Текст книги "Ди-джей 2 (СИ)"

Автор книги: Иван Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

13

В небольшой творческой каморке «Папы Карло» было тесно. Четыре девушки в наушниках, отобранные из группы «Берёзки», сидели в ряд за длинным столом и хором пытались пропеть в микрофоны разученную «Испанскую» песню.

За спинами вокалисток, прислушиваясь к каждому слову, с серьезным видом, расхаживал полный розовощекий двенадцатилетний «мучачос – контролер». Покашливал. Кривил губы. О чём-то возмущенно шипел.

– Девчата, очень хорошо, – ди-джей похвалил исполнительниц, когда те закончили петь. – Молодцы! Последний раз получилось – просто замечательно! Я думаю, этого, будет достаточно. Если, что вырежу кусочками из предыдущих вариантов и вставлю в финальный.

– Всё! Всем спасибо, все свободны, – он снял с головы наушники и оторвал взгляд от экрана телевизора (компьютера). – Передайте Юлии Борисовне, что я ещё немного подшаманю, кое-что доделаю, сведу – разведу, закреплю и к вечеру принесу на репетицию готовую фонограмму.

– Ну-с, уважаемый амигос Володими-рос? – Максим потянулся. С чувством выполненного долга привстал из-за стола, поднял и развёл руки над головой…

   Не желаете ли сделать перерывчик небольшой

   Между фонограммой первой и второй?

   Сходить до буфета?

   Перекусить, так сказать, до обеда?

– ??? – непонимание со стороны малолетнего работника.

– Кто хочет вишнёвого киселя с «Ромовой бабой»? – повторили более энергично, для особо непонятливых, уже в прозе. – Или ещё чего-нибудь вкусненького? Не стесняемся – говорим – так и быть – угощаю! За нами не заржавеет!

– …Вырастите – выучитесь – женитесь – отдадите – если финансы позволят!

– Зря мы доверили им исполнять наши песни, – мальчуган расстроенно процедил сквозь зубы.

– Почему? – за микшерским пультом возникли растерянность и непонимание.

– Потому, что настоящая певица должна походить на Людмилу Зыкину. Обязательно быть взрослой, сурьёзной – петь громко. А ещё иметь на плечах махровый платок или шаль шерстяную. Мне бабушка говорила. И по телевизору таких показывают много. А наши, все какие-то синие, тощие, худые – как швабры. Идут по дороге – кости клацают.

– Особенно, эта – фя-фя-фя-фя, – он спародировал девушку, сидевшую ближе всех к окну. – Поёт тихо, мямлит, будто месяц не кормили.

– Её соседка, всё время отвлекается, вертит головой. Два слова забыла. Три пропустила. Пять не допела. Несерьёзная! Как её выпустили из школы?

– Третья, поёт не понятно на каком языке…

Вместо: И дондэ мас но кабэ ун альма алли сэ мэтэ а дарсэ кака посэйдо пор эль ритмо

Спела: И дон дэмасно кабэун альма аллисэ мэтэ адарс э… э… ка ка посуэй допорэль рит мо

– А последняя! – парнишка недовольно скривился. – Она походит на нашу англичанку: Лоб у неё такой же и губы большие. Голосит в нос, будто его дверью зажали.

– Ландон из зе-е кепитал оф грейт Британ… – громко засопел «Музыкальный критик».

– Кхм, хм… Макс закашлялся, явно не ожидая такого ответа. Затем почесал ухо, свел брови, после чего наигранно произнёс. – И что вы предлагаете, дорогой коллега? Может быть, у вас есть какой-нибудь дельный совет или поучительная рекомендация?

– Максим, давай найдём другого исполнителя.

– Другого? – левая бровь путника во времени взлетела к виску, изломилась, в темных глазах затеплилась усмешка.

– Ну, да! Вместо этих доходяг позовём нормальную женщину, ту, которая пела вчера в театре. У неё голосище – как у паровоза. Да и на Зыкину она похожа.

