Текст книги "Три аксиомы"

Автор книги: Иван Зыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

С моря приходит и переваливается на речной транспорт для доставки в глубь края продовольствие и всякий нужный человеку промтоварный ширпотреб, разная бакалея, вроде крупы, сахару, чаю, соли, а больше всего – ржаной муки и соленой рыбы.

А по реке из глубины лесного края приходят бревна, и это главный мезенский груз, превосходящий своим количеством все остальное, перевозимое и в ту и в другую сторону. Надо отправить древесину за море, переработав сначала в более дорогой и транспортабельный вид – доски, и для этой цели существует в Каменке лесопильный завод.

Удачно выбрано место для его постройки и вообще для перевалки речного груза на море и морского на реку. Другого такого в низовьях Мезени не сыщешь.

Выгоды местоположения ясно бросились в глаза, когда я вышел на берег через шесть часов после приезда.

Наступил отлив; широкое русло реки, залитое прежде приливной водой, обнажилось; всюду видны сплошные желтые пески. Водяная лента сохранилась только у берега Каменки. Здесь лежит глубокая яма, и пароход «Воронеж» преспокойно стоит на якоре.

Вот эта глубина ямы, позволяющая морским судам стоять на отливе, не обмелев, и делает Каменку самым удобным и даже единственным местом, где мог быть устроен морской и одновременно речной порт.

Бревна приплывают по реке в плотах. Чтобы превратиться в доски, они обязательно должны побывать на заводе, то есть их надо поднять на берег. А потом с берега нужно грузить на морские пароходы, бросившие якоря на рейде.

И обе эти перегрузки – на берег и с берега – затруднительны, потому что вода не стоит на одном месте, и вместе с колебаниями уровня постоянно передвигается граница между водой и сушей. Положение такое же, как на Моржовце, где пассажирский катер таскается по песку трактором, а грузовые баржи становятся на обсушку. Но Каменка – единственные ворота для целого края. Мелким кустарничеством проблему перегрузки здесь не решишь.

Высота прилива у Каменки около пяти метров: сказывается удаленность от моря и повышение речного русла. Но и пять метров все же много. Однако накопленные десятилетиями опыт и сноровка помогли решить трудности. Для подъема бревен из воды приспособлены цепные транспортеры, но они не могут работать непрерывно и останавливаются при определенном уровне воды. В шторм, конечно, тоже приходится прекращать работу.

А для погрузки напиленных досок с берега на морские пароходы построено два сооружения, называемых здесь «дамбами». По внешнему виду они действительно похожи на дамбы, но это гигантские плавающие коробки, удерживаемые мертвыми якорями на самых глубоких местах Каменской ямы. С берега к ним по вереницам плашкоутов идут мосты. В прилив вся вереница плавает на воде, в отлив ближние плашкоуты садятся днищем на обсыхающий песок, продолжают держаться на плаву только дальние плашкоуты и сами «дамбы», и там глубина не бывает меньше десяти метров.

К каждой «дамбе» могут одновременно причалить по два морских парохода.

По плавучим мостам едут лесовозы – автомобили необычной формы на высоких колесах-ногах; у них нет платформы, груз они держат снизу, между колесами. Не надо нагружать и разгружать обычным способом. Эти стальные высоконогие жирафоподобные существа мчатся, прижимая воз досок к своему животу. Привезут на место – в одну секунду опустят наземь и возвращаются обратно. Удобный саморазгружающийся механизм.

Навигация в Мезени продолжается четыре месяца; на пять надеяться нельзя. Река очищается ото льда во второй половине и к концу мая, а морской лед в горле Белого моря держится обычно дольше.

Но Мезенский порт не способен принимать морские суда сразу же после исчезновения льда; не менее десяти дней длится установка погрузочных «дамб». А осенью приходится прекращать приемку судов до наступления заморозков, чтобы успеть вытащить на берег все громоздкие погрузочные сооружения, в том числе тридцать плашкоутов.

