Текст книги "Три аксиомы"

Автор книги: Иван Зыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Через несколько дней роща стояла совсем голая.

Погибнут ли объеденные дубки? После одного раза уцелеют, хотя жизнеспособность на время ослабится. Но если гусеницы обгрызут листья и в последующие годы, тогда деревья, конечно, засохнут. А именно такую программу и затевают прожорливые вредители.

Прикончив дубовые листья, гусеницы окуклились, а недели через две из них вылетели бабочки – крупные белокрылые самки и маленькие коричнево-серые самцы. За эту непохожесть самцов и самок шелкопряд и получил название непарного.

На нижней части стволов той же объеденной рощицы, почти у самой земли, бабочки начали откладывать кучки яичек. На одном дубе мы насчитали 108 кучек, и в каждой было до полутысячи яиц. Вот что готовилось к будущему году. Яички переносят зиму, весной из них выводятся гусеницы.

Боролись. Из моторов автомашин взяли отработанное и загрязненное масло. Лесник и его помощники – школьники – всю осень ходили с ведерками и кистями обмазывали каждую замеченную кучку.

И все же в 1958 году шелкопряда стало больше. Разве осмотришь каждое дерево, увидишь каждую кладку?

Все процессы в природе развиваются диалектически. Шелкопряды разных мастей давно бы сожрали все деревья на земном шаре, если бы у них не было врагов. Одновременно с размножением шелкопряда размножаются его враги: паразиты, болезнетворные бактерии. Через несколько лет они одолевают шелкопряда, и каждая вспышка угасает естественным путем. Большую роль играют также резкие переломы погоды.

Но, конечно, каждая вспышка наносит урон лесам. В Сибири, где на тысячи километров простирается неисхоженная и неизмеренная тайга, живущая без надзора, сибирский хвоегрызущий шелкопряд – близкий родственник непарному – с 1950 до 1956 года уничтожил 8 миллионов гектаров кедра, пихты и сосны. Вспышка прекратилась от беспрерывных дождей в 1956 году. Бабочки с намоченными крыльями не могли летать, спариваться и откладывать яички. Дождь прибил их к земле. Утонул, можно сказать, в то лето сибирский шелкопряд. Но маленькие очаги в Восточной Сибири все же остались.

И вот не успели забыть сибирское бедствие, как оно началось в Центральной России. Трудно было предвидеть, до каких размеров дойдет размножение вредителя, сколько времени продлится вспышка и какой принесет ущерб. Ну как тут не тревожиться? Я склонен был обвинять лесное начальство в беспечности и не слишком полагался на успокоительные заверения, что «потерь нет и не будет, все обойдется благополучно».

А ведь на самом деле все обошлось благополучно и без потерь.

В половине мая 1959 года самолеты опылили зараженные леса дустом ДДТ. В конце мая ударили морозы и доходили в Московском области до пяти градусов.

Вот тогда у нас и заговорили:

– И зачем опыляли? Зря тратили деньги. Ведь все равно опыление не помогло, после опыления гусеницы оставались живыми. А сдох шелкопряд от мороза.

По этому поводу могу сказать следующее: после опыления гусенички действительно остались живы. Но не погибли они и от мороза. Я набрал замерзших червячков в папиросную коробку, и были они такие мерзлые, что потрясешь – стучат внутри, как орешки. Позже в теплой комнате оттаяли и, к моему удивлению, зашевелились. А сами еще молоденькие, ничтожненькие, не откормились.

После спада морозов они оттаяли и на деревьях тоже зашевелились, но листьев не грызли и умирали медленной смертью в холодную погоду, наступившую после заморозков.

Мне кажется, что этих живучих тварей погубила вся совокупность обрушившихся на них несчастий: опыление, заморозок, длительный холод. Трудно сказать, какое из несчастий оказалось наиболее тяжким и достаточно ли было какого-либо одного.

Во всяком случае, надо радоваться полной ликвидации вспышки. Это ли не радость?

