Текст книги "Три аксиомы"

Автор книги: Иван Зыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Весной Селезень промок на посадках под дождем и заболел. Посадки, как уже говорилось, ведут ранней весной, чуть только оттает земля, и спешат закончить в одну неделю, пока не начались полевые работы. Ведь приглашают сотни две колхозниц из ближайших деревень, и они согласны подзаработать в лесничестве, пока свободны, а позже им некогда.

Объездчику за всем надо доглядеть. Лесники тоже на своих участках народом командуют, но на свой глаз Селезень надеется больше. Сосновый сеянец – предмет деликатный, чуть присуши корешок на воздухе – он и погиб, засыпь лунку землей неправильно – не будет жить. Вот и ходит объездчик Селезень с участка на участок, следит, не сделали бы какого промаха.

От дождя куда же спрячешься? Не город – в подворотню не заскочишь, в троллейбусе не поедешь. Попадешь под дождь – ходи целый день мокрый.

Сколько за тридцать лет принял на себя дождевой воды! Продрогнет, прихворнет, и снова на ногах. А на этот раз крепко занедужил и впервые в жизни сказал:

– Дойду до лекаря.

Послушал его врач, постукал, градусник поставил под мышку и посоветовал:

– Тебе, Селезень, надо ложиться в больницу.

Запрягли в тележку лошадь, отвезли объездчика в живописный древний город, положили в больницу. И что бы вы думали? Такой корпусный, грузный мужик, крепкий с виду, а оказался у него туберкулез.

Само собой, болезнь затяжная, скоро от нее не отвяжешься. Лежит Селезень месяц, лежит второй. Товарищи его не забывают, навещают. А он каждый раз спрашивает:

– Как культуры? Все принялись? Сколько сосенок пожелтело? Ну, это дело терпимое. А как в восьмом квартале? А с уходом как? Пора уже второй уход делать.

Ему говорят:

– Ты не беспокойся, Георгий Михайлович! Раз такое дело, тебе надо поправляться. А про культуры ты не думай!

– Как же не думать? Я их не видал, какие они в этом году. Душа болит. Да и лежать здесь скучно. Погулять бы по соснячкам! Пахнут-то они как духовито! Свобода, солнце, ветерок.

Тридцать лет изо дня в день ходил человек по соснякам, а теперь вокруг него сомкнулись белые стены, и на одной расползлось по штукатурке от пролитой в верхнем этаже воды серое пятно, похожее на карту Азии. Тоскливо Селезню смотреть на пятно, слушать надрывный кашель соседей по палате, хочется на волю. По дому он не скучает: там тоже стены. Он вспоминает о самом лучшем, что видал в жизни, – зеленых борах над сверкающей полосой реки Десны, и его тянет в свои сосняки.

А время бежит. Врачи говорят:

– Можем вас, Селезень, выписать домой. Но к работе приступать рано. Да и вообще неизвестно, как дальше пойдет и когда вам по силам будет работа.

Мы дадим заключение во ВТЭК, и собес назначит пенсию. А больничный листок закроем. Так полагается. Да у вас и возраст подходящий для пенсии.

Пришел в больницу лесничий, а Селезень грустит:

– Вот и кончилось все. Я к лесничеству непричастный. Хотят перевести на пенсию.

– Так ведь ты, Георгий Михайлович, ничего не потеряешь. Пенсии теперь большие. А ты сколько получаешь? То же самое и выходит. А все твое хозяйство останется. Пенсионерам полагается и земля и покос.

Было дело еще до прибавки, когда лесохозяйственникам мало платили. Жили главным образом своим хозяйством. У Селезня есть корова, гуси гогочут, куры бегают белые с фиолетовыми пятнами на спинке. В Мамекине каждый хозяин метит своих кур чернильным карандашом, кто головку, кто хвост, кто правый или левый бок, чтобы разобраться:

– Це моя!

Ну и, конечно, помидоров, огурцов, капусты, картошки на своем огороде вволю.

Детей у Селезня нет, живет вдвоем с женой. Уйдет на пенсию – легче станет заниматься хозяйством. В те годы получился такой переплет: минимальный размер пенсии по новому закону сравнялся с окладом объездчика. Есть смысл перечисляться в пенсионеры. Но Селезень не желает.

– Вы то поймите, – говорит он лесничему. – Посажено две тыщи га лесокультур, я их сажал, и было это дело до меня касаемо, а теперь, выходит, некасаемо. На мои культуры поставите нового человека, а сажал-то их я.

