Текст книги "Каспий, 1920 год"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Пять или шесть глубоковоспитанных дам восседали вокруг кресла той, которая сейчас являлась старшей среди равных, и трудно было поверить, что она наганом и конем владела лучше, чем вязальными спицами, и спокойно могла стоять на мостике корабля во время артиллерийского боя.

Еще раз я убедился, какой сложный человек был в этой оболочке {67}.

Все занимались «рукоделием», а одна из дам, помоложе, читала вслух какую-то книгу.

С моим приходом заведенный порядок был нарушен. Хотелось ограничиться ролью курьера, однако пришлось рассказать все с момента выхода в операцию с 12-футового рейда. Повышенный интерес слушательниц был естественным, все они были женами командиров, ушедших со штабом флотилии или дивизиона эсминцев.

По таинственному знаку хозяйки появился подносик с чаем, домашним печеньем и ломтиком подобия колбасы. Хорошо, что я имел небольшой тренинг в Петровске, поэтому не испытывал тошноты, когда уничтожал угощение.

Через минуту неприятно резануло другое. От имени комфлота доложили, что он ее ждет; уже приготовлена квартира сбежавшего контр-адмирала Сергеева.

– Как он не понимает, что я не смогу жить в этом доме и дышать тем воздухом, которым дышали наши смертельные враги!

Пафос и дрожь голоса от гнева привели в трепет всех дам. А я следил глазами за возмущенной женщиной, шагавшей с пылающими глазами из угла в угол, и не мог понять, насколько эта щепетильность является искренней… Ведь нынешняя гостиная тоже принадлежала не пролетарию. Не знаю, прасолу или рыбопромышленнику, но вижу, что миллионеру.

Чужая душа – потемки. А такой необыкновенной женщины – и подавно.

Через несколько минут морской фельдъегерь или дипкурьер забыл все сомнения и оценил остроумие хозяйки.

Остановившись против меня, Лариса Михайловна сказала:

– Спасибо за письмо, каптен! Спасибо за повесть о первых операциях… Вы интересно рассказываете. Будь у вас время – заставила бы написать в газету о случае с зарубленными у тюрьмы. Ну, да бог с вами… Меняйте винты, это сейчас важнее!… За отличное выполнение поручения вы награждаетесь… Ну, что больше всего нужно капитану, несколько суток простоявшему на мостике? – Она оглядела своих дам, но те насторожились и не рискнули отгадать вслух. – Вы награждаетесь горячей эмалированной ванной с душистым мылом!

Это было неожиданно для всех и для меня. Это было великолепно {68}!

Комендант – картинный матрос с маузером – сделал кислую мину и, когда вел меня в ванную комнату, возмущенно ворчал.

Только сидя в мыльной горячей воде, в отличной «мальцевской» купели, я оценил жест хозяйки. Совершенно очевидно, что она сама испытывала это блаженство после длительных (и очень рискованных) скачек по калмыцким степям, с ночевками в грязных кошарах. После подобия душа на «Деятельном», которым было неудобно, а главное, некогда пользоваться, награда, полученная в виде ванны, воспринималась с благодарностью, как приятное с полезным.

Розовый и сияющий, как херувим, посланник опять предстал перед дамами, благодаря от души хозяйку, после чего произошел деловой, но неприятный разговор.

– Вот что, кэптен! Пока вы плескались, я решила идти в Петровск с вами на миноносце!… Тут Сергей Андреевич {69} готовит мой переезд на одном из транспортов, который пойдет дня через два, в составе конвоя. Но с вами я выиграю полсуток, а главное – тряхну стариной!…

После взгляда на мою недвусмысленную мину холодно и с издевкой:

– Или вы боитесь «бабы» на корабле?… Может быть, вы по понедельникам в море не рискуете выходить?…

– Ни понедельника, ни тринадцатых чисел и прочих примет не боюсь. Но, во-первых, я не имею разрешения командующего, а во-вторых, скажу откровенно, у нас в гальюне офицерского отсека – одно очко. И два пассажира – штабные командиры… Устали все изрядно. Думаю, что экстренный док обойдется нам еще дороже. Вправе ли я усложнять жизнь своих командиров еще больше? Поверьте, что одно дело идти в бой, а другое – быть только гостем. Последнее более обременительно.

