Текст книги "Каспий, 1920 год"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Самое примечательное заключается в том, что чем выше авторитет командира, тем более решительные и неожиданные выводы могут быть сделаны на основе его реплик, брошенных невзначай, не думая о последствиях.

* * *

На мостик поднялся и сразу же подошел к карте наш старик (Чириков). Свежий. Даже одеколоном пахнет.

На лице смущение. Вроде как бы извиняется, что он выспался, а мы нет. Заверил старика, что мы поочередно со Снежинским отсыпались. Одна забота – точное место, обсервации не имеем вторые сутки.

Просил его разрешения сделать запрос соседям о месте. Отклонил. Говорит – неудобно. «Это должен был сделать флагман. Получится вроде нетактичного намека. Кроме того, скоро упремся в берег, тогда и определимся. Думаю, что Корсак мечтает о том же».

Старик оказался прав.

Не сразу, а после осторожного поворота и движения на юг, на пределе видимости острова Була и острова Свиной, спустились до широты оконечности Куринской косы, на которой в дальномер можно различить маячную башню и почти рядом – острый шпиль маленькой церкви. После определения и проверки места головной, очевидно от греха подальше, отвернул опять в море – подходы к устью реки Куры изобилуют всякими сюрпризами в виде рифов, банок и камней, «видимых и невидимых».

Хорошо, что путаемся здесь днем, а не ночью и что аллах отвернулся от мусавата и помогает нам; по крайней мере погодой и, в частности, в отношении дальности видимости.

* * *

По– прежнему пустынно и на море и в небе.

* * *

Спустился вниз, предварительно кратко передав начдиву итоги ночной конференции по оценке обстановки. Одобрительно промолчал. Своего мнения не высказал.

Тогда сознался старику, что, будучи слишком доверчивым в юношеские годы, несколько раз так тяжело был наказан за избыток оптимизма, что вот уже много лет как усвоил твердое правило – всегда исходить из худшего предположения, если причины и обстоятельства не ясны. Тогда не приходится разочаровываться, оказываешься подготовленным к худшему и не обидно ошибиться, если дело оказывается проще и чище, чем ожидал.

Начдив оживился. Похвалил.

– Я к этому пришел значительно позже, чем вы.

* * *

Прежде чем заснуть, упрекнул себя за откровенность с начдивом, я не договорил, что эта философия не лучшая. Очень важно, рассчитывая на худшее, не переборщить, не «запугать» самого себя. Это сковывает не только поступки, но даже мысли.

Более успевают те, кто не боится временных разочарований и прет на рожон. Напористо или даже нахально.

Все это так, пока дело идет о самом «герое». Но если ты отвечаешь за жизнь семидесяти пяти человек, которые целиком зависят от тебя, так же как и дорогостоящий корабль и еще более дорогой флаг, в этих случаях «переть на рожон», рисковать ради «ура» и славы человек не имеет права.

Хватит! Иначе не засну и буду полемизировать с собой. Ведь не все ясно… Может, и не скоро прояснится.

По заведенному порядку, меня будили в переговорную трубу. Несколько раз. (Это мне не портит сна, как другим. Привык.)

Знаю, что два транспорта и канлодка держатся к NO от нас, а мы широкими галсами медленно продвигаемся на север.

К заходу солнца побрился и вышел.

Приказал спать старпому, пообещав, что он ничего интересного не пропустит. Разбужу.

Ночь на 1 мая (в море, к S от Баку).

Какая– то досада не дает покоя.

Что это? Излишняя осторожность или разумная методичность в действиях флотилии?

Но как подумаю: а что, если вдруг обстановка осложнится, хотя бы на суше? Что сможем мы сделать с двумя сотками и шестью трехдюймовками против берега? Или если бы пропустили корабли белых в Баку или из Баку? Или хотя бы, если растерялись ночью, или только один миноносец сел бы на камни?

Нет! В этих условиях, пожалуй, комфлот прав.