– Ты не хочешь уходить что ли?

– Работа не была мне в тягость. Справлюсь и теперь.

– Мы думали, как лучше для тебя. А если хочешь остаться, то мы все будем рады. Поговорю с директором лесхоза.

На другой день приходит лесничий и притягивает листок:

– Раз твой больничный бюллетень кончился, так вот тебе приказ: «Предоставить объездчику Селезню Г. М. очередной отпуск». Твоя воля, как его проведешь: хоть к Черному морю поезжай, хоть дома сиди, хоть в больнице лежи.

Так и остался Селезень в лесничестве. Подлечился, окреп и вышел на работу.

Я говорю лесничему:

– А не мог Селезень иметь какой либо доходишко от леса?

Лесничий возмутился, даже руками замахал.

– Начисто исключено. Вообще-то лесники промышляют хворостом и сенокосом. Но это такое шило, которого не утаишь. Если лесник смотрит за населением в оба глаза, то население следит за лесником сотнями глаз. В деревне привезет кто воз сена или хвороста – соседи заметят, начинают соображать: «Откуда мог взять?», и сейчас же донос. Не мы проверяем такие заявления, а ревизоры, назначенные областным управлением. Селезень за тридцать лет ни в чем не замечен. Не таков человек.

– Чем же тогда объяснить поступок Селезня? Любовь к делу?

– Родительский инстинкт. Он присущ всем живым существам. Я где-то читал о трансформациях родительского инстинкта, кажется, у Дарвина. Моя знакомая ходит по лесу, сядет на землю и закричит восторженно и умиленно: «Скорее, скорее идите сюда! Поглядите, какой маленький, маленький грибок!» Умиление перед всем маленьким – одна из форм родительского инстинкта. Селезень бездетен. Можете представить, с какой силой ударяют по сердцу объездчика двадцать миллионов маленьких зеленых деток, которые растут на его глазах. Вы восхищаетесь чужими посадками, а он-то сам сажал. Вот вам вполне материалистическое объяснение: родительский инстинкт оказался сильнее приобретательского.

Говорят, «рыба ищет, где глубже, человек – где лучше». Никто себе не враг, материальная заинтересованность управляет человеком. Но не всегда так бывает.

Знакомый нам по Бронницам П. И. Дементьев в книге «Записки лесничего» изложил свой почти полувековой опыт и сообщил такое наблюдение: «Начинающий лесник в первое время видит в посадке леса просто работу, позже она перерождается в страсть».

А когда страсть, то все другие побуждения глохнут.

Разные леса – разная о них забота

В деревне Вильхи Черкасской области я рассказывал колхозникам про обширные леса северной тайги, что тянутся от Балтийского моря через Урал до Тихого океана. Те леса самородные, никто их не сажал, сами выросли.

Колхозник Иван Гонза усмехнулся и перебил:

– Извиняюсь, но то брехня. Сам лес нигде не растет. Этого не бывало, и это не может быть. Его завозят и садят. Дерево всегда из зерна. Зерно не поступит – лес не вырастет. Как жито на поле.

Я опешил от неожиданности, потом нашелся.

– Верно, – говорю, – Иван Михайлович. Без зерна не вырастет. Но в тайге сами деревья кидают на землю зерно, из него и вырастает лес.

– Не соглашусь нипочем, – упорствовал Гонза, – и вы меня не смешите той брехней! Руками кладут зерно! Кто-нибудь посадил вашу тайгу. Может, давно дело было, и люди про то забыли.

Убедить мне не удалось. Все, что нас окружало, противоречило моим словам. От деревни Вильхи до города Золотоноши, как полки на параде, правильными квадратами выстроились великолепные сосняки. Излишне спрашивать, откуда они взялись, как выросли. Без расспросов ясно, что «зерно положено руками». Вольная природа не меряет по линейке, а золотоношские сосняки стоят ровно и прямо.

Колхозник Гонза обращается ко мне торжествующим тоном победителя:

– Есть тут какое дерево, что само выросло? Нет таких! Все наши девчата садили. Так с дедов ведется. На каждом месте надо растить то, к чему земля способна. Тут приднепровские пески, жито не дюже родит, а сосна песок любит.