За последние тридцать лет много раз мне приходила на ум паническая мысль об окончательной «гибели» того или иного лесного массива, а впоследствии мрачные прогнозы не оправдывались.

* * *

Неприятен бывает ремонт квартиры, в которой живешь, если некуда на время работы выселиться, если все происходит на твоих глазах. Даже простая побелка потолка приносит много огорчений. А если что-либо более серьезное и долгое, ну, например, когда пол перебирают, стену рубят или чинят штукатурку на потолке, так это уж совсем мука. Передвигаешь свое ложе с места на место, спишь, живешь, ешь посреди мусора да мела и отчаиваешься: «Да кончится ли когда-либо это безобразие?»

Но ремонт необходим. И знаешь, что после него станет лучше.

Так же вот и в подмосковных лесах. Засыхающие деревья, редины, пни – все это только мусор капитального ремонта, происходящего на наших глазах. Не может же лес существовать без смены поколений. Тут остается только терпеть и ждать. Но обидно, когда ремонт затягивается иной раз по вине администрации.

Нас восемь миллионов

Как легко перелезть через изгородь!

В Измайлове внутри загороженного квартала человек шесть или семь затеяли игру в мяч среди свежих посадок лиственницы и липы. Подкидывают, ловят, отшибают. Мячик вылетает за пределы круга играющих, падает, ударяется в одну липку, подскакивает, задевает другую. Он же безглазый. За ним стремглав, не разбирая пути, кидаются игроки. Слышен шум веток, летят сорванные листья.

Ах, как нехорошо, молодые люди! В загороженные кварталы и входить-то нельзя, не то что играть в мяч. Отсюда пять минут ходьбы до речки Серебрянки, и там много открытых полян, удобных для игры.

Каждая молодая липка куда важнее стоящих рядом высоких старых берез с гнилью. Тем веку осталось пять лет, у молодых липок впереди целое столетие.

Если так обращаться с посадками, никаких финансов не хватит.

В Кусковском парке, не в том, свободном, без оград, что лежит за прудом и где люди привыкли чувствовать себя чересчур вольно, а в так называемом регулярном парке, расположенном на территории музея, обнесенном железными решетками, посаженном по типу Версальского, украшенном скульптурами и цветочными клумбами и требующем от посетителей строгой подтянутости, поставлено много диванов с удобными сиденьями и спинками, на которых так хорошо отдыхать. Но публика желает свободно пользоваться всеми благами природы и ложится рядом с диванами на одеяла.

И очень много ломают веток, везут в Москву охапками.

В начале лета привлекает свежий запах черемухи, березы и липы. Осенью обдирают больше кленовник из-за красоты покрасневших листьев. И всякий раз так обращаются с молодняком.

Не с лестницами же ходят в лес, не лазят на кроны высоких взрослых деревьев. Нет, дерут то, что легко достать рукой.

Существует обычай – под Новый год приносить домой срубленную елку, украшать ее и устраивать около нее праздничные церемонии. Обычай хороший. Но боже ж мой, сколько срубается елового молодняка. Я не знаю в точности, как это отражается на состоянии подмосковных лесов, но около Архангельска, которому полагалось бы стоять кругом в лесах, не сыщешь теперь на тридцать километров ни одной молодой елочки – остались голые топкие болота.

В Измайлове видел я однажды, как интеллигентная супружеская пара разорила муравейник, добывая муравьиные «яйца» на корм комнатной птичке в клетке. А ведь муравьи – старательные защитники леса от всяких шелкопрядов.

Постоял я, посмотрел, спросил, какой породы держат птичку, и не решился обругать: бородатый и очкастый супруг похож на академика, а супруга – вылитая народная артистка СССР.

Вот такая нерешительность, нежелание портить себе и людям настроение и мешает искоренить непорядки. Как часто мы проходим мимо, стараясь не замечать!