За навигацию Мезенский порт успевает вывезти до двухсот тысяч кубометров досок. Не так много, меньше, чем дает древесины один крупный леспромхоз типа Подюжского. А по запасам спелого и перестойного леса на реке Мезени и ее притоках в пору иметь пятнадцать леспромхозов и добывать пять-шесть миллионов кубометров. Ведь если стоит на корню спелый урожай да осыпается, что с ним надо делать? Убирать!

При годовой рубке в пять-шесть миллионов кубов лесу на Мезени хватит на сто лет. Такое лесопользование не будет истощительным, потому что через сто лет может вырасти новый лес, и тогда опять можно рубить.

Первый конфликт

Наклонные мосты поднимаются к лесопильному цеху и через широкие ворота вбегают прямо на второй этаж. По ним непрерывными вереницами ползут бревна.

В цехе бревна подхватываются тележками. Наверху сидит в кресле рабочий и держится руками за такую же баранку, какие бывают у тракторов или автомобилей, а впереди торчит длинное бревно, похожее на ствол пушки. Рабочий прицеливается, крутит баранку и въезжает концом бревна точно в центр лесопильной рамы. Там прыгает вверх-вниз рамка с натянутыми вертикальными пилами, делает в минуту триста пятьдесят взлетов и падений. Стальные зубы с громким визгом вгрызаются в дерево; взвивается маленькое облачко опилок.

Прохождение бревна сквозь раму длится с полминуты, на последних стадиях оно происходит уже автоматически, а тележка успевает отбежать назад, схватить новое бревно и опять нацелиться концом на центр рамы. От точности прицела зависит результат.

Я давно знал, что Мезенский лесозавод славится качеством своей работы. В течение ряда лет он занимает среди всех лесопильных заводов Архангельской области первое место по наибольшему выпуску высокосортных экспортных досок. Сейчас я разговариваю на эту тему с главным инженером Л. А. Березкиным.

Он говорит, что хороший распил, правильная сортировка, почти отсутствие брака есть результат хорошей работы коллектива. Местные жители – работящий народ. Многие работают по сорок лет, накопили большой опыт, стали умелыми мастерами.

В кабинете главного инженера паркетный пол. Так это для меня неожиданно, что я присел на корточки и потрогал плитки рукой. Паркет делается обычно из дуба, на Севере дуб не растет. В городе Архангельске паркет – исключительнейшая редкость, и он привезен из Белоруссии. Неужели на Мезень привезли?

– Лиственница, – прерывает мои размышления главный инженер, – великолепная, твердая, крепкая древесина. Ее очень ценили в эпоху деревянного кораблестроения, но в XIX столетии перестали добывать, потому что корабли начали строить из железа. По техническим качествам древесины главной древесной породой на лесозаготовках долгое время была сосна; лишь в XX веке появился усиленный спрос на ель: это наилучший материал для широко развившегося целлюлозно-бумажного производства и выработки вискозных и штапельных тканей, а в строительстве она вполне заменяет сосну. А лиственница? Это дерево будущего. В смене мод на разные древесные породы она, несомненно, скоро займет почетное место. Почему ее до сих пор не добывали? Тяжелая она, тонет при сплаве. Но эту трудность можно преодолеть.

Под впечатлением паркета из лиственницы, этого свидетельства лесных богатств Мезени, я говорю главному инженеру Березкину:

– Слов нет, пилите вы хорошо. Да, вероятно, и лес получаете первоклассный. Ведь ваш завод – единственный потребитель всех лесных богатств Мезени.

– Ой, не скажите! – горько усмехнулся инженер. – Коснулись вы самого больного нашего места. Имеем мы к лесозаготовителям серьезные претензии: они дают очень тонкие бревна. При распиле тонкого сырья получается много обрезков и мал выход досок, снижается производительность наших станков вдвое. Кроме того, мы не можем дать широких досок, какие с нас требуют. И всего хуже, что даже такого невыгодного сырья не дают нам вдосталь. Почти ежегодно стоим полтора, а то и два месяца.

– Мало заготовляют? – спросил я.