Разговор с украинским колхозником напомнил мне курьез противоположного порядка. Несколько лет назад писатель Олег Волков выступил в 9-м выпуске альманаха «Охотничьи просторы» с критической статьей по поводу моей книги и так остроумно иронизирует на мой счет: «Излагая вопросы лесного хозяйства, автор… доказывает, что леса пора разводить так же, как капусту на огороде. Однако нам это предвосхищение будущих достижении кажется чересчур смелым и недостаточно обоснованным… Мы, например, ничуть не сомневаемся, что человек когда-нибудь научится летать на Марс и, вероятно, извлечет из этого ощутимую пользу, но считаем преждевременным основывать на этом какие-либо хозяйственные расчеты».

Должен заметить, что в настоящее время хозяйственные расчеты немыслимы без посадок леса. В СССР ежегодно сажается и сеется лесов в пять раз больше, чем капусты, причем капусту каждый год надо сажать наново, а лес остается.

Вот какие несговорчивые попались мне оппоненты. Украинский колхозник говорит по малой своей грамотности, московский писатель продемонстрировал «плоды просвещения». Я даже захотел, чтобы они встретились, поговорили без меня и поняли бы, что оба не правы. Но я тут же спохватился: если и встретятся, все равно не смогут прийти к соглашению. Слишком разные вещи они знают. Писатель О. Волков повидал сибирскую тайгу, колхозник Гонза смотрит на украинские леса. А хозяйство ведется по-разному: одно дело – Украина, другое – тайга.

Советское законодательство различает три группы лесов и по-разному их бережет. За одними ухаживают более старательно, содержат по первому да по второму разряду, за другими уход послабее – третьего сорта.

К первой, самой ценной и наиболее оберегаемой группе отнесены защитные леса всех видов: пригородные, курортные, полезащитные, почвозащитные, водоохранные, придорожные. На Крайнем Севере к первой группе причислена притундровая полоса. Она защищает северные области от наступления тундры. Мы видели эти леса, когда плыли на пароходе по Белому морю в Мезень. Все беломорское побережье считается защитной зоной.

Занятая древостоями площадь в лесах первой группы равна в настоящее время 88 миллионам гектаров.

Я всюду указываю только площадь, покрытую лесом, чтобы не вдаваться в длинные объяснения о том, как учитывают леса и почему так учитывают, а не иначе, хотя никакой лес не может существовать без вспомогательных площадей: квартальных просек, дорог. Их тоже измеряют и причисляют к владениям лесного ведомства. Но я их исключаю и даю, как говорится, товар чистым весом.

Обычные, не имеющие особых защитных функций леса густонаселенных центральных, южных и западных областей включены во вторую группу. Это леса эксплуатационные, главное их назначение – давать древесину, но их тоже надо беречь, потому что лесов в тех местах маловато. Лесопокрытая площадь во второй группе – 56 миллионов гектаров.

Перечень всех республик и областей был бы длинен и скучен, да можно обойтись и без него. Найдите на карте Эстонию, Ленинградскую область, Ярославскую область, Марийскую и Удмуртскую республики, Курганскую область. Леса этих и всех лежащих к югу областей отнесены только к первой и второй группам.

Кроме лесов первой и второй группы, хозяйство в которых ведет лесное ведомство, есть еще 41 миллион гектаров лесопокрытой площади, переданной другим ведомствам, городским Советам, санаториям, научным учреждениям, учебным заведениям, совхозам и колхозам. Эти леса находятся в населенных местностях и по своему значению могут быть приравнены к первой и второй группам.

Защитные леса первой группы выделены в тайге: вокруг городов, вдоль железных дорог, по берегам рек и, как говорилось, притундровая полоса. Вся остальная тайга Европейского Севера (начиная с Костромской области), Урала, Сибири и Дальнего Востока отнесена к третьей группе. Ее у нас не особенно берегут и хозяйство ведут по третьему сорту.

В тайге ведутся промышленные рубки в широких масштабах, древесина идет отсюда во все районы страны. Самые крупные поставщики лесоматериалов – Архангельская, Пермская и Свердловская области. Много леса добывают в Кировской, Вологодской, Костромской областях, в Карелии и республике Коми. В последнее время на положение важных районов лесодобычи выдвинулись Иркутская область и Красноярский край. Развивается лесная промышленность Тюменской области.

Но дело вовсе не в самих лесозаготовках, а в соотношении между рубкой и восстановлением. Отличие между разными группами лесов заключается не в том, что одни рубить, другие не рубить, а в разной заботе о выращивании молодняков, во всем уровне лесного хозяйства, в его бюджете, в количестве ухаживающих за лесом рук.

