Текст книги "Том 10. Повести и рассказы 1881-1883"
Автор книги: Иван Тургенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)
<Предисловие к изданию сочинений 1865 г.> *
В настоящее издание вошли, сверх статей, помещенных в прежнем, 1860 года – «Отцы и дети», «Призраки», нигде не напечатанный отрывок «Довольно» и «Завтрак у предводителя» – сцены, не имеющие значения драматического.
Все старания были приложены, чтобы сделать это новое издание более достойным читающей публики: особенное внимание было обращено на устранение опечаток, сделаны небольшие изменения и поправки в слоге и восстановлен хронологический порядок самих статей.
Предисловие <к переводу «Волшебных сказок» Шарля Перро> *
Сказки Перро пользуются в целой Европе особенной популярностью; русским детям они сравнительно меньше известны, что происходит, вероятно, от недостатка хороших переводов и изданий. Действительно, несмотря на свою несколько щепетильную, старофранцузскую грацию, сказки Перро заслуживают почетное место в детской литературе. Они веселы, занимательны, непринужденны, не обременены ни излишней моралью, ни авторской претензиею; в них еще чувствуется веяние народной поэзии, их некогда создавшей; в них есть именно та смесь непонятно-чудесного и обыденно-простого, возвышенного и забавного, которая составляет отличительный признак настоящего сказочного вымысла. Наше положительное и просвещенное время начинает изобиловать положительными и просвещенными людьми, которым не нравится именно эта примесь чудесного: воспитание ребенка, по их понятиям, должно быть делом не только важным, но и серьезным – и вместо сказок ему следует вручать маленькие геологические и физиологические трактаты. Случалось же нам столкнуться с одной воспитательницей (правда, она была старая девица из остзейских немок и писала статьи в журналах с направлением, но без подписчиков), которая тщательно устраняла девочку, порученную ее надзору, ото всякого соприкосновения с другими детьми – для того чтобы, как выражалась почтенная наставница, ни один ложный факт не водворился в юной голове. Девочка выросла и превратилась в отъявленную кокетку, – но уже это, как известно, не вина теории, остающейся непогрешительной по-прежнему. Как бы то ни было, нам кажется весьма трудным и едва ли полезным до поры до времени изгонять всё волшебное и чудесное, оставлять молодое воображение без пищи, заменить сказку рассказом. Учитель, бесспорно, нужен ребенку, да и нянька ему нужна.
Остроумный издатель сказок Перро, Ж. Гетцель, известный в литературе под псевдонимом П. Сталя, в предисловии своем замечает очень справедливо, что не следует опасаться чудесного для детей. Не говоря уже о том, что многие из них не дают себя в обман вполне и, забавляясь красотой и миловидностью своей игрушки, в сущности очень твердо знают, что этого никогда не случалось (вспомните, господа, как вы езжали верхом на палочках; ведь вы знали, что это под вами не лошади, – а дело все-таки выходило совершенно правдоподобно, и удовольствие получалось отличное); но даже те дети (и это большей частью самые даровитые и умные головки), которые безусловно верят всем чудесам сказки, очень хорошо умеют тотчас отрешиться от этой веры, как только час тому настанет. «Дети, как взрослые, берут в книжках только то, что им нужно и пока оно им нужно». * Гетцель прав: не в этом направлении лежат опасности и трудности детского воспитания.
Мы сейчас сказали, что одной из причин относительной неизвестности у нас сказок Перро мы полагаем недостаток хороших переводов и изданий. Публике предоставляется судить, насколько наш перевод удовлетворителен; что же касается до настоящего издания – то подобного ему не было еще не только у нас в России, но и за границей; а имя гениального рисовальщика Густава Дорэ стало слишком громким и не нуждается ни в каких похвалах.