– Нет, заготовляют достаточно. На нас работают два леспромхоза: на среднем течении Мезени и ее притока Вашки – Лешуконский леспромхоз Архангельской области, а в верховьях Мезени и Вашки – Удорский леспромхоз республики Коми. Но сплавить заготовленную древесину они не успевают; каждый год в верховьях остается пятьдесят-семьдесят тысяч кубометров. Вот и в этом году плоты исправно шли только двадцать дней после начала навигации, а потом подход плотов приостановился: реки в верховьях обмелели. Пароходы там теперь уже не ходят, а лес плавят ногами.

– А что это значит «плавить ногами»?

– Это возврат к XIX веку. Поедете туда – сами увидите.

Расточительница

Старенький и маленький одноэтажный колесный пароходик «Комсомолка», каких сейчас, пожалуй, не увидишь ни на какой другой реке, кроме Мезени, шлепает плицами, направляясь в очередной рейс. «Комсомолке» минуло от роду пятьдесят лет, и в пору звать ее «Ветеранкой», но она по-прежнему исправно несет свою службу. Это единственный на Мезени пассажирский пароход, совершающий два раза в неделю регулярные рейсы от Каменки до Лешуконского.

Достоинство суденышка заключается в том, что, имея на борту пассажирские места, не какие-либо там сидячие, а спальные, на койках, оно довольствуется минимальнейшим количеством воды, и, как бы ни мелела летняя Мезень, не было, кажется, случая, чтобы «Комсомолка» прекращала рейсы.

Да, они не прекращаются, но иной раз затягиваются. На второй остановке от Каменки (у села Дорогорского) изменился ветер, подошел густой молочно-белый туман, и наш пароход не решился двинуться дальше, пережидал, покуда не прояснится. Вместо вчерашних двадцати семи градусов тепла сегодня только семь…

Туман пронесло, открылись берега, пароход зашумел колесами, двинулся дальше. Идем на юг, в глубь лесной зоны.

Скупой мелкий дождик сопровождал нас до конца пути и, как оказалось впоследствии, потушил все таежные пожары, но воды в реке не прибавил.

Принято скорбеть по поводу обмеления наших среднерусских рек – поглядели бы на Мезень, узнали бы, что это такое – летнее мелководье.

Редкостная река по громадной ширине – шире Волги, – русло в три километра, а тонким слоем воды заполнена незначительная часть, на остальном пространстве желтеют обсохшие пески.

Многоводной бывает Мезень только в весенний разлив. И тогда она настолько глубока, что баржи-самоходки везут тяжелые грузы из Архангельска прямо в Лешуконье, без перевалки в Каменке на речные суда.

А потом с безумной быстротой растрачивает накопленные за зиму богатства. Талые воды скатываются недели за три, и река мелеет.

Причина заключается в крутом уклоне.

Уклоном, как известно, называется отношение падения (то есть разницы в высоте над уровнем моря между истоком и устьем) к длине реки. Падение Волги – 242 метра, длина – 3700 километров. На каждом километре течения Волга понижается на семь сантиметров. Вот это и есть уклон.

Уклон Мезени почти в шесть раз круче. При всем том Мезень по своему характеру – вполне равнинная река, нет на ней ни порогов, ни водопадов – всюду лежат пески. Разумеется, при таком крутом уклоне вода сбегает быстро; задерживают ее только перекаты, играющие полезную роль.

– Кабы не перекаты, вся вода из Мезени утекла бы, – говорит капитан «Комсомолки» А. Ф. Потапов. – Но они же мешают нам, судоходцам. Есть земснаряд, он поддерживает нужную глубину от Каменки до устья Вашки. Эта часть реки остается судоходной всю навигацию.

Вообще река значительно улучшена. Бывают нынче засухи и низкие уровни воды, но нет никакого сравнения с засушливыми 1932 и 1938 годами, когда судоходство почти прекращалось и пришлось бросить в обсохших на пути плотах двести тысяч кубометров древесины.

Проделана важная работа по уничтожению так называемых «собачьих горл», которых прежде было немало, особенно в верховьях.