– Ясно! Не продолжайте! Вы правы, я иду на транспорте.

По дороге на миноносец я вспомнил, как мне демонстративно твердо пожали руку…

– Спасибо за откровенный ответ! – Это было явно сказано для аудитории, шокированной моим отказом и еще больше грубыми морскими терминами.

Ссылка на отсутствие разрешения была явно несостоятельна: ведь речь шла не столько о жене комфлота, сколько о начагитпропе. А что она стеснила бы нас независимо от пропускной способности гальюна – в этом я не сомневался.

* * *

Больше ничего об Астрахани не помню, так как больше на берегу не был.

Записал отрывочно кое-что.

Ясно, что теперь, когда мы стоим на подступах к Баку, здесь готовится огромный и сильный флот. Чуть ли не десяток миноносцев, столько же канлодок и сторожевиков. Но, к сожалению, никто из них еще не готов.

Комиссар в день выхода узнал в штабе, что остров Чечень захвачен. Подробностей еще нет.

* * *

В городе, на пристанях, заводах, базарах – новый тонус жизни… Еще нет привычного (огромного) потока нефти (хотя из Гурьева уже пришло два или три каравана); еще не увеличен продовольственный паек, но все на рейдах и в городе готовятся к перекачке нефтепродуктов для дальнейшего направления вверх по Волге. Баржи, буксиры, насосные станции, железнодорожные цистерны, баки… Все это огромное хозяйство как бы предчувствует приближение нефтяной волны, если не наводнения.

Кстати, сейчас, к видимому концу войны, часть миноносцев типа «П» переделывается на мазутное отопление. Но они не успеют.

Дорогу пробивают «угольщики».

* * *

И еще запомнилась тревога относительно Польши и отчасти Врангеля.

Но это – только в московских газетах и в высших штабах.

Для коренных жителей Астрахани и Врангель, и особенно Польша так далеки, а войной они сыты настолько, что не хотят и думать.

А жаль. Нельзя не думать. Это та же самая война, но с другого румба.

14 апреля (траверз острова Чечень).

«Пролетарий» и другие – на 12-футовом рейде, но мы визитов наносить не стали. Приемка угля с баржи – и в море.

Днем начали обход Кизлярского залива.

Еще издали заметили характерный корпус бывшего пассажирского парохода «Кауфман». Корабль как будто вымер.

Это вслед за десантом на берег высадились любопытные, все, кто мог, кроме вахты.

Узнали от командира, что:

английские самолеты улетели на юг еще до прохода миноносцев на Петровек;

улетая, летчики-офицеры (включая и англичан) выпустили авиационный бензин в воду;

пытались портить сооружения и спуски, но солдаты не позволили;

весь гарнизон без выстрела сдался десанту, так как по суше был блокирован XI армией еще с последних дней марта;

одиночки «шкуры» скрылись, очевидно присоединившись к «камышатникам» (в дельте Терека и Сулака), которые еще гнездятся в плавнях, но дни которых сочтены.

Печально, что наши гидросамолеты здесь не найдут горючего.

Но ничего… Грозный недалеко. Однако вряд ли поспеет с перебазированием Каспийский гидродивизион из Оранжерейной, чтобы помочь нам в операции на Баку.

15 апреля. Петровск-порт (вторично).

Самое приятное, что, несмотря на невозможность отбалансировать гребные винты на стенде (очевидно, было сделано в Кронштадте) и недостаток времени для проверки линии валов, вибрация от новых винтов почти не ощущается.

На участке траверз мыса Сулак – Петровск-порт начали повышать обороты, сколько позволяли три действующих котла.

Довели почти до двухсот оборотов, а это около восемнадцати-девятнадцати узлов. Жаль, что нет мерной мили.