И еще лесные пожары. Знаете ли вы, что самыми пожароопасными районами в нашей стране являются окрестности больших городов? Я имею материалы по Москве, Ленинграду и Риге, но думаю, что около других городов творится то же самое. Начинаются лесные пожары всегда по воскресеньям, когда массы горожан устремляются отдыхать на лоно природы.

На первом чемпионском месте по числу загораний стоит лесопарковый пояс города Москвы. Здесь в засушливое лето 1964 года зарегистрировано 400 пожаров – плотность, неслыханная ни в каких других местах: шесть пожаров на каждую тысячу гектаров.

Пожары, правда, невелики. Они обычно прекращаются на ранней стадии, не переходят в верховые. В 1964 году низовым беглым огнем пройдено 74 гектара. Надо отдать справедливость, управление московских лесопарков мобилизует на выходные дни все силы, да еще горком комсомола выделяет дружины по сто человек.

Дальше от Москвы пожаров меньше, но более чем достаточно. В лесах Московской области в том же засушливом 1964 году зарегистрировано 1756 случаев загораний, попортивших 1550 гектаров.

Причина пожаров всегда одни – костры. В тайге путники разводят огонь, чтобы вскипятить чай, сварить пищу. У отдыхающих в подмосковных лесах такой надобности нет. Около кострищ валяются опустошенные консервные банки и разбитые бутылки. Они свидетельствуют о том, что отдыхающие обильно снабжены напитками и едой. Костры зажигаются просто по привычке. С этим надо кончать.

Лес существует для человека. Он и ценен-то потому только, что приносит людям пользу. Недопустимо навешивать на него замок, пусть пользуются.

Но пользоваться можно по-разному.

Где сила, которая смогла бы держать отдыхающих в рамках разумной дисциплины? Лесная охрана? Милиция? Да где же им уследить? Эта сила – мы сами. Нельзя взваливать все на администрацию, стыдно просить: «Последите за нами, мы за себя не ручаемся!» Сами мы должны за собой следить, не распускаться и не позволять соседу делать, чего не положено.

В 1966 году ЦК ВЛКСМ вынес решение «О работе комсомольских организаций по улучшению охраны и восстановления лесов». Практика подскажет в дальнейшем конкретные формы совместной работы комсомольских и лесохозяйственных организаций во всех лесах страны. А пока ясно одно: пригородные леса получат надежную защиту.

Не преувеличивать и не стричь под одну гребенку

Значение зеленых зон, окружающих города, огромно. Обычно зеленая защитная зона является также местом отдыха. Но поставить знак равенства между ними нельзя: не вся зеленая зона используется для отдыха. И не только в каких-либо отдаленных и бездорожных местах, а совсем рядом с Москвой.

На перегоне между станциями Ромашково и Раздоры Усовской ветки поезд бежит через роскошный лес. Он манит к себе, когда вы глядите из вагона электрички. Уж очень свеж, красив и густ великолепный сосняк с дубом и березой в нижнем ярусе. Вы толкаете локтем своего спутника, киваете головой в окно и говорите:

– Вот сюда и пойдем, тут и погуляем в этом прекрасном лесу!

А поезд бежит. Дорога извивается зигзагами, поднимается на высокие насыпи, спускается в коридоры выемок. Вот, наконец, поезд тормозит у станции Раздоры, вы слезаете, но тот лес, что поманил нас к себе через вагонное окно, остался позади за много километров, да и путь к нему отрезан глубокими оврагами. И ваш спутник вполне резонно заявляет:

– Ну чего мы станем пробиваться через сильно пересеченную местность с весьма сомнительной надеждой на успех? Пойдем лучше, куда все люди идут! Вот рядом тоже лес. Правда, он какой-то не такой, как тот, но ведь и здесь можно неплохо отдохнуть.

Так я ездил мимо прекрасного леса тридцать пять лет, любовался им только с поезда. Попал я в него первый раз в прошлом году и убедился, что там никто никогда не бывает и на земле нет следов человеческой ноги. Девственный, нетронутый лес.