Карл Перро родился в Париже в 1628 году и умер там же в 1697. * В 1693 году, будучи шестидесяти пяти лет от роду, он напечатал первое издание своих сказок * – «Contes de ma mère l’Oie» [28]28
«Сказки моей матушки Гусыни» (франц.).
[Закрыть]– под именем своего одиннадцатилетнего сына и написанных для него. Карла Перро не должно смешивать с его братом * , Клавдием, медиком и архитектором, автором Луврской колоннады.
Иван Тургенев
Предисловие <к переводу романа Максима Дюкана «Утраченные силы»> *
В истории духовного развития почти всех европейских народов повторяется факт довольно знаменательный, а именно – преобладание французского влияния в первую пору умственного движения в обществе и быстрое падение этого влияния, как только в обществе начинает пробуждаться самостоятельность. Факт этот особенно ясно обозначается в истории литературы; всем хорошо известно, что он повторился и у нас в России. Нетрудно, кажется, приискать причины подобного явления. Французская литература, будучи по преимуществу искусственной и подражательной, тем самым удобнее возбуждает и облегчает подражательность в других; притом Франция, как и все народы романской расы, раньше германских племен восприняла в себе и развила семена древней культуры и, получив благодаря своему скорому объединению и другим счастливым обстоятельствам рановременный политический вес и историческое значение, распространила свое влияние на всю остальную Европу. Нужно также принять в соображение общепонятность и общедоступность речи, ясность мысли, доходящую, правда, иногда до бесцветности, практический склад ума и дерзость почина, отсутствие резкого национального колорита, подвижность и сообщительность сангвинического темперамента, не без деспотических наклонностей, умеряемых, однако, чувством равновесия, – словом, все качества, составляющие отличительные свойства французского духа. Качества эти важны и драгоценны – и мы нисколько не намерены посягать на их достоинство. Они объясняют ту педагогическую, воспитательную роль, которую так часто играла Франция в отношении других народов. Но воспитание продолжается не вечно – и наступает время, когда народы и отдельные люди выходят из-под опеки. Реакция против наставников становится неизбежной и заходит иногда слишком далеко – особенно когда наставники сами слабеют и никнут, как это мы видим в современной нам наполеоновской Франции.
Подобная реакция преимущественно высказывается в сфере искусства, поэзии. Наука не нуждается в особенной физиономии, в живых определенных красках; форма становится в ней вопросом второстепенным, и творческие способности, всегда и везде необходимые, принимают здесь иное направление и иной смысл. Наука, по самому существу своему, космополитична – и в мире ее, особенно в некоторых ее отраслях, французы всегда будут занимать одно из почетнейших мест. Но, подобно римлянам, которых они считают своими предшественниками и предками и к которым стоят действительно ближе, чем остальные европейцы, французы слабо одарены поэтическими способностями. Ум француза остер и быстр, а воображение тупо и низменно – зато сообразительность, в смысле сопоставления противоречий, весьма развита; вкус француза тонок и верен особенно в отрицании – но жизненную правду и простоту он ощущает как-то вскользь и неясно, в красоте он прежде всего ищет красивости, и, при всей своей физической и моральной отваге, он робок инерешителен в деле поэтического создания… или уже, как В. Гюго в последних его произведениях, сознательно и упорно становится головою вниз… * Уж кутить, так кутить! «Шакеспеар», мол, так поступает. Словом, французы так же легко обходятся без правды в искусстве, как без свободы в общественной жизни. Как? – скажут мне, – французы, изобретшие принципы 1789 года? Французы, гордящиеся талантами Гюго, Ж. Санда, Дюмасов отца и сына и даже Абу и Фейдо и милейшего из милейших Октава Фелье? * Да, – ответим мы, – именно те самые французы. Принципы 1789 года, как вообще всё политическое, мы оставим в стороне; а что великий талант может существовать рядом с непониманием художественной правды в одном и том же человеке – этому поразительный пример Бальзак. Все его лица колют глаза своей типичностью, выработаны и отделаны изысканно, до мельчайших подробностей – и ни одно из них никогда не жило и жить не могло; ни в одном из них нет и тени той правды, которой, например, так и пышут лица в «Казаках» нашего Л. Н. Толстого.