Стоя над трапом лицом к корме, любуюсь ровной кружевной пеной кильватерной струи, которую прокладывает, как по линейке, рулевой Вася Кузнецов, артист своего дела. На Волге он не мог показать всех своих талантов.

Не знаю, комиссар ли или кто другой подсказал, но команда, как вызванная по авралу, почти вся наверху.

Чудный солнечный день, затихающая, очень пологая зыбь, горы над Петровском вдали и шипящая лобовая волна, убегающая от борта с такой непривычной скоростью. Какой моряк не залюбуется подобной картиной, особенно после многолетнего голодания?

Механик Лузгин сияет. Так и должно быть. Золотые руки! Ему больше всех миноносец обязан, в том числе и сменой винтов.

Кто– то из машинистов, стоя у комингса машинного люка, показывает мне издали большой палец и кричит, улыбаясь:

– Как по маслу!

И действительно, что-то есть маслянистое в этой гладкой и глянцевитой зыби.

Но тут же, как сбавили ход до 12 узлов, случилось маленькое происшествие, которое могло бы кончиться большим несчастьем.

Я всегда запрещал опираться на леера, особенно на троссовые, которые на «Деятельном» тянулись почти вдоль всего борта. И всегда знал, что достаточно мне уйти или только отвернуться, как эта дурная привычка вступала опять в силу.

Только серьезный Немм, хороший боцман, старый моряк и опытный рыбак, сочувствовал моему упорству. Остальные, очевидно, считали, что это блажь бывшего офицера (в старом флоте строго грели за опору на леера, не думая о разъяснении причин), заботящегося о внешнем благолепии морской службы.

Вот и сейчас, пользуясь радостным событием, против машинного люка, с наветренного борта, собрался целый клуб, причем несколько человек облокотились задом, а двое даже сели на верхний леер из мягкого троса, оперев ноги на нижний.

Не успел я крикнуть, чтобы прекратили это безобразие, как внезапно, делая сальто через голову, два человека полетели спиной в воду.

Одна мысль – молнией: «Винты!»

«Право на борт!…» Из-за того, что я видел падение и стоял у штурвала хороший рулевой, – не запоздало. Снежинский, мгновенно поняв, в чем дело, остановил правую машину. И через минуту мы увидели две головы на пенистой глади воды, кипящей от отворачивающейся на циркуляции кормы.

«Человек за бортом!», сирена, остановка второй машины, начало спуска шлюпки и т.д. – все это запоздало. Ведь мы ни разу не тренировались, не делали учебных тревог.

Как всегда в таких случаях, все произошло абсолютно неожиданно.

Что их спасло? Все вместе взятое, но, очевидно, решающим явилось расстояние от места падения до винтов при данной скорости и изумительная способность эсминцев типа «Деятельный» слушаться руля. Если бы они сидели непосредственно над винтами или перед ними, то мгновенно были бы разрублены, так как в этом месте вода самими винтами втягивается под подзор кормы, а последняя не успела бы отреагировать на положение руля даже у такого хорошо управляемого корабля.

Случайностью было и то, что я смотрел на корму и видел падение.

Я был взбешен больше, чем испуган.

Когда героев дня, принятых на шлюпку, подвели к борту и раздались первые поздравления «с открытием купального сезона», мне стоило колоссальных усилий, чтобы не сорваться. При виде физиономии командира наступила полная тишина.

* * *

Сосчитав до двадцати, «через нуль» {70}, я подозвал к мостику боцмана и громко, через его голову, сказал:

– Боцман! Объявите! Если когда-нибудь еще раз увижу сидящего на леере, то никакого взыскания не будет. Но даю слово, что такой липовый моряк будет в тот же день списан с корабля! А вам делаю замечание.

Леер существует для того, чтобы удержать падающего человека. На качке на него могут опереться не два, а четыре человека сразу. Трос, рассчитанный на несколько тонн, закреплен был гнилой шкимушкой, вы этого не досмотрели!

Старику было неприятно слушать выговор при всех, но возражать было нечего, так как с мостика было видно, что у кормовой угловой стойки возится его подручный марсовой, перетягивая леера и такелажную цепочку.