Между высокими лесистыми берегами пролегла полоса песков шириной в 2–3 километра; по ней протянулась вереница озер. Из озера в озеро через пески струятся, причудливо извиваясь, ручьи. По нескольку рядом: по два, по три, иногда до семи штук. Это и есть «собачьи горла». Такова была прежде летняя Мезень в среднем и верхнем течении.

Теперь во многих случаях удалось ликвидировать эти лишние, слишком разветвившиеся ручейки, зря расходовавшие воду. Их забросали хворостом, вскоре хворост замыло песком, и образовались вроде как бы плотины, а скопившаяся вода направилась по одному протоку, который, естественно, стал глубже и сделался более похожим на обычное речное русло и пригодным для прогона плотов.

И все же, несмотря на недостаток воды, Мезень красива. Чем дальше от моря, тем выше и лесистее становятся берега. Крутой уклон русла и бурный сток весенних вод обусловили сильное размывание берегов. Отлогие лесистые склоны чередуются со «щельями» – крутыми подмытыми обрывами, на которых из-за крутизны не растут ни деревья, ни травы, – голый выглядывает мергель. Это мягкий камень, полуглина-полуизвестняк.

Чередования обрывов с лощинами – это еще не диковина. Все дело в том, что на Мезени мергель в обрывах красный. Вспомните, как любит наш глаз сочетание красного с зеленым (ведь даже помидоры вперемежку с огурцами в авоське домашней хозяйки выглядят приятно, и недаром же тратят деньги на устройство в самых хороших московских скверах кирпично-красных дорожек), и вы мне поверите, что Мезень с ее зелено-красными берегами очень красива. Она своеобразна, самобытна, не похожа ни на какую другую реку.

И такова же ее дочь – Вашка.

Старенькая «Комсомолка», топая по воде плицами колес, дотопала, наконец, до устья Вашки, свернула в нее, и тут в шести километрах от слияния рек стоит конечный пункт рейса – село Лешуконское, административный центр лесного края и главная пристань мезенского речного транспорта.

Вашка, вообще-то очень широкая река с обширнейшим руслом и тончайшим слоем воды на нем, достойная в этом смысле дочь Мезени, описывает здесь петлю и суживается необычайно – ýже Москвы-реки в пределах столицы. Зато эта узкая промоина глубока и всегда наполнена водой, что и делает ее удобной для стоянки речного флота.

– Наши суда, – рассказывает работник пароходства, – обслуживают не только мезенскую тундру и лешуконскую тайгу, но и Удорский район республики Коми. Завозим туда грузы, пришедшие морем из Архангельска. Общая длина наших пароходных линий – 1334 километра. Весной пароходы доходят вверх по Вашке до Лоптюги, а по Мезени – до селения Макар-Ыб. Туда сам «Макар телят не гонял», а наши суда поднимаются. Но в этом году быстро спала вода; навигация на Мезени выше Лешуконского продолжалась двадцать три дня, а на Вашке – восемнадцать дней. Осталась теперь только одна линия от Лешуконского до Каменки в сто семьдесят пять километров. Видите, вон тринадцать буксирных пароходов стоят второй месяц на приколе с потушенными топками, а команды посланы в колхозы – косить сено.

Да, я видел эти сбившиеся в кучу пароходы без признаков жизни, читал на колесных кожухах их имена: «Спартак», «Луч», «Шквал», «Ветлуга»… Стоят на приколе и леспромхозовские моторные катера-плотоводы. Одна «Комсомолка» дымит трубой.

– Удорский груз, – говорят, – будет лежать в Лешуконском до будущей весны. Да это почти всегда так бывает. Навигация на море начинается позже, чем на реке, груз придет сюда, когда вода на реке уже спадает. Вот и приходится оставлять до будущего года.

В Удору идет главным образом продовольствие и промтовары. Склады – не какие-либо холодильники, а простые амбары. Бакалея может лежать в них год, другие продукты не пролежат.

