Нам – ценные указания. Батый и за себя успевает подумать, и за всю каюту. Кому куда идти, где кого и как брать.