Текст книги "Три аксиомы"

Автор книги: Иван Зыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

А дальше есть просто лес в тысячу гектаров. Одной опушкой он примыкает к новому измайловскому поселку, другой – к шоссе Энтузиастов.

Я видел этот лес сорок лет назад, и он поразил меня тогда своим великолепием.

Роскошный был лес. Трехъярусный. В верхнем этаже – макушки сосен. Под ними либо липы, либо березы, либо дубы, а местами вяз. И еще ниже остролистные клены с листьями в форме пятиконечной звезды.

В принципе то же самое, что и в лесной даче Тимирязевской академии. Но в Измайлове все крупнее, значительнее. В Тимирязевке сосны сажал Турский, им сейчас по семьдесят лет. А в Измайлове соснам по двести лет, они в два обхвата. Да и тянется Измайловский лес на несколько километров. В Тимирязевке 248 гектаров, в Измайлове – 1180.

Ведь в чем очарование смешанного древостоя? Он радует глаз разнообразием сочетаний, густотой, наполненностью. В нем всего много: стволов и веток, листвы и хвои, свежего аромата и птичьих голосов. Прекрасен он летом и еще краше становится в пору листопада, когда весь расцвечивается переливами нежных и ярких тонов. Березы становятся золотыми, дубы – бронзовыми, кленовые листья бывают и бледно-лимонными, и темно-желтыми, и розовыми, и красными, и оранжевыми. Богатство красок осеннего леса бесконечно и меняется с каждым днем, потому что у одних пород деревьев увядание листьев начинается раньше, у других позже.

И над всем этим красочным буйством возвышается спокойный зеленый потолок сосновой хвои. Он не меняется, не увядает. Он вечно зелен и кажется живым даже в осеннюю хмурь и под скупым зимним солнцем. Потому смешанный лес с сосной остается красивым во все времена года.

Таким он запомнился, таким был, когда час пешей ходьбы отделял его от конечной остановки трамвая на Большой Семеновской улице.

Но теперь к нему вплотную подошел метрополитен, на опушке построен новый поселок с населением в 200 тысяч. Да еще больше народу приезжает в выходной день из центральных районов Москвы, пользуясь самым скорым и удобным видом транспорта.

Приезжать-то приезжают, гулять гуляют, да вот в чем загвоздка: через лес протекают две речки – Измайловка и Серебрянка. Они рассекают массив на три части, и переход из одной в другую затруднен до чрезвычайности, потому что мостики через речки нет, а в трех местах устроены примитивные переправы – где брошена доска, где жердь. Нужна большая смелость и ловкость, чтобы пройти над речкой по жерди, не шлепнувшись в воду или в прибрежную тину. И конечно, далеко не всякий на такое дело решается.

Лесники, оберегающие измайловский массив, – народ себе на уме. Лучших переправ не устраивают. Да это и понятно. Речка Серебрянка хранит лес не хуже, чем загородки в Тимирязевском заповеднике. Участок, примыкающий к измайловскому поселку, вытаптывается сотнями тысяч ног, он давно переродился в парк, а в заречном участке народу совсем мало, и там полностью сохранился лесной характер. Что из этого получилось – увидим дальше.

За недосугом я давно не бывал в тех местах. А теперь, раз выпадает такой подходящий случай, двинулся туда со всем составом своих племянников. Мне самому было любопытно взглянуть, что сталось с прекрасным лесным массивом.

Поезд метро поднялся из темного подземелья и остаток пути пробежал под солнцем, как обыкновенная электричка. На станции «Первомайская» конец пути. Справа виден лес, но дорога туда преграждена рельсовыми путями, станционными зданиями, забором какой-то стройки. Переулок ведет в противоположную сторону. На вопрос, как пройти к лесу, мне ответили:

– Можно через проходной двор выйти на Первую Парковую улицу, а там и лес. Очень близко. Да только здесь теперь неинтересно, а в красивые места отсюда не пустит речка. Поезжайте лучше на любом трамвае или троллейбусе до Тринадцатой Парковой улицы. Ближе не сходите: тут всюду упретесь в речку.

Влезли в троллейбус, поехали вдоль леса. Измайловский поселок, вернее новый крупный населенный район столицы, протянулся во всю длину лесной опушки. Все поперечные улицы, которые мы пересекаем, едучи в троллейбусе, упираются в лес – входи туда по любой. Но раз посоветовали ближе Тринадцатой не сходить, стало быть, есть резон ехать туда.

Совет оказался правильным. От Тринадцатой улицы легко попасть в один из заречных участков и найти «красивые места».

Но мы никуда не пошли, не стали разыскивать красоты. То, что мы увидели в самом начале, подавило своим безобразием. Нашим вниманием овладел невообразимо изреженный древостой. Сосна от сосны, дуб от дуба стоят чуть ли не за полкилометра. А весь оголившийся от деревьев пустырь заставлен изумляющим скопищем исполинских сосновых пней. На один из них мы уселись вшестером, расположившись звездочкой спинами друг к другу, и настолько обширен пень, что нам не тесно, еще можем несколько человек приютить.

Я сказал племянникам, что вот попираю задом остатки роскошного леса, которым любовался в молодости. Ничто не вечно под луной. Был лес, остались пни.

Моя молодежь никогда прежде не видела таких громадных пней и в таком изобилии. Читали только в романах. Ребята потрясены, кипят негодованием, высказывают самые нелестные замечания в адрес злостных истребителей леса и нерадивых его охранителей. Я им отвечаю, что нельзя так судить с кондачка, надо разобраться в каждом отдельном случае. Пень пню рознь. Случается так, что и пни бывают неизбежны. Я предложил поговорить со здешними лесниками.

Домик лесной охраны оказался невдалеке, напротив Пятнадцатой улицы. Мы познакомились с лесниками, в том числе со старейшим из них – Григорием Суржаниновым, которого все здешние работники называют «дядей Гришей». Он рассказал, что работает со дня передачи массива из Гослесфонда городу Москве. В самом начале 30-х годов ближняя часть леса, примыкавшая к Окружной железной дороге, была обнесена оградой и названа парком культуры и отдыха; там построили всякие качели и аттракционы, на пруд спустили лодки для катания, установили продажу входных билетов. А здешняя отдаленная часть оставлена в резерве, но, по сути дела, впоследствии тоже превратилась в парк, только без ограды и входных билетов. До войны больше народу ходило в огороженный парк культуры, потому что туда ближе было от трамвая. А когда построили метро да протянули до Первомайской, народ бросился в отдаленную часть, потому что парк культуры оказался в стороне от метро, а здесь Первомайская станция расположена прямо на опушке. Да еще поселок построили на 200 тысяч. Ну, однако, есть участки, куда речка Серебрянка народ не пускает; там древостой сохранился лучше.

Тут в беседу вмешалась моя молодежь:

– Опять начнете про многолюдье да топчущие ноги. Про это мы слыхали. Скажите лучше, почему у вас такие безобразия творятся!

Дядя Гриша опешил:

– Хвастать не можем, что все у нас отлично. Бывают промашки. Но чтобы вопиющие безобразия творились? Этого нет. Преувеличиваете, молодые люди. Говорите, что такое страшное увидели?

– Все деревья срублены, одни пни остались. Почему позволяете? Где у вас глаза?

– Да мы сами спиливаем! И давно уже. А начиная с 1952 года по пять, по шесть тысяч дерев в год.

– Сами? – изумились мои племянники. – Так ведь вы поставлены хранить лес, а не пилить.

– И храним и пилим, – ответил дядя Гриша. – Э, да вы, я вижу, ничего не понимаете. Тогда могу показать. Я на ходьбу не ленивый. Пройдемте со мной чуток.

Дядя Гриша повел к сосне и указал:

– Вот. Видите затески на стволе и номерки? Предназначена в рубку. А вот рядом другая, тоже затески, тоже в рубку.

– Но почему же? – удивились мои племянники. – Зачем же их рубить?

– Поглядите наверх. Сосны мертвые, нет на них ни одной хвоинки.

И в самом деле, торчат у сосен сухие голые сучья. Ребята задирают головы, внимательно рассматривают. Заметив их смущение, лесник с иронией в голосе начинает отчитывать:

– Так где же, молодые люди, вы увидели безобразие? По-вашему, надо такие деревья хранить, а не пилить? А знаете ли вы, что оставлять умершее дерево в лесу так же недопустимо, как покойника гноить на его постели без погребения. На мертвом дереве разводятся жуки-короеды да черные усачи и происходит всякая зараза. Его обязательно надо спилить и увезти из лесу.

– Почему они умерли? – растерянно спрашивают ребята.

– От старости. А в нашем лесопарке хвойные деревья умирают и преждевременно. Конец им приходит, последние спиливаем. Мы находимся на восточной окраине Москвы. Ветры чаще всего дуют с запада, наносят к нам дым со всей Москвы. Лиственные деревья переносят копоть почти безболезненно, а хвойным трудно. Каменноугольная зола да сернистый газ для них губительны.

Почему лиственные переносят легче?

– Береза, липа, дуб, клен, вяз каждый год выбрасывают свежий лист. А у сосны и ели хвоинка живет несколько лет, вот она и засаривается. Еловая хвоя в нормальных условиях при чистом воздухе способна прожить до семи лет, а в нашем лесопарке успевает прокоптиться в два года. Дерево принуждено часто выращивать новую хвою, тратит на это силы и быстрее старится. Елка засыхает у нас в 60–70 лет. Ее уже не осталось. Сосна крепче. Много спилили в прошлые годы таких, которые прожили больше двухсот лет. Теперь и сосна кончается. Из хвойных у нас хорошо живет одна только лиственница, она каждый год меняет хвою, и ей никакой дым нипочем. Мы сейчас налегаем на посадки лиственницы. Очень красивое дерево, светлое, радостное.

Я спросил:

– Вы ведете посадки?

– А как же! Сажаем 12 тысяч в год. Шесть тысяч вырубаем, двенадцать тысяч сажаем. Да разве вы не видали?

Я сказал, что мы пришли через Тринадцатую улицу и ничего пока не видали, и спросил, есть ли естественное возобновление молодняка от самосева.

– Естественного самосева бывает много, особенно дубочков, да ведь ничего от него не остается, все вытаптывают. Народу – сила. Если какой дубочек летом уцелеет, зимой лыжники прикончат.

– Но как же в таком случае сохраняются ваши посадки?

– Огораживаем, строим заборы вокруг площадок молодняка. Ну, однако, лезут и через заборы. Бывает иногда хулиганство, озоруют мальчишки. Уши им за это следует драть. А все-таки молодые наши посадки сохраняются. Кто самые злые враги молодняка? Лыжники! А с лыжами через изгородь не перелезешь.

– Значит, будет ваш парк существовать?

– Какие могут быть сомнения? – оживился дядя Гриша. – Красивый будет парк, разнообразный, составленный из устойчивых против дыма пород. Ну, конечно, сейчас такой момент: смена древостоя. Старый отмирает, надо заменять новым, а тут публика толчется, мешает нарождению нового поколения своими ногами. Но мы беремся за это дело руками, исправляем. Руки оказываются сильнее ног. Да вы сами посмотрите! А мне пора.

Мы поблагодарили за беседу и пошли по парку. Все оказалось в точности так, как рассказывал лесник. Посадки молодняка произведены на большой площади. Они начаты в 1946 году – нет необходимости объяснять эту послевоенную дату – и велись в строгой последовательности. Сажали сначала там, где нужнее, где древостой наиболее изрежен.

В первую очередь за Шестнадцатой улицей был засажен сосной и березой квадратный километр совершенно оголившейся поляны, которая когда-то была под лесом, а в военные годы превратилась в картофельный огород. Теперь там стоят вполне окрепшие молодые деревца, а когда подрастут еще больше, будет прекрасный парк.

Измайловский старожил, объяснивший мне все это дело, смотрит на березки и сосны с восхищением и старается заразить меня своим настроением:

– Бессилен выразить, но вы только подумайте: сажали картошку, а теперь вырос лес!

Я оборачиваюсь к племянникам и говорю:

– Запомните: был лес, потом сажали картошку, теперь снова стоит лес. А вы испугались пней. Надо же отличать полезные рубки от браконьерских краж.

Молодняк посажен на всем изреженном пространстве парка. Посадки еще окружены изгородями. В загородках стоят маленькие кустики. Но молодость – порок небольшой: она проходит. У молодняка блестящее будущее, только бы он уцелел. С каждым годом он поднимается все выше и хорошеет. А как окрепнет, гуляй тогда по нему, долго, без заботы о новых посадках, потому что молодым деревьям обеспечена большая жизнь.

А старых деревьев осталось немного, и все они внушают серьезные опасения. Стоят пока, но стоять им осталось недолго. На немногочисленных уцелевших соснах совсем мало хвои, и она не зеленая, а порыжевшая. На последнем издыхании держатся дряхлые березы. Скоро умрут, придется их спилить.

Больше всего уцелело дубов. Они крепче и долговечнее других древесных пород. Но и дубы тоже обнаруживают признаки старческого увядания; тоже недолог их век.

Искусственные посадки молодняка ведутся только по эту сторону речки Серебрянки, то есть на территории, где топчутся десятки и сотни тысяч ног.

В заречной части посадки совершенно не нужны. Там тоже происходит отмирание старых деревьев. Сосен уже много спилено; некоторые липы, дубы и березы суховершинят. Но их смерть не прекратит существования леса. Из падающих с деревьев семян выросло много самородных дубков и липок. Молодой кленовник местами образует непролазные заросли. Народу бывает мало, вытаптывать некому. На смену умершим деревьям встают новые самородные поколения. Благодаря смене поколений жизнь в лесах, живущих ненарушенной естественной жизнью, непрерывна.

А в парке, где люди гуляют и топчут землю, надо обязательно делать посадки да их огораживать, иначе после смерти старых деревьев останется голый пустырь.

* * *

С той поры минуло восемь лет, и в Измайлове многое изменилось. Перестроена и продолжена линия метро; станция, которая прежде называлась Первомайской (красное здание с часами на высокой башне), упразднена и превращена в вагонное депо. Поезд метро пробегает мимо нее, поднимается на мост через речку, а потом идет по земляной насыпи, и в этот момент, если взглянуть в окна направо, раскрывается широкая панорама Измайлова, каким оно стало нынче. И право же, вид неплохой.

Напротив Третьей улицы поезд останавливается у новой станции. Она расположена на самом краю прежнего загороженного пустыря с молодыми посадками. Но теперь нет загородок, и прежние кустики превратились в густую рощу с березами десятиметровой высоты.

Деревья растут быстрее, чем мы привыкли думать. В особенности береза. В Измайлове в последние годы она прибавляла по метру высоты за каждое лето и даже по полтора метра.

Странно вспомнить, что задавался вопрос: будет ли существовать лес? Он существует.

И не надо ехать ни на Тринадцатую и ни на какую другую улицу в поисках красивых мест – все участки измайловского зеленого массива нынче достаточно красивы.

Были при посадках допущены и некоторые ошибки. Я о них скажу позднее, потому что для их понимания потребуется знание деталей лесного дела, а сейчас мы заняты уяснением самого главного и элементарного.

Ошибки заключались не в том, что измайловские лесники чего-то не сделали. Нет. Они, добиваясь лучшего, делали лишнее, несогласное с законами природы. Но едва ли такое исключительное рвение можно ставить им в вину. Да и вообще «победителей не судят».

Смена поколений

Понаблюдали. Теперь станем рассуждать.

Картина как будто бы ясная. Но чтобы сделать наши наблюдения бесспорными, надо закрепить их в теоретических выводах, перевести на язык общих законов.

Как часто бывает в спорах, один говорит:

– Я вот что видел.

Другой возражает:

– Неправда! Я видел противоположное.

И спорят. А оба не правы, потому что оба видели случайное.

Факт факту рознь. Нам могут сказать: «Мало ли что бывает, в другом месте вовсе не так».

Да, и на самом деле в другом месте много может выглядеть по-иному. Надо разобраться, какие из наблюдаемых нами явлений настолько всеобщи и присущи всем деревьям, что их можно одинаково встретить и в Подмосковье и в сибирской тайге, и какие вызваны местными особенностями Подмосковья, и как широко распространяются эти особенности.

Прежде всего остановимся на истине самой элементарной. Ее считают настолько ясной, что обычно о ней не говорят. Излишне. Она и так всем понятна без всяких разговоров. Но именно из-за того, что о ней никогда не говорят, истина эта оказалась прочно забытой. И вот теперь является необходимость почаще ее напоминать.

Каждое дерево смертно. Забывать об этом не следует. Отсюда вытекает вся наша работа по сохранению древостоев, вся система действий в лесу, все методы нашего лесного хозяйства.

На московских бульварах и скверах мы видим много лип и дубов с наложенным на трещины коры пластырем, с запломбированными дуплами и другими следами лечебной и хирургической помощи. Лечением больных и старых деревьев можно во многих случаях продлить их жизнь на десятки лет, но нельзя сохранить навсегда.

Ведь вот даже на Тверском бульваре и в Александровском саду у стены Московского Кремля пришлось в советское время срубить 90 процентов всех деревьев. Их бережно хранили, потому что посадки в городе страшно дорого стоят, но время подошло, они отстояли свой век, рассыпались в прах, и никакими средствами остановить умирание невозможно.

Хранить лес или парк можно только путем обновления древостоя, замены умирающих деревьев молодыми.

Как происходит смена поколений в естественных лесах?

Центральная часть Главного ботанического сада Академии наук СССР в Останкине обращена в лесной заповедник. Там сохранилась естественная дубрава.

В 1959 году был богатейший урожай желудей. Висели они на дубах, как гроздья винограда «дамские пальчики», и казалось даже, что сами ветки словно бы склонились под тяжестью обильных плодов.

В 1960 году вся земля сплошь покрылась зеленым ковром листиков. На каждом квадратном метре выросло по сотне, а то и по две сотни юных дубочков.

Но живут молодые всходы года два. Для дальнейшего роста нужен солнечный свет, а под густым лесным пологом его нет, и вся масса светолюбивых дубков, за редчайшими исключениями, должна погибнуть.

Через несколько лет история повторится: снова будет богатый урожай семян, они упадут на землю, прорастут, дадут всходы и, если не будет света, опять погибнут. Так природа постоянно подготовляет новые поколения. Они всегда наготове, но вступить в свои права могут только после удаления или сильного изреживания взрослого древостоя, и тогда встают на место павших отцов.

У теневыносливых древесных пород, например у ели, самосев не погибает, но очень слабо растет или совершенно останавливается в росте. Он прозябает в тени и томится в ожидании выхода на свет многие десятки лет.

Такие подготовленные природой резервы, существующие под пологом старого леса и ждущие выхода на сцену, называются подростом (в отличие от подлеска, состоящего из теневыносливых кустарников, способных существовать под пологом леса при малом количестве света; к таким подлесочным породам относятся: орешник, рябина, бузина, смородина, жимолость, бересклет, шиповник и другие теневыносливые кустарники). Подрост нельзя смешивать с подлеском. Подрост в будущем может стать лесом, подлесок никогда лесом не станет.

В безлюдных лесах Севера и Сибири смена древесных поколений происходит без рубки: умершие деревья сами валятся и сгнивают, и тогда на освободившейся площади вступает в права наследства долго ждавший своей очереди подрост – молодняк.

Существует мнение, что такая естественная смена поколений без рубок даже лучше. Природа якобы лучше знает, когда приходит пора одному умереть, другому расти, а человек может внести в это дело произвол и напортить. В не потревоженной человеком природе якобы господствует гармония.

В дальнейшем мы с вами побываем в тайге, посмотрим, лучше это или хуже, узнаем, какая там царит «гармония». А сейчас мы ходим по Москве да вокруг Москвы и можем говорить только о том, что видим.

Как долго могут прожить деревья? А это уж глядя по обстоятельствам, разные породы и в разных условиях живут по-разному.

Большим долголетием обладает сибирский кедр. В европейской части страны долговечен дуб.

В селе Коломенском под Москвой стоит десяток престарелых дубов. Их возраст неизвестен, но это не остатки дубового леса, а типичные деревья искусственной посадки. Посадить их могли скорее всего при царе Алексее Михайловиче, который сделал Коломенское своей постоянной летней резиденцией, построил тут в 1667 году дворец (до нас не дошедший) и старательно заботился об украшении своего поместья. Стало быть, дубам уже триста лет.

Некоторые из них держатся совсем молодцами, имеют раскидистые кроны с массой зеленых листьев и не обнаруживают признаков дряхлости. А у некоторых громадные дупла, человек может войти туда, как в будку телефона-автомата. Но вся гниль соскоблена, а здоровый слой древесины покрыт черной смоляной замазкой, предохраняющей от распространения гнилостного грибка. Сейчас дупла закрыты листовым железом.

Как это ни печально, за последние пятнадцать лет жизнь дубов заметно угасает. У трех дуплистых экземпляров срезаны засохшие стволы, а оставшиеся обрезки накрыты железными колпаками-крышами, защищающими от дождя. У этих деревьев зеленеют только нижние боковые веточки.

Много старых дубов сохранилось на Украине и в Молдавии. Самым старым деревом Европы считается в настоящий момент знаменитый стелмужский дуб в Литве. Это низкорослый и коренастый толстяк-коротышка. Высота всего только четырнадцать метров, а ствол имеет двенадцать метров в обхвате. Это диво долгое время было известно только местному населению и ускользало от внимания ученых. Его открыли туристы. В 1965 году дуб прошел курс лечения, из громадного дуплища выгребли несколько грузовиков истлевшей трухи, здоровую древесину покрыли консервирующим составом.

Его возраст первоначально определили в семьсот лет, а потом стали набавлять, как на аукционе, и я недавно читал, что «стелмужскому дубу исполнилось две тысячи лет». Точными данными для определения возраста таких деревьев мы не располагаем, и эту цифру нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Как ни преувеличивают в погоне за сенсацией возраст деревьев-одиночек, изумляющих нас диковинной толщиной ствола, долголетие деревьев – бесспорный факт.

Но ведь и люди живут тоже подолгу. Газеты сообщали о смерти индонезийца в возрасте 194 лет. Англичанин Томас Корм прожил 207 лет. У нас в Советском Союзе живет 160-летний азербайджанский колхозник Ширали Муслимов. Но такое исключительное долголетие свойственно не всем людям. Миллиарды обыкновенных людей заканчивают жизнь в более раннем возрасте.

Так и у деревьев. Долговечные деревья – счастливые одиночки, средний возраст короче.

Наше разумное участие в смене древесных поколений должно подчиняться принципу целесообразности и выгоды.

На улице Горького в Москве посадка каждой липы в прорубленный среди асфальта колодец обошлась около ста рублей. Липа приносит пользу, покуда жива, покуда шелестит зелеными листочками. А если ее спилить, она не только ничего не будет стоить, но потребуются расходы на уборку и вывозку хвороста, потому что при нынешних теплоцентралях дрова москвичам не нужны. Да понадобится еще убить уйму денег на посадку новой липы. Простая арифметика заставляет нас старательно ухаживать за городским деревом, предупреждать и лечить его болезни, спиливать усохшие ветки и обмазывать ранки пластырем, пломбировать дупла, чтобы как можно дольше продлить его жизнь. Ну, а если засохнет – ничего тогда не сделаешь, придется спилить.

На каждое зеленое дерево в городе и его окрестностях, куда мы ездим гулять, мы смотрим как на драгоценность.

А как быть в свободно растущих лесах?

Возьмем, к примеру, один из лучших лесов средней полосы России – сосновый бор Андреевского лесничества, Судогодского лесхоза, Владимирской области. Находится он в восточной части воспетой К. Г. Паустовским Мещеры, вернее, за Мещерой. Ехать туда можно или по Казанской железной дороге до Мурома, или по Горьковской до Коврова, а там надо пересаживаться. Автотранспортом же можно добраться через Владимир. Москвичу и так и этак далеко. Но профессор Владимир Петрович Тимофеев сказал:

– Лесок что надо!

А Владимир Петрович, неутомимый путешественник по нашим лесам, знает, что такое хорошо, что такое плохо.

И на самом деле лес редкостного качества. Стоят гигантской величины медно-красные столбы с зелеными макушками. Толщина – рукам не в обхват, высота – 39 метров, не всякий десятиэтажный дом дотянется, многие такому лесу будут только по плечо, возраст – 180 лет, красота – несказанная. Это же «корабельная роща», какие мы привыкли видеть на картинах Шишкина.

Но вот что с ней происходит. По данным лесоустройства, в 1928 году, когда соснам было по 140 лет, запас древесины на каждом гектаре достигал 920 кубометров. Разделите этот запас на возраст – ежегодно на каждом гектаре прирастало по шесть с половиной кубов. Это очень хорошо и выгодно.

Позже лес стал редеть: не всякая сосна способна прожить дольше полутораста лет, часть оставалась, часть отмирала. В 1956 году пронесся шквал и почистил лес от заболевших и ослабленных деревьев, свалил их. Некоторые стволы переломились, и в изломе была видна внутренная светло-коричневая гниль. Ковырнешь рукой – отламываются куски, потрешь между пальцами – рассыпается в пыль. Вот какие стволы – как трубы, с крепкой наружной оболочкой и здоровой корой, а внутри труха.

После ветровала и бурелома осталось на гектаре по 500 кубометров. Тоже неплохо, не всякий лес столько потянет. Но вы подумайте, что происходит: государство несет расходы, платит жалованье лесникам, а лес-то явно ухудшается и потерял половину запаса. Если теперь наличный запас в 500 кубов разделить на возраст в 180 лет, средний прирост выходит уже меньше трех кубов.

Вот ведь как считается прирост. Когда станете читать, что в наших лесах прирост значительно меньше, чем в Западной Европе, не забывайте этого, помните, что прирост зависит не только от природы, но и от способа хозяйствования.

При взгляде на вековые сосны Андреевского леса в душе борются самые противоречивые чувства. Хочется сохранить в назидание потомству прекрасный памятник русской природы. Ну, а как его сохранить? Что с ним будет дальше? Неизбежен дальнейший распад древостоя, а позже смерть всех остальных сосен. Стоит ли доводить лес до гниения и смерти? Не разумнее ли неизбежную смену поколений использовать для сбора древесного урожая? Не лучше ли из этих толстых сосен, покуда они не сгнили, напилить бревен и досок? А на освободившемся месте пусть растет молодой сосняк.

Но рука не поднимается на такую красоту. У нас с детства в памяти некрасовские строчки: «Плакала Саша, как лес вырубали». Мы столько читали протестов, что рубка леса рисуется нам делом непозволительным и преступным.

Не стану навязывать решений. Они придут к нам позже, когда мы поездим по стране, поглядим на разные леса.

А сейчас поточнее рассмотрим различия между лесом и насаждениями другого рода: парками, садами, аллеями вдоль дорог.

Что такое лес?

Эта глава – сугубо теоретическая и, следовательно, особо скучная. Но после долгих колебаний решили ее включить в книгу. Что ж это в самом деле? Если из боязни наскучить читателю обходить такие элементарнейшие вещи, тогда вообще придется прекратить всякий разговор о лесах, признать его немыслимым.

Нельзя пользоваться словами, не объясняя их смысла. Пора, наконец, сказать, что же это такое – лес.

На этот вопрос дал ответ выдающийся русский ученый Георгий Федорович Морозов (1867–1920 гг.). Его считают создателем науки о лесе.

Морозов с большой убедительностью показал, что «лес не есть простая совокупность древесных растений, а представляет собою сообщество, или такое соединение древесных растений, в котором они проявляют взаимное влияние друг на друга, порождая тем ряд новых явлений, которые не свойственны одиноко растущим растениям». И далее Морозов говорит: «Лесом мы будем называть такую совокупность древесных растений, в которой обнаруживается не только взаимное влияние их друг на друга, но и на занятую ими почву и атмосферу».

Мы не станем рассматривать всех многочисленных явлений, порождаемых совместной деятельностью деревьев, объединенных в общество. Главную тему настоящей книжки составляет вопрос о сохранении лесов, и поэтому из всех законов жизни леса для нас сейчас наиболее важен один: из взаимной поддержки и совместного влияния деревьев на почву в лесу создается обстановка, обеспечивающая деревьям потомство, продолжение рода.

Благодаря тому, что обеспечивается смена поколений, лес не прекращает своего существования, всегда остается лесом, и занятое им пространство не превращается в пустырь, в открытый луг. Морозов пишет: «Лес обладает способностью восстанавливать самого себя, если по той или другой причине было нарушено его равновесие или пострадала часть его организма». Он способен восполнить потери, происшедшие от смерти престарелых деревьев, ветровалов, рубок, лесных пожаров и других причин. Законы жизни леса «обеспечивают его устойчивость».

Надо сказать, что жизнь протекает в обстановке борьбы за существование, и только взаимопомощь деревьев, составляющих общество, позволяет сохранить занимаемую деревьями площадь за их потомством, иначе ее захватили бы другие растения.

Противоположное лесу и враждебное ему растительное сообщество другого типа – травянистый луг. Между лугом и лесом происходит борьба за пространство. Каждый отстаивает свой рубеж и не пускает соперника на свою площадь. Но если представится возможность, каждый охотно лезет на площадь соседа.

Орудием наступления и травам и деревьям служат их семена. Равнодушный ветер одинаково заносит древесные семена на луг и семена трав в лес. Чтобы сохранить пространство за собой, каждому из соперничающих растительных сообществ надо подавлять вражеские семена и не давать им прорасти.

Луг защищается от зарастания деревьями тем, что луговые злаковые травы (вейник, луговик извилистый, мятлик, тимофеевка, овсяница и другие) массой своих переплетающихся корешков образуют в верхнем слое почвы плотную, как войлок, дернину. Кому случалось заниматься огородничеством и вскапывать лопатой целину, тот знает, что такое дерн и как он крепок. Дерн непроницаем для семян деревьев. Если древесные семена упадут на луг, их слабенькие ростки путаются в лохмотьях дернины и засыхают прежде, чем удастся пробиться к почве. Кроме того, злаковые травы выделяют вещества, подавляющие жизнедеятельность деревьев, в особенности хвойных.

Лес тоже защищается. Он не пускает внутрь себя луговые травы, образующие дерн. Он губит их сплошной тенью, бросаемой на землю кронами деревьев и подлеска.

Травам необходим солнечный свет, потому что растут они тонкой соломинкой с малым числом узеньких листочков. Поверхность листочков ничтожна. Машинка для выработки питательных веществ из углекислого газа совсем маленькая. Чтобы получить достаточно сахара, крахмала, клетчатки, она должна долго работать в лучах солнца. Такое устройство растений выработалось за миллионы лет существования травы под ярким солнцем на просторных лугах. Там траве всего в меру.