Текст книги "Каспий, 1920 год"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

* * *

Наконец – аврал!

Замечательный вид с мостика.

Море огней. За последние дни освещение города улучшилось. Сплошная светящаяся полоса от Баилова, усиливающаяся в центре и постепенно гаснущая к мысу Султан. Своеобразный Млечный Путь, в котором невозможно отличить портовые и навигационные огни. Хорошо, что Снежинский свободно разбирается, потому что ему приходилось принимать и вводить корабли, впервые приходящие из Астрахани.

Затемняем миноносец и выключаем все огни, кроме ходовых. Тихо отходим от пристани. Интересна психологическая деталь – все стараются говорить и подавать команды вполголоса, хотя это наивно и абсолютно не требуется.

Самым малым ходом обходим караван-сарай и два или три силуэта, стоящих на якоре.

Несмотря на то что в операцию назначены четырнадцать кораблей и три истребителя, никого не встретили до прихода в точку (вернее, в район) рандеву.

Похоже, что скрытый выход из бухты удался.

* * *

Зато дальше было много «тумана».

Получилась толчея в большой куче кораблей. Из-за темноты невозможно было сосчитать, все ли в сборе.

Томительно долго болтались на легкой зыби, без хода, озабоченные только тем, чтобы не столкнуться. Слышно, как кое-кто из «больших» отдает якоря. Наконец на «Либкнехте» догадались передать клотиком сигнал «показать свои позывные», но из этого ничего не вышло, все начали отвечать сразу, а часть кораблей не имела клотиков или сигнальщиков. В этих условиях самым правильным было дать сигнал о начале движения («буки») и тронуться на юг самым малым ходом, что и было сделано флагманом. Отсутствие навыков совместного плавания сказалось сразу. Когда начало светать, импровизированная эскадра еще не могла уйти из видимости острова Наргин.

Когда наконец стало возможным различать силуэты кораблей, оказалось, что в нашей колонне не хватает «Дельного», отсутствуют вовсе два тральщика, сильно растянулись канлодки, а «Пушкин» отстал настолько, что еще маячит на горизонте.

* * *

Ордер ордером, но «Дельного» нет.

То есть в приказе о походном движении он есть, но в месте сбора не оказалось. Это очень досадно, так как на 33 процента «разжижает» намеченную демонстрацию у Кепречала.

На мостике зло острили, что только один раз он не отстал – когда спешили на первомайский праздник. И еще – что в штабе, зная повадки «Дельного», всегда назначают его концевым. Когда отстает или нагоняет, остальным не надо делать никаких перестроений.

Не завидую командиру. Хотя механик уверяет, что «Дельный» изношен не больше других миноносцев.

Идем генеральным курсом зюйд.

Погода исключительно благоприятная – почти штиль. Ясно. Хорошая видимость. Так тепло, что накаляются металлические поручни и приборы.

Море и воздух опять абсолютно пустынны. Ни рыбаков, ни контрабандистов, ни англо-белых. И так до наступления темноты.

* * *

Ехидные остроты вперемешку с добродушными перекидывались с одного мостика на другой, когда через сутки, уже после окончания операции, сигнальщики доложили, что на горизонте показался наш собрат.

Хорошо, что от Наргина вышли с большим запасом времени {100}. То транспорта, то канлодки сильно отстают.

Походный порядок изрядно растянулся, в общем сохраняя свою геометрию, за исключением «Пушкина», отставшего ночью.

Вот что значит на практике простое понятие «совместное плавание», если в одну эскадру включены такие разношерстные корабли! Но главное не в этом. Можно научиться маневрировать более сложным соединением, если есть время для практики и тренировки. Взять хотя бы большие конвои мировой войны. У англичан тоже в первое время «камуфлеты» получались. Вот этой-то тренировки мы не имели ни одного раза. Даже пробного выхода не было.

