Текст книги "Каспий, 1920 год"

Автор книги: Иван Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Исаков И.С.

Каспий, 1920

Советский писатель, 1973.

Москва

От автора

Выписки, предлагаемые читателю, сделаны из тетради, служившей в качестве своеобразного дневника командира одного из миноносцев Волжско-Каспийской флотилии. Записи велись не регулярно, по мере того, как удавалось для этого выкраивать время.

Все факты и события, так же как и фамилии, являются реальными и вполне достоверными, так как в тот период автор не задавался другой целью, кроме желания сохранить для себя важнейшие события, свидетелем которых он был в исключительно напряженный этап истории нашей социалистической родины.

Естественно, что поле зрения командира одного из миноносцев флотилии было неизбежно ограничено не только в связи со скромной должностью, но и возрастом, и недостаточной политической подготовкой. Это обстоятельство снижает значение данной публикации записок, сделанных много лет назад, и вынуждает сейчас кое-что пояснять в сносках или в тексте. Кроме того, надо полагать, читатель не будет в претензии на то, что местами пришлось подправить стиль и грубоватую манеру письма молодого командира, тем более что при этой правке не внесено никаких изменений в существо излагаемых фактов.

Февраль. Астрахань.

Миноносец стоит в плавучем доке общества Нобель. Все помыслы и усилия команды направлены на то, чтобы скорее отремонтировать корабль и ввести его в строй.

Торопит комфлот. Торопит штаб. Но более всего торопят сами матросы. Большинство из них, не только машинисты и кочегары, но и боцманская команда и комендоры, участвует в работах.

Мастера из старожилов, посматривая на весеннее небо и на подвижку темнеющих, рыхлых льдин, уверяют, что весна ранняя и скоро 12-футовый рейд очистится от льда.

Это всех волнует, так как осеннее состязание в минных постановках с белыми и англичанами хотя и кончилось в нашу пользу {1}, все же происходило в советских водах. Даже на выходном фарватере.

Не надо быть морским стратегом, чтобы понимать, что если мы прохлопаем, то белые могут нас закупорить (заблокировать) минами, не выпустив в море. У них климатическое преимущество: временами все протоки Волги забиты дрейфующим с верховьев льдом, в то время как враг плавает на чистой воде. Больше того, в Баку уже ходят в весенних костюмах.

Ближайший фронт где-то за Лаганью. Какой-то расплывчатый и неясный. У меня даже нет армейской карты. Что это – сознательная конспирация или плохая организация штабной службы? Не знаю. Зато, как всегда в таких случаях, много слухов.

…февраля.

Стараюсь не показывать виду, но волнуюсь больше всех.

Сегодня, после жарких прений в заводском комитете, получили два уведомления: шпилевая машинка отремонтирована не будет; рубашки цилиндров, размороженных в начале зимы, негде заварить, негде и выточить новые.

Вот спасибо! Это значит, что якоря придется выхаживать вымбовками, «хлебным паром»!

Ввиду отсутствия запасных гребных винтов (где-то как будто были, но найти портовикам не удалось) кромки старых обрублены и опилены.

Тоже спасибо! Корабль, очевидно, потеряет от одного до двух узлов. Это еще полбеды. Но инженер завода осторожно предупреждает, что на каких-то критических оборотах потерянная балансировка винтов «может вызвать вибрацию кормы».

Особенно опасается за правый гребной вал, который может «начать бить» при определенном числе оборотов.

Все это благодаря некоторому опыту мне хорошо известно, хоть я и не техник. Но заранее определить (без испытаний) эти критические обороты не может даже инженер завода. Значит, я впервые узнаю, как и когда будет трясти миноносец, только после выхода в море, на свободную воду.

Но будут ли так любезны просвещенные мореплаватели и их «белые негры» из бывшего российского императорского флота, чтобы дать нам возможность испытать корабль до первых боев?

Тьфу ты черт! Если не сказать сильнее!

Досада не становится легче оттого, что и шпиль и винты повредили до моего прихода и я получил их, так сказать, по наследству.