– Думаешь? С паровозами будет лучше?

– Конечно. Она ка-а-к… Запоёт… Громко. По-испански! У-хх! Правда-правда!

14

– Господа, разрешите засвидетельствовать своё почтение, – в студию звукозаписи, словно чувствуя тему разговора, величаво взошёл главный режиссёр народного театра-студии «Новое время».

Клетчатый тёмно-зелёный пиджак, короткие оранжевые брюки, открывающие остроносые ботинки, и небрежно повязанный на шее длинный мохеровый шарф, были всего лишь дополнением к его философскому выражению лица.

– Ростислав Альбертович, заходите, – в комнате прекратили спор.

– Друзья! Такой успех, у моего! Хм, хм… У нашего с вами… спектакля! Столько рукоплесканий, оваций, эмоций! Это было чудесно! Волшебно! Великолепно! Актеры цвели и летали, публика бесновалась, критики давились и разбрасывали улыбки.

– Товарищи, дорогие мои соратники! – театральный художник многозначительно откинул концы шарфа за спину. Его голос зазвучал объёмно, насытился тонами, словно радуга разноцветьем…

– Я не спал всю ночь, думал, работал, творил, созидал. И вот, утром, сразу, после восхода солнца, решил постановить новый, мега популярный водевиль о любви простого итальянского рыбака к глухонемой девушке монашке. Действие спектакля происходит в средневековой Италии. И называться он будет в честь итальянского города любви – Неаполя… – «Неаполитанская великомученица».

– …Это будет трагическая картина страданий, переживаний, размышлений и полного протеста героя – любовника о несправедливости жизни, веры и искренней жалости к больной, лишенной возможности говорить и слышать девушке.

– Круто-о… – лицо Вовчика расплылось в довольной улыбке. Сказанное гостем он понял по-своему. – Италия! Бандиты! Мафиози! Перестрелки. Класс!

– Мой милый и любезный друг, – Крутиков обратился к Максиму. – Уже сегодня я начну репетиции творения, о котором думал всю жизнь. Действия, о котором мечтал и грезил во снах и наяву. Постановку, ради которой прожил все эти тяжёлые годы, служа Театру…

– Одним словом… – режиссер махнул шарфом как флагом. – Судари мои, через два-три дня мне будет нужна новая финальная песня. Да такая, чтобы народ плакал и рукоплескал. Страдал от переживаний и носил актёров на руках. Господа, это должен быть популярнейший шлягер!

– Увы, Ростислав Альбертович, – произнесли расстроено из-за стола с аппаратурой. – Мы не сможем записать песню к концу недели, да ещё на итальянском языке.

– Сударь, голубчик, как же так? Как не сможете? – главреж побледнел, потом багрово покраснел: Мир рухнул в глазах «выдающегося творца всех времён и народов».

– Мы заняты. У нас городской конкурс испанской песни в честь годовщины борьбы советских летчиков с диктатором Франко.

– Постойте? – деятель искусств посмотрел на присутствующих с такой растерянностью, будто у него только, что бесцеремонно украли систему Станиславского! – Какой конкурс? Какие летчики? Какой ещё Франко? Когда сможете написать песню?

– Может быть через месяц. Может через два. Через три – четыре, скорее всего, точно.

– Значит, не поможете? – в огород пришельца из будущего был брошен последний камень. – Даже за любовь публики и размещение имён на афишах?

– Нет, – камень отскочил от забора и выпрыгнул обратно.

– Как же так? Это же черте что! – зарычал недовольный режиссер театра. Глаза его налились кровью, дыхание стало прерывистым и забурлило подобно пару из кофеварки «Экспресс». Он выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью на прощание.

Через три минуты сорок две секунды Крутиков вернулся в лоно творческой мастерской.