В разгар летней жары из Лешуконского отправили через Каменку обратно в Архангельск сто тонн соленой рыбы – трески и сельдей; перевозка обошлась по тридцать рублей за тонну. По поводу этого «безобразия» был шум, и архангельская газета «Правда Севера» напечатала заметку «Путешествующая рыба». Но если здраво рассудить, поступили правильно: едва ли рыба, тронутая жарой, могла пролежать год. Лучше понести лишний расход по три копейки на килограмме, чем выбросить через год на свалку.

Но больше тревожит всех судьба главного здешнего груза – оставшейся в верховьях древесины. Если не удастся сплавить, пропадет годовая работа лесорубов, остановится в Каменке завод, вообще нарушится вся экономика здешних мест, а государство потерпит убытки.

Лесозаготовки распылены на большом пространстве. Ведутся они даже не на берегах Мезени и Вашки, а в глубине тайги, на впадающих в Мезень и Вашку малых реках: Сельзе, Кыме, Визеньге, Кыссе, Пышеге и многих других. Один Лешуконский леспромхоз ведет разработки на двадцати шести участках, разбросанных на сотнях километров. Не меньше раскиданы участки Удорского леспромхоза в республике Коми. Удорскую древесину тоже надо сплавить в Каменку. А сплавить-то не удалось.

Я разговариваю с начальником лесосплава Артемием Васильевичем Носыревым.

– Выгоднее всего зимняя сплотка, – разъясняет начальник. – Бревна на берегу связывают проволокой в пучки. Это очень просто и быстро. Весной подходит полая вода, пучки всплывают – веди пароходом вслед за льдом. А в этом году получилась изрядная плешь: мал был разлив, остались плоты на сухом берегу. А потом и все судоходство прекратилось. Пришлось нам в этом году возвратиться к дедовскому способу – паромному сплаву. Раз пароходы остановились, приходится гнать древесину бурлацкой силой. Ногами плавим.

Лесной край

С высокой горки, где стоит село Лешуконское, видны зеленые луга, синие леса и три голубые реки, потому что кудесница Вашка, описывая причудливую петлю, подходит к селу дважды: сначала с юга – широченная, потом исчезает из глаз на востоке и снова прибегает с севера – на этот раз узенькая. Кажется, что с разных сторон текут две разные реки. А поодаль видна и третья – Мезень с ее высокими красными «щельями».

На излучинах рек лежат просторные зеленые луга, частично заливаемые половодьем. На них можно много накосить сена и разводить коров, овец, выносливых мезенских лошадок. А на более высоких незатопляемых весной участках речной долины можно сеять местные лешуконские сорта ржи и ячменя.

И потому на слиянии Вашки с Мезенью с давних пор живут люди. Здесь поблизости друг от друга стоит несколько сел. Одно из них выросло настолько, что сделалось столицей лесного края.

Я не знаю, с какого времени русские живут на Мезени. Во всяком случае, не менее пяти веков. Разумеется, люди могли поселиться там, где можно добыть пищу. Основой жизни в таких таежных краях служат сенокосы. Они расположены на речных поймах – плоских террасах, намытых текучей водой. Весенние половодья заливают пойму и предохраняют от зарастания лесом, потому что хвойные деревья не переносят затопления. Зато хорошо растут луговые травы.

Понятно, почему в тайге хозяйство носит животноводческий характер и почему люди привязаны к речным долинам. Кормят людей луга.

Намыть широкие луговые долины способны только большие, сильные реки. Поэтому в лесных краях населены только берега больших рек.

На Севере люди расселились по линиям, площади же заняты лесом, а леса необитаемы. Лес не способен кормить человека.

Мезенский край имеет освоенную человеком длину, и не малую длину – 1334 километра судоходных рек, но нет у него населенной ширины, и потому мало на Мезени и Вашке жителей.

Но, конечно, пригодные для жизни человека места не тянутся сплошной полосой вдоль всей реки, а раскиданы пятнами. Случается, село от села отстоит за двадцать и за тридцать километров, а есть места с такими обширными земельными угодьями на пойме, что на десятке километров притулились две-три деревеньки.