С какого– то момента данная операция стала политической демонстрацией. Вот еще одна особенность гражданской войны.

Капитаны в темноте инстинктивно увеличивают интервалы между штевнями. Идти только по створу кильватерных огней утомительно. Кроме того, сейчас в этом нет надобности, так как лунный серп, хоть слабо светит и временами закрывается облаками, все же позволяет достаточно ясно видеть переднего и заднего мателота на расстоянии более двух кабельтовых.

* * *

Чириков перенес сюда традицию Балтийского флота показывать изменения ходов при помощи шара, независимо от времени суток и видимости. Думаю, что эта традиция родилась в периоды белых ночей. Независимо от происхождения, плавая на «Кобчике», на своей шкуре убедился, насколько это полезно даже в самую темную ночь, если имеешь соответствующий бинокль.

А сегодня, при еще недостаточной сплаванности командиров и при наличии комфлота, не вникающего в подобные «мелочи», это вдвойне полезно.

* * *

После полуночи уменьшили ход.

Понятно. Нетрудно видеть расчет начальства – прийти в Баку засветло.

Погода обещает быть как по заказу. Если барометр не врет.

* * *

Сперва открылась шапка из дыма, – очевидно, над Черным городом. Значит, часть заводов работает.

Затем – неровная полоска гористых берегов. Наконец поднимается из воды остров Наргин. Сигналом по дивизиону – «боевая тревога»; по разведданным, на нем береговая батарея. Но при подходе ближе – на башне огня красный флаг. Здорово! Кажется, все, ясно.

Комфлот решил ввести нас с востока, по большому фарватеру (на Астрахань). Ну что ж, мы идем из Советской России!

Утро.

Пушки заряжены, а второй сигнал с «К. Либкнехта»: «Приготовить флаги расцвечивания».

Диспозицию стоянки на бакинском рейде никто не предусмотрел. Да оно и понятно. Час назад собирались стрелять, а сейчас на берегу, можно сказать, карнавал.

Солнце – справа за кормой и ярко освещает множество красных флагов и плакатов, видимых от края до края бухты. Из-за того, что утренние лучи освещают полого, не скупясь на розовые тона, город выглядит исключительно празднично, встречая нас сиянием стекол и огнями красного кумача.

Только сейчас вспомнили, что сегодня 1 Мая – праздник!

Значит, двойной праздник.

Команды: «Орудия разрядить! Патроны уложить в кранцы» – и затем: «От орудий и аппаратов отойти» – переломили неопределеннно-выжидательное настроение.

Улыбки. Поздравления. Громкие голоса. Но мне, как командиру, некогда было разглядывать город.

После путаного семафора с флагмана: «Стать на якорь… в порядке номеров… против городской набережной… расстоянии…» – капитаны поняли, что от них требуют, и стали по дуге, концентричной береговой черте, на удалении пятнадцать-двадцать кабельтовых от последней.

«Чтобы самим посмотреть и себя показать», – как сострил кто-то из пассажиров. И действительно, скопление желающих увидеть диковинные корабли, каких здесь никогда не было, – с каждой минутой все возрастало.

Понимая, что это не окончательное место и, очевидно, скоро придется сниматься, огляделся вокруг, ибо хорошо помнил о неисправности шпилевой машины «Деятельного». Почти рядом оказался на якоре пассажирский пароход, на корме которого красовалась надпись «Орел», а на флагштоке – красное полотнище, явно наспех переделанное под флаг. На мостике несколько моряков в форменных кителях, из всех иллюминаторов и полупортиков выглядывали женщины и дети. И те и другие во все глаза следят за каждым движением миноносцев, и, конечно, за ближайшим.

Низенький и коренастый командир, очевидно старший из них, судя по бороде – капитан 2-го ранга, с готовностью перегнулся через планшир, всем своим видом демонстрируя внимание, когда увидел, что в его сторону был обращен малый мегафон. Но он не мог скрыть своего недоумения, когда услышал: «Прошу принять меня на бакштов!»