Март (первые числа).

Что душой и разумом всей обороны является Сергей Миронович Киров – это понимают и знают абсолютно все. Как в Астрахани, так и в стане врагов.

Исторические слова Кирова о том, что, «пока в Астраханском крае есть хоть один коммунист, устье реки Волги было, есть и будет советским!», также известны всем, кому следует.

Что до меня, то они всегда, когда слышу, звучат вроде укора, так как я не состою в партии.

Даже не могу упомнить всех его должностей. Был председателем Военного ревкома края, а на днях в штабе видел документ, подписанный Кировым как членом Военного совета XI армии, и другой – в качестве члена Северо-Кавказского ревкома.

Но, в отличие от зимних настроений и дел, сейчас, в марте (хотя ничего пока официально и не известно), чувствуется новое биение пульса, но не обороны, а готовящегося наступления.

* * *

Как– то быстрее заметались ординарцы, более озабоченный вид у штабных олимпийцев, новые тона у официальных докладчиков и лекторов, напористее работают нобелевцы, меньше дисциплинарных проступков у матросов, тверже ставят ногу марширующие армейцы, да и, наконец, как-то просветлели лица даже у гражданских жителей. А между тем скудный паек не увеличен, обмундирование давно не обновлялось, с топливом очень плохо… никаких материальных благ не прибавилось… и не видно.

Не могло же только обильное весеннее солнце изменить весь тонус жизни в устье реки Волги?!

Конечно, оно помогло настроению, но подлинная причина, пока скрытая, очевидно, в предчувствии какого-то перелома всей обстановки, причем перелома радостного. При этом все помыслы, догадки и предположения неизменно связывались с обликом и именем Кирова. Вернее – Мироныча, как любовно зовут его рабочие.

Только тот, кто прожил эту зиму в Астрахани, знает, как в матросском котле плавают редкие листы мороженой капусты и головки воблы (суп иронически называется «карие глазки»). Ощущение голода стало настолько привычным, повседневным {2}, что случайно выменянный кусок розовой и тягучей верблюжатины или подозрительно благоухающего кутума представляется сказочным богатством, которое радует глаз, но которое отказывается принимать желудок.

Хорошо, что в Кронштадте отучился курить. Даже газет не хватает на самокрутки. Все афиши начисто содраны с тумб. Курильщики – мученики.

* * *

Из политотдела прислали пять или шесть билетов. Комиссар уговорил идти.

Митинг – не помню, по какому поводу, а после спектакль: трагедия Гете «Эгмонт». Суть из истории знал, но пьесу никогда не читал, потому и не мог оценить астраханский вариант. Сидел на балконе. Почти все курят. Духота. Освещение очень скудное. У большинства армейцев между коленями винтовки. Фронт достаточно далеко. Очевидно, это привычка после нескольких казачьих налетов и восстаний.

Когда раздвинулся занавес, то по вычурным костюмам графа, графинь и испанских грандов, выкроенным из пятнистого и цветастого ситца, догадался, что дело не обошлось без Ларисы Рейснер.

Но зрители смотрели и слушали настолько напряженно и темпераментно, что я боялся – как бы не начали стрелять в испанских узурпаторов из трехлинейных винтовок и наганов.

Добрались в док в темноте и на ялике.

* * *

Завтра намечен отход от завода, на городскую сторону.

Штурман Буш спрашивает:

– Заказывать ли буксиры, или пойдем своим ходом?

По лицу не поймешь – ловушка или серьезный вопрос? Когда ответил, что буксиров не надо, по улыбке понял, что он доволен и никакой ловушки, собственно, не было.

* * *

Наконец– то кончится на корабле эта суета и грязь, неизбежная на верфи. Только мало одной внешней чистоты! Придется призвать всех к военным порядкам. За зиму здорово подраспустились. Возможно, так было и на Волге, но для серьезной войны подобная самостийность не годится.