Что касается остальных, то я знал: выпасть из такого коллектива было бы для каждого не наказанием, а несчастьем.

Петровск– порт почему-то радовал, как родной дом.

На этот раз он был нарядный. Весь в зелени.

Встречает дозорный сторожевик. Совсем как в приличном военном порту.

Подходим к «своему» месту, но на этот раз не так просто: в гавани уж несколько канлодок и транспортов, которые пришли за время нашего отсутствия.

16 апреля (Петровск-порт).

Когда отоспался после похода, конечно, предварительно доложив в штабе и сдав пакеты и поручения, навязанные в Астрахани, в каюту заглянул комиссар и, оставив на столе три номера «Правды», посоветовал прочесть выступление Ленина на съезде трудовых казаков. Оказывается, эти газеты (от 2, 3 и 4 марта) в числе других, более свежих, находятся у нас на борту корабля с момента прихода в Астрахань, но были в тюках, адресованных в походный политотдел в Петровск. Поэтому никто не удосужился пакеты вскрыть, и теперь мы получили «новости» на общих основаниях, но только еще на неделю позже.

Исключительно интересно неожиданно оторваться от ограниченных интересов корабля, дивизиона и даже флотилии и посмотреть вокруг глазами всевидящего Ленина на общую обстановку, на положение в нашей стране, на политическую картину мира.

Как понятны слова о «военспецах»; анализ причин, почему Красная Армия побеждала и побеждает. А разве не смотрит Ленин не только на север и на запад и Владивосток, но и на наш театр с грызущимися «союзниками» от контрреволюции, когда говорит:

«…А наши враги, бесконечно более могущественные, потерпели поражение потому, что между ними не было, не могло быть и не будет единства, и каждый месяц борьбы с нами для них означал распад внутри их лагеря»…

Но как– то неожиданно резануло:

«Война кровавая закончена, теперь мы ведем войну бескровную против разрухи, против разорения, нищеты…»

4 марта, мы еще только набирались сил в Астрахани и ждали ледохода, чтобы начать кровавую войну.

А мины? А взрыв «Пожарского»? Бой «Либкнехта» с «Милютиным»? Захват форта Александровского? Наконец, как же дальше с Баку и белогвардейским флотом?

Но потом подумал и… смутился.

Конечно, после того, как ликвидированы Колчак, Юденич, Деникин, Дутов, выкатились домой англичане и американцы с севера, французы – из Одессы, с Эстонией заключен мирный договор… Когда в итоге побед Туркестанского и Кавказского фронтов вся северная и средняя часть Каспийского моря и большая часть Кавказа очищены от белых и интервентов и остался один бросок на Баку – разве нельзя считать это концом войны? Особенно если вспомнить, что было еще полгода назад!

Вот что значит смотреть на мир только со своей колокольни. А ему из Москвы далеко видно, и, по-видимому, так оно и есть, что война против разрухи и нищеты – сейчас главная война.

Но это еще означает, что для успешной борьбы с разрухой и разорением мы должны в кратчайший срок покончить с белым флотом, выгнать англичан с Каспия, а танкеры передать освобожденному Баку для питания РСФСР нефтью. Вот что будет нашим вкладом в бескровную войну!

17– 25 апреля. Петровск-порт.

Прошла неделя, но такая напряженная, что не записывал. Механик бьется с ремонтом. Сделано много по мелочам, но главное – шпилевую машину здесь починить нельзя.

Полная приемка угля.

Если не успеваю записывать, то теперь стараюсь просматривать «Известия» или «Правду», хотя они доходят до нас невпопад, а главное, с большим запозданием, и на каждый номер – очередь.

Отпали какие бы то ни было сомнения – в речи на съезде водников в Москве товарищ Ленин так уточнил формулировку того вопроса, который меня захватил больше других:

«…на фронте кровавом у нас борьба кончается, а на фронте бескровном начинается, и что тут не меньше нужно напряжения, сил и жертв…»

В этой формулировке помещается и XI армия с флотилией, и борьба с Врангелем. Но, конечно, война кончается. От нас зависит ускорить этот конец.