Подойдя вплотную, нормальным голосом пришлось разъяснить: «Шпилевая не исправна. До перехода к стенке постою у вас на бакштове».

Теперь стало ясно, что ковчег полон «бывшими» (у которых только что срезаны погоны), почему-то очутившимися в нем вместе с семьями.

Через несколько минут все было в порядке. Мы стояли на своем манильском тросе, заведенном серьгой, с теплыми машинами и якорем, готовым к отдаче. На баке – комендор Гридин с топором, а остальные – как кому положено по ходовому расписанию.

На «Орле» сами догадались потравить смычку каната.

Конечно, мы понимали, что во время парадной манифестации не очень-то красиво выглядели. Но будет еще хуже, когда дивизиону придется сниматься, а мы еще минут двадцать будем танцевать на якорном канате {78}. Из двух зол – меньшее.

Сошел вниз привести себя в порядок.

В переговорную трубу докладывают:

– Так что, командир «Орла» просит разрешения явиться!

– Передайте, что я сам перейду на «Орел».

Не столько из любопытства, сколько для проверки нашей безопасности перебрался вместе с комиссаром по короткому штормтрапу на штабной корабль «Добровольческого Каспийского флота».

Мы были первыми красными командирами, которых они видели, поэтому офицеры немного волновались, смущались и слишком тянулись. Через десять минут они уже спрашивали: какова будет их судьба, арестуют ли? Пришлось разъяснить, что командир миноносца никак не может знать этого или выдавать какие-либо векселя. Но, чтобы подбодрить, успокоил: мол, если нет грехов вроде работы в контрразведке, могут рассчитывать на гуманное обращение.

Основная группа (семь-восемь человек) состояла из кадровых офицеров старого флота. Все старше меня выпуском на три-четыре, а то и на пять-шесть лет, уже имеющие классную специальность. Командиром оказался полковник по адмиралтейству, из числа штурманов давно изжившего себя корпуса флотских штурманов, по фамилии (не уверен) Полковников. Судовые офицеры – из торговых штурманов, призванные на военную службу еще в мировую войну. Кроме того, из кают и коридоров выглядывали какие-то интенданты и почтенные нестроевые фигуры (деловоды? писаря или содержатели?), которых всегда много в любом штабе.

Большинство команды – из торговых моряков. Вооружения нет, кроме сигнальной пушки Гочкиса (47-мм).

Немного неприятно было то, что мы внешне выглядели бедными родственниками. Та же форма, но заношенная. Кроме того, они отдыхают несколько суток, а мы из похода.

Самым неожиданным была встреча с другом детства Евгением Енчевским, который на год раньше меня ушел из Тифлиса в юнкера флота. Красавец атлетического сложения, он служил на Балтике, на крейсере «Олег», но как и когда очутился у белых, я не имел понятия; в последний раз видел его в Ревеле весной 1917 года, непосредственно после Февральской революции.

Встретился с ним вежливо, но от интимных разговоров отказался, не желая выделять его из числа остальных.

Беседовали в салоне.

Оказывается, «Орел» вышел из Петровска с семьями офицеров и с частью штаба в двадцатых числах апреля. Стояли в Баку без сообщения с берегом, пока начальство грызлось с мусаватистами. Затем приказано было следовать в Энзели. Там тоже в гавань не пустили из-за каких-то недоразумений с англичанами. Штормовали на рейде. Отошли к Астаре. Опять штормовали. К этому времени начались брожение, споры и сомнения, в результате которых произошла перетасовка пассажиров. Часть решила остаться в Астаре, часть перешла на корабли, уходящие в Энзели. Зато некоторые офицеры, разочарованные в «белом» движении и понимавшие, что песнь деникинского флота спета, перешли на «Орел» и постановили идти в Красноводск или в Баку, чтобы сдаться красному командованию.

