Текст книги "Каспий, 1920 год"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Бросался в глаза трепет, с которым прислушивались подчиненные его превосходительства к каждому его слову (или стону). Страх перед ним помогал чинам свиты переносить и даже не замечать качку. Боюсь, что капитану попадет больше других – буксир раскачивался совершенно непочтительно.

Страдал губернатор очевидно.

Пятнисто– зеленый, вцепившись толстыми пальцами в подлокотник, он боялся смотреть по сторонам и, упершись остекленевшим взором в основание дымовой трубы, попеременно испускал длинные струи слюны (в подставляемый тазик), облизывал лимон (подаваемый из-под другого локтя), после чего изрекал короткую фразу, выждав момент, когда корма буксира шла вверх. Когда же ют проваливался в подошву между двух гребней зыби, у его превосходительства в предсмертной тоске округлялись выпуклые глаза, и мы все деликатно отворачивались, чтобы не видеть момента его мученической кончины.

Попытка переправить губернатора к «Карлу Либкнехту» или хотя бы к «Розе Люксембург» была категорически отвергнута.

С интервалами, синхронными с периодом колебания поверхности моря, мы услышали в очень произвольном переводе и в очень витиеватой форме много пустопорожних фраз, продиктованных традиционной восточной вежливостью. Но если отбросить повороты и пустоты, то прерывистую речь губернатора можно свести к следующим трем фразам:

«…его превосходительство глубоко взволнован и непомерно рад… больше того – он исключительно счастлив видеть в Энзели доблестных посланцев великого северного соседа…

…его переполняют (тазик!) самые искренние и самые сладостные (лимон!) чувства… от счастья этой встречи…

…поэтому его превосходительство хотел бы узнать, когда дорогие гости… уйдут обратно (тазик и затем лимон!)… к берегам своей великой и благословенной страны?»

Заверив визитера относительно отсутствия у меня полномочий выступать за командующего, ответил, что, предполагаю, все окончится к взаимному удовлетворению. Мы пришли за русским имуществом, с персами не воюем. И приветы и вопрос будут тотчас переданы советскому командованию.

Беспомощно, как ребенок, зажмурившись на развороте буксира, вконец обессилевший, губернатор отбыл обратно в порт.

Капитуляция

Еще через некоторое время, несмотря на то что срок перемирия далеко не истек, получили радио-«клэром» от флагмана: «Англичане капитулировали. Поздравляю победой».

Это произошло относительно неожиданно и не совсем понятно.

Как, на каких условиях?

Узнаем в свое время, а пока объявили готовность № 2 и впервые отошли от пушек и с других постов, оставив соответствующую смену. К великой радости механика и его духов, разрешил выключить одновременно два котла. Кой-кого из машинистов и кочегаров поднимали наверх с признаками теплового удара.

Чириков уговорил Сергея Авдонкина сходить на истребителе в порт и забрать лоцманов: никто из нас не знал правил входа. Сережа всех развеселил. Он возвратился минут через сорок, стоя на носу в английском пробковом шлеме «здравствуй-прощай» (два козырька – спереди и сзади), и был принят издали за нового парламентера.

* * *

Бесспорно, Чемпэйн еще в период первого перемирия решил, что ему придется ретироваться, и оттягивал сдачу из двух соображений. Первое – надо было получить прямое разрешение на уход из Энзели либо от комдива-13, либо от верховного комиссара Великобритании. Но оба молчали или давали советы, которые снимали с них ответственность за последствия (мы можем только предполагать, так как точных сведений не имеем). Второе – надо было добиться от советского командующего таких условий капитуляции, которые можно было бы потом представить в виде «добровольного оставления Энзели». А это значит – уйти с оружием в руках и в полном составе, не оставив пленных. К счастью, большевики на это пошли. А что касается белогвардейцев, их флота, имущества и т.д., то британцу было на это наплевать, лишь бы спасти свою шкуру и (относительно) репутацию. Конец колебаниям пришел от Хуммама.

Чемпэйну не могло нравиться то, что развернутый на подступах к Казьяну 9-й Ворчестерский батальон начал контакты («братание») с «красной морской пехотой». Последовало приказание сменить его 7-м Норс-Стаффордским батальоном, который еще не соприкасался с нашими матросами.