* * *

На очередном совещании клуба капитанов, после «самых свежих» анекдотов Беткача (часть которых была дослушана только из вежливости) и после доклада командира «Деятельного» об астраханских новостях и настроениях, возник интересный вопрос: в чем своеобразие нашего положения в войне с бело-английским флотом? Эта особенность могла бы всплыть в начале кампании или даже года два назад, но почему-то не фиксировалась ни в официальных документах, ни в частных обсуждениях. Сейчас вопрос возник не самопроизвольно, а в связи с попыткой анализировать случаи безнаказанного ухода «Австралии» от Петровска и «Милютина» и «Опыта» – от «Карла Либкнехта».

Кто выиграл, а кто проиграл?

Если на момент забыть о влиянии отсутствия топлива на результат первой встречи, что относится к области оперативной готовности, и оставить в стороне тактическую оценку боя 4 апреля, получается не так уж плохо, что нам не удалось их утопить, поскольку есть шанс рано или поздно все суда белых захватить в наши руки. И если не найдется фанатиков, готовых сражаться до последней капли крови, все корабли могут быть получены в целом виде, исправными.

Своеобразие обстановки заключается в том, что все боевые или транспортные единицы бело-английского флота, все до единой являются имуществом России, причем крайне необходимым для молодой Республики. Весь этот флот строился и служил для перевозки нефтепродуктов из Баку, Петровска и Челекена в Астрахань и далее вверх по Волге для питания транспорта, электростанций и заводов, для освещения квартир и питания моторов огромного государства.

Ни англичанам, ни белым, собственно, не принадлежит ни одно судно (здесь они назывались «нефтеналивные шхуны»), буксир или баржа. Поэтому когда мы топим их (например, «Князя Пожарского»), то топим свои суда, как бы они ни назывались и под каким флагом ни ходили – андреевским или святого Георга. И, зная английские политические традиции, можно быть уверенным, что в Лондоне будут злорадствовать в любом случае, когда пойдут ко дну наши или вражеские корабли.

Черт возьми! Как-то это раньше не приходило в голову. Ведь в таком парадоксальном положении не находился ни один флот в мире. Из-за замкнутости театра и зависимости всей страны от подвоза каспийской нефти даже нет аналогии с положением в Соединенных Штатах во время войны Севера с Югом.

Дальше пошла разноголосица. Кое-кто из капитанов был склонен «проявлять осторожность» и не топить белые корабли без крайней необходимости. Что касается Калачева и меня, то мы стояли на крайней точке зрения: топить возможно больше и возможно скорее и тем самым постараться спасти остальные суда.

Как– то военное сознание не мирилось с возможностью воевать так, чтобы не повредить противника. А с другой стороны? Что, если часть утопим, а остальные будут взорваны в Энзели удирающими в глубь Персии белыми? Что даст такой финал государству, если останутся на воде только победоносные, но ставшие абсолютно бесполезными миноносцы?

Разошлись без единого мнения, с сомнением и колебаниями в сознании и в душе.

Поздно ночью, мучаясь на койке, вспоминая слова Ленина, наконец нашел решение, которое мне казалось единственно правильным.

1. При всякой встрече – беспощадный бой. Чем скорее, тем лучше. Топить на ходу, не задумываясь. Искать таких встреч с расчетом поколебать дух остальных врагов.

2. Одновременно стратегически стремиться всеми средствами заставить капитулировать врага: частными победами, отнимая базы, темпом операций, не давая передышки, все время ведя агитацию, доказывая бесполезность сопротивления.

На душе стало легче. Хотел вскочить и бежать в штаб. Но, взглянув на часы на переборке, смутился. Боязнь быть осмеянным (не дело командира эсминца лезть с советами к старшим, определяя линию поведения во время кампании) уложила опять на койку. К тому же вспомнил, что сегодня в клубе был А.А. Синицын, – значит, комфлот знает, о чем шла речь: флаг-капитан обязан докладывать начальству, чем дышат командиры кораблей.