Их было значительно больше. До переворота мусаватисты запрещали сходить на берег. Своеобразный политический карантин. Что же, они по-своему были правы. Эта тяга к нам – заразительная. После переворота многие офицеры, несмотря на риск, тайком, по ночам, перебрались в город.

Рассказали нам с нескрываемой ненавистью, что контр-адмирал Сергеев сбежал в Крым. Кроме того, сообщили, что в городе осталось не менее двадцати – тридцати флотских офицеров (считая и ушедших с «Орла»), которые тоже хотят явиться с повинной.

Называют себя «добровольно оставшимися».

Деликатно расспросил об Энзели, не желая сразу же смущать необходимостью выкладывать все про своих вчерашних друзей. Но несмотря на выяснившуюся готовность, никто ничего путного оказать не мог, так как они не были ни в гавани, ни на берегу. Однако самый факт их присутствия на бакинском рейде и желание отдать себя на суд советской власти говорят о многом.

Без сбежавшего командующего, сделавшего больше других, чтобы морально разоружить флот, и без значительного числа специалистов последний на активные операции явно не способен. Конечно, кроме возможности выступления отдельных головорезов.

Вернувшись на корабль, написал записку комфлоту. Доставить ее взялся Чириков. Воспользовавшись шлюпкой «Орла», он съехал на «Либкнехта», в это время перешедшего к пристани, недалеко от Баилова.

* * *

Побывав в рубке и увидев наличие многих карт, послал на «Орел» Снежинского, чтобы он взял «заимообразно» (под расписку) те планы и карты, которых нет на «Деятельном». Нам они пригодятся больше, чем «Орлу».

* * *

Комиссар спросил, не надо ли выставить караул на «Орле»? Отвел – на том основании, что они пришли сюда до нас и без нас. Да и податься им некуда.

Меня заботило другое. Соблазны на «Орле» были самые искусительные, начиная с водки, которая имелась у «вольной команды». Строго предостерег Полковникова.

Еще раз убедился в высоком классе нашей команды.

За сутки стоянки на бакштове – никаких недоразумений, хотя наши и ходили в гости к соседу.

1 мая. Баку (на бакштове у «Орла»).

Радостным утром, при отличной погоде, мы стоим в центре Бакинской бухты и, как почетные зрители из ложи, наблюдаем величественную сцену.

Три исторических события слились в единое:

Освобождение Азербайджана не только от английских и прочих империалистов, но и от своей национальной контрреволюции, состоявшей на службе у мировой реакции. Освобождение полное, ибо оно вылилось в форму установления советской власти, а гарантией дальнейших успехов является союз с РСФСР.

Завершение операции, которая открыла доступ бакинской нефти к Волге и далее в глубь Советской России, промышленность и транспорт которой развивались на этой нефти, а затем были искусственно обречены на голод в самое критическое для республики время.

Международный пролетарский праздник. Интернациональный. Ведь, на берегу сейчас своеобразный интернационал из народов Закавказья, Кавказа и их соседей. Причем это братство далось не дешево, – помимо зверств завоевателей (в том числе и царских), а позже при их подстрекательстве, пролито много крови на почве племенной и религиозной розни. Сейчас же очень многим ясно, что враг не в Армении, Грузии или в России, а тут же, под боком, в здешних особняках, поместьях и в мечетях.

Праздник получился такой грандиозный, даже отсюда, с рейда, что ни один драматург или режиссер не мог бы придумать.

Одно только не вяжется с наблюдаемой картиной – то, что, кроме флагмана, ни один миноносец не пустили к стенке; что на «К. Либкнехте» был поднят сигнал: «Увольнение на берег не производить!» – и второй сигнал: «Боевая готовность сохраняется!»

* * *

(Приписано вечером).

Все понемногу становится понятным.

Оказывается, некоторые ударные части XI армии прошли через город и сейчас двигаются на границу меньшевистской Грузии. Остальные полки сразу после парада направлены туда же или в угрожаемые районы. В то же время в городе находятся вчерашние бойцы «мусаватской гвардии», частью разбежавшиеся при появлении Красной Армии, частью распущенные Ревкомом.