Лешуконье составляет одну треть всего Мезенского края. Территория Лешуконского района – 27 300 квадратных километров. Сенокосов и пастбищ имеется двадцать тысяч гектаров, что позволяет держать восемь тысяч крупного рогатого скота, пять тысяч овец и две с половиной тысячи лошадей. По вековой привычке сеют немножечко ржи. Сенокосы и пастбища вместе с посевами составляют менее одного процента территории.

Живет в районе 16 800 человек, вместе с приезжими рабочими лесозаготовок и лесосплава. Для тайги это плотная заселенность. Привезти недостающее продовольствие из Архангельска теперь не проблема.

Все рассказанное понадобится нам позже, когда мы обратимся к истории и станем судить наш народ, прав он был или не прав в своей тысячелетней деятельности на Русской равнине.

И еще одна особенность: Лешуконье – край бестележный. Телега считается сейчас признаком отсталости, но Лешуконье не достигло даже такой высоты и существует в доколесную эпоху; нет там дорог для колеса. Ездят зимой на санях по льду и по снегу, тогда всюду дорога, а летом – по воде. И только теперь лесорубам предстоит, минуя телегу, разом вступить в автомобильную эру.

Длинные километры

Хочу познакомиться с работой лесорубов, а в селе Лешуконском увидеть их так же невозможно, как в Москве. Тут райцентр. Конторы, где люди пишут бумаги и щелкают на счетах. Даже дрова сюда приводят в плотах по Вашке из далеких мест.

На лесоразработки единственная дорога – река. А из-за малой воды пароходы с потушенными топками сгрудились в кучу у пристани, сообщения нет. Как же попасть?

– Поедем на лодке с подвесным мотором! На четвертый день будем в Олеме, – предлагает директор Лешуконского лесхоза В. А. Трошин, хранитель двух миллионов гектаров леса и полумиллиона гектаров болот.

– До Олемы считается шестьдесят один километр. Как же на четвертый день? Лучше уж пешком. Скорее дойду, – говорю я.

– Ну нет. Речки на пути встретятся, их трудно переходить. А на лодке поедете барином, и багаж с собой можно взять. Не думайте, что шестьдесят километров в трое суток – мало. Пойдем против течения, да и на мель не раз сядем, опять же на ночевки придется останавливаться.

Мы привыкли считать километр величиной постоянной, всегда в нем тысяча метров, а вот, оказывается, километр километру рознь: одно дело на асфальте московских мостовых, другое дело в тайге. Пришлось сесть в лодку.

В Олему, довольно большое село, приехали в церковный праздник и увидели гулянье. Медленно и степенно двигалась по улице пестрая толпа старух, разодетых в извлеченные из сундуков старинные яркоцветные сарафаны – красные, желтые, лиловые, зеленые. Пели протяжную песню:

 
Распреми-и-илые де-евушки,
Вы при-и-идите в гости к нам!
 

Потом останавливались и пускались в пляс, припевая:

 
Я вечор в гостях гостила,
Во компаньюшке была.
Самолучшего молодчика
Сама себе взяла.
 

* * *

Бегут свинцово-серые тучи, не прекращается северный ветер. Холодно. Брызжет мелкий дождик. Поля, луга, леса стоят посвежевшие, словно умытые, оттого что на травинках и ветках светлыми бисеринками висят капельки водяной пыли.

Отправляется в путь из Олемы бригада плотогонов.

В наши дни на всех реках транзитного сплава плоты вяжутся машинами. Сплоточный станок сжимает бревна в цилиндрический пучок и стягивает железной проволокой. Из таких пучков и составляется плот. Все это делается быстро и экономно, с малой затратой труда.

Но цилиндрический пучок бревен погружен в воду на целым метр. Где же на летней Мезени взять метровую глубину? Ясно, что такой способ здесь не годится, и приходится поступать по старинке: штук тридцать-сорок плавающих бревен прижимают бок к боку и вручную связывают в плоский однорядный квадрат – «плитку». Для скрепления служит стариннейший материал – длинные и гибкие ивовые ветви.