* * *

Пока у миноносцев суточная готовность.

Но канлодки и транспорта периодически выходят в море – к Дербенту и южнее. Это перевозки и их прикрытие.

В приморской полосе огня как будто нигде нет.

Наступила оперативная пауза.

Фронт фиксируется на границе Азербайджана, по реке Самур. Но сосредоточение и какая-то перегруппировка частей XI армии продолжаются.

Бои идут кое-где в горах. Собственно, не бои, а ликвидация контрреволюционных банд, пытающихся уйти на территорию соседа или в Грузию.

* * *

Кожановские отряды, оказывается, после успешных действий и занятия экспедиционным корпусом Кизляра оттянуты в Астрахань, приведены в порядок и теперь сосредоточиваются в Петровске, не сходя с транспортов. Один конвой «Деятельный» обогнал в море, когда шел в Кизлярский залив. Но головной отряд с самим И. Кожановым уже в Петровске, готовый в любой момент к высадке на побережье мусаватистов.

Где– то мой балтийский дружок Князев? Не ранен ли? Может, в последних эшелонах? Непременно зашел бы на миноносец. Интересно послушать одиссею их марша через степи.

* * *

Век живи – век учись.

Сегодня, проснувшись от резкого нефтяного запаха, выглянул в иллюминатор и ахнул. Стоим в сплошном мазутном море. Резко обозначена граница глянцевитого, еле колышущегося маслянисто-черного покрова, занимающего четверть гавани в районе стоянки миноносцев, от остальной акватории, на которой весело играет мелкая волнушка почти прозрачной морской воды.

Что за чудеса? Лопнул где-нибудь бак? Как это в пожарном отношении, помимо того, что измажет все корабли и шлюпки? Никогда не приходилось стоять в сплошной нефти.

Хотя еще до ухода в Астрахань сдал охрану водного района, но совесть подсказала, что этим делом надо заняться мне.

Вызвал портового инженера, главного боцмана (который исполняет обязанности удравшего «капитана над портом») и брандмейстера. Они снисходительно улыбаются моей серости.

Оказывается, эта нефть была в гавани, по углам и под причалами, а с переменой ветра перешла к стоянке кораблей. Уплотнилась. Дело для них привычное.

Можно ли поджечь? Можно. При помощи пакли, смоченной в бензине. Но – если слой нефти достаточно толстый (от 5 до 10 мм) и если не пожалеть пакли и бензина. Количество последних зависит от температуры воды и воздуха, а также от состава нефтяных остатков.

Как бороться? Можно ждать перемены ветра, пока опять не унесет в другие углы. При благоприятном направлении ветра можно струей воды из брандспойтов и винтами буксиров выгнать через ворота гавани в море. Но только по ветру.

– Вроде как дворники мусор метут, – пояснил боцман.

Кроме того, можно, связав «запань» из плавучестей (столбов, бонов, запаянных труб), согнать нефть в подветренный угол и «запереть» ее в определенном контуре.

Изучив «розу ветров» на синьке плана порта, по совету опытных старожилов, оставил мазут в покое.

К вечеру он без нашей помощи куда-то мигрировал, как только переменился ветер.

* * *

Собирал комфлот.

Нам было разъяснено, что дивизион опять остается ударным отрядом и в то время, как канлодки будут поддерживать огнем фланг армии и высадку (или высадки) десанта. Миноносцы, маневрируя мористее, прикроют поддержку и десант. Наша задача – не пропустить противника к берегу на участке река Самур – Сумгаит.

Почему– то у капитанов настроение к «крейсерству», «поиску», к бою в море. Мерещится что-то вроде Ютландского боя на Каспии.

Наше счастье, что комфлот после своего злосчастного похода к Ревелю 26-27 декабря 1918 года {71} кое-чему научился, и хотя внешне такой же экспансивный и воинственный, но ведет себя благоразумно.

И без того первые операции без угля (Петровск, Александровск) были более рискованными, чем можно было бы допустить с полноценным и активным противником.