Ясно, что сознательное большинство аскеров – за советскую власть. Но в городе – почти все их офицеры и юзбаши, которые могут еще пойти на провокации, используя малосознательную часть аскеров и отряды из всякого сброда, начиная с купеческих сынков.

Вот почему незаметно для всех мы охраняли демонстрации и город от покушений.

Когда все закончилось абсолютно благополучно, началось увольнение на берег с миноносцев, но не больше одной вахты. Кроме того, послан вооруженный обход с дивизиона и два или три от кожановских отрядов в распоряжение комендатуры.

Удивительно, что, хотя все морячки стремились в город, наблюдая торжество с флагами и музыкой, никто и никак не выразил протеста или досады, когда узнали, что увольнения не будет. В то время, когда командир и комиссар сами еще не знали, в чем дело, сигналы «Сохранять готовность» и «Увольнения не производить» были восприняты без ворчания. Причем даже никого не пришлось уговаривать.

На всякий случай посменно приводились в порядок и утюжили брюки первого срока, сохраняя бодрое и праздничное настроение в связи с общим ходом событий, который кратко можно назвать: Победа советской власти!

Такую дисциплинированность еще зимой, в Астрахани, вряд ли можно было ожидать. Значит, команда политически растет.

После обеда все затихло. Отсыпаются за две ночи и впрок.

Сижу на мостике, смотрю на город моего детства и пытаюсь вспомнить отца, который еще в 1906 году похоронен на кладбище Чемберкент {79}, когда мне было около двенадцати лет.

Интересно, скоро ли попаду в Тифлис, чтобы помочь старухе матери и сестре? Как будут развиваться дальнейшие события?

Одно ясно – что прежде, чем закончится борьба с добровольческим флотом, думать о Тифлисе не приходится.

* * *

Поймал себя на некотором чувстве неудовлетворенности в связи с тем, что не пришлось открывать огня. Совсем как обида комендора Гридина, прорвавшаяся в Петровске. Однако, подумав, решил: ничего, что мы опоздали. Больше того, так даже нельзя ставить вопрос. Никуда мы не опоздали, а пришли как раз вовремя, поскольку с моря никто не оказывал сопротивления и никто морем не отступал.

Что не было боя и десанта – только к лучшему. Нет напрасно пролитой крови и тех пожаров, которые стали бы неизбежными при упорной борьбе за город. А что такое пожар именно для Баку, знаю с малых лет, когда пришлось увидеть, как горела вышка над фонтанирующей скважиной, а затем огонь охватил ближайшую пристань. Полыхающее пламя с чудовищным заревом по ночам и зачерненные дымом полнеба – днем – врезались в память на всю жизнь. Но самым страшным была не реальная стихия огня, а та мучительная тревога, которая сжимала мозг и сердце всех людей от мала до велика в течение трех-четырех суток: как изменится ветер? Удастся ли побороть огонь или он перекинется дальше?…

Черт с ними, с боем и лаврами победителей.

Откровенно сознаться, когда кончили с приемками в Петровске, а Красная Армия сосредоточилась на рубеже реки Самур, я в душе досадовал – отчего медлят наши вожди? Чего ждет Ленин?

Ведь было ясно как день, что ударом с суши и с моря мы могли бы захватить Баку еще в середине апреля.

А теперь мне ясно нечто большее: что мы здесь не завоеватели. Переворот должен был созреть. Азербайджанские коммунисты должны были проявить свою революционную волю и суметь мобилизовать все силы народа. Но так как против них была не только своя буржуазия, но и ее союзники в лице соседей – грузинских меньшевиков, дашнаков и английских сил с остатками белогвардейщины, – то на помощь бакинским рабочим пришли по их просьбе армия и флот РСФСР.