И представьте, гулять там неинтересно. Темновато, тесновато, трудно продираться по лесной целине через чащи кустарников без тропинки. Глаз не видит, куда ступит нога, и потому движения у вас неуверенные, опасливые, а вдруг впереди яма!

И всюду одно и то же. Слишком ограничен кругозор, всегда видны только ближние стволы да кустарники. Чувствуете себя, как крот в норе. Нет простора ни для глаза, ни для движений. И вы начинаете понимать, что обжитой лес с тропинками, с травянистыми лужайками, со сменой картин, с открывающимся перед взором широкими перспективами куда удобнее для гулянья и отдыха.

* * *

В предыдущих главах мы рассматривали жизнь лесопарков в ближайших окрестностях Москвы, и думается, лесопарки того стоят. Из всех важных лесов это, быть может, наиважнейшие, потому что они у нас под рукой и пользу от них получают миллионы людей. И это, как говорилось, очень трудные и дорогие леса. А мы знакомились преимущественно с самыми трагическими обстоятельствами и с роковыми периодами их жизни, когда леса чрезмерно вытаптываются, перерождаются, когда отмирают престарелые древостои, когда они преждевременно гибнут от сыплющейся сверху заводской копоти и ядовитых газов.

В каждом явлении могут быть и темные и светлые стороны. Человека, например, подстерегают тяжкие болезни: рак, туберкулез, тиф, холера и множество других, приводящих к смерти. Кладбище – факт. Но человеческий род не прекращает своего существования и неизменно увеличивается в числе. Это тоже факт.

Так же и с лесом.

В Подмосковье хорошие леса отодвинулись от железных дорог и дачных мест, на виду остались плохие. Да и вообще один гектар испорченного леса заметнее сотни гектаров хорошего, он так же лезет в глаза, как пятно или дыра на добротном костюме.

Но надо отдавать отчет в весомости тех или иных явлений в общем строе жизни. Нельзя забывать вот чего. В разряд лесопарков, то есть лесов с трудным и дорогим образом жизни, в Московской области переведено пока только 70 тысяч гектаров, то есть незначительная часть пригородной зеленой зоны Москвы. Да и не все лесопарки страдают от чрезмерного вытаптывания, не на все сыплется копоть, а такая беда, как смерть от старости, приключается, во всяком случае, не чаще одного раза в столетие. Стало быть, не так уж велик удельный вес темных сторон.

Все ужасы, какие были описаны в предыдущих главах, существуют, но в общей картине московских лесов они занимают какую-то ничтожную долю процента.

В Московской области есть много лесов молодых и полнокровных, живущих во вполне нормальных условиях и не испытывающих никаких неудобств. Стоят они, растут, распространяют свежесть и прохладу. То шумят листьями на ветру, то беззвучно дремлют в ночной тиши, и никаких больше событий в их жизни не происходит. Там нет драм и конфликтов, так что и сказать о них особенно нечего.

Вообще леса существуют разные. Подмосковный дачник рискует, как говорится, сесть в калошу, если, разглядывая пень на дворе своей дачи, начнет судить обо всех лесах Московской области по своим дачным меркам, а тем паче делать обобщения во всесоюзном масштабе.

Вот, например, есть в Московской области городок Бронницы. Он находится в 50 километрах к юго-востоку от столицы и стоит на берегу Москвы-реки. Но железная дорога прошла в тринадцати километрах, и это, конечно, не способствовало ни росту населения, ни развитию промышленности с ее дымом, ни наплыву дачников с их беспощадными каблуками. Тихий городок с населением в 10 тысяч.

Около Бронниц есть леса. Там перед лесоводами стоят совсем иные задачи.

Как улучшают леса

Сейчас у нас старички неплохо обеспечены пенсией, живут в достатке. И многие пожилые люди ждут-мечтают: «Вот доживу до шестидесяти лет – уйду с работы, стану получать пенсию, буду гулять, отдыхать, жить в свое удовольствие при полной свободе и без всяких забот и хлопот».