Случай удобный – переход в город, прием запасов, генеральная приборка, подъем вымпела… Если сейчас не использовать обстановку, потом уже будет поздно. Не в бою же с англичанами налаживать службу!

* * *

Ну– с, товарищ командир, скоро вам предстоит двойной экзамен!

Март.

Тяжело мне. И не только потому, что нет рядом ни близких, ни родных, ни друзей.

Моряк на корабле не может чувствовать одиночества, будь он командир или салага.

Старо, как мир, утверждение, что экипаж судна – одна семья. А лучше всех сказал С.О. Макаров: «На корабле – дома».

Но моя беда заключается в том, что я себя не чувствую ни в доме, ни в семье.

Сколько прошло времени, а ко мне все еще «присматриваются».

Команда – хорошо спаянный коллектив, но я знаком с ним только формально. Многие совсем мне неизвестны.

В Кронштадте или Шлиссельбурге я знал всех, и все знали меня. Были настоящие друзья (вместе с которыми воевал с немцами в Рижском заливе в 1917 году и был в Гельсингфорсе во время Октября и Ледового похода). Мне верили. Исполняли приказания и даже оберегали от хулиганящих анархистов с других кораблей.

И все это далось мне очень нелегко.

Зато как много значила для меня дружба с комендором Капрановым, старшиной-машинистом Злыдневым, кочегаром Красыньшем и многими другими.

Два года напряженнейшего труда, многих боев, тяжелой контузии, революционных событий – и молодого мичмана комитет выдвигает в старшие помощники командира через голову более опытных! Не знаю, чего во мне было больше – страха перед ответственностью или гордости за такое доверие?

Холостой (родные в Закавказье, «под меньшевиками»), я не имел квартиры на берегу, и корабль, на котором служил, действительно был моим домом.

И вот итог… теперь все насмарку.

Обидно и тяжело, что через два-три года все надо начинать заново.

* * *

Если не знаю команды, то зато знаю устройство корабля.

В русском флоте существовала давняя традиция – новичку изучать свой корабль. Досконально и с первых дней.

Не гнушались этой полезной традиции и серьезные капитаны 2-го и 1-го ранга.

Хорошо помню, как мичманом, еще на заводе, по приказанию начдива, лазил на брюхе под котлами и машинами строящегося эсминца, зарисовывая в тетрадку схемы трубопроводов и электротехнических систем.

Надев «синее рабочее» {3} и начав с форпика «Деятельного», вот уже какой день извиваюсь ужом, пролезая во все горловины и люки вплоть до румпельного отделения.

Старенький корабль. Постройки 1908 года. Всю мировую войну и гражданскую – отвоевал. Уже два раза проходил капитальный ремонт. По законам технической эксплуатации, в этом году полагался третий, и последний, «капремонт». Но гражданская война имеет свои законы.

Чуть подлатают, и… в бой с белыми и интервентами!

Ждать некогда.

Трюмы запущены и давно не крашены (голод на сурик!).

Много мелких неполадок и неисправностей, к которым привыкают.

Крысы сказочных размеров. Рыжие, облезлые и с голыми хвостами. Никогда таких не видел (возможно, из астраханских амбаров?). Если исходить из их размеров, то таким крысам не на «Деятельном», а на дредноуте плавать!

Приказал ободрать ржавчину под платформами, и если не «добудут» сурика на нобелевской верфи, то смазать хотя бы керосином или машинным маслом.

Выслушали в гробовом молчании, мрачно.

Исполнят или нет – не знаю.

Механику неловко. Изрекает в пространство:

– А действительно, давно не чистили, ребята? Ей-богу, непорядок.

* * *

Корабль знаю, но не знаю еще, как управлять им на ходу, как маневрировать, особенно при наличии речного течения.

А это задача посложнее, чем изучать трюмную систему.

* * *

Присматриваюсь к команде.

По тому, как работают (когда хотят!), как схватывают задачу с полуслова, по лаконичности и уверенности ответов – исключительно опытные, обстрелянные моряки.

Ни одного «молодого».

Семьдесят пять старых матросов. Сплоченность исключительная. Почти все в партии.