Эти две недели выдержки сохранили тысячи жизней и много народного богатства, тогда как в середине апреля попытки сопротивления носили бы более упорный и националистический характер. Самое ценное заключается в том, что за эти полмесяца революционные силы успели сплотиться, а массы политически вырасти.

* * *

Волнами, то затихая, то неожиданно усиливаясь, доносился по ветру голос медных инструментов многочисленных оркестров, сверкавших своими трубами.

Наши пассажиры, попавшие на парад (для них закон не писан), вернувшись голодными к ужину, рассказывали об исключительном подъеме, с которым прошел митинг, первый митинг столицы Советского Азербайджана. На трибунах в составе Временного ревкома наряду с руководителями восстания, вышедшими из подполья, стоял Нариман Нариманов, а с ним – Орджоникидзе, Киров, Микоян и другие.

Серго вручал награды отличившимся бойцам и командирам XI армии. Было очень торжественно.

Однако все обратили внимание на парадоксальную особенность войскового парада. Армия-освободительница, проходившая по главным улицам и мимо трибун церемониальным маршем непосредственно с похода, выглядела запыленной, потной, в застиранных рубашках и штанах и в нечищеной обуви. Она шла, не особенно заботясь о шаге и равнении, и все же произвела внушительное, если не сказать – грозное, впечатление. В то же время те национальные полки, которые перешли в подчинение новой власти, выглядели отменными гвардейцами – хорошо маршировали и были прекрасно одеты в новое английское обмундирование. Отсутствие скаток, вещевых мешков и лопат, которые делают солдата солдатом, а также новизна и покрой формы придавали аскерам красивый, но слишком декоративный вид. Бросалась также в глаза нехватка азербайджанских командиров.

Но это не так важно. Важно то, что с сегодняшнего дня они маршируют в одном строю с Красной Армией. А боец из народа, как только поймет до конца, что и почему произошло, станет надежным защитником советской власти.

* * *

Как моряки, мы прежде всего заинтересовались ролью азербайджанского флота, который состоял из канлодок «Карс», «Ардаган», вооруженного парохода «Пушкин» и еще нескольких сторожевых кораблей, купленных у деникинского морского командования.

Несмотря на то что мусаватистское правительство уделяло мало внимания своим кораблям, почти не отпускало средств на их содержание и вспоминало о морской силе только в целях представительства или при необходимости «наводить порядок» в прибрежных районах, ему все же не удалось сделать из моряков карателей.

В связи с отсутствием своей системы подготовки кадров пришлось принимать прежних моряков флотилии, «раскаявшихся» после подавления Коммуны. Часть из принятых были старыми рабочими и матросами, специально засланными по заданию подпольного комитета.

Вот почему с началом восстания на стеньгах всех кораблей были подняты красные флаги, а командующий флотом Ч. Ильдрым предъявил правительству ультиматум о передаче власти Ревкому. И хотя боеспособность этого маленького флота не была на должной высоте (расстрелянные стволы, отсутствие части замков, некомплект специалистов), его выступление сыграло свою роль. Для рабочей власти были сохранены все боевые единицы, а у контрреволюции отняты последние силы, на которые она могла рассчитывать по опыту 1919 года.

После переворота на корабли под красными флагами потянулись те немногие из уцелевших моряков, которые были в черных списках мусавата как сторонники Коммуны или Муганской республики.

Говорят, что вместе с частями Красной Армии появился А.Р. Кузьминский, тот самый революционный матрос старой Каспийской флотилии, который был ее комиссаром в период Бакинской коммуны.

2 мая. Баку (у Дадашевского дока).

С утра перешли к пристани (не то № 5, не то № 6). Наконец прекратили пары, кроме дежурного котла.

Но все– таки полусуточная готовность сохраняется.

* * *

Вчера не сошел на берег. Не в чем. Поэтому решил собраться с мыслями и привести в порядок «гардероб». С мыслями дело обстоит не блестяще, но с гардеробом еще хуже. Беда в том, что с утра тепло. Белых кителей нет и в помине, а в бушлате жарко. Синий китель уже давно не синий. Решил подогнать матросскую робу.