Кожановцы, увидя цепи новых солдат, выходящих из Казьяна, залегли и открыли огонь. Стаффордцы тоже залегли и открыли огонь, а что касается ворчестерцев, то те, оказавшись между двух огней, шарахнулись и просто побежали, пригибаясь к земле.

«Володарский» успел сбить один пулемет, а «Австралия» даже не смогла сделать залпа, как на шоссе выскочил на фордике парламентер с белым флагом. На счастье, все произошло на глазах у комфлота и у Крачлея. Порядок был быстро восстановлен, однако наши десантники, преследуя удиравших, захватили не менее полукилометра на подходах к Казьяну. Генерал решил больше не испытывать судьбу и дал радио в адрес Крачлея с предложением кончать все переговоры на уже договоренных условиях.

Комфлот потребовал четырех заложников из числа офицеров и комиссию для сдачи трофеев. Согласие было тотчас получено. Не знаю, как хитрые англичане добились того, что ни один пункт соглашения не был зафиксирован на бумаге. Но дело было сделано.

Танкерный флот был дороже протокола.

* * *

Конечно, все рады такому удачному окончанию опе-рации, но никакого общего и громкого ликования не видно. Причина не только в том, что финал операции прошел тихо и в стороне от нас, но главным образом в исключительном напряжении и утомлении. Хотя боевую тревогу дали в точке развертывания, никто не спал с ночи и все стали на боевые посты задолго до рассвета.

Решающую роль сыграл психологический фактор. Если бы заранее знать, что победа придет так относительно легко, сохранилось бы больше сил и сейчас гремело бы «ура» и танцы под баян. Но с 7 утра до 17 часов все работали у пушек и механизмов в непрерывном ожидании артиллерийских залпов с берега, атак торпедных катеров, возможного подрыва на минах и т.д. Можно ждать час-два… и больше. Но через четыре-пять часов появляется утомление, а через девять-десять часов наступает не только сильное утомление, но и апатия.

Эти же девять часов напряжения подтвердили, как высока была дисциплина и политическая сознательность наших моряков.

* * *

Утомление было настолько сильным, что как-то по инерции в голове вертелись «очередные» мысли:

надо почистить пушки; потом труднее будет сдирать нагар;

как придется входить в порт? с лоцманом или рискнуть.без? и т.д. и т.п.

А ведь, по сути дела, внутри должно было все петь и кричать:

задача, поставленная Москвой, выполнена!

главное в том, что белый флот не потоплен и, очевидно, возьмем его в полной исправности!

англичане с позором изгнаны!

белых как организованной силы на Каспии не существует!

войне на этом театре – конец!

Но пока не прошел шум в ушах от стрельбы, пока не кончил изнывать от жары и утомления, пока не восстановилась способность остро воспринимать окружающее, все эти мысли как будто возникали в голове другого человека, стоящего рядом.

Когда «Либкнехт», предшествуемый истребителем, проходил мимо нас в гавань, то при сближении, с «Деятельным» комфлот поздравил С.А. Чирикова с победой и поручил ему наблюдение за порядком на рейде.

В поле нашего обзора все было нормально, и мы двинулись на восток посмотреть, как идут дела у Кожанова. Оказалось, что высадка бойцов по существу закончена, шлюпки, снующие между транспортами и пляжем, перевозят остатки какого-то снаряжения. Но зато на берегу открылась незабываемая картина.

Ветераны– кожановцы, участники боя, так вспоминают этот эпизод отступления английских войск на Решт: «…по шоссе тянулся бесконечный поток вражеских частей. Ехали на машинах, на лошадях, на ослах…» {129}

Этот поток как бы процеживался сквозь своеобразное сито, так как по обе стороны дороги были развернуты пулеметные, а за ними стрелковые взводы кожановцев.

Осликов не помню, хотя они состояли «на вооружении» английской бригады, но зато хорошо запомнилось, как позади замыкающего батальона индусов в тюрбанах самым последним эшелоном шла вереница санитарных «фордиков». Благодаря белому парусиновому навесу (фургону) с красными крестами они резко выделялись на фоне пыльного шоссе и окружающих желтых песков. Но доверчивые советские моряки, наблюдавшие за выходом капитулировавших джентльменов, не подозревали, что под красным крестом вывозятся не раненые (оставленные в лазарете Казьяна), а замки от орудий береговых батарей.

Через несколько минут, оставив заслон на дороге, головной отряд из состава десанта без единого выстрела двинулся в направлении Казьяна и стал исчезать в его садах и рощах.