Бронницкому лесничему Павлу Ивановичу Дементьеву перевалило за шестьдесят. Однажды я его спросил:

– Как, Павел Иванович? Не собираетесь на пенсию?

– Ну, что вы! – всполошился лесничий. – Мне нельзя. Не все еще сделано. Сейчас работа в моем хозяйстве на полном ходу, так чего же я брошу ее на полдороге? Нет, мне надо позаниматься еще хотя бы десяток лет.

Дело, которому служит лесничий Дементьев, – реконструкция древостоев Бронницкого лесничества, замена растущей там дрянной и жалкой осины красивыми и ценными древесными породами.

Дементьев достает из шкафа три карты. Они такие большие, что нам пришлось сдвинуть вместе столы, и только тогда удалось развернуть листы и положить рядом. На всех трех изображена одна и та же местность. Из угла в угол тянется извилистая голубенькая полоска Москвы-реки, в центре помечен кружок с надписью «город Бронницы», а кругом островами расположились леса. Но годы на картах разные: 1936, 1947, 1957-й.

Я сказал:

– Как у чеховского доктора Астрова. Там тоже три карты последовательного изменения лесов.

– Есть аналогия, – ответил лесничий, – но карты чеховского доктора надо понимать все же символически, а не буквально. Врач, загруженный своим лечебным делом, не мог заниматься геодезическими съемками. Если он и составлял карты, да еще за пятьдесят лет, то не на основе измерений, а только по рассказам старожилов. А наши карты – точные. Имейте, в виду, что мы не сами их составляем. Это не мои отчеты, а акты ревизии, составленные моими строгими контролерами.

Раз в десять лет проводится лесоустройство. Это ревизия, переучет. Не какой-либо поверхностный, а весьма глубокий. Приезжают специалисты-таксаторы, люди зоркие, умеющие понимать лес с первого взгляда и в то же время достаточно искусные в производстве картографических съемок. Они измеряют и считают, сколько гектаров занимает лес, сколько деревьев стоит на каждом гектаре, какие это деревья, каких пород, какого возраста, каков объем стволов, как велик запас древесины на гектаре и каков прогноз на будущее. Работа длится долго. В результате ее появляется вот такая карта и целый том словесных и цифровых дополнений. Поэтому имейте к этим картам доверие!

Вы видите, лес делится на пронумерованные квадратики. На такие же точно квадраты разделен просеками и натуральный лес. Как товары в складе лежат на полках, так наше древесное имущество хранится в пронумерованных клетках квадратов.

Я внимательно разглядываю все три карты, сравниваю. Очертания лесных островов изменились мало, по-прежнему на левом берегу Москвы-реки видна Бояркинская лесная дача, а на правом – Меньшовская, но резко бросается в глаза разница в цвете квадратов. На карте 1936 года все леса закрашены светло-зеленой, а местами синей краской. Это осина и береза. Осина преобладает. На карте 1947 года появились желтые, лиловые и темно-коричневые пятна, обозначающие сосну, лиственницу, ель и дуб. А на карте 1957 года таких пятен стало гораздо больше, они выросли и порядком потеснили светлую зелень осины. Хвойные деревья заняли 717 гектаров, а дуб – 735.

За время работы в Бронницком лесничестве Дементьев заметным образом перекроил и перешил свои леса. Часть осины срубили, на ее место посадили быстрорастущие лиственницу, сосну, ель. Дуб не сажали, он размножился естественным путем, но в обычных условиях он заглушается осиной, а Дементьев производил рубки ухода, удалял осину, создавал благоприятные условия для роста дуба, и дуб во многих кварталах занял господствующее положение.

Благодаря смене древесных пород на значительной площади Бронницкие леса стали красивее.

И увеличилась их хозяйственная ценность.