Воображаю ужас Синицына и некоторых других хранителей флотских традиций «хорошего тона».

Характерно, что «роба» является не только моей заботой. Кое-кто приходил с претензией насчет ботинок или брюк. Раньше не до этого было.

* * *

Комиссар где-то узнал, что специальный поезд с «дипломатами, аккредитованными при правительстве мусаватистов», не успел проскочить Баладжары и возвратился в город.

Это, наверное, второсортные дипломатические работники из бывших вице-консулов при царской администрации, которые, как правило, одновременно занимались коммерческой деятельностью, конечно, неофициально или через подставных лиц. Но они очень опасны тем, что глубоко пустили корни в местную почву и прекрасно знают условия, людей и их слабые места. Такие персоны не станут бездействовать, когда события будут развиваться не в их пользу, личные интересы этих людей совпадают с интересами фирм и обществ, которые они представляют.

* * *

На набережной толпы любопытных. Очевидно, праздник продолжается.

На пристань никого не пускаем.

Не знаю, как в других районах города, но в нашем, видно, подметать улицы некому или некогда. Картина, знакомая по 1917 году. Но это мелочи временные, которые постепенно утрясутся. Мне больше не нравится ночная стрельба из винтовок, причем никто не знает, кто и в кого стрелял.

* * *

Механик Лузгин уже успел проникнуть в старый порт флотилии и договориться с каким-то инженером баиловских мастерских о неотложном ремонте. Просил у меня разрешения прекратить пары на трое суток.

На семафор «Либкнехту» последовал ответ: «Приготовиться к походу к рассвету. Начштаб».

Вот спасибо! Куда и зачем – пока не ясно. Но с провалом ремонта абсолютно ясно. «Обрадовал» механика.

* * *

Торжества торжествами, однако есть потребность мысленно осмотреться, поскольку завтра – новая задача. Это оказалось возможным только ночью, в каюте, когда голова начала остывать от разнообразных и шумных впечатлений прошедшего дня.

Посмотрел на маленькую бланковую карту Каспийского моря. Возможно, впервые охватил мысленным взором весь театр. На мостике, в штурманском столе все время возимся с навигационными картами «Северная часть», «Средняя часть» и «Южная часть» или более крупномасштабными картами и планами различных заливов и бухт.

А этот маленький бланк дает сразу не только все Хвалынское море, но и его «окрестности». И так же сразу становится очевидным, что именно здесь, в Баку, за последние дни произошло генеральное изменение обстановки.

Оба берега вплоть до персидской границы на этой стороне и в Закаспийском крае стали советскими. Оба берега очищены от англичан и от белых. Весь Северный Кавказ и одна из закавказских республик, из врагов превратились в союзников. Для меньшевистской Грузии и дашнакской Армении все это «начало конца». Для всех соседей на Ближнем Востоке это соблазнительный пример.

Наконец, у нас богатейший порт (ремонт, техническое снабжение, харч; не знаю только, как с углем) с железнодорожным и морским путем в тыл, в то время как у белых – нора, берлога без второго выхода.

По– моему, в этих условиях у флотилии три задачи, которые очевидны. Не знаю, как и в какой последовательности они сформулированы в штабных планах, если есть такие документы вообще.

Первая задача – обеспечение нефтеперевозок на Астрахань, или, как здесь привыкли говорить, «в Россию».

Что бы ни говорили на базаре, в разведотделе или за чаем в кают-компаниях о разложении и деморализации белогвардейского флота, нефтеналивные суда надо охранять. Пока у белых и англичан есть торпедные катера, всегда могут найтись головорезы, способные за фунты стерлингов рискнуть подкарауливать караваны, предварительно перебазировавшись на саринский рейд, в Ленкорань или в залив Кизыл-Агач.

Мои оппоненты считают это нереальным: Англия с нами не воюет… а верховный совет Антанты в Париже объявил о снятии блокады с РСФСР еще в начале текущего года.