С «Австралии», стоявшей ближе всех к берегу, нам сказали, что первым двинулся в Решт бригадный генерал со своим штабом, не пожелавший лично встречаться с большевистским командованием.

Если заглянуть в документы того дня, то можно найти следующую лаконичную фразу:

«Вечером английский генерал Чемпэйн ввиду безнадежности своего положения заявил, что он решил эвакуировать Энзели и просил пропустить его войска в Решт».

Разрешение было дано.

Тем самым английские войска, уходя с личным вооружением и находящимся на колесах (полевые пушки, автомобили и повозки разного назначения), оставляли нам не только «имущество России», но и свои береговые батареи, боезапас, а также склады с оружием, снаряжением и прочим имуществом, которые становились нашим военным трофеем.

Случаи подобного окончания боевых действий известны из военной истории и называются почетной капитуляцией, когда побежденный отпускается из осажденного лагеря или крепости со знаменем и личным оружием.

Откровенно говоря, в этой процедуре не так уж много почетного для тех, кому приходится оставлять на поле боя и свое или награбленное добро. Но за ошибки надо платить. Теперь пришла очередь для колонизаторов расплачиваться за свои непомерные аппетиты, за презрение к порабощенным народам (азербайджанцам, персам) и за недооценку сил Советской России и ее исторической роли. Но, верные своим традициям вероломства, англичане не сумели удержаться на позициях почетной капитуляции.

Соглашения, подобные заключенному в Энзели, не всегда оформляются документами, но это не исключает необходимости обязательного выполнения их условий для обеих сторон. Нарушение такого соглашения обманным путем является бесчестным нарушением данного слова. Между тем британское командование под прикрытием международного символического знака Красного Креста в лазаретных автомашинах вместо своих раненых, подброшенных нам, тайно вывезло замки от виккерсовских пушек с береговых батарей (и частично снятых с кораблей), чтобы оставляемые трофеи сделать для большевиков бесполезным стальным ломом. Но затем, когда обман был обнаружен, комендант Казьяна, в звании майора, попросил разрешения вывезти приобретенную им в Энзели ванну и рояль в обмен на подлежащие возвращению орудийные замки. Предложение, недостойное базарного торгаша, не то чтобы офицера, так как и у лавочников есть своя купеческая этика.

Таким поступком почетная капитуляция была самими англичанами превращена в позорную капитуляцию.

Вот, очевидно, еще одна из причин, почему «эвакуация Энзели в 1920 году» не нашла своего места в истории британской армии.

* * *

Впрочем, замки мы все равно получили бы – штаб комфлота догадался взять в качестве заложников четырех британских офицеров (включая Крачлея). Очевидно, этим объясняется тот факт, что выделенная генералом комиссия по передаче имущества работала очень быстро и действительно помогла нашей трофейной комиссии.

Правда, был еще один случай попытки скрыть от нас хранилище автомобильного и авиационного горючего и смазочных масел, оборудованное в большом подземном складе (блиндаже) на окраине Казьяна, в котором бензин хранился в больших жестяных бидонах (экспортная продукция Нобеля и других бакинских фирм). Но еще 19 мая утром один шофер-индус, узнав о наших затруднениях, показал этот склад. После этого флотилия могла насытить не только свои потребности, но и начать открытую продажу бензина персам, чтобы получить оборотные средства на расплату с рабочими, грузившими трофейное имущество, и на другие надобности.

Это сокрытие склада, очевидно, было индивидуальным проявлением инициативы, так как в остальном англичане, признав свое поражение, стремились возможно скорей покончить с Энзели, убраться подальше и… забыть о нем. Этим же объясняется поспешный отъезд Чемпэйна и отсутствие каких-либо официальных документов о капитуляции. Громадные белогвардейские трофеи и несчетное имущество его величества были сданы на словах, а приняты односторонними актами нашей комиссии.

Англичане хотели, чтобы не осталось следов поражения, и формально они этого добились.

Правда, были сведущие люди, которые уверяли, что такая поспешность объяснялась тем, что в связи с нашим занятием Энзели активизировались действия дажгалийцев. Поэтому была угроза нападения Кучук-хана на Решг и блокирования дороги на Казвин.

Возможно. Но мне было абсолютно не до этого – верный своим привычкам, комфлот назначил командира «Деятельного» заместителем председателя трофейной комиссии, не освобождая от командования миноносцем.