– Голуби мои! Белокрылые! К чему нам ссориться? К чёрту этот дешёвый балаган про какого-то там… итальянского рыболова и затрапезную монашку. Глупости всё и чушь беспросветная. Нет размаха – масштабности нет. Зритель не оценит – критик заклюёт. Я подумал и решил – создам другую более величественную картину. Она будет рассказывать о любови обычного солдата к красавице танцовщице Кармен. А назову своё творение именем испанского города любви.

– Барселона, Аликанте, Бургос, Ла-Корунья, – творец с ходу стал перечислять названия городов Испании. – Гранада, Валенсия, Севилья, Херон.

– …Вот. То, что нужно. Точно! Она будет называться – «Херонская искусительница»!

– Музыкальный мой, – вернувшийся гость криво улыбнулся одной стороной рта. – Уже сегодня я начну репетиции творения, о котором думал всю жизнь. Действия, о котором мечтал и грезил во снах и наяву. Постановку, ради которой прожил все эти тяжёлые годы, служа Театру… Короче, когда я могу прийти за своей записью?

– Она готова. Но, у меня есть условие.

– Какие могут быть условия? – поперхнулся театрал. – Разве так поступают друзья, прошедшие вместе огонь, воду и медные трубы? Отдайте так, без разговоров.

– Через пять дней у нас выступление на городском конкурсе, – Макс повертел в руках бобину. – Под эту композицию я прошу поставить танец и показать его зрителям.

– Боже мой! – невысокий полный человек заметался по комнате. Замахал руками. Начал цитировать свои и чужие фразы. – Задействовать лучшие силы театра?! Когда идут ответственные репетиции. И где? В пустом, безликом, никому не нужном конкурсе?

О времена, о нравы!

Порой мне кажется, что ад – пустыня, которая ждёт лишь одного меня!

Хлопнув дверью, оскорблённый «поэт» покинул ненавистное заведение.

Через две минуты двадцать семь секунд его «Светлость» вернулась. Успокоилась. Привела себя в чувство.

На пороге студии звукозаписи предстал вновь улыбающийся деятель театральных подмостков. Гордо вскинув голову, он торжественно произнес…

– Дорогой мой Максим! Знаете-с…

   Музе по душе чудаки, живущие по своим непонятным законам.

   Она сама распределяет роли,

   И небеса следят за её игрой!

– Так, вот… Договорились. Через пять дней мы выступаем с танцем из моего нового водевиля… «Херонская искусительница»!

– И ещё, – Крутиков хитро прищурился. Лицо деятеля стало непроницаемо, как гипсовая повязка. – Все песни на испанском языке, после конкурса, я включу в спектакль. По рукам?

– А вдруг они не подойдут по сценарию? – возразили старому, «проверенному в боях» товарищу.

– А это, уже мое дело – подойдут или нет. Беру всё – и без разговоров.

15

Всё в «Театре оперетты» сияло после ремонта: зал, фойе, лестницы, мебель, люстры. Свежевыкрашенные стены – нежно-бирюзового цвета, огромные окна – прозрачные от пола до потолка. Гардины, шторы – из голубого бархата. Вдоль коридора – пальмы с волосатыми стволами и огромными раскидными листьями.

Театр ждал, театр готовился, театр репетировал…

Вот уже первые зрители, пришедшие задолго до начала концерта, торжественно ходят по фойе парами. Женщины шарят взглядом по движущейся встречным в людской ленте и отмечают про себя, кто во что одет. Мужчины с серьезным видом разглядывают фотографии артистов труппы. Отмечают знакомых.

До блеска натертый паркет слегка пружинит и скрипит.

Все жаждут внимать искусству. А ведь помимо самого торжества театрального зрелища – ещё будут антракт, фойе, буфет, билетёры в проходе с программками в руках, аплодисменты и выходы артистов…

…

В дверь гримёрки с табличкой «Хитрая К.А.» постучали.

– Да-да, – глухо, как из бочки донеслось из комнаты запертой «На семь запоров, замков и заслонов».