Но как она снята на Каспийском море, мы знаем по заградительной операции белых на 12-футовом рейде в конце марта; а как невоюющие англичане сделали налет торпедных катеров на Кронштадт, мне тоже хорошо известно.

Охранять караваны надо. Может быть, не до Астрахани, а только до Петровска, но необходимо, пока с белыми не покончено.

Слава аллаху, дивизион миноносцев к решению этой утомительной и скучной задачи не привлекают. Отдуваться придется канлодкам {80}.

Вторая задача – очищение всего побережья в пределах Азербайджанской Советской Республики от контрреволюционной нечисти с берега и с моря. Конечно, совместно с армией.

Завтра, очевидно, идем к Ленкорани именно для этой цели.

Третья задача – главная: окончательное очищение Каспийского моря от белых и захват наших судов, уведенных в Энзели, для возврата их транспортному флоту (особенно нефтеналивных). В какое время и каким способом предполагается решать эту задачу, пока начальство карт не открывает.

Что операция предполагается относительно скоро, догадаться нетрудно… На просьбы механиков дивизиона (и нашего Лузгина) «разбросать механизмы для ремонта» последовал отказ. Между тем изношенность машин и котлов – недопустимая.

По всем признакам белые не способны к наступательной операции. Но, прижатые в угол, они вынуждены будут обороняться, причем возможно, что сопротивление будет ожесточенным. Здесь ничейный исход исключен. Опять вечная, как на войне, проблема: чем раньше ударить, чем внезапнее – тем лучше, но без предварительной подготовки никак нельзя. В то же время каждый день нашей подготовки – это еще день подготовки противника к обороне.

Какую роль будут играть англичане? Какую персы? Как всегда на войне, тысяча вопросов. А в гражданской их еще больше. И обстановка сложнее, и воюют «не по правилам».

Инш– алла! Поживем -увидим! Если не начальство, то сама жизнь даст ответы на все вопросы.

3 мая (Ленкорань).

Накануне, поздно, когда уже не ожидал, вызвали на «Либкнехт» (береговая штаб-квартира еще не готова). Короткое совещание. Постановка общей задачи всем участникам. Уточняться будет сигналами. Документов штаб не дал.

Рад был встретить Озаровского. Он на «Пролетарии» – начальник отрядика из трех вымпелов.

Снялись с восходом солнца.

Пока шли по бакинскому меридиану прямо на зюйд, с флагмана обстоятельный семафор (по линии, то есть через нас):

«Расторопному» выйти вперед, осмотреть рейд Сара, после спуститься к Ленкорани. Обозначить буйком якорное место для транспорта десантом, занять позицию южнее высадки.

«Деятельному» осмотреть залив Кизыл-Агач, остров Кулагин включительно. После занять позицию поддержки десанта с севера».

Дальше начались наши мытарства.

Очевидно, предвидя их, главштур дал от себя дополнительный семафор, возможно без ведома начальства: «Командиру. Прошу учесть ненадежность карты. Корсак».

Карту эту {81} еще два дня назад Снежинский «добыл на «Орле». При первом взгляде на линии отличительных глубин получалось не очень страшно, так как «порог» в залив имел двенадцать футов, а внутри его показано до восемнадцати футов. Наша корма при половинном запасе угля сидела только девять с половиной футов. Но, помимо этих утешительных цифр, для всего района устья реки Куры была нанесена предостерегающая надпись о том, что глубинам особенно верить нельзя.

Фактически дело обстояло еще хуже. Лоцмана у нас не имелось, и никто из корабельных и двух штабных командиров, любопытствующих на мостике, никогда в этих местах не плавал. Хороших ориентиров нет; берега настолько низменные, что почти сливаются с линией горизонта. Из залива маяк Куринский камень не виден, а церковь и маячный огонь на Куринской косе остаются за кормой и при продвижении на север, к острову Кулагину, тоже скрываются из видимости.