На однорядную «плитку» делается еще накат – бросают штук двадцать поперечных бревен. «Плитка» погружается в воду сантиметров на 15, и только при толстых бревнах, что на Мезени бывает редко, – на 20 сантиметров. Вот при какой малой глубине способны плыть плоские плитки, не задевая речного дна.

Канатом соединяют плитки в пары. Пять или шесть пар счаливают вместе – получается плотик шириной метров в пятнадцать, длиной около сорока метров. Он содержит 130–150 кубометров древесины и называется «паромом». А когда десяток паромов свяжут воедино, тогда назовут буксирным плотом, и поведет его пароход или катер.

Но сейчас паромы не счаливаются в плоты. Они идут по недоступной для пароходов реке самосплавом, силою течения. Но идут не вслепую и не становятся полностью игрушкой стихии. Плывут на пароме обычно два человека и вносят поправки в курс энергичными взмахами гребков – гигантских весел, приделанных спереди и сзади. А иногда отталкиваются шестами, чтобы течение не навалило на мель.

Одному парому плыть небезопасно: сядет на мель или еще какая приключится авария, – двум человекам справиться трудно. Поэтому плотогоны работают бригадами, гонят сразу шесть паромов и и случае беды помогают друг другу.

В бригаде шесть олемских парней, четыре девушки и бригадир – опытный лесоруб и сплавщик. Бригадиру – тридцать лет, все остальные в жизнерадостном восемнадцатилетнем возрасте, когда хочется совершать подвиги и ставить рекорды, а любая трудность переживается как интересное приключение. Юношу Григория Лешукова, например, радует и приводит в спортсменский восторг то, что идет он на пароме один, а не вдвоем:

– Доплыву, доведу! Не в первый раз. Уже ходил один и нигде на мель не садился.

И верно. Григорий обладает безупречным пониманием законов текучей воды, создающей речное русло. Изложить их словами он не всегда в состоянии, но глаз его по множеству признаков безошибочно чувствует, где под однообразно гладкой поверхностью воды лежат глубины и мели.

Паромы плывут гуськом, стараясь держаться поближе друг к другу. Бригадир Николай Беляев идет в хвосте. При паромном сплаве место командира сзади. Его роль – подавать помощь застрявшим на мели, зачищать путь, чтобы никто не отстал.

Отплыли от Олемы пять километров, и тут на перекате русло разделилось в песках на два «собачьих горла». Три парома благополучно проскочили, три застряли на мели.

Благополучные паромы поставили в тихом месте «на роч», то есть привязали к вбитым в песок кольям, и вся бригада полезла в воду стаскивать обмелевшие. Если это не сделать своевременно, река замоет песком еще крепче.

Снять паромы целиком сила не взяла. Пришлось расчаливать на отдельные плитки и спихивать их на более глубокое место, работая кольями, как рычагами. Выведенные на глубину плитки ставили «на роч».

Вся команда бродила в воде, не раздеваясь, – парни кто в чем, а девушки в юбках, надетых поверх лыжных костюмов. В одежде теплее. Я, выросший неподалеку отсюда и в сходных условиях тундры и тайги, знаю это с детства. Холодно только сначала, при погружении, когда сквозь одежду приливает к телу первая вода, а потом она согревается.

Дно у реки неровное. Местами вода всего до щиколотки, а рядом яма человеку по грудь. Туда и отводят освобожденные плитки.

Парни и девушки бродили всю светлую ночь и целый день. Только к вечеру все шесть паромов стояли на привязи у приглубого берега под крутой красной «щельей».

Раскололи топорами бревно, запалили на берегу жаркие костры. Сушились, тоже не раздеваясь. Сидели около костров, и от людей палил густой пар.

Сварили в котле соленую треску, вскипятили чай. Попили, поели, легли на камнях около костров спать. Через два часа проснулись от холода. Температура воздуха и днем и ночью почти одинаковая, колеблется около семи градусов, но спящему человеку всегда кажется холоднее.