На Украине один лесничий управляет в среднем 5 тысячами гектаров, один лесник охраняет 500 гектаров. В Архангельской области на одного лесничего приходится 180 тысяч гектаров, а на каждого лесника 22 тысячи. В Красноярском крае владения лесничего превышают миллион гектаров, а на каждого лесника приходится по 100 тысяч гектаров.

На Украине каждому леснику помогают на лесопосадках сотни сезонниц. В тайге до недавнего времени никто лесникам не помогал.

Отсюда можно понять, насколько неодинакова забота о лесах в разных концах нашей страны. В тайге много рубят, в центральных и южных районах много сажают.

В главе об аксиомах лесного хозяйства я приводил примеры промахов в обращении с лесами первой группы, когда от излишней «бережливости» доводили древостой до распада и гибели. Но в конце концов не пропал ни один гектар; не считаясь ни с какими затратами, на тех же местах выращивают новые леса. Да не только на тех же местах – сажают и на новых. В лесах первой и второй групп площади посадок превышают площади вырубок; происходит неуклонное увеличение количества лесов.

На Украине рубят много на Карпатах, но и там сколько рубят, столько же и сажают. В равнинных областях Украины рубят мало или совсем не рубят, а сажают много. В целом по Украине в последнее десятилетие на один гектар рубок приходилось по три гектара посадок. В 1964 году срублено 50 тысяч гектаров, посажено и посеяно 152 тысячи. Так Украина ежегодно прибавляет по сотне тысяч гектаров новых лесов.

Белоруссия в послевоенное время посадила один миллион двести тысяч гектаров новых лесов.

Образцово поставлено лесное хозяйство Латвии. Там хорошо проводятся рубки ухода за лесом, принимаются меры к повышению продуктивности лесов, осушаются болота, улучшается породный состав древостоев.

В тридцати девяти областях, краях и автономных республиках южной, центральной и западной зоны Российской Федерации, где хозяйство ведется по первому и второму разрядам, в 1964 году срублено 220 тысяч гектаров, посажено и посеяно 416 тысяч.

Следует отметить, что во многих малолесных областях Российской Федерации площади посадок в последние годы не увеличиваются, а на Украине даже уменьшаются: негде сажать, все прогалины в лесах засажены, а новых земель лесничествам не прирезают. В таких областях площади посадок ограничиваются площадями ежегодных вырубок.

Иное положение в тайге. Там рубят много, леса горят часто, сажали же вплоть до 1959 года мало. В последние годы в хозяйстве тайги произошел крупный сдвиг, посевы и посадки значительно увеличились, но не во всех еще областях достигли должного уровня по качеству работы.

Заем у леса

Надо рассказать, как исторически сложилось отставание лесного хозяйства в тайге. Молодежь об этом не знает, а старики, по-видимому, забыли. Так я напомню.

Году, кажется, в 1927-м я впервые услышал в среде лесоводов слова: «заем у леса». И никто в ту пору не протестовал, все были согласны, что заем сделать надо.

Разрабатывался план первой пятилетки: деревянная, соломенная и лапотная Русь должна была превратиться в могучую индустриальную державу. Намечалось строительство электростанций и множества всяких заводов, проходка угольных шахт, бурение нефтяных скважин. Проектировщики сидели над чертежами, а финансисты подсчитывали, хватит ли пороху, и решали, как поступить, чтобы пороху хватило.

Индустриализация требовала громадных денег. А добывать средства можно было только путем жесточайшей экономии. Пришлось экономить на пище, одежде, жилищах; надо было поменьше проживать, побольше класть в копилку и доставать из копилки только на строительство, сокращая все другие расходы. В Программе КПСС говорится:

«Индустриализация СССР – великий подвиг рабочего класса, всего народа, который не жалел ни сил, ни средств, сознательно шел на лишения, чтобы вытащить страну из отсталости».

Не скажу, чтобы мы уж очень шибко голодали. Мы вегетарианствовали. Ввели карточную систему на продукты, но по карточкам давали ржаной хлеб, и, к сожалению, ничего больше. В столовых кормили перловой похлебкой и пшенной кашей без масла, а всякие разносолы да лакомства продавались в «Торгсине» в обмен на золото.