Как бы то ни было, но несомненно то, что, несмотря на истинно изумительное обилие продуктов французской беллетристики, спрос на эти продукты у нас в России упал заметно. И не потому только, что вообще охота к беллетристике у нас охладела: английские романы пользуются еще почетом и находят читателей. Не говоря уже о той давно минувшей эпохе, когда не только Буало и Вольтер, но даже Дюсис и Делилль считались у нас законодателями Парнаса * ; но куда девалось то время, когда Дюма-отец мог с свойственным ему наивным самообожанием воскликнуть: «Les Russes ne lisent que moi! Cela fait honneur à leur goût: ils me jugent maintenant comme la postérité me jugera, dans cinq ou six cents ans!»? [29]29
Подлинные слова г-на А. Дюма. <Русские читают только меня! Это делает честь их вкусу: они судят обо мне так, как лет через пятьсот-шестьсот будут судить потомки! (франц.)>
[Закрыть]Теперь у нас хоть и продолжают читать Дюма, но только в высшем обществе и, разумеется, в оригинале – а на русский язык его более не переводят; да не только Дюма – Поль де Кока не переводят; «Фанни»… сама пресловутая «Фанни» не нашла порядочного издателя. * Не переводят также все эти «Griffes roses», «La mort de l’amour», «L’amour du diable», «Le fils du diable», «Le fils de Tantale», «Letueur de mouches», «Le tueur de tigres», «Le tueur de brigands», «Palsambleu!», «Ce que vierge ne peut lire», «Entre chien et loup», «La poudre et la neige», «Le nez d’un notaire» * [30]30
«Розовые когти», «Смерть любви», «Любовь дьявола», «Сын дьявола», «Сын Тантала», «Истребитель мух», «Истребитель тигров», «Истребитель разбойников», «Чёрт возьми!», «Что не должна читать девственница», «В сумерки», «Пыль и снег», «Нос нотариуса» (франц.).
[Закрыть]– словом, всё, что так жадно пожирается парижанами. (Не можем не привести здесь изречения, произнесенного в нашем присутствии одним юным французским литератором: «Il s’agit seulement de trouver un titre, – уверял он, – le titre est tout; le reste – peu de chose – et ne demande qu’un peu de discernement. C’est le titre seul qui fait acheter le livre!» [31]31
«Нужно только найти заглавие… заглавие – это всё; остальное – пустяки и требует лишь некоторой сообразительности. Только заглавие заставляет покупать книгу!» (франц.).
[Закрыть].) Мы уже не упоминаем о книжицах вроде мемуаров Терезы, Могадоры, Коры, Леотара * , хотя эти самые книжицы и расходятся десятками изданий в столице «Фигаро» * . Самые даже плоды французской драматической литературы, этой до сих пор всесветной поставщицы водевилей, комедий и драм, что-то плохо прививаются к нашей сцене… Оффенбах * , правда, торжествует вполне и беспрекословно. Но пока рейнские провинции не присоединены к Великой империи, его нельзя считать французом, так как он родился и воспитывался в Кёльне.