Необычное соединение, непроверенный ордер, неизученные корабли, новые командиры (на пятьдесят процентов), впервые поднявшиеся на свой мостик.

Вот почему с утра ползли пятиузловым ходом (в среднем), а днем делали около восьми узлов и все же не опоздали. Великое дело – резерв. Даже имели время для остановки и приемки воды с «Розы Люксембург» {101}.

Ночь прошла без происшествий.

Как всегда, когда нет опыта, в темноте ордер сильно растянулся. На рассвете «Карс» и «Ардаган» маячат где-то за кормой, почти за горизонтом.

«Пушкина» не видно совсем.

Рождается светлое и тихое утро нового дня.

18 мая.

Отступая, перед нами уходила на юг широкая пелена завесы не то тумана, не то дымки, которая совершенно скрывала море и берег, находившиеся за ней. Лучи солнца, поднимавшегося слева за кормой, отражались от этой завесы, что делало ее как бы светящейся рассеянным матовым светом.

В это время по румбу SO, приблизительно в направлении на порт Наушехр, высоко в небе стали просвечиваться беловатые легкие пятна, принятые нами за далекие облака. Но чем ближе, тем яснее обозначалась снежная вершина в безоблачном небе, как бы не связанная с землей, потому что внизу из-за тумана никаких признаков суши не было.

На мостике находились настоящие моряки, часть которых немало повидала, обходя разные моря и океаны, но появление на небе Демавенда заставило даже старых служак на время забыть все, включая операцию.

Мне тоже удалось кое-что посмотреть на своем веку, и в частности пять лет назад пришлось наблюдать, как из свинцовых волн Охотского моря медленно поднимается кажущийся относительно небольшим и будто близким величественный конус острова Алоид.

С рассвета и до вечера, почти полсуток, этот страж Курильской гряды продолжал приближаться навстречу кораблю, вырастая постепенно до грандиозных размеров, и необычным казалось то, что с начала и до конца он не терял своей воздушной легкости, оставаясь как бы взвешенным в сиреневой дымке на фоне бесцветного неба. Но самым удивительным было то, что светлая снежная вершина выделялась совершенно отчетливо, даже резко, в то время как основание острова, расплывавшееся в какой-то темной и мутной полосе у горизонта, представлялось более удаленным.

Не случайно память возродила из прошлого Алоид. Хотя теперь вместо мрачных вод вечно неспокойного Охотского моря с его леденящими ветрами мы шли в оранжерейном тепле, по штилевой глади сине-зеленого Каспия, вдали на горизонте все яснее проглядывался величественный конус необычайно красивой вершины. Вернее, не на горизонте, а высоко над горизонтом, так как границы между морем и сушей не было видно, но тот же оптический обман приближал к кораблю вершину Демавенда, скрывая и отдаляя его основание.

Этот исполин, страж древнего Ирана, как бы предупреждал моряков, еще не обнаруживших суши, что это море отнюдь не безбрежно. Однако если он предостерегал о том, что есть где-то берег на юге, то очень обманывал в отношении расстояния до него.

Несколько любопытных голов одновременно склонилось над картой. Ближайшей вершиной оказался Кифт-хан (18000 футов), но пеленг не совпадал. Да простит аллах гидрографов за то, что они не сочли возможным опустить ниже рамку карты. Возможно, что в тот день, когда ученые мужи приближались к этим берегам, Демавенд был закрыт облаками, иначе такой замечательный ориентир обязательно был бы нанесен на планшеты на радость всем мореплавателям. Нам помогла разобраться топографическая пятиверстка, оказавшаяся у Чирикова в качестве общей оперативной карты. Теперь сомнений не оставалось, что это Демавенд (5604 метра), главная вершина хребта Эльбурс {102}, но почти невероятным казался тот факт, что он открылся на расстоянии сто шестьдесят-сто семьдесят миль! {103}

Не верилось. Слишком необычно.