Есть сохранившиеся еще со времен перехода из Кронштадта по Мариинской системе, но тон задает «черноморское» большинство.

Тон – твердый. Самоуверенный. Пожалуй, даже слишком.

Конечно, у них за спиной две революции, Колчак в Севастополе, бои с белыми и чехами, с астраханскими казаками. Но чувствуется, что наиболее сильный отпечаток оставила необходимость потопления своих же кораблей в Новороссийске, а затем – как пробивались эшелонами, группами и в одиночку к Царицыну, через районы враждебных кубанцев, донцов, киргизов и других банд, организованных белогвардейцами, когда за матросами гонялись особо, как за красной дичью.

На корабле есть даже комендор с того эсминца «Керчь», который играл главную роль в трагедии 18 июня, потопил торпедным залпом наш линкор {4} у Дооба и сам затопился под Туапсе, дав историческое радио: «Всем! Всем! Всем!… Предпочел гибель позорной сдаче Германии!»

Фамилия его Гридин. Пользуется большим влиянием.

Командный состав делает свое дело честно и добросовестно, но как-то тихо и незаметно. Работает, руководит… но не командует.

Уставов или инструкций – никаких.

Своеобразная вольница, и все идет почти нормально из-за революционной сознательности и опытности команды. Но достаточно ли этого для боя, если само слово «дисциплина» приводит их в ярость?

Комиссар пропадает больше вне корабля. То в заводском комитете завода, то в политотделе флотилии.

* * *

Пытался анализировать, в чем моя беда.

1. Беспартийность! Если бы был членом РСДРП(б), то меня лучше бы знали и я знал бы все, чем дышит команда. Как понимает обстановку и задачи, которые я узнаю из газет. Учился бы у них той политграмоте, которой не мог меня обучить старый флот.

2. Что никто меня не «представил» команде. Ничего они обо мне не знают, а ярлык «бывший офицер» – сейчас не очень удобная визитная карточка.

Даже приказа не объявили. Просто в один прекрасный день появился какой-то фрукт в офицерской фуражке и бушлате и сунул командиру предписание о том, что с такого-то числа военмор Исаков назначен командиром, а ему, то есть бывшему командиру, надлежит исполнять обязанности помощника!

3. Команда явно обижена. Почему снизили в должности командира, которого они знают, с которым воевали и которому доверяют, а главное – что он справлялся со своими обязанностями.

4. Наконец, как это ни странно, неприязнь ко мне вызвана частично и тем, что я «балтиец».

У моряков этот нездоровый «патриотизм» был всегда. Думаю, что при царе реакционное начальство его раздувало сознательно, чтобы мешать объединению, чтобы прививать антагонизм и – когда нужно – использовать.

Так или не так, а я для них «чужой».

А после VIII съезда, в марте прошлого года, думал, что все трудности для добросовестных «военспецов» уже прошли.

Помню, как еще до съезда вписал себе в дневник слова Ленина: «Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов».

Но теперь оказывается, что я не все и не до конца понял.

Середина марта. Еще в доке Нобеля.

Сегодня один анекдот (к сожалению, не очень смешной) кое на что надоумил.

В кают– компании за обедом кто-то, расписывая таланты и остроумие Л. Рейснер, рассказал, что мичман Семченко (которого я хорошо знал до революции, вместе учились), задумав перебежать к врагам, захватил в степи верблюда и погнал его в сторону ближайшего расположения белых отрядов. Хозяин или погонщик отказался сопровождать. Ни деньги, ни наган не имели воздействия.

Семченко решил «штурманить», ориентируясь по звездам, и на корабле пустыни углубился в пустыню.

Убаюканный мерным покачиванием, тишиной и однообразием ландшафта, мичман заснул. Проснулся на рассвете, задержанный нашими красноармейцами почти в «пункте отшествия».

Оказывается, верблюд в середине ночи повернул на 180 градусов и пошел обратно, домой. Штурманская часть подвела.