И со всем тем мы пишем настоящее предисловие к переводу французского романа и берем на себя смелость зарекомендовать его перед отечественной публикой. Дело в том, что в этом романе чувствуется присутствие именно той жизненной правды, которую мы, к сожалению, так редко находим в других современных французских сочинителях. В этом отношении роман г-на М. Дюкана, особенно в первых главах, напоминает – конечно, в более скромных размерах – «Госпожу Бовари» Флобера, бесспорно, самое замечательное произведение новейшей французской школы. История, которую рассказывает нам автор «Утраченных сил», точно прожита, не выдумана. Это исповедь – своя ли, чужая ли, нам в это незачем входить, – и как во всякой исповеди, даже в самой невеселой и горькой, в ней есть своего рода тишина, та драгоценная тишина естественности и искренности, которою природа так сильно действует на нас. Событие, выведенное автором, не ново; всё это было уже сказано и рассказано – мы всё это знаем, кто по собственному опыту, кто по слуху; но есть два-три вопроса человеческой жизни, которые никогда не будут исчерпаны; к ним принадлежит и тот вечный вопрос любви и страсти, взаимных отношений между мужчиной и женщиной, за который в свою очередь принялся автор «Утраченных сил». Не решение этих вопросов вообще, не достижение положительных результатов для нас важно, а нам хочется знать, как они разрешались в данном случае и что сталось именно с этим сердцем в эту эпоху. Пишущий эти строки полагает, что читатели сочувственно отзовутся на ту правду, на ту верность психического анализа, который раскроется перед ними на немногих страницах книги, предложенной их вниманию, и что они также оценят искусство, с которым воспроизведены краски, свойственные времени и месту действия.
Автор «Утраченных сил», г-н Максим Дюкан (Ducamp), уже довольно давно известен французской публике. Он начал свое литературное поприще стихотворениями, в которых – в противность многим романтическим и другим поэтам – прославлял так называемую «прозу» века, успехи цивилизации, науки, даже индустрии; издал несколько занимательных описаний стран, им посещенных (он долго был на Востоке); рассказал экспедицию Гарибальди в Сицилию – ту знаменитую экспедицию «тысячи» (I mille) (он сам принимал в ней деятельное участие); напечатал несколько романов – а в последнее время посвятил свою деятельность эстетической критике, и, как тонкий знаток и нелицемерный судья произведений живописи и ваяния, составил себе почетное имя своими ежегодными отчетами (salons) о выставках в «Revue des Deux Mondes», «Journal des Débats». Сверх того, он в течение семи лет находился во главе возобновленной им «Revue de Paris», которую императорский декрет насильственно прекратил в январе месяце 1858 года. М. Дюкан не верит в прочность наполеоновской династии и принадлежит к либеральной оппозиции. Его труды по части статистики также не лишены достоинств и отличаются изяществом изложения.
И. Тургенев
Баден-Баден.
<Предисловие к немецкому переводу «Отцов и детей>» *
Statt jeder Vorrede erlaube ich mir dem geneigten Leser zur Kenntniss zu bringen, dass ich die vollkommene Treue vorliegender Uebersetzung auf’s Nachdrücklichste garantire. – Das ist eine Genugthuung, die mir noch selten, oder auch wohl gar nicht zu Theil geworden ist. – So wird man wenigstens nach dem gerichtet, gelobt oder verdammt, was man eben getan hat, nach seinen eigenen, nicht nach fremden Worten.
Dass mir ein solches Verhältniss gerade dem deutschen Publikum gegenüber doppelt erwünscht ist, brauche ich nicht zu sagen. Ich verdanke zu viel Deutschland, um es nichts als mein zweites Vaterland zu lieben und zu verehren. – Vor dem aber, was man liebt und verehrt, ist der Wunsch: in seiner eigenen Gestalt auftreten zu dürfen, wohl natürlich.
I. Turgenjew.
Carlsruhe, 1869.
Перевод:
Вместо всякого предисловия я позволю себе довести до сведения благосклонного читателя, что я ручаюсь за точность предлагаемого перевода. До сих пор такое удовлетворение редко или даже вовсе не выпадало мне на долю. Тут, по крайней мере, человека судят, хвалят и осуждают за то, что он действительно сделал на основании его же собственных, а не чужих слов.
Мне нет надобности объяснять, что когда дело касается немецкой публики, такое положение мне вдвойне приятно. Я слишком многим обязан Германии, чтобы не любить и не иметь ее как мое второе отечество. А желание предстать в своем собственном облике перед тем, кого любишь и чтишь, я полагаю естественно.