При реконструкции леса и рубках ухода было срублено и сдано народному хозяйству 185 тысяч кубических метров древесины. Но это пошло не в ущерб, а на пользу лесу. Замена осины быстрорастущими хвойными породами увеличила ежегодный прирост древесины. Хотя хвойные деревья посажены недавно, они еще молоды, но дают о себе знать. Запас древесины на корню постоянно увеличивается. В 1936 году в Бронницких лесах было 364 тысячи кубических метров, а 1947 году – 425 тысяч, а в 1957 году стало уже 483 тысячи кубических метров. Сейчас запас, конечно, еще больше увеличился.

Вот это и есть один из результатов двадцатипятилетней работы Дементьева. Но лесничий не удовлетворен, не считает свою задачу выполненной не уходит на пенсию. Ведь в лесничестве остается еще три тысячи гектаров осины. Красы в ней мало, а хозяйственной пользы еще меньше. Она растет только до 30 лет, а потом ствол ее заживо загнивает, и хотя она живет и сохраняет листья до 60, но древесина ее годится только на дрова, которые, как известно, очень плохие. То ли дело лиственницы или сосны. Они красивы и полезны. И хочется Павлу Ивановичу посадить еще хотя бы тысчонки полторы гектаров этих ценных деревьев, а там можно и на покой.

* * *

В начале этой книжки говорилось о том, как трудно разводить лес в засушливых волгоградских полупустынях и как дорого сажать деревья на асфальтированных улицах Москвы в соседстве с густыми толпами пешеходов и вереницами бегущих автомобилей.

Трудность и дороговизна происходят там из-за того, что деревья вселяют в необычные для них места и не подходящие для их жизненных потребностей условия.

Совсем другое дело в средней полосе России. Влаги здесь хоть отбавляй, и деревья чувствуют себя вполне дома. И конечно, есть большая разница между закованным в бетон и асфальт городом и вольной природой. Во внегородской обстановке средней полосы России сажать лес и не трудно и не дорого.

Можно просто разбросать древесные семена по оголенной от травы земле, и вырастет лес. Но такой способ годится для выращивания дикого, а не хорошего культурного древостоя. При посеве семенами молодые деревца разместились бы в беспорядке – местами чересчур густо, местами слишком редко, а это затруднило бы последующий уход и приведение насаждений в культурный вид. Да и семян на посев тратится много лишних, а они довольно дороги.

Поэтому целесообразно применить тот же способ, каким у нас на огородах выращивают капусту и помидоры – метод рассады.

Кто видел, как сажают капусту? Ее не сеют, а именно сажают. Семена были высажены заранее в парниках, там они проросли, из них вывелись молоденькие растеньица с корешками, стебельками и листочками. Когда же приходит пора, эти маленькие растеньица переносят на поле или на грядки, где им суждено свершить полный круг их жизни.

Точь-в-точь то же самое делают и при посадке леса. Тоже выращивают сначала из семян древесную рассаду, а потом высаживают правильными рядами на тот участок земли, который должен стать лесом.

Ничуть не сложнее, чем с капустой. Даже проще, потому что для выращивания рассады из древесных семян не нужны ни парники, ни теплицы, – посев производится под открытым небом, в так называемых питомниках.

Питомник Бронницкого лесничества таков же, как питомники всех других небольших лесничеств: прямоугольная площадка в полтора гектара, обнесенная оградой, чтобы не зашел ни посторонний человек, ни корова, ни дикий лось, и там внутри – порядок, чистота, прямые дорожки, и вообще все выведено по линеечке. И нет ни одной травинки – вся она давно истреблена усердными руками полольщиц.

По голой приглаженной земле тянутся рядами узенькие ленточки ярко-зеленого пушистого плюша. Наклоняетесь, присматриваетесь, и оказывается, что ворс плюша состоит из сосновых хвоинок.

На другом участке прямыми рядочками расположились темно-зеленые ершистые пальчики с иголочками. Это лезут из земли новорожденные елочки.

И есть еще полоски лиственницы, липы и остролистного клена – ряды веточек с нежными хвоинками или зелеными листочками.