– Катерина, открой, это я, – попросила невысокая миниатюрная девушка.

– Ты одна? – таинственным детективным голосом вопросили из-за двери.

– Одна…

– Точно?

– Да, точно…

Женщина приоткрыла дверь, прищурилась, требовательно осмотрела гостью, кинула взгляд поверх головы вдаль и велела:

– Давай! Живо! Заходи! – и снова тщательно, на три оборота закрутила замок.

– Дзень – дзяк, – контрольно щёлкнула цепочка.

Красноватый свет горевшей в пол накала лампочки скупо освещал небольшую комнату с опущенными шторами.

На небольшом деревянном столе в трех литровой банке, от всунутого в неё кипятильника, бурлила какая-то жутко серая жидкость. От неё, подобно ядовитому туману, вырывались пары, едким ароматом окутывая и впиваясь в окружающее пространство.

– Ух, Ленуся, – тоном заговорщика сообщила хозяйка, – Я тут не удержалась и решила заварить супчик… Иностранный! Такой!!! Мм-м! Пальчики оближешь! Ты не вкушала такого, ни-ко-гда! Настоящий, заграничный, из бульонного кубика, из самой Франции. Поклонник принёс, в подарок, из испанского посольства. Чувствуешь, какой запах? Какой аромат? Вдохни – выдохни, слюнки текут?

– Чувствую, крепко пахнет, – зажмурилась вошедшая, зажимая нос. – Давай откроем окно?

– Ты что?! – на гостью посмотрели как на умалишённую в последней стадии. – Хочешь, чтобы сбежался весь театр?! Они же, как цыгане – им только свистни – табором набегут, вместе с конями! А может ещё и медведей приведут.

Вошедшая, отмахиваясь от резкого запаха, начала что-то объяснять лучшей подруге…

– Катя, я… тут, тебе, хотела, сказать.

– Так-так-так, – хозяйка гримёрки подбоченилась, приняла команду «На старт» и была вся во внимании.

– По-моему, ты этого ещё не знаешь… – девушка чувственно заломила руки, театрально закатила глаза. – Слушай!

– Ленуся, ты, конечно, прости меня за откровенность, – душевные терзания страдалицы перебили на самой интересном и захватывающем месте. Ложкой помешали бурду в банке. – По-моему, я не знаю ни того, ни этого…

– А про последнего! – лицо хозяйки перекосилась от воспоминаний. – Вообще вспоминать не хочу. Он был похож на драного кота – пел жалобные романсы, играл на гитаре – постоянно занимал деньги на обед, всегда не имел папирос. В общем, жалкий прохвост! Правильно сделала, что бросила.

– Катя!!! Да не о том речь!

– А о чём?

– Ты только не расстраивайся и не падай в обморок… Хорошо?!

– Постараюсь. Хотя ноги дрожат! И глаз дёргается. Что ты опять натворила?

– Нет, ты пообещай! – густые пушистые ресницы вошедшей заморгали, словно в глаза попали песчинки.

– Хорошо, обещаю. Только, если, что – за скорой, сама побежишь.

– В общем… Мне, дали путёвку и я, еду… за-а-а границу! И не просто за границу, а в самую, настоящую – Гэ… Дэ… эР!

– Ва-у-о… – рот хозяйки гримерки показал большое отверстие в виде буквы «О». Глаза приблизились к купюре «Пятьдесят». Реснички как у коровки-буренки загнулись ещё больше до бровей.

– Буль… буль… буль, – поддерживая удивление хозяйки, из банки полезли огромные серо-буро-малиновые иностранного производителя пузыри.

На них естественно никто не обратил внимания.

– Слушай, Ленок? – повариха с завистью прикусила губу. – Говорят, в горкоме, как узнают, что собралась за границу, так сразу просто звереют, пытают, терзают. Задают дурацкие вопросы. Да такие суровые, что многие не выдерживает – падают в обморок или сразу добровольно отказываются от поездки.