И. Тургенев
Карлсруэ, 1869.
Образчик старинного крючкотворства *
Из письма к издателю <«Русского архива»>
В числе бумаг, оставшихся после пожара нашего деревенского дома (в 1840 году) * , нашел я тетрадку, страниц в семьдесят, в которую прадед мой вносил всё, что ему казалось любопытным, полезным или поучительным, как-то: рецепты от разных болезней, способы приготовлять кушанья и настойки, образчики поздравительных писем, купчих и условий, отрывки из газет и пр., политические известия, анекдоты, реляции, а также копии разных стихотворений, торжественных и сатирических, известных прошений (как-то Искры, Румянцова) на высочайшее имя * , рескриптов и т. п. Между прочим прадед мой вписал в свою тетрадку три просьбы некоего секунд-майора Аленина. * Они, вероятно, поразили его мастерством изложения, знанием законов, смелостью обличительных нападок. Просьбы эти, которые сам секунд-майор называет незастенчивыми, действительно любопытны как знамение того времени, как образчик чистейшего ябеднического слога, возвышающегося иногда до красноречия и не лишенного своеобразной юмористической окраски. Особенно замечательна вторая нижеприводимая просьба, в которой проводится сравнение между тамбовским наместником и «нашим общим праотцем Адамом». * Что Аленин был крючкотвор первого сорта – это не подлежит сомнению; но накипевшее в нем негодование также несомненно и неподдельно.
Полагаю, что читатели «Русского архива» не посетуют на Вас за помещение этих документов стародавнего времени на страницах Вашего любопытного сборника.
Иван Тургенев
Баден-Баден, 18 / 30 ноября 1869.
<Предисловие к изданию сочинений 1874 г.> *
Считаю не лишним сказать два слова по поводу предстоящего издания. В него вошли – сверх статей, помещенных в последнем издании (1869 года), – «Вешние воды», «Пунин и Бабурин» в несколько дополненном виде, три новых отрывка из «Записок охотника», а именно: «Конец Чертопханова», «Живые мощи» и «Стучит!» (этот последний отрывок не был нигде напечатан и является в первый раз) – и два отрывка из «Литературных и житейских воспоминаний»: «Поездка в Альбано и Фраскати» и «Наши послали!» Обещанная статья: «Семейство Аксаковых и славянофилы» * , по некоторым соображениям,в изъяснение которых входить теперь не у места, заменяется неизданным отрывком из «Записок охотника».Позволяю себе надеяться, что читатели извинят мне это изменение.
И. Т.
Москва.
Май 1874 года.
<Предисловие к переводу книги Г. Гейне «Германия. Зимняя сказка»> *
Позволяем себе рекомендовать русским читателям предлежащий перевод «Путешествия в Германию» – одного из самых замечательных произведений гениального Генриха Гейне.
Распространяться о достоинствах этой поэмы нечего: кому же она неизвестна и кто не знает, что именно теперь Гейне едва ли не самый популярный чужеземный поэт у нас в России? Пересадить этот яркий, душистый, иногда слишком душистый, цветок на родимую почву было задачей не легкой; но, насколько мы можем судить, переводчик исполнил ее и добросовестно и счастливо, что не всегда совпадает, заметим кстати.
Мы не сомневаемся, что труд нашего соотечественника будет встречен единодушным одобрением всех любителей истинной поэзии, юмора и ума.
Иван Тургенев
Париж.
Декабрь 1874.