Всем этим хозяйством ведает умелая работница Наталья Михайловна Бутылкина, накопившая за 20 лет работы в питомнике замечательную сноровку. Она нянька в яслях древесных крошек. Ее питомцы хорошо растут и ничем не болеют.

Если железной лопатой (или каким-либо механизированным орудием, которые применяются в более крупных питомниках в больших лесничествах) поднять живую зеленую полосу вместе с глубоким пластом почвы, – рыхлая земля развалится на комочки, а плюшевый валик рассыплется на отдельные сосновые веточки – каждая длиной с карандаш, а снизу висят ниточки корней.

Вот это и есть сосновые сеянцы, готовые к переселению на место будущего и уже постоянного жительства, где им суждено вырасти в могучие деревья и поднять свои верхушки над землей на 40 метров. А на освободившемся месте в питомнике умелая Наталья Михайловна посеет новые семена и к будущей весне выведет новые сеянцы.

* * *

Питомник в лесничестве один, а лесные острова, крупные и маленькие, раскинулись широко.

Лесничество делится на объезды, объезды – на обходы. Хозяин обхода – лесник. Он ответственное лицо за целость, здоровье и самочувствие полутысячи гектаров леса. Это не «нижний чин», не прежний сторож-обходчик, а младший командир и руководитель всех работ, производимых в лесу, в том числе, конечно, и лесных посадок. А самые работы, их физическая сторона, выполняются под присмотром лесника рабочими.

Впрочем, есть в Бронницах лесник Сергей Лапнин, бывший военный моряк, человек крупного роста и большой физической силы. Он не довольствуется ролью надсмотрщика, а всегда наравне с рабочими принимается сажать молодняк сам, своими руками:

– Приятное дело! Посадишь мелюзгу, а потом видишь, как она растет. Это же радость! Так с какой же стати я стану себя этой радости лишать?

Первая обязанность лесника – доставка сеянцев из питомника к месту посадки. Их везут на телеге, в особых посудинах, и корни смачивают торфяной жижей, чтобы не пересохли.

Я тоже взгромоздился на телегу и вместе с лесником и сеянцами поехал к месту посадки. Мы долго тряслись в телеге и слушали скрип колес, пока не выехали на прогалину среди леса. В разных концах ее копошились женщины с каким-то инструментом в руках, похожим на лопаты.

На посадке Волгоградской государственной лесной полосы я привык глядеть на работу могучих механизмов. Там по степям ходят вслед за тракторами целые табуны лесопосадочных машин – идут широким развернутым фронтом, и сзади, где прошли, появляется лес.

В Бронницком лесничестве нет никаких машин. Перевозка сеянцев из питомника к месту посадки оказалась единственной работой, которая выполняется лошадиной силой; все остальное делают человеческие руки. Даже землю не обрабатывают плугом, а вскапывают лопатой. До самого недавнего времени лесному хозяйству мало давали машин.

И вот мы на поляне, где работают женщины. Для них мы привезли дневную порцию сеянцев.

Вся поляна – полосатая, как ткань, из которой шьют пижамы: узенькие серо-желтые полоски чередуются с широкими зелеными. Желтое – оголенная земля, зеленое – земля нетронутая, заросшая молодой майской травой.

Еще в прошлом году на поляне разметили ряды, где встанут будущие деревья, и на этих рядах простыми лопатами вырезали дернину квадратами величиной 50 на 50 сантиметров, и каждый квадрат, не размельчая, перевернули наизнанку – травой вниз, голой землей кверху, – вот и получились серо-желтые полоски. А между полосками землю не трогали, она осталась как была, с пеньками и травой.

Вот и вся обработка земли. Какое из культурных растений согласится поселиться на почве, обработанной столь примитивно? А для деревьев в зоне их естественного географического распространения этого достаточно. Иной раз сажают даже в совершенно необработанную почву.