Так же как в Петровске, моими помощниками стали командиры и моряки «Деятельного». И опять ни они, ни я не имели опыта в этом хлопотливом и сложном деле. Пришлось импровизировать и учиться на ходу.

* * *

Прежде чем перейти к оценке итогов Энзелийской операции, необходимо кратко изложенное описание того, как она представлялась с мостика одного из миноносцев, дополнить некоторыми сведениями и впечатлениями, почерпнутыми позднее.

Влияние случайных факторов

В ходе и исходе военных действий случайные факторы часто играют значительную роль. Степень влияния случайных факторов, которые обычно воспринимаются как неожиданные, определяется не только тем, насколько враждующие были бдительны, или, как говорится, настороже. Важно, насколько были убеждены бойцы обеих сторон в своей идейной правоте и насколько они оказались морально стойкими. Физическая закалка и наличие здоровой нервной системы и психики также играют положительную роль для противодействия случайным и неожиданным факторам или для их нейтрализации, но, пожалуй, решающую роль может сыграть наличие хорошо организованной и гибкой системы управления. Последняя позволяет возможно раньше узнать о появлении (или проявлении) неожиданного, случайного фактора и быстро оценить его и принять необходимые контрмеры.

Отсутствие или недостаточность перечисленных качеств может привести к растерянности перед случайным и неблагоприятным событием (явлением или фактом).

В общем виде случайностью является объективное стечение обстоятельств, которое не могло быть своевременно предвидено или предусмотрено, почему его проявление так часто воспринимается как неожиданное и незакономерное. Чем реже происходит подобный случай, тем больше шансов, что он будет неожидан, непредусмотрен.

Степень воздействия элементов случайности может быть совершенно незначительной и даже остаться вовсе не замеченной, но иногда может повлиять очень сильно на ход событий. Все зависит от характера самой случайности, ее соответствия совершающемуся процессу, в сферу влияния которого эта случайность начинает включаться, и от того, насколько подготовлены окружающие, чтобы заметить, осмыслить и учесть в последующих своих действиях этот новый, случайный фактор.

Естественно, что случайности могут быть благоприятными для одной из сторон и, наоборот, такими, влияние которых неблагоприятно для нас, но помогает осуществлению намерений противника.

Случайный факт, как правило, является относительно редким, необычным фактором, вернее – еще не распознанным. В противном случае, при сравнительно частом появлении данного фактора, вероятность его повторения возрастает, выясняется закономерность его появления, и тем самым он перестает быть случайностью. В тех условиях, когда изучаемые факторы многократны и могут быть выражены числами, они становятся объектом математического анализа вероятности ожидания (теории вероятности).

Изучение исторических работ, касающихся исследования причин успехов или поражений, в различных войнах, операциях или сражениях, показывает, что буржуазная историография опирается на установившуюся традицию преувеличения роли и влияния случайных факторов. Это является одним из следствий идеалистической философии, отвергающей объективные закономерности в явлениях природы и общества.

Тем более эта тенденция господствует в мемуарной литературе, которая насыщена примерами самореабилитации за счет ссылок на случайные факторы, якобы помешавшие осуществлению «гениальных» намерений и планов.

Возвращаясь к Энзелийской операции, интересно напомнить такие примеры воздействия случайных факторов:

1. Разность во времени на два часа, которую штаб флотилии не учитывал (забыл, вернее, не знал о ней), помогла нам потому, что «побудка» англичан произошла задолго до того, как обычно делался утренний подъем в лагере и на батареях.

2. Первый снаряд 130-мм, попавший в помещение штаба, также был в значительной мере случайным, о чем было уже рассказано.

Но когда мы осмотрелись на берегу после операции, то дополнительно выяснили еще два случайных фактора, бесспорно сыгравших свою роль.

3. Чемпэйн только накануне прибыл из Решта в Энзели с частью своего штаба для инспектирования гарнизона и хода строительства батарей. Мы этого не знали. Когда за его подписью пришла первая радиограмма, то в штабе считали, что все идет нормально и что начальник отвечает как старший.

На самом деле события протекали так.

Случайно в эту ночь застрявший в Энзели генерал в 7 часов 19 минут был разбужен разрывами снарядов в Казьяне.

В 7 часов 25 минут ему доложили первые впечатления о том, что делается на взморье и что помещение штаба разбито.