<Предисловие к французскому переводу повести Л.Н. Толстого «Два гусара»> *
«Deux Hussards»
L’auteur de la nouvelle offerte aujourd’hui aux lecteurs du «Temps», le comte Léon Tolstoï, est un des plus remarquables écrivains de la nouvelle école littéraire russe, de cette école qui procède de Pouchkine et de Gogol; et bien plus de notre grand humoriste que de notre grand poète. On peut même dire qu’après la publication (en 1870) du dernier ouvrage du comte Tolstoï, «La guerre et la paix», composition originale et vaste, qui tient à la fois de l’épopée, du roman historique et de l’étude de mæurs, c’est lui qui tient décidément le premier rang dans la faveur du public. Né en 1828, il est dans toute la force de l’âge, et promet de fournir une longue et brillante carrière.
Le comte Léon Tolstoï, a débuté en 1852 par un récit intitulé «L’enfance», qui attira aussitôt sur lui l’attention des connaisseurs et de la critique. C’était une étude des premières années de la vie humaine, dans le genre de ce que Charles Dickens a tenté de faire dans son charmant roman de «Dombey et fils»; une grande finesse d’observation psychologique s’y allie à la plus touchante poésie. Plus tard vinrent des récits militaires d’une couleur admirable, sobre et puissante. (L’auteur était officier d’artillerie; il avait servi au Caucase et pendant le siège de Sebastopol.) A ces récits succédèrent des nouvelles aussi remarquables par le fond que par la forme; l’une d’elles, assez improprement intitulée «Les cosaques», offre la peinture la plus vive et la plus vraie du Caucase et de ses habitants. «La guerre et la paix», dont j’ai parlé plus haut, vint clore la liste des æuvres du comte Tolstoï dans le passé; un nouveau grand roman dû à sa plume se publie actuellement à Moscou.
Je ne crois pas devoir m’étendre sur les mérites particuliers «Des deux hussards»; le lecteur les sentira sans que j’aie besoin de l’en avertir. Il suffit de dire que cette nouvelle donne une idée assez exacte de la manière du comte Léon Tolstoï. Lui aussi, il est dans ce grand courant réaliste qui, à l’heure actuelle, domine partout dans la littérature et dans les arts; mais il a une couleur et une note qui lui sont propres.
Ivan Tourguéneff
Перевод:
«Два гусара»
Автор рассказа, предлагаемого ныне читателям «Temps», граф Лев Толстой – один из самых замечательных писателей новой русской литературной школы, той школы, которая исходит от Пушкина и Гоголя и гораздо более от нашего великого юмориста, чем от нашего великого поэта. * Можно даже сказать, что по напечатании (в 1870 году) последнего сочинения графа Толстого «Война и мир», произведения оригинального и обширного, соединяющего в себе эпопею, исторический роман и очерк нравов, он решительно занимает первое место в расположении публики. Родившись в 1828 году, он находится в полном расцвете сил, и ему предстоит продолжительное и блестящее поприще.
Граф Лев Толстой выступил впервые в 1852 году с повестью под названием «Детство», которая сразу обратила на себя внимание знатоков и критики. Это очерк первых лет человеческой жизни вроде того, что пытался представить Чарльз Диккенс в своем прелестном романе «Домби и сын»; тонкость психологического наблюдения соединяется в нем с самою трогательною поэзией. Позднее появились военные рассказы * характера превосходного, трезвого и мощного (автор был артиллерийским офицером; он служил на Кавказе и во время осады Севастополя). За этими рассказами следовали повести столь же замечательные по форме, как и по содержанию; одна из них, не совсем точно названная «Казаки», представляет самую живую и самую верную картину Кавказа и его жителей. * «Война и мир», о которой я упомянул выше, заключает этот список прошлых произведений графа Толстого; новый большой роман * , принадлежащий его перу, начат теперь печатанием в Москве.
Я не имею в виду распространяться об особенных достоинствах «Двух гусар»; читатель сам почувствует их без моего предуведомления. Достаточно сказать, что этот рассказ дает довольно точное понятие о манере графа Льва Толстого. Он также принадлежит к великому реалистическому потоку, который в настоящее время господствует повсюду в литературе и искусствах, но у него есть оттенок и тон, собственно ему принадлежащие.
Ив. Тургенев