Сейчас мы всей флотилией «привязаны» к флангу XI армии и оперативно зависим только от нее. И это абсолютно правильно при создавшейся обстановке. Однако, кроме как с Владимиром Петровичем Калачевым, который на «Расторопном» в походном ордере наступает мне на пятки, на эту тему ни с кем не говорю. Злятся. Не понимают.

Подозреваю, что не только печальный опыт сдерживает комфлота. Он днюет и ночует в Реввоенсовете XI армии. Там есть у кого учиться благоразумию в сочетании с революционной твердостью и целеустремленностью.

Ведь все вожди нашей XI армии – не только политические вожаки, но и боевые подпольщики и единоличные командиры отрядов и целых повстанческих армий, не раз лично бывавшие в боях. Кстати, Орджоникидзе, Киров и Микоян – все были в весьма рискованных переделках и на море, неоднократно прорывали английскую блокаду на рыбницах. А С.М. Киров в 1919 году фактически руководил отрядом кораблей под фортом Александровским.

Отеческое внушение таких людей комфлоту необходимо. Личной храбрости и пыла у него с избытком, так же как и честолюбия, а вот выдержки и опыта явно не хватает.

* * *

Что в Баку организованно готовится восстание, рядовые командиры не знали.

Догадывались, конечно, что чаша терпения азербайджанского народа скоро переполнится. Учитывали и сведения разведки об уводе английских полевых частей в Персию.

Но Реввоенсовет Армии, особенно после прибытия с юга товарища Микояна, конечно, не только знал о предстоящем восстании, но и помогал бакинским товарищам в его организации. Наконец, хотя до нас, командиров, не доходили документы, а центральные газеты попадали в Петровск с двух-, а то и с трехнедельным запозданием, все знали, что Ленин лично интересуется этим направлением и все время следит за ним, давая необходимые указания, несмотря на занятость и на то, что более значительная польская угроза росла с каждым днем.

* * *

Опять, как месяц назад, темп предстоящей операции был важнейшим ее элементом, хотя мотивы были частично новые.

Тогда шла борьба за упреждение в развертывании для последующего успеха прорыва блокады.

Сейчас – морская блокада прорвана; противник не ищет боя в море. Единство «союзников» – больше номинальное. Отдельные корабли сдаются. Захвачены три базы.

Но… общее материальное, численное и артиллерийское преимущество сохраняется за ним, так как для морского боя пока у нас все те же 4 миноносца, из которых три – с 75-мм пушками. И хотя есть признаки подрыва воинского духа у белых, все же беспокоит предположение, что в случае согласованного удара Пилсудского и Врангеля может опять набраться храбрости воинство «единой и неделимой» и, подпираемое англичанами, оно опять попытается «брать реванш».

Поскольку обстановка на суше кардинально изменилась (закаспийские области и Терек с Дагестаном стали советскими), серьезных успехов на море англо-белогвардейскому флоту добиться вряд ли удастся. А вот нагадить они и мусаватисты могут так, что страшно подумать.

Взорвать или поджечь нефтепромыслы и перегонные заводы, баки, трубопроводы, насосные и электростанции можно в кратчайший срок, а остальное доделает сама нефть и ветер.

Ведь относительно национализации всего этого хозяйства у Тагиевых, Ладаевых, Манташевых или Нобелей и им подобных никаких сомнений быть не может: они знали это еще из программы Бакинской коммуны. Вот почему, в бессильной злобе, они могут в последний час обречь на уничтожение не только Балаханы, Сураханы, Черный город или Биби-Эйбат, но и город Баку, что произойдет автоматически, в случае большого пожара. Это будет не только месть своим азербайджанским большевикам, своим рабочим. Нет! В еще большей мере это будет ударом по РСФСР, которой нужна братская дружба с народами Кавказа и крайне необходим бакинский бензин, керосин, мазут и смазочные масла. Причем можно предполагать, что уничтожению Баку вряд ли будут мешать или хотя бы протестовать англичане. Пока можно грабить Кавказ – они за сохранность этой дойной коровы. Но как только появляется угроза потерять, вернее, угроза захвата большевиками, – они не остановятся перед таким грязным делом, как не остановились перед подлым убийством бакинских комиссаров.