В 7 часов 30 минут Чемпэйн узнал, что огонь ведется на фронте от Кивру до Кечелала. А еще через 30 минут, когда он привел себя в порядок и, дав все указания, выехал в направлении на Решт, то своими глазами увидел разбитый «фордик» на шоссе, отползающих «томми», транспорта, готовящие высадку и тральщик, нащупывающий подходы к пляжу против Хуммама.

Отбывая, командир 39-й бригады, конечно, дал указания начальнику гарнизона «отразить врага!»… «держаться до последнего»… «что он сам немедленно выступит из Решта с подкреплениями» и многое другое в том же духе.

Сам ли генерал догадался возвратиться или настояли офицеры штаба – не ясно и не важно. Но важно то, что когда он возвратился в Казьян и временно организовал свой КП в одном из низеньких складов, стоявших «в тени» разгромленного штабного здания, – в этот момент ему доложили, что связь по проводам с Рештом прервана, причем не случайно, а «красной морской пехотой».

Оставался связной самолет и… путь на катере через Пир-Базар. Но к чести генерала надо сказать, что как только на его имя была получена ультимативная радиограмма, он не счел для себя возможным удрать по тому пути, по которому уже, давя друг друга, бежали белогвардейцы. На него смотрели подчиненные.

Надо было отвечать… и Чемпэйн вступил в игру, затеяв нарочито длительные переговоры с большевистским командованием.

Он сразу понял, что первый раунд им проигран, когда после нашей удачной демонстрации началась фактическая высадка кожановского десанта. А что она не была обеспечена высадочными плавсредствами и протянется до вечера, генерал не знал и, конечно, предположить не мог.

Итак, присутствие Чемпэйна в Энзели явилось случайным совпадением. Он мог приехать на инспекцию на два дня раньше или наметить ее на два дня позже. Больше того, можно утверждать, что если бы он ожидал атаку Энзели на рассвете 18 мая, то наверное бы не поехал, а занялся бы проблемой управления контроперацией с учетом сил в Реште, Казвине и других, пунктах, причем по-своему был бы прав.

Что же дало это случайное совпадение?

Весь военный исторический опыт подсказывает, что чем дальше находится старший начальник от места боя, тем тверже ставит он задачи, тем большего упорства добивается от войск и тем реже соглашается на капитуляцию. Особенно это характерно для нравов колониальных войск.

Вот почему можно утверждать, что эта случайность помогла нам одержать победу с такими малыми потерями.

С момента, когда Чемпэйн понял, что ему придется претерпеть участь своей бригады, все его стремления были направлены на то, чтобы возможно с меньшими потерями и позором вывернуться из этой мрачной истории. И надо сказать, это ему в значительной мере удалось {130}.

4. Последний пример влияния случайного фактора.

Главарт Гаврилов, принимая трофеи, определил, что для окончания строительства двух (трехорудийных) шестидюймовых батарей англичанам оставалось полтора суток. Боезапас был уже подвезен.

Что батареи есть или строятся, мы читали в разведсводках. Но степень их готовности и боеспособности не знали. Коммодор Д.Т. Норрис, командовавший Каспийским флотом в 1918-1919 годах, уезжая в Тегеран (в качестве главы морской миссии), оставил в Энзели до пятидесяти моряков королевского флота. Познакомиться с ними из-за их мобильности не удалось, но поскольку все 120– и 150-миллиметровые пушки были морских образцов, присланных Адмиралтейством, надо полагать, береговые батареи получили бы квалифицированную прислугу, имевшею опыт стрельбы по морским целям.

Полтора суток – элемент случайный и благоприятный для нас. Если бы операция началась 20 или 21 мая, мы все равно победили бы, но число жертв было бы значительно больше.

Вопросы о потерях

Некоторые товарищи, только что пришедшие из Астрахани, уже через пять дней, в Баку, спрашивали нас: «Что это за операция и бой, если всего два десятка раненых и убитых?»

Конечно, статистика потерь является одним из показателей напряженности, упорства боя или операции. Но нельзя только цифрами потерь определять значимость боя или операции, а тем более ее итогов.

История знает много жестоких кровопролитий – но без толку; упорных боев с громадными потерями, не давших реальных результатов ни одной из сторон.