Стране тогда много нужно было золота. Плотины гидростанций и заводские корпуса строились на бумажные деньги, а для начинки зданий оборудованием надо было купить турбины, станки и машины за границей, потому что в то время мы не могли построить их сами, а тут уж требовалось золото.

Советское правительство в мае 1935 года объявило, что на индустриализацию истрачено 3 миллиарда рублей валютой. Это 142 тысячи пудов чистого золота, которым можно заполнить 142 обычных двухосных железнодорожных вагона.

Весь унаследованный нами золотой запас царской России умещался в двадцати вагонах. Именно в таком количестве вагонов он был вывезен в первую мировую войну из Петрограда в Казань, а потом путешествовал по Сибири. В рассказе Алексея Толстого «В снегах» об этом сказано вполне точно: ровно двадцать вагонов. Отсюда можно судить, как много желтого металла пришлось добыть в первые пятилетки.

А добывался он усилением экспорта сельскохозяйственных продуктов и древесины. Важную роль играл, конечно. Архангельск, но лес вывозился также через Ленинградский порт, Игарку и западную сухопутную границу. Пермская древесина плыла по воде до Волгограда, где переваливалась на железную дорогу и в Новороссийске грузилась в иностранные корабли.

Кроме того, возрастала внутренняя потребность в древесине. Заводы строились из бетона, но в те времена еще не помышляли о сборных конструкциях, жидкий бетон вливался для затвердения в дощатую опалубку-форму, и каждое сооружение вырастало в деревянном футляре. На строительство уходила уйма бревен и досок.

Вот с какой рекордной быстротой развивались лесозаготовки: в 1928 году в СССР был заготовлен 61 миллион кубометров древесины (столько же, как и в 1913 году), в 1929 году – 95 миллионов, в 1930 году – 147 миллионов. Нарастание продолжалось и дальше: в 1935 году добыто уже 210 миллионов, а в 1939 году – 264 миллиона кубометров.

Нашим обширным лесам вовсе не тяжело отдавать такие количества, и тут не было никакого займа. Можно брать значительно больше. Но все дело в способах рубки.

Прежние лесоразработки имели мелкокустарный характер. Есть на среднем течении Северной Двины деревня Конецгорье. Ее жители исстари занимались лесозаготовками для архангельских лесопильных заводов. Как всюду на северных реках, дело это велось без отрыва от сельского хозяйства. Осенью, как выпадет первый снег, крестьянская семья торопилась поскорее закончить перевозку сена с дальних сенокосов к себе на двор и тут же начинала рубку. «Лесозаготовительным предприятием» была крестьянская семья, действовавшая по некрасовской формуле: «Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».

Рубки в еловых лесах вели выборочные, срубали не все деревья, а самые крупные из них. Какие помельче да помоложе оставляли дорастать.

В лесу никогда не оставалось пустырей. В изреженном древостое быстрее начинал расти молодняк, да появлялось еще много самосева от падающих семян.

Если и применялись в сосновых лесах сплошные рубки, то их вели узенькими полосками, и такие узкие вырубки обильно засыпались семенами с рядом стоящих деревьев.

Словом, все виды прежних рубок обеспечивали хорошее возобновление молодняка на лесосеках. Леса стояли нерушимо.

И так повсюду на всех северных реках.

В первую пятилетку понадобилось больше древесины, и она нужна была скорее.

А много ли людей живет в деревне Конецгорье? Они не могли дать ни скорее, ни больше. И вот тогда основали Конецгорский леспромхоз. Построили на берегу Двины бараки, привезли из других областей тысячу людей и заставили добывать древесину круглый год. А что значит круглый год? Прежде вывозили только зимой, на санях по снегу, и тогда всюду была дорога. А для летней вывозки нужна рельсовая дорога с паровозами. А если узкоколейная дорога, то надо рубить целыми квадратными километрами, иначе не оправдается расход на постройку дороги.

Летние заготовки неизбежно влекут трелевку – выволакивание древесных стволов по голой земле, потому что летом сани не помога. И после такой трелевки не то что древесного молодняка, живой травинки на земле не увидишь.

В отличие от лиственных деревьев сосна и ель не дают поросли от пня. Новый лес на вырубках может появиться только от налета семян, и тут играет роль величина лесосеки. Хвойные семена крупненькие, с одним крылышком, они летят по ветру полсотни, реже сотню метров от материнского дерева. В начале весны хвойные семена скользят по обледеневшей поверхности снега и могут укатиться по пустырю на дальние расстояния. И все же быстро обсеменяются небольшие вырубки, а если вырубают широкий пустырь, обсеменение затрудняется и замедляется.