Семченко закончил сухопутное плавание и жизненный путь.

Так вот, будто по этому поводу Лариса сказала: «Верблюд оказался более честным, чем бывший офицер!

Посмеялись.

А потом, в каюте, я думал: почему мне должны верить больше, чем Семченко? Что я не из дворян? Что участник Ледового похода и боев с англичанами на Балтике? Этого мало. Это не гарантия политической лояльности на всю жизнь. И еще, – значит, я расплачиваюсь не только за себя, но и за семченков. А сколько их? И где они маскируются?

Получается, бывшее офицерство – вроде каиновой печати.

Но не может это мне помешать идти до конца по тому пути, который я окончательно выбрал в 1917 году, то есть по пути с народом.

Март (в доке Нобеля).

Не тянет в город, хотя я в Астрахани впервые.

Не только потому, что надо изучать корабль, готовиться к выходу из дока и к началу кампании.

Я не видел ни одного более мрачного города.

При моем любопытстве ко всему новому – смотреть не хочется; причем главная причина не в выломанных проемах, заколоченных досками окнах или в выщербинах стен – от снарядов и сыпи пулеметных очередей. Более мрачное впечатление производят целиком выжженные кварталы. Огонь пожарищ, очевидно, постарался здесь больше, чем артиллерийский или ружейный огонь.

Сколько страданий должны были перенести защитники города и его жители! Кто расскажет об этом? Редкие прохожие. Даже собак не видно. Кладбище внутри города {5}.

А если прибавить лужи, грязь, мусор и пыль, щедро разносимые ветром, то становится понятным, почему город так пустынен (кроме толкучек на базаре, вокзале, пристанях) и почему самому неохота лишний раз пройтись по этим страшноватым, вернее – печальным улицам.

Говорят, ночью на окраинах подстреливают советских деятелей и командиров, которых независимо от должности называют «комиссарами».

Сколько лет Романовы извращали сознание казаков, и они до сих пор упорно идут против народа. Если верить разговорам, то монахи и монашки – главная опора этих бандитов, орудующих в городе.

Спасибо случаю

Окруженный нашими, стоит на палубе низенький паренек в облезлой кожаной куртке и что-то с жаром рассказывает.

Когда повернулся, вижу – Князев!

– Здорово, Князев!

– Здорово, товарищ мичман! А я как раз до вас собирался заглянуть после своего кореша, которого пришел проведать, да вот ребята все нашими отрядами интересуются.

– Какие такие отряды?

– Как какие? Конечно, кожановские! – При этом маленький Князев приосанился, чтобы показаться более высоким, солидным, а может, и грозным.

Час или полтора мы с ним болтали без умолку у меня в каюте, вспоминая эту самую Балтику.

Хорошо помню, как завязалась наша дружба на бывшем артиллерийском транспорте «Рига» (позже переименованном в «Трансбалт»).

Несмотря на молодость, был я назначен старшим помощником только потому, что капитан И. Буданов знал меня с 1917 года по Ревелю, а остальным бывшим офицерам флота он, как торговый моряк, не доверял. Готовились к срочному рейсу в Гамбург «под Красным Крестом» – за ранеными русскими военнопленными.

Живой, веселый, но очень «работящий» – Князев (машинный электрик) мне сразу понравился, и у нас установились хорошие, деловые отношения.

Как– то вечером, возвращаясь через Николаевский мост на корабль, стоявший у набережной Васильевского острова, я внезапно был остановлен Князевым, который, как оказалось, скрытно дежурил, специально чтобы перехватить меня.

– На корабле засада Чека! «Ваших» арестовывают. Надо спрятаться и переждать. А команда в обиду не даст. Мы сами пойдем и заявим, что вы за советскую власть.

Независимо от наивности плана, я поблагодарил, но спрятаться категорически отказался.

– Конечно, заявление команды мне поможет. Но скрываться не буду, так как ни в чем не считаю себя виновным. Авось разберутся. Пошли!

Но он постепенно отстал.