С давних времен (можно вспомнить хотя бы Цезаря) считалось, что тот полководец выше, кто умеет добиться победы малой кровью. То, что было непреложным для национальных, а тем более для революционных войн, когда бойца уважали, ценили и любили, стало расцениваться иначе с тех пор, как империализм научился мобилизовать «пушечное мясо» обманными лозунгами или принудительно.

В кайзеровской и гитлеровской армиях были генералы, «знаменитые» тем, что могли положить несколько дивизий ради какой-либо «высоты 210» на карте, не имевшей такого значения, чтобы ради захвата ее жертвовать десятками тысяч солдат.

Да, под Энзели с нашей стороны было один-два убитых и больше десятка раненых, из числа кожановцев. Точных списков не сохранилось, но я утверждаю, что раненых среди десантников было больше. 19 мая лично видел группу более десяти человек с забинтованными головами и подвязанными руками. Их прислали ко мне для отправки в Баку на трофейных кораблях, но они категорически отказались грузиться и разбрелись по своим подразделениям. Подъем настроения у всех бойцов был так велик, что ранения скрывались.

Что касается англичан, то цифры их потерь тоже занижены, но по другим мотивам.

Когда в санитарных фурах вывозились орудийные замки, то последние были под койками, а на койках для маскировки лежали действительно раненые и трупы убитых. Кроме того, в Казьяне англичане «подбросили» нам около двух десятков раненых, оставленных в лагерном «околотке» (лазарете). Поскольку Чемпэйн изобразил все события как… «добровольный уход английских войск из Энзели, по договоренности с советским командованием», то никаких раненых или убитых не должно было быть.

Чтобы покончить с этим вопросом, остается напомнить Бакинскую операцию XI армии.

С момента форсирования рубежа реки Самур и до занятия Баку армия потеряла приблизительно столько же, сколько и флотилия под Энзели. Но кто станет измерять количеством потерь значение Бакинской операции, сыгравшей (вместе с восстанием) огромную роль не только для войны в Закавказье, а и для всей РСФСР?

И если бы рейд бронепоездов тов. Ефремова, этого подлинного героя, не проводился так дерзко и стремительно, XI армия все равно вошла бы в Баку победительницей, но только несколько дней спустя и ценой тысяч убитых и раненых.

Аплодисменты

Когда миноносцы медленно входили по фарватеру внутрь лимана, громадная толпа энзелийцев, стоявшая сплошной стеной вдоль мола и причальных стенок, помахивала приветливо маленькими красными флажками (наспех состряпанными из материи и бумаги) и горячо аплодировала пришельцам.

Думаю, что для условий военного времени такая форма приветствия победителей не совсем обычна.

Это был своеобразный знак признательности за то, что мы изгнали англичан. Возможно, что кое-кто из бедноты понимал наступление новых времен для успеха борьбы Кучук-хана. Но, грешным делом, подозреваю, что больше всего аплодисменты относились к благополучному (для горожан) окончанию боя и даже войны и… сидению в подвалах.

Несостоявшаяся атака

Когда все уходили с рейда, Н.Ю. Озаровскому пришлось по сигналу комфлота остаться с крейсером «Роза Люксембург» – «для наблюдения за порядком».

Много времени спустя мы узнали подлинный смысл этого сигнала.

Случилось так, что к началу операции в распоряжении штаба оказалась в полной готовности одна из тех рыбниц, скрытно вооруженных торпедой (укрепленной под днищем, по проекту инженера Бржезинского), которые еще в 1919 году посылались из Астрахани в тыл врага. В данном случае рыбница была в хорошем техническом состоянии и имела испытанный экипаж, который прорвался в Баку до прихода XI армии и флотилии, но не нашел здесь объектов для атаки, поскольку бело-английский флот уже был в Персии.

Командование флотилии, не исключавшее возможности морского боя под Энзели, скрытно от всех (даже от участников операции) послало рыбницу к Энзели с расчетом подхода к порту на рассвете 18 мая. Задача – утопить дозорный корабль белых или одно из других больших судов, если они успеют развернуться на внешнем рейде.

Очевидно, тот самый штиль, который без приключений привел флотилию к Энзели, заставил заштилеть рыбницу где-то по пути. Теперь штаб боялся, что экипаж рыбницы, не знавший о конце операции (радиоприемника они не имели), может атаковать один из советских кораблей или из тех трофейных, которые скоро пойдут в Баку.

Перехватил ли Озаровский рыбницу или нет, не знаю. Важно, что все обошлось благополучно {131}.