Вот почему хоть и по другим мотивам, но темп операции – главное.

Однако всем нам ясно, что дивизион эсминцев ничего сделать не может для предотвращения уничтожения нефтепромыслов. Возможно, придется воздерживаться от артиллерийского огня, чтобы не поджечь вышки своими снарядами {72}. Наше дело – боевые корабли или окопы и батареи на подступах к Баку. Нелегко и XI армии, – одна одноколейная железная дорога и плохое шоссе тянутся вдоль берега на протяжении 200-250 верст.

Много путевых сооружений (мостики, виадуки, водоводы, станции, водокачки), которые можно легко уничтожить артогнем кораблей. Берег достаточно приглубый.

В данных условиях нашим канлодкам, пожалуй, придется разгонять мусаватистские части, если они захотят цепляться за эти сооружения. Лишь бы не дали взрывать. Это значительно снизит темп наступления броневиков, бронепоездов и железнодорожных эшелонов. Однако в самом лучшем случае одно наступление со скоростью курьерского поезда не сможет спасти Баку от разрушения.

Значит?! Значит, успех сохранения ценнейшего народного добра зависит от успеха общего восстания всех рабочих. Только они, захватив ключевые позиции на каждом участке, каждом промысле, смогут не дать взорвать или поджечь вышки, станции и баки. Но если в это время не будет угрозы извне, то есть на оборонительных рубежах города и всего Апшерона, то мусаватисты смогут бросить свои войска на подавление восстания.

Итак: изнутри, с суши, и с моря!

Все это подтвердилось через несколько дней, когда Временный ревком первым же обращением по радио просил В.И. Ленина помочь восставшему народу Красной Армией.

26 апреля (Петровск).

Утром на «Карле Либкнехте» сигнал: «Миноносцам. Иметь четырехчасовую готовность».

После полудня: «Иметь двухчасовую готовность». Такая быстрая смена сигналов взбудораживала всех. С внешне равнодушным видом пробирались капитаны в штаб, чтобы узнать – когда, куда? Однако колдуны или конспирируют, или сами ничего не знают.

На корабле и, очевидно, на всем дивизионе настроение боевое, я бы сказал – драчливое.

Механик в окружении машинистов и кочегаров сидит на котельном кожухе, и вся компания хитро улыбается. Нетрудно понять, в чем дело. Ясно, что главные машины прогреты и все механизмы опробованы.

Хотя преждевременное приготовление машин без приказания – такое же нарушение дисциплины, как если бы опоздали с готовностью, мне приходится делать вид, что не догадываюсь.

Иначе пришлось бы драить. Между тем это их начало в реализации лозунга «Даешь Баку!», и не время придираться, хотя такое нетерпение, возможно, обойдется в несколько тонн угля. Все зависит от того, сколько придется стоять до выхода в операцию.

Нежданная встреча!

На стенке по дороге в штаб встречаю Озаровского. Он в новом качестве – командир канлодки «Макаров 4-й» {73}. Стоит здесь. Пришел в наше отсутствие.

Оказывается, как только 12-футовый рейд остался в тылу, а после занятия Петровска и Красноводска вряд ли можно было ожидать нападения вражеских кораблей на рейды Астрахани, он добился назначения командиром на канлодку, уходящую для участия в операции против Баку.

Как это похоже на «Летучего голландца» (прозвище Н.Ю. Озаровского еще с гардемаринских лет) – променять должность флагмана на должность командира… буксира! Хоть этот буксир с гордостью и опасностью для жизни носит две 100-мм пушки и несколько пулеметов, он все же не смог полностью преобразиться в канонерскую лодку. Доказательством того, насколько две «сотки» ему не по плечу, является тот факт, что, несмотря на все старания корабелов и механика правильно разместить балласт, «Макаров» упорно валился то на один, то на другой борт. Так и ходит с креном.