Недостаток в обработке почвы компенсируется тем, что в этой негостеприимной на первый взгляд земле для каждого сеянца пробивают довольно глубокую посадочную лунку. Корни деревца будут сидеть не в перевернутом пласте, а значительно ниже. Что касается пласта, то его перевернули наизнанку только для того, чтобы заглушить траву, чтобы не росла она вокруг сеянца и ему не мешала. А накрытая земляным пластом дернина перепреет и сыграет роль удобрения.

Пожилая женщина вонзает в середину перевернутого пласта дернины железный бурав, поворачивает, вынимает вместе с вырезанным столбиком, вытряхивает – остается круглая дырка, и рядом с нею появляется кучка земли. Так работница идет вдоль полоски, оставляя за собой, как след, ряд дырок с кучками земли.

Я подхожу, заглядываю в эти пробитые работницей колодцы. Они такой величины, что туда можно поставить мой полулитровый термос, и он входит по самую макушку – как раз в пору, словно по одной мерке делали.

Потом женщина принимается за посадку: берет из своей посудины сеянец – сосновую веточку длиной с карандаш с висящими, как нитки, корешками, – опускает в лунку, встряхивает, чтобы расправились корешки, и засыпает землей. Вся кучка, что была вынута из лунки, снова возвратилась в лунку.

Движения точны, размеренны, быстры. Видна большая сноровка.

Я знаю, что весенние посадки – дело спешное. Их надо закончить в неделю. Женщина, чью работу я наблюдаю, получила от лесника тысячу сеянцев и должна посадить их сегодня же. И я знаю, как мешают работающим людям докучливые расспросы. Назойливый корреспондент с блокнотом в руках – что может быть хуже этой помехи для работающего человека? И потому я не решаюсь заговорить, отхожу в сторону, пристраиваюсь на пеньке и начинаю пить горячий чай из своего термоса размером точно в посадочную лунку.

Или пример заразителен, или время подошло, но работница положила свои инструменты, достала кошелку и тоже принялась завтракать. И тогда я без стеснения подошел и вступил в разговор.

Домашняя хозяйка из Бронниц Нина Васильевна Шикулина, лет пятидесяти, работает сезонницей на лесопосадках с 1936 года. Как и все другие сезонники, ежегодно сажает весной один гектар (такая здесь норма), а летом ухаживает за ним и, кроме того, ведет уход еще за двумя гектарами, посаженными ею же в прошлом и позапрошлом году. Таким образом, каждый посаженный гектар три года находится под ее присмотром. За время работы с 1936 года Нина Васильевна посадила и выходила 18 гектаров лиственницы вместе с сосной и елью; этот, на котором сидим, – девятнадцатый.

– Могла бы больше, да в военное время мало сажали. Опять же я не все годы занималась посадками, приводилось и почву готовить – подрезать и переворачивать дернину. Тоже дается по гектару на лето. Когда готовишь почву, в тот год посадок не поручают.

Я спрашиваю, что труднее.

– Трудностей особых нет. Гектар в лето – это немного, через силу не работаем. А самое хлопотное дело – истребить осину. Ведь мы сажаем на вырубленных участках. Срубят старый лес, а сок-то живой и корнях деревьев остался, деваться ему некуда, вот он и гонит из каждого пня новую поросль, да не по одному, а по пятку да по десятку побегов. И могут вырасти те побеги за одно лето в человеческий рост, а листья-то крупные, как у лопуха. Сказка такая сказывается про Змея-Горыныча: отрубят ему одну голову – вырастает взамен срубленной десяток новых голов. Не иначе эта сказка сложена как про рубку леса лиственных пород. И от березовых и от дубовых, и от кленовых, и липовых пней вырастает поросль. А у срубленной осины не только появляется поросль от пня, но и от корней идут отпрыски. Пень-то он вон где, далеко в стороне, а корни под землей разошлись на много метров, и, когда осину срубят, повсюду из земли лезут десятки новых осин. Такое въедливое это дерево, цепкое, никак с места не сгонишь.