– Ой, Катя! Да какие вопросы?! Спросили кто сейчас председатель Коммунистической партии Германии. На этот вопрос даже дети ответят.

– Этт… точно. Даже я знаю.

– А потом поинтересовались, что сказал председатель Социалистической партии Эрих Хонеккер на последнем съезде?

– И что сказал?

– А ты сама не догадываешься?

– Нет.

– Катенька, подумай? Ну, что мог сказать? Хонеккер? Нового? На партсъезде? Своей партии?

– Наверное, что-нибудь про мир во всём мире. Дружбу народов. Про руководящую роль КПСС. И прочее про Ленина, Энгельса и труды Марксизма – Ленинизма…

– Видишь! Ты тоже всё знаешь. В общем, я так и ответила.

– Что и всё? Больше ничего такого?

– Ну, предупредили, чтобы не теряла бдительности, была морально устойчивой, передвигалась только вместе с группой, не пила, не курила, лишнего не болтала и не покидала гостиничного номера после восьми… Вроде, всё!

– Счастливая ты Ленка! Я тут суп варю какой-то дурацкий, а она едет за границу! Поди найдешь ещё жениха себе там. Говорят, эти иностранцы, настоящих женщин видят только во сне, да в кино. Как попадётся на встречу русская девушка – сразу бросаются в ноги – замуж зовут…

– Слушай, Катя, – сладкие мечты хозяйки каморки оборвали на половине пути. – Я чего зашла – хотела спросить – а у тебя нет каких-нибудь сувениров?

– Да вроде, нет. А тебе зачем?

– Понимаешь, из вещей, за границу, можно взять несколько сувениров, десять метров ткани или три шерстяных изделия, а потом, их можно обменять на валюту. Шерстяные изделия – я нашла. Возьму у бабки в деревне. А сувениров – нет.

– Да-а, подруга – загадала ты мне загадку… Сувениры? У меня? Слушай… Ты сходи в комиссионный – там этого добра – кучами сдают. Накупи, какие побольше – назови их сувенирами – да меняй на здоровье.

– Точно, а ведь это идея! Где у нас ближайшая комиссионка?

– Так, недалече, за углом.

На долгие десять секунд над головами подруг зависла умиротворенная тишина. Каждый думал о своём. (Кто об иностранном женихе, кто-то о комиссионке).

Бурлящая жидкость в банке успокоилась, поменяла цвет и начала медленно оседать хлопьями на дно.

– Ленусик, знаешь?! – хозяйка каморки задумчиво провела помадой по губам, сострила забавную гримасу, затем растерла краску пальцами. Наконец облизав их, гордо произнесла. – А я, то же скоро поеду за границу.

– Ты? – придирчиво оглядели боевую подругу.

– Да, я. К нам в театр на репетицию приходил помощник испанского посла. Так вот, ему понравилось мое пение в арии из Сарсуэлы. Представляешь, он! лично подошёл, подарил огромный букет, поцеловал ручку и пригласил поучаствовать в конкурсе испанской песни. Обещал победителя конкурса, то есть меня, пригласить выступить в посольстве. А потом, организовать поездку в Испанию.

– Здорово. А конкурс серьезный?

– Так себе. Городской. Любительский. Запись для всех желающих. Про визит в посольство никто не знает. Из известных исполнителей, скорее всего, никого не будет. А если и будут, то он всё равно обещал, что я буду первой.

– Так, это он, подарил тебе пакетик с бульоном?

– Ага!

16

Высокий, породистый, красивый пожилой мужчина с прямой, подобно стиральной доске, спиной и прекрасной лысиной, которую он ранее для сцены частично укрывал наклейками или париками наконец-то добрался до телефона.

Глубоко вздохнул. Внутренне собрался, досчитал до десяти и… потянул руку к телефонной трубке.

– Алло, Ростислав Альбертович? – обратились к главному режиссеру, слегка нараспев, как читают стихи при поступлении в театральный ВУЗ.