Таким образом, начатые в 30-х годах круглогодовые лесозаготовки с трелевкой бревен по земле и с вырубкой больших пространств неблагоприятны для самородного возобновления хвойных лесов.

Такие рубки, называемые концентрированными, неизбежны, без них нельзя механизировать работу. Они даже выгодны для быстрого омоложения перестойной тайги, могут послужить могучим средством для ее улучшения, так как могут дать в будущем прекрасные одновозрастные древостои. Но для этого они должны сопровождаться целенаправленными мерами по восстановлению леса, вплоть до искусственных посевов и посадок.

Теоретически все просто: надо поднять лесное хозяйство до уровня новых задач. Но ведь это потребует расходов. Нужны деньги. А в годы первых пятилеток каждый рубль был на счету. Люди в ту пору ели не досыта. Лес может ждать дольше, чем человек. Неразумно тратить деньги на посадки деревьев в тайге.

Разделили Советский Союз на две зоны: южная – лесоохранная, северная – лесопромышленная. В лесоохранной зоне хозяйство честь честью, в лесопромышленной никак. В тайге надеялись на природу, пусть-де сама она выращивает, а если не вырастит, тоже за беду не считали, так рассуждали: «Много лесу в тайге, если часть убудет, немало и останется».

Вот это и был заем.

В годы первой пятилетки я не видывал ни одного человека, который считал бы неправильной политику индустриализации. История подтвердила ее правильность.

Самый идеальный порядок в лесах не смог бы в 1941–1945 годах спасти страну, а защитил металл уральских заводов, построенных в первую пятилетку.

Велик ли долг?

Долг, оказывается, значительно меньше, чем мы привыкли думать.

Судьбу концентрированных вырубок изучали многие лесоводы, в конце концов пришли к одинаковому бесспорному выводу.

Крупнейший знаток тайги – академик ВАСХНИЛ Иван Степанович Мелехов. Сейчас он работает в Москве, но москвич он молоденький, с 1962 года, а до того вся его жизнь и работа была связана с тайгой. Он родился на берегах Северной Двины, образование получил в Ленинграде, был учеником выдающегося лесовода М. Е. Ткаченко, потом вернулся в свою лесную сторону, стал профессором Архангельского лесотехнического института, основал на Севере Институт леса Академии наук СССР.

Но это внешняя анкетная линия жизни, а ее внутреннее содержание – три с лишком десятка лет самоличного изучения тайги. Одна из тем его исследований – естественное возобновление леса на концентрированных вырубках. Иван Степанович создал новую отрасль лесной науки – типологию вырубок, показал, как по-разному протекает естественное возобновление в зависимости от того, какие травы вырастают на вырубках: одни мешают древесным семенам прорастать, другие почти не мешают. Но травянистая растительность не остается навсегда неизменной, даже в самом тяжелом ее типе через десятилетие наступают перемены, и тогда получают возможность поселиться деревья.

Я спросил, каковы вообще результаты рубок за этот период, когда о восстановлении лесов в тайге не заботились.

– В тридцатых годах, – ответил ученый, – предполагали, что все вырубки навсегда останутся голыми пустырями и превратятся в болота. Но вот прошли годы, концентрированные вырубки изучены, накопились объективные материалы, и пессимистические прогнозы не оправдались. Длительные исследования показали, что необлесившимися остаются пять-семь процентов площадей и редко до десяти, когда по молоднякам пробежал пожар. Девяносто же процентов вырубок заросли лесом.

Я попросил объяснить, почему получается разнобой между исследованиями ученых и официальными отчетными данными. Не говоря уже о других ученых, даже такой хранитель леса, склонный не к оптимизму, а к преувеличению опасностей, как профессор Н. Е. Декатов, признает эти 90 процентов облесившихся концентрированных вырубок. В то же время в отчетных данных дается меньшая цифра.

– Отчетные данные, – ответил Иван Степанович, – не учитывают давность вырубок. На свежих вырубках может не быть ни одного зеленого растения. Преобладают коричневые, серые тона. В какую графу заносятся такие площади? Нельзя же их считать лесопокрытой площадью. Это вырубки, и притом необлесившиеся. В эту графу их и зачисляют. Но зайдите сюда через три-пять лет – увидите иное, увидите зелень, увидите жизнь, в том числе начинающуюся жизнь нового леса. Некоторые вырубки, заросшие луговиком извилистым и вейником, восстанавливаются только через десятилетие или позднее. Выводы надо делать на основе длительных исследований. Девяносто процентов мы считаем для круглого счета. На самом деле восстанавливается больше.