Но не менее важно отметить, как оценивал обстановку и противника штаб и насколько численно мы были слабее, что даже такая рыбница учитывалась в качестве реальной помощи, если бы враг принял бой в море или оказал сильное сопротивление в Энзели.

Морские трофеи

Б.П. Гаврилов, в новом качестве председателя трофейной комиссии, подошел к наружному борту «Деятельного», когда мы еще закрепляли швартовы.

Тут же договорились, что я как его заместитель беру на себя все, что на воде (суда, плавсредства), а он, помимо общего руководства, будет заниматься всем «добром» на берегу (батареи, склады, казармы, машины и т.д.).

Передал в распоряжение трофейной комиссии В.Ф. Трибуца {132}, как более подготовленного, а сам, оставив миноносец на Снежинского с боцманской командой и расчетами двух пушек, бросился бегом вдоль по стенке к кораблям бывшего «флота его величества». Мы все еще опасались, как бы кто-нибудь не устроил диверсию.

Десять вспомогательных крейсеров и девять военных транспортов и «маток», бывшие некогда лучшими судами танкерного и сухогрузного (товаро-пассажирского флота Каспийского моря, не считая многих «шхун» {133}, стояли в порту кормой к стене, на якорях и на приколе у острова Миан-Магалэ.

К счастью, ни один из кораблей не был поврежден. Но это не от благородства убегавших, а результат все той же «побудки». Если англичане проспали первый залп, то белые не ломали голову над тем, как спасти престиж войск его величества. Они просто побежали.

У всех судов нелепый вид: подняты флаги расцвечивания, а шлюп-балки вывалены за борт, и тали стравлены до воды – признаки панического бегства. И так на каждом шагу.

Никаких штабных документов не оказалось, и никто их нам не передавал. Судовые бумаги тоже были в беспорядке, а некоторые были уничтожены.

Путаница с учетом кораблей еще усложнялась тем, что часть из них неоднократно переименовывалась и меняла свое назначение. Были двойники, два «Опыта», три «Усейнова» и другие, были неизвестные суда, а кое-каких, значащихся в сводках и в списках, не оказалось в натуре.

Прошло сорок лет, но я беру на себя смелость утверждать, что до сего дня нет окончательной ясности с перечнем всех плавучих единиц Каспийского моря, с показанием их судьбы как у нас, так и у белых {134}.

Но один вопрос прояснился окончательно. Вспомогательного крейсера «Горчаков» (или «Князь Горчаков») в живых не оказалось, чем подтвердилось то, что мы узнали впервые от морских офицеров, застрявших в Баку.

Действительно, «Горчаков» (однотипный с «Князем Пожарским») вышел в последние дни марта 1920 года в операцию против нас на 12-футовом рейде. «Горчаков» ночью отстал от группы «Пожарского», и с тех пор никто никогда его не видел и не был подобран ни один человек. Последнее понятно: подрыв и гибель на нашей мине «Пожарского» нагнали такой страх на белых, что торпедные катера, перегруженные спасенными с заградителя, никакими поисками заниматься не могли.

Причину гибели никто не знает. Погода была тихая. Может быть, это дело одной из наших героических рыбниц? Может быть, диверсионный взрыв?

Лично я, как минер, склонен думать, что «Горчаков» подорвался и затем взорвался на одной из советских мин, поставленных осенью 1919 года {135}.

Этот факт гибели неприятельского крейсера остался абсолютно незамеченным нашей разведкой. А между тем гибель не одного, а двух кораблей в течение одних суток, бесспорно, должна была сильно подорвать моральное состояние белогвардейцев, тем более когда они убедились, что опоздали с развертыванием, а половина их минного запаса потеряна с «Пожарским».

Первые отправки в Баку

Кое– кто из авторов потом писал, что на следующий же день, вслед за занятием Энзели, весь бывший белогвардейский флот с оставшимися на нем экипажами чуть не с музыкой тронулся в Баку.

На самом деле это протекало не совсем так. Главная трудность заключалась в личном составе. На судах осталась сравнительно небольшая часть команды и буквально единицы из администрации. Это были моряки торгового флота, мобилизованные англичанами в 1918 году, переданные затем белым (в 1919 году) и имевшие семьи в Баку или Петровске. Они встретили нас настороженно, но скоро «отошли» и не скрывали своей радости.