– Меня хорошо слышно?

– Это Вениамин Вассерман, которого вы послали с личным заданием в оргкомитет городского конкурса испанской песни.

– Ростислав Альбертович, вы обещали вернуть меня в театр и дать одну из главных ролей в спектакле, если я выполню ваше поручение? Помните?

– Так вот, я всё сделал.

– Конечно. Всё, как и договаривались…

– …Председатель конкурса очень милая и приятная женщина. Зовут Любовь Константиновна. Познакомился с ней. Подружился. Обаял. Подарил бутылку шампанского, конфеты и два билета на ваш очередной спектакль. Более того, завтра с ней договорились прогуляться по набережной. Потом идём в кино. Думаю сводить её на какую-нибудь зарубежную трогательную мелодраматическую ленту. Такую, чтобы была пропитана, чувствами, переживаниями, постоянной борьбой сил добра и зла, происходящих внутри героев…

– Всё понял, товарищ Крутиков, не отвлекаться, говорить четко, по делу.

– …Как просили – всё узнал: кто будет участвовать, какие номера, очередность выступлений. Затем мы с Любовью Константиновной посидели, попили чаю. Договорились о том, что выступать последними, закрывать концерт, будете вы с «Березками».

– Да, конечно, прямо перед подведением итогов.

– Кстати, Ростислав Альбертович, вообразите себе такую трагикомедию – муж у Любы, гадкий – бездушный – никчёмный человечишка. Бросил её – одну – несчастную – в Москве – в пустой трехкомнатной квартире. УЖАС! Сам сбежал куда-то за Урал, на какую-то гидроэлектростанцию, подключать какие-то насосы. Дома нет – уже полгода и вернётся только в конце следующего месяца. А Любаша – она ведь женщина хрупкая, милая, воздушная – переполненная трагическим ужасом и одиночеством. А тут, я! – красавец – актёр – сердцеед – герой легкой лирико-иронической драмы… А у Любы такие огромные, дымящиеся синей дымкой глаза… – Улавливаете мою мысль?

– Кх-кх-мм… – закашляли в трубку, получив резкий ответ. – Ростислав Альбертович, простите, немного увлёкся, так сказать слишком вжился в роль… вошёл в образ.

– Да что вы, ни в коем случае, ничего лишнего, – говоривший стиснул зубы. Ощущение было такое, будто кто-то взял его за шиворот и возит физиономией по наждачной бумаге.

– И личного.

– Вы правы.

– Впредь, постараюсь учесть.

– Конечно, желаю. Сильно.

– Обязательно.

Ладони у актера стали влажными, начала мелко дрожать и дергаться левая нога. Чем крепче Вассерман прижимал её к стене телефонной будки, тем сильнее нога пульсировала и стучала коленкой по стеклу.

– Вы мне – как отец родной. Я для вас всё сделаю, всё выполню. Очень хочется вернуться в театр! Снова служить музе, выступать, радовать публику.

– Пить? – бросил.

– Гулять по бабам? – тоже.

– По вечерам?

– Дома – один. Читаю бессмертные творения Шекспира – учу роли. Соседи характеризуют – только с положительной стороны.

– Договорились, – шумно перевели дыхание. – Зайду, в понедельник.

– Один момент, Ростислав Альбертович, хотел уточнить… Как?! Почему?! Зачем?! Вы!!! Гений театральных постановок – согласились выступать в зрительном зале кинотеатра? Там же ни кулис, ни декораций, даже сцены, как таковой – НЕТ? Один голый, белый экран на огроменный полуторатысячный зал?

– А вы, не знали, что конкурс пройдет в кинотеатре? – воскликнули, прищурив глаз и переломив одну бровь.

– Так, вроде, во всех документах, подробно, написано.

– Ростислав Альбертович, почему молчите? Какое ужасное несчастье! Может быть, поговорить с Любочкой?

– Алло? Где вы, алло?

– Пи-пи-пи-пи…