Но есть минус, – добавил ученый. – Не везде вырос хвойный лес, много появилось березы и осины.

По данным Н. Е. Декатова, 10 процентов концентрированных вырубок остались пустырями, 30 процентов заросли хвойным лесом, 60 процентов – березой и осиной. Но под пологом березы и осины в большинстве случаев появился еловый молодняк.

Почему так произошло и что получится в дальнейшем, об этом мы сейчас поговорим.

Сосняки и ельники

Река Пинега, приток Северной Двины, протекает по обширному массиву песков ледникового происхождения. Примерно двенадцать тысяч лет назад северная половина Русской равнины была покрыта ползучими ледниками, и они оставили после себя разные следы. На Пинеге ледник нарыл песков.

Не думайте, что это какие-либо голые зыбучие пески. За тысячи лет они заросли растениями, изменились; образовались сухие, здоровые почвы. Их на Севере больше любят, чем глину. Север страдает от избыточного увлажнения, от болот. А если почва хорошо забирает воду, это благодать.

На песках хорошо растет сосна. Другие древесные породы требовательны к содержанию в почве питательных веществ. Сосна нетребовательна, она мирится с песком, и потому на песках господствует, не сталкиваясь с конкуренцией других деревьев.

Непередаваемое очарование здешним сухим борам-беломошникам придает белая поверхность земли. Это не холодный и мертвый снег, а живая теплота оленьего ягеля. Олений мох покрывает землю пухлым ковром. Он такой пушистый, кудрявый, затейливо кружевной, цветом белый с еле заметным серовато-зеленоватым оттенком. Кажется, что земля сплошь устлана шкурами тонкорунных овец, и на них большими пуговицами лежат шляпки грибов. Над всей этой белой красотой возвышаются красно-бронзовые столбы сосен с зелеными хвойными макушками. Светло в лесу, торжественно и радостно. Боры-беломошники по эмоциональному действию на человека – полная противоположность темным и угрюмым еловым лесам.

Есть еще боры-верещатники и боры-брусничники. В брусничниках сосны крупнее ростом. И есть там примесь лиственницы. Для лесорубов боры-брусничники ценнее: больше урожай.

В Пинегу впадает река Покшеньга. Течет она из глубины тайги, и там, вдалеке, на глинистых почвах растут сумрачные ельники-черничники.

На Покшеньге издавна добывают древесину, кидают бревна в реку, их выносит на Пинегу, а дальше их сплавляют в Архангельск.

Рубкой занимаются два лесопункта: ближний – Покшеньга, дальний – Кавра. В Покшеньге рубят сосну, в Кавре – елку.

И вот как неодинаково восстанавливается самородный лес в сосняках и ельниках.

Из Ульяновской области перевели в Покшеньгу работать лесничим выпускницу института Нину Юдину, и она не может надивиться:

– Если рассказать в Ульяновской области, там не поверят. Сколько там труда вкладывают в посадку сосновых культур! Сколько ухода! Климат там для лесов трудный. Майский хрущ подгрызает корни у молодых сосенок. А здесь на вырубках прошлых лет сосняк сам лезет из земли. Тракторы при трелевке сгребают слой подстилки, мох тоже сдирают. Обнажается песок, а сосновым семенам то и любо, им бы только добраться до песка. Засух здесь не бывает. Такое здесь прекрасное возобновление в борах, что ульяновцы ахнули бы.

В ельниках Кавры все идет иначе. Вырубки зарастают березой. Это агрессивное дерево пускает по ветру неисчислимое множество мелких летучих семян, засыпает ими всю округу и вырывает площадь из-под носа у медлительных хвойных пород.

Такое возобновление называется сменой пород. Она происходит главным образом в еловых лесах, растущих на влажных глинистых почвах.

Береза, так же как и осина, засылает свои воздушные десанты и в сосновые боры, но пески лазутчикам не по нутру, там они не в состоянии закрепиться настолько, чтобы одержать победу. А сосна к песку привычна и господствует на нем безраздельно.

На свежих же почвах сосняков-черничников, если такие встретятся, береза и осина, как