Многократно проверяли себя, царапая циркулем неповинную карту. Каждый раз подтверждалось – сто шестьдесят миль.

По мере дальнейшего продвижения на юг стал проясняться зубчатый контур всего хребта, еще больше подчеркивавшего высоту великана. Немного погодя за сужающейся и отступавшей дымчатой завесой открылся более сглаженный гребень нижнего яруса гор, которые все же были еще настолько далеки, что представлялись в виде сплошной плоской стены. Наконец туманная полоса настолько сузилась, что над ней выступили верхушки пирамидальных тополей Казьяна, вдруг оказавшихся на неожиданно близком расстоянии от нас. Одновременно, как из-под приподнятого занавеса, начали показываться прерывистый пунктир ярко-желтого пляжа и белесоватого наката прибойной волны, а прямо по курсу – голова высокого мола.

Это означало, что эскадра вышла точно на вход в главный персидский порт, хотя самого Энзели еще нельзя было рассмотреть.

Молодцы штурмана! Ведь корабли шли полные сутки без обсервации. Не было времени заметить, определял ли Снежинский на переходе поправку компаса по звездам или по солнцу, но твердо помню, что в Баку так и не удалось из-за ремонта выйти на уничтожение девиации и добыть новый лаг {104}. Воистину прав был бакинский капитан, когда, постучав пальцем по черепу, сказал: «Карта здесь! Компас там!» – показав при этом на небо. Лучший прибор -хорошая голова.

Туманная дымка как-то сразу рассеялась, открыв перед нами изумительную панораму весеннего ландшафта. Над золотистой лентой песчаного берега теперь насколько видел глаз тянулась полоса свежей изумрудной зелени садов и парков, сквозь которые кое-где угадывались красные полоски черепичных крыш.

Но наступал момент, когда любование красотами природы становилось уже невозможным.

Прозвучал сигнал боевой тревоги – формальная дань уставу и дисциплине, так как не было ни одного товарища, который бы сам еще с рассвета не встал на свое место по боевому расписанию.

Все бинокли, старая подзорная труба и маленький дальномер впились во вражеское гнездо. Комендоры смотрели в прицельные трубы, остальные как могли; но теперь уже не красота или экзотика привлекала общее внимание.

Развертывание

Если смотреть с мостика в сторону берега под углом зрения решаемой задачи – а только так должен смотреть командир на местность перед операцией или боем, – то район предстоящего боя четко разделяется на три участка и выглядит так.

Левее (к осту) – пологий песчаный пляж от селения Кивру до предместий Казьяна с медленным, ленивым накатом прибоя от очень пологой зыби, почти незаметной для глаза. Вплотную за ним голые и невысокие дюны, через которые параллельно берегу пролегает шоссе и линии проводов на Решт. Единственная дорога то скрывается, то как на ладони. Сейчас пустынна.

Мы ожидали на подступах к Казьяну увидеть окопы или пулеметные гнезда, занимаемые по тревоге, но за дальностью расстояния рассмотреть их не могли.

Прямо на зюйд – после виноградников сплошной парк или лес, сквозь кроны которого выглядывают черепичные крыши или красные стены кирпичных домов. Это Казьян, район учреждений, мастерских и складов, рыболовных и путейских концессий российских фирм и министерств, еще в 1918 году захваченных интервентами и превращенных в военный городок английских войск. В парке Казьяна разбит лагерь для колониальных батальонов сикхов и гурков. Лучшие дома (бывш. Лианозова) занимают штаб и офицеры войск его величества. Тут же главная радиостанция, верхушки мачт которой торчат над деревьями. Со стороны залива Мурдаб должна быть стенка и пристань с посыльными судами и катерами. Где-то здесь же склад бензина и керосина (в бидонах), но местоположение его неизвестно, как неизвестны позиции батарей или других укреплений. Движения не видно.

Правее ( к весту) – отделенный от Казьяна проливом (служащим и входным фарватером), находится город и порт Энзели. Резиденция губернатора провинции Гилян, консульства, портовое управление, таможни, банки, множество контор, жилых домов и лавок. Несколько пристаней и стенок с близрасположенными складами и пакгаузами. Большинство судов (больше двадцати) стоит тесно кормой к городской стенке, отдав якоря в заливе. Видны только мачты и трубы. На окраине – склады импортных фирм, также занятые английским снабжением и запасами. Дальше – небольшой сухопутный аэродром, вернее площадка, оборудованная интервентами.

Все три наблюдаемых приморских участка отделены от гористого хинтерланда низменной болотистой равниной или лиманом Мурдаб, непосредственного фона в глубине они не имеют и потому кажутся расположенными как бы на острове, сзади которого на очень большом удалении начинается гористая местность. Там город Решт и высокие перевалы, выводящие к Тегерану. Это путь оккупантов и завоевателей, но это же и единственный путь их отступления. Где-то над Рештом нависают отряды Мирзы и Кучук-хана.

Теперь, когда солнце уже поднялось над морем, видно, что нигде нет ни души: ни на воде, ни на берегу, ни в воздухе. А так как ни один рыбак, лодочник, огородник или портовый рабочий любой части мира в этот час не может не работать, иначе он умрет с голоду, то абсолютно ясно, что все попрятались из-за нашего появления и, наверно, осторожно выглядывают из-за укрытий.

* * *

В течение всей кампании мы старались упреждать своими действиями противника, начиная с момента борьбы за развертывание на 12-футовом астраханском рейде, и не один раз благодаря внезапности и настойчивости это удавалось флотилии.

На этот раз инициатива явно в наших руках. Мы нападем первыми. Время и место для удара выбрано советским флотом.

Но насколько этот удар внезапен для врага?

Еще одна мысль успевает прийти в голову.

Поскольку белогвардейские корабли не вышли, а самолеты не вылетели, значит, предстоит драться с береговой обороной и гарнизоном, прикрывающими флот и все добро, награбленное у нашего народа. А раз так – предстоит бой с англичанами: на суше нет ни одного добровольческого солдата или персидского аскера.

Однако это не война против Англии. Если бы Энзели было оккупировано американскими либо французскими войсками, очевидно, мы все равно добивались бы ликвидации вражеского гнезда.

Ну что ж! В Финском заливе войны с Великобританией тоже не было, но балтийцы успели утопить подводную лодку «L 55», несколько миноносцев и торпедных катеров, прежде чем правительство его величества вынуждено было отозвать свои силы из Балтийского моря. Может быть, и каспийцы сумеют постоять за себя? Вернее – за интересы Советского государства.

Хорошо, что в точке развертывания эскадру нагнал «Пушкин» и, как говорится, с ходу вступил в бой. Его 130-мм пушки – хорошее добавление к артиллерии «Розы Люксембург».

Это сила, особенно для борьбы с береговыми батареями.

* * *

Итак, до начала развертывания не было никаких помех. Мы не только не встретили дальнего морского или воздушного дозора на подходах, но даже у входа в порт не обнаружили ближнего охранения или брандвахты.

Можно сказать, что пока флотилия несет потери от ветхости или неисправности собственных кораблей или механизмов.

* * *

Батареи молчат, хотя головные корабли эскадры уже находятся в пределах дальности их обстрела. Что это? Хитрость? Может быть, не хотят спугнуть преждевременными выстрелами, чтобы потом иметь больше времени для огня при нашем отходе? Прием не новый, но так ли это?

Пусть не осудят читатели командира «Деятельного» за то напряжение, в котором были мысли и нервы в эти минуты. Тот, кому пришлось хоть раз маневрировать на чистой воде под дулами шестидюймовых пушек врага, на короткой дистанции (35 кб), на манер учебного щита, идущего малым ходом, даже не имея средств дымовой завесы, – тот не бросит в меня камня. При этом особенно тягостно выжидать, если сам не ведешь огня. А мы должны были молчать.

Впрочем, мысли мыслями, нервы нервами, но мы, конечно, продолжали точно выполнять свою задачу, только искренне удивляясь, почему англичане не посылают нас на дно.

* * *

Наконец по флажному сигналу с «Либкнехта» – «действовать по плану» – отдельные группы начали движение по трем основным направлениям (7 час. 15 мин.):

на SO, в направлении мыса Сефидруд, малым ходом двинулись первые канлодки и за ними транспорта;

прямо на S, ориентировочно на Казьян, начали сближаться с берегом «Карл Либкнехт» и крейсера;

одновременно, ложась сперва на входной мол, а затем последовательно склоняясь к W, – «Деятельный» и «Расторопный», левым бортом к Энзели, увеличив ход до двенадцати узлов.

* * *

Расстояние до мола тридцать пять-сорок кабельтовых. Для наших пушек – рано.

Туман разредился, затем рассеялся без остатка, как будто его и не было. Теперь крыши военного городка, мол, порт и город на западном берегу и даже мачты судов в Мурдабе видны вполне отчетливо.

Ожидаем, что каждую секунду темноту под деревьями Казьяна может прорезать блеск залпа… Но его нет. Вообще нет никакого движения со стороны противника.

Обращаюсь к Чирикову:

– Разрешите начинать?

– Начинайте маневр, а с огнем повремените. Надо осмотреться.

Снежинский переходит на кормовой мостик. Мы связаны переговорной трубой.

Старшинам орудий даются личные указания о целях на перешейке за городом.

«Расторопный» увеличил интервал до двух миль в сторону запада, после чего оба миноносца уменьшают ход до среднего и медленно продвигаются параллельно берегу.

* * *

Возглас дальномерщика:

– Вижу батарею… смотрит на нас! Отстранив его, быстро нахожу левее восточного мола (за ним и в глубине) темную полоску и на ней что-то вроде двух установок. Расстояние и условия освещения таковы, что либо это палуба плавучей батареи «Которосль», либо… нет!

Наблюдению мешает землечерпалка, стоящая в канале между молами, и то обстоятельство, что все, находящееся на восточном берегу, проецируется на фоне темного парка или леса. Очевидно, это было учтено при выборе позиции для батареи.

Но долго разглядывать нет времени. «Деятельному» состязаться с шестидюймовками бессмысленно, и наконец через две-три минуты из-за перемещения миноносца батарею заслоняет западный мол, и мы выходим на траверз западных ворот города. Пора начинать огонь.

Хотя на пляже до Кечелала никаких укреплений или окопов не видно, пора начинать огонь, чтобы привлечь сюда внимание.

Начдив разрешает.

Даются первые установки к приборам.

В этот момент – а это было 7 часов 19 минут – «Карл Либкнехт», находившийся в двух милях у нас за кормой, открыл огонь, очевидно по Казьяну.

Буквально через минуту сделал первый залп «Деятельный», а вслед за ним «Расторопный», каждый по своему участку берега. Вслед за первыми – методично пошли остальные залпы. Темп был немного повышен, чтобы восполнить отсутствие «Дельного».

Насколько позволял видеть дальномер и бинокли, пляж от города до Кечелала, шоссейная дорога и отдельные домишки и шалаши оставались абсолютно безлюдными.

Еще минут через пять долетел густой бас 130-мм пушек «Розы Люксембург».

С этого момента огонь по берегу стал нарастать и постепенно перешел в сильную канонаду, то затухавшую, то усиливавшуюся.

Бой начался.

* * *

Огонь противника?

На «Деятельном» его не заметили. Самойлов, делясь впечатлениями после боя, рассказывал, что одна из береговых батарей сделала до двенадцати залпов, после чего замолкла.

Поскольку безмолвную плавучую батарею (у входного мола) мы видели, вести огонь могла только батарея, расположенная восточное Казьяна, то есть в семи-десяти милях от нашего места. В общем грохоте боя мы могли ее не слышать, тем более что эта батарея должна была стрелять по крейсерам либо по десанту. В нашем районе всплесков не было видно.

* * *

Еще одно событие должно было начаться по плану развертывания.

Сейчас, в 7 часов утра, далеко на NW (около семидесяти миль по берегу) должен был по приказу перейти персидскую границу Ленкоранский кавдивизион, заранее сосредоточившийся в Астаре. Забегая вперед, можно сказать, что эта группа, сопровождаемая со стороны моря «Пролетарием» и «Астрабадом», форсированным маршем приближалась к Энзели с запада, нигде не встретив сопротивления. Она подошла к городу поздно вечером, когда все боевые действия под Энзели были уже закончены.

Корабли этой группы вошли в гавань на следующее утро, 19 мая, почти никем не замеченные. И хотя о кавдивизионе никаких упоминаний в официальной литературе или воспоминаниях участников почти нет следов, надо полагать, что дивизион и его корабли поддержки свою роль бесспорно сыграли.

Нетрудно догадаться, что как только эта группа пересекла границу, то об этом тотчас было донесено английскому командованию в Энзели, поскольку телеграфная связь с Астарой продолжала действовать. Следовательно, депеша могла быть получена адресатом в период времени от 7 часов 15 минут до 7 часов 45 минут. Но в данном случае важнее не время по часам, а то обстоятельство, что сообщение о переходе границы поступило в момент, когда весь горизонт от края до края был заполнен советскими боевыми кораблями и транспортами с десантом, продвигающимися к берегу, и когда раздались первые залпы, не оставлявшие сомнений о серьезности намерений большевиков.

Одновременно с ударом по Энзели, отрезанием его от Решта приближавшаяся группа должна была показать масштаб всей операции и создать впечатление о полном окружении английских сил, что не могло не повлиять на решение обороняющихся.

Первый удар. Демонстрация. Высадка

Не знаю, на каком по счету залпе «Деятельного», но точно помню, что еще на первом галсе (левого борта), следовательно, около 7 часов 25 минут раздался за кормой грохот пушек «Розы Люксембург». Минуту спустя донесся другой солидный залп, и кто-то из смотревших на восток доложил, что это стотридцатки «Пушкина».

Таким образом, опережая утвержденный план почти на полтора часа, главный калибр флотилии нанес удар по центру вражеского гнезда – Казьяну, не выжидая реакции противника на артиллерийскую демонстрацию маленьких миноносцев {105}. Причем, судя по интенсивности огня, стреляли одновременно все крейсера (включая «Австралию»).

На «Деятельном» их канонада была воспринята с чувством большого облегчения – с этого момента вражеской обороне явно было не до нас.

Надо сказать, что общая картина получилась довольно внушительная, так как временами огонь с моря велся от Кивру до Кечелала, причем стреляло до девяти кораблей почти из тридцати средних стволов, не считая мелких калибров истребителей. Несомненно, что в этих условиях английскому командованию трудно было сразу разобраться в намерениях большевистского флота. Когда же прошло достаточно времени после ошеломляющего впечатления первых залпов, мы были удивлены непонятной медлительностью обороняющихся. В тот момент мы еще не знали двух важных обстоятельств. А именно того, что один из пристрелочных снарядов «Розы Люксембург» разорвался в помещении британского штаба, и… того, что советское (декретное) время, по которому жила и воевала Каспийская флотилия, опережало официальное британское время в Энзели на два часа.

И то и другое оказало значительное влияние на ход событий, разыгравшихся утром 18 мая.

Главарт флотилии Борис Петрович Гаврилов, несмотря на высокий ранг, присвоенный ему на время операции {106}, как истый артиллерист, не мог отказать себе в удовольствии лично управлять огнем 130-мм пушек «Розы Люксембург», на которой он держал свой флаг. Даже сорок лет спустя Гаврилов скромно считал свой успех случайным {107}. И в какой-то мере он прав, поскольку никто на флотилии, включая и главарта, не знал, где именно размещается штаб энзелийского гарнизона. Но целиком согласиться с ним все-таки нельзя. Для выяснения истины лучше предоставить слово самому главарту, который после сообщения о том, что начиная с совещания в Баку он не получал никаких приказаний командования относительно выбора целей, которые следует поразить в Казьяне, затем продолжает в своем письме:

«…Рассматривая в бинокль береговую полосу, я увидел несколько незначительных одноэтажных домиков, а среди них группу домов покрупнее и приказал по ним огонь…» (Гаврилов лично обошел наводчиков орудий, чтобы проверить, правильно ли понято целеуказание. – И. И.)

«…Первый и второй снаряды упали близко от цели… Стрельба затруднялась тем, что крейсер, бывший до вооружения водоналивным судном, оказался с пустыми трюмами, почему даже на слабой зыби его сильно раскачивало. Если один залп падал вплотную у борта, то второй переносило далеко в Мурдаб… пришлось темп огня приспособить к качке, после чего огонь сделался удовлетворительным…

…Вот почему снаряд, попавший в штаб, был, конечно, случайным. Впоследствии я подходил к этому зданию – это высокий кирпичный дом, левый верхний угол которого был разбит…»

Итак, хотя дислокация британского штаба была неизвестна, все же выбор самого большого здания и его поражение, несмотря на качающуюся платформу 130-мм пушек, надо целиком отнести к решению и к искусству главарта. Это так же верно, как и то, что колонизаторы привыкли располагаться в лучших домах оккупированной ими местности, убежденные в том, что никто не посмеет беспокоить их сон. Можно держать пари, что именно это убеждение мешало им проверить бдительность караулов и наблюдательных постов, так как одна вывеска с наименованием «Войска его величества» должна была, по их мнению, вселять трепет в «туземцев» и служить гарантией неприкосновенности.

Очевидно, в том же духе рассуждали засыпающие на постах сигнальщики и часовые «его величества», что подтверждается всей историей колониальных войн до того момента, пока на историческую арену не вышли большевики, первый залп которых рассеял подобные иллюзии.

Именно в моменте первого залпа – 7 часов 19 минут по советскому (декретному) времени – заключался второй секрет этого злополучного для англичан дня. Надо признаться, что этот секрет был неожиданным не только для защитников Энзели, но и для всех советских участников операции.

На дистанции открытия огня (около сорока кабельтовых) Гаврилов видел в большой «цейсс» розовое облако раздробленного кирпича и фигурки разбегавшихся англичан, но никак не мог рассмотреть, в штанах они были или нет.

С нескрываемым злорадством передавали нам после боя энзелийцы пикантные подробности того, как офицеры выпрыгивали из окон в чем мать родила.

Вероятно, в этих показаниях очевидцев было немало преувеличений, рожденных ненавистью к интервентам, однако основное их содержание не подлежит сомнению, оно было подтверждено другими источниками.

Так или иначе, но вслед за первым залпом советского крейсера из окон и дверей поврежденной штаб-квартиры, так же как из смежных домов, вокруг которых тоже рвались крупные снаряды, начало выскакивать начальство 39-й бригады и других учреждений гарнизона Энзели. При этом вполне естественным в сложившейся обстановке было то, что прыгающие и бегущие джентльмены искали укрытий в канавах парка и за капитальными стенами складских строений Казьяна. Однако крайне досадным обстоятельством этого спортивного кросса было то, что он происходил на глазах проснувшихся в полотняном городке не только солдат Варвикского и Норс-Стаффордского батальонов, но и на виду у всех гурков и сикхов, воспитанных при помощи капральских палок на чувстве высокого уважения к своим сахибам, «несущим бремя белого человека» {108}.

Поскольку прежде других пострадал штаб, то совершенно закономерно, что управление обороной оказалось нарушенным, во всяком случае на первом этапе боя.

Помимо самого факта экстренного «рассредоточения» штабных командиров по кустам, оказалось, что большинство из них было одето далеко не по уставу, несмотря на то что тропическая форма одежды, которой пользуются британцы на Ближнем Востоке, сама по себе предоставляет исключительно большие льготы. Одним словом, представители колониальной армии Великобритании разбегались по кустам не в уставных трусиках и даже не всегда успев скинуть ночные пижамы. Что дело обстояло так, не подлежит никакому сомнению. Даже сами англичане, не потерявшие чувства юмора, при последующих беседах признавались в этом косвенно, укоряя нас за то, что мы «воюем не по правилам»: ведь, «по давней традиции, освященной веками, уважающие себя люди никогда не воюют на Востоке ночью, а спят в это время, оставляя для сражений дневное время». Причем этот универсальный обычай не ввезен из Европы, а заимствован пришельцами у порабощенных народов.

Мы далеки от мысли обвинять в трусости всех английских офицеров. Среди них попадаются очень отважные и упорные воины, не столько патриоты, сколько спортсмены, но утром 18 мая они были поставлены обстоятельствами в непривычные условия: большевики открыли огонь, когда все они еще крепко спали под москитными сетками.

Так произошла «энзелийская побудка»! Да еще в самой классической форме, несмотря на то что с 19 августа 1919 года прошло всего только девять месяцев.

Ликование балтийцев возрастало с каждым часом, но только на следующие сутки удалось выяснить, как дорого обошлось англичанам их запоздалое пробуждение.

На этот раз секрет успеха побудки заключался не только во внезапности нападения, как было в Кронштадте, но еще больше от расхождения часов, по которым жили обе стороны.

Оказалось неожиданно как для них, так и для нас, что когда еще в Баку планировалось начало тактического развертывания перед Энзели на 7 часов 00 минут, то никто не задумался о том, что это будет обычное бакинское время (6 час. 00 мин. по третьему поясу), дополненное декретным часом. Поэтому, когда пунктуально было начато развертывание с почти одновременной посылкой первого залпа с «приветом» от «Карла Либкнехта» в 7 часов 19 минут (а затем – от «Розы Люксембург»), то в этот момент стрелки всех английских часов как в штабе, так и в лагере или на постах и батареях «его величества» показывали 5 часов 19 минут – по второму поясному времени {109}. Вот почему все спящие, а также те, кому не полагалось, видели в эти мгновения самые сладкие предутренние сны.

Кто же воюет в 5 часов утра?

Опять эти ужасные большевики, не считаясь с установившимися традициями, с правилами хорошего тона и тем более с «сферой британских интересов», бесцеремонно вторглись в район, давно занятый 39-й бригадой, и начали боевые действия в самое неподходящее время суток.

Да, так именно и было! И не в первый раз, если учитывать опыт Петровска, форта Александровского, Красноводска, Баку, Ленкорани и Астары. Очевидно, времена изменились, если дополнительно вспомнить Балтийское и Белое моря, Мурманск, Одессу и другие пункты, эвакуированные англичанами. И напрашивался общий вывод: очевидно, так будет и впредь, скоро англичане будут изгоняться отовсюду, куда они явились в качестве непрошеных гостей и захватчиков, с оружием в руках, независимо от того, какими бы лицемерными предлогами ни прикрывались их блокады или интервенция.

* * *

Итак, обстановка стала частично проясняться. Внезапностью «энзелийской побудки» можно было объяснить полное расстройство управления обороной Энзели и непонятную вначале медлительность действий англичан.

Объяснить – да! Оправдать – нет! Хорошая система обороны должна предусматривать быстрый выход из любого шока, даже вызванного неожиданным ударом противника.