Еще на нижней площадке трапа я понял, что за мной защелкнулся один замок. На верхней – второй. Видел, как скучный Князев стоит на другой стороне набережной и наблюдает – чем все это кончится. Третий замок, в виде двух матросов с маузерами, закрылся в двери салона, куда были собраны все офицеры, отделенные от администрации Красного Креста.

Кончилось все относительно благополучно.

Мне объявили, что я арестован, но… «с исполнением служебных обязанностей». Не знаю, делалось ли «заявление» от команды и помогло ли оно, но через неделю чекисты, с которыми мы подружились и «забивали козла», ушли, даже не оформив моего освобождения.

Поход отменили. Большинство офицеров было уволено. Команду сократили. Транспорт как будто вымер {6}.

Я «нанялся» на сторожевой корабль «Кобчик», а Князев подался на Волгу и там вступил в один из первых отрядов И. Кожанова. Но это я узнал только сейчас, так как с уходом на «Кобчик» потерял Князева из виду.

* * *

Не успел сойти с миноносца Князев, как я заметил некоторое изменение в отношении к себе.

Мелочи, но явно подчеркивающие, что меня теперь лучше знают. Оценивают немного иначе.

Очевидно, кожановец «из балтийцев» успел в кубрике наговорить обо мне и, наверное, приукрасил, выдумав подвиги, которых за мной не числится.

Своеобразный «живой мостик» от Балтики до Каспия. Он заменил плохую работу штабов с личным составом, да и политотдела, опиравшихся на анкеты и послужные списки.

* * *

Обычно мою каюту убирал салажонок – старожил миноносца. Но у него было свое понимание чистоты. Поэтому, забравшись в каюту и выдрав лист из моей тетради, он садился старательно рисовать кораблики, высунув кончик языка, пока не слышал мои шаги на трапе.

Помахав веником и шваброй, смывался. После этого приходилось убирать самому хозяину каюты.

Сегодня, совершенно неожиданно, я застал за классической уборкой комендора от носовой пушки.

– А вы, товарищ командир, ему зря ухи не оборвете! Посмотрите только, какую по углам грязь развел!

Я был рад и благодарен за приборку, но главное для меня было то, что я впервые услышал обращение – «товарищ».

Спасибо случаю. Но мне ясно, что рассчитывать я должен не на очередного Князева, свалившегося с неба, а на самого себя.

Март. «Военный совет».

Были на совещании у комфлота. Ждали т. Кирова – не смог приехать. А может, его и нет в Астрахани?

Объявлен состав боевого ядра для активных операций – дивизиона эскадренных миноносцев.

Флагман – «Карл Либкнехт», самый сильный из нас, так как имеет «сотки» {7}. Мы давно с завистью следим, как все лучшее перепадает ему (по штурманской, шхиперокой и прочим частям). Командир – А.А. Синицын. Из студентов. Знаю его еще по Ревелю 1917 года, но из-за его манеры снисходительно поучать всех и вся никогда в дружбе не был.

Второй в строю – «Деятельный».

Третий – «Расторопный», наш «систер-шип» {8}. Командует им мой друг В.П. Калачев – скромный, но знающий и хороший, честный офицер. Этот не подведет.

Четвертый – «Дельный». Там с командиром что-то неладно. Фамилия – Лей. Уверяет, что офицер германского флота «участник Кильского восстания». Это открыло ему все двери.

Нам, командирам, совершенно ясно, что он моряк, но дальше унтер-офицера дослужиться не мог. Очевидно, из пленных. Незнание маскирует наглостью и высокомерием. «Играет» под немецкого офицера, но с самой худшей стороны. Только монокля не хватает. Боюсь, что авантюрист.

Вот и вся наша активная сила, так как остальные миноносцы зазимовали на Волге или не готовы с ремонтом.

Наш надчив – С.А. Чириков, тихо и спокойно, но последовательно готовит дивизион к кампании. Старик симпатичный и надежный.

Большое соединение из плавучих барж, канлодок, минзагов, тральщиков и сторожевиков сформировано в «Оборону 12-футового рейда» во главе с вооруженным ледоколом «Каспий», который в иных документах именуется крейсером.