Из четырех девушек только одна здешняя, трое приехали по договору с Украины. Одну украинку зовут Эльвирой Витальевной.

Я говорю:

– У вас даже имя неподходящее для такой грубой работы. Эльвира – что-то воздушное, тонкое, кисейное.

Бригадир Беляев заступился:

– Вовсе она не кисейная. На работу горазда, не отлынивает.

А Эльвира добавила:

– На второй год в Олемском лесопункте остаюсь. Зимой на лесозаготовках легче: жилье с крышей. Поворочаешься в снегу с топором, обрубая у дерева сучья, промокнешь, промерзнешь, да зато придешь в натопленную комнату, повесишь одежду к горячей печке, ляжешь на кровать под одеяло. А летом на сплаве тяжеловато – без крыши, кругом вода: снизу – речная, сверху – дождевая.

Да, вода сверху и снизу. Перемокли люди, иззябли, но ни у кого на гриппа, ни насморка. На безлюдной широкой реке ничем, не заразишься: никаких вирусов. Случись такая штука в городе – все бы слегли, а здесь подрожит человек так, что зуб на зуб не попадает, согреется, и никаких последствий.

Гриша Лешуков, идущий в одиночку, доволен: его паром не коснулся мели. Вообще парень настроен жизнерадостно:

– Не горюйте, товарищи, что холодно! Зато весь комар спрятался.

Я говорю:

– Мода пошла плавать на плотах по Тихому океану. Норвежец Хейердал, американец Виллис переплыли.

– Для какой надобности?

– Кто для науки, а кто и без надобности, просто так, чтобы преодолеть трудности и показать доблесть.

– Ну и чудаки! – смеется Гриша. – Прогнать плот по Тихому океану не диковина, там глыбко. Ехали бы к нам, на Вашке народу не хватает. Дали бы им паром – гони по песку-щепичнику через собачьи горла, доказывай свою доблесть!

Оттолкнулись от берега, поплыли, вытянулись в цепочку.

Прошли километров десять. Показалась деревня Рещелье. Тут задул встречный ветер, трудно стало управлять паромами, тащит их ветром на меляки.

Решили остановиться. Плыть при сильном ветре не полагается по правилам, и простои из-за ветра оплачиваются. Приткнулись к берегу, вбили колы, привязали паромы, пошли в деревню проситься на постой. Девушек удалось пристроить, парней не пускают.

Я говорю рещельским хозяйкам:

– Петь да плясать вы мастерицы, а нехорошо поступаете. Распремилых девиц в гости пустили, а самолучших молодчиков прочь гоните. Как же людям на холоду под дождем мокнуть?

– Где уж хорошо! Совсем нехорошо! Да боязно. У этих вербованных – полтавских да харьковских – на лбу не написано, какой он есть человек. То ли из армии вернулся, то ли досрочно выпущен из тюрьмы.

Пробую возражать:

– Плохой человек один из тысячи.

– А когда в двери стучит, почем знать, может, как раз тот самый, который один из тыщи…

Нашлись люди, знающие бригадира Беляева. Убедились, что и все остальные – свои соседи-лешуконцы. Кое-как разместились.

Стояли сутки. Отдохнули, взбодрились. Вечером ветер затих. Двинулись вперед.

Снова застряли. Всю ночь бродили в воде, стаскивали паромы. Снялись и не сушились, мокрые сели на паромы, поплыли, потому что невдалеке видна деревня Чулощелье, и лучше сделать привал в деревне, а не на пустынном берегу.

Опять затруднения с устройством под крышу. Хозяйки говорят:

– Вы, табачники, искру зароните. А то вшей напустите.

Бригадир ответил:

– Какие могут быть вши, когда беспрестанно купаемся? Все косточки перемыты. Чище нас нет людей на всем белом свете.

Разбрелись по деревне. Уж кому как удалось, так тот и устроился.

Ветер держал в Чулощелье трое суток. Потом опять двинулись, шли хорошо, на мели садились не часто, но по временам заставлял останавливаться сильный встречный ветер. Устраивали тогда привал, разжигали костры, грелись.