Во главе обороны другой мой приятель – Н.Ю. Озаровский {9}. Самый скромный и самый храбрый.

Задача флотилии, включенной в состав Юго-Восточного фронта, понята мною так:

1. Как только позволит лед – произвести развертывание «Обороны 12-футового рейда» (мины, плавбатареи, канлодки) для обеспечения развертывания остальных сил.

2. Там же развернуть плавучий тыл для активных сил.

3. Канлодкам и транспортам с десантными отрядами Кожанова поддержать фланг XI армии от Лагани – в направлении к устью Терека.

4. Дивизиону миноносцев – провести активные операции против передовой базы англо-белых на острове Чечень, против форта Александровского или против Петровска {10}. Очередность – в зависимости от обстановки.

5. Часть сил обороны должна обеспечить доставку караванов с нефтью из Гурьева.

6. Установить контакт с Туркестанским фронтом – через Красноводск.

В дальнейшем все должно зависеть от темпа наступления XI армии и успеха революционных сил в Дагестане и Азербайджане.

Перед вторым этапом намечалось перенести базирование боевого ядра и гидроавиации – на Аграханский залив и остров Чечень после того, как оттуда будет изгнан противник.

Однако возможность выполнения и первого и второго этапа полностью зависит от того, кто первый успеет захватить 12-футовый рейд.

Разведка показала, что белые уже зашевелились и начали выходы от острова Чечень, так как там никакого льда не было.

Соблазн закупорить нас в протоках Волги и не дать развернуться, очевидно, велик, и значение такой операции для всей кампании слишком очевидно и для них и для нас.

Самое мрачное впечатление осталось у всех от доклада начтыла о необходимости беречь топливо. В частности, уголь для миноносцев.

Получалось так, что уголь мы «заимеем» в Петровске или в Баку. Но как дойти до них с боем, но без топлива? Никто не объяснил. Новое в военно-морском искусстве!

Хорошо, что я не летчик. Столярский {11} выступал. Летают на какой-то адской смеси. Острил: раньше ее хоть пить можно было («авиаконьяк»), теперь даже человек не выдерживает. А мотор нежнее человека.

Впервые слушал доклад нового начштаба Кукеля {12}.

Вот будет задаваться Гридин! Ведь это его командир на знаменитом эсминце «Керчь».

* * *

Забавно. Никогда не видел такую разношерстность командного состава, как сегодня в штабе.

На Балтике больше процент бывших офицеров, у которых в чемоданах питерских квартир сохранились кителя и тужурки прежних времен.

Здесь же, после Волги, все поизносились. Больше командиров, выдвинутых революцией. Поэтому общее впечатление – что твой маскарад.

Бывший офицер Генмора {13} Б.И.С., несмотря на потертые локти и нечищенные полуботинки, ухитрился сохранить крахмальный воротничок с лиселями {14}, привлекая всеобщее внимание и вызывая недоумение.

Затем – вывернутые и залатанные кителя, тужурки, бушлаты, кожанки, летные куртки и унты… и даже один лихой матрос с георгиевской ленточкой, в огромных галифе с кожаным задом, со шпорами и обязательным маузером.

Все это бросается в глаза потому, что команда в общем одета однообразно и по форме.

Род оружия по некоторым деталям костюма разобрать еще можно. Флажков {15} – по молодости и выражению лица. Но вот, что касается чина или звания, то так как знаков никаких нет, надо догадываться: по бороде, усам, седине, осанке и другим косвенным признакам.

Мне особенно трудно. Я лично знаю буквально пять-шесть человек.

Конечно, офицерский маскарад, очевидно, временный, и утешает то, что комфлот мало отличается по виду от своих флагманов и командиров. Разве что почище других.

В заключение комфлот Раскольников произнес пламенную речь. Что-что, а говорить (вернее, выступать) умеет. Очевидно, школа Кронштадта 1917 года не прошла даром.

* * *

Сволочи – англичане. Как всегда.

Это они организовали арест, увоз и расстрел бакинских комиссаров во главе со Степаном Шаумяном.

Это они организовали угон и вооружение нефтеналивных судов и создание белого флота на Каспии. Организовали бандитов полковника Бичерахова, имама Гацинского и десятки других контрреволюционных отрядов, полков и даже дивизий – мусаватистов, дашнаков и т.д. и т.п. Организовали ограбление всего Закавказья.

В общем, отличные «организаторы».

Для белых определения не найду. Бумага может не вытерпеть.

Но злость и досада берет, как подумаешь, что мы экономим керосин на коптилки, заставляем наших летчиков летать на аптекарской микстуре, кораблям мазут отмеривается через мензурку (да еще и упрекают в расточительности); за нами – громадная страна без горючего (говорят, знаменитые Рыбинские баки и цистерны – пустые).

А они?

Купаются в бензине всех сортов. Нефтью – хоть залейся, торгуют через Батум со всем миром, а смазочные масла – хоть за борт лей, высшего качества!

Какая– то нелепость! В голове не укладывается.

Недаром на одном митинге я слышал страстный лозунг: «Даешь мазут!»

Приходилось воевать под «Даешь Нарву!», «Даешь Юденича!», читал про «Даешь Варшаву!», «Даешь Крым!» и т.д. А здесь: «Даешь мазут!»

Ну что ж! Пожалуй, здесь это главное.

Даешь мазут!

Слава и честь рабочим завода Нобеля! {16}

Они свое дело сделали хорошо (для тех возможностей, которыми располагали), причем будучи полуголодными и ничего не ожидая к концу работ.

Они ожидают! Но не хлеба и масла. Это придет само собой, если враги будут разбиты.

Значит, теперь все зависит от нас, от морячков. Вернее, от флотилии и XI армии, причем, не только для Астрахани, но и для всей РСФСР.

Сумеем ли мы быть такими же, как нобелевские рабочие?…

17 марта. Астрахань (городская сторона).

Лед тронулся. Не на реке, где его в пределах города не видно, а в моих отношениях с командой.

Буду помнить всю жизнь. Как артист – свой дебют.

Со стороны – пустяк. А для меня дело осложнялось тем, что на «Изяславе» желторотого мичмана к управлению кораблем не подпускали на версту. На «Кобчике», которым самостоятельно управлял впервые, сила машин была всего-навсего 1150 НР (при водоизмещении около 350 тонн), а на «Деятельном» 6000 НР (при почти тех же 380 тоннах – это же не корабль, а зверь!).

У сторожевика отношение ширины к длине – 1:7, а у миноносца – 1:10.

Я не только не управлял таким кораблем, но и никогда не плавал на нем или ему подобном.

А тут на тебя испытующе смотрят со всех сторон. И свои, и чужие. Да еще знатоки – марсафлоты!

Дебют – так дебют!

Действительно, надо быть немного артистом: ведь если бы товарищи видели на моей физиономии все страхи и сомнения, терзавшие душу перед отходом от дока, то, наверное, попрыгали бы за борт.

Но надо записать все по порядку!

Управление кораблем – искусство.

Оно опирается на ряд математических дисциплин, на которых в свою очередь зиждется наука – теория корабля (изучающая остойчивость, ходкость, поворотливость и т.д. и т.п.).

Многому можно научиться на макетах и моделях, взять кое-что из книг «морской практики» и запомнить, наблюдая и анализируя маневры других командиров. Писаной методики обучения управлению кораблем не существует. Очень много дают тренировка и осмысленно накопленный опыт.

И несмотря на все это, есть люди, способные искусно и лихо управлять благодаря хорошему глазомеру, «чувству корабля» и знанию его инерции, циркуляции и других «повадок» в различных условиях (ветра, течения, осадки и т.д.). А есть и неспособные.

Я знал виртуозов, которые на больших судах без буксира и не используя якорь разворачивались в тесных гаванях легко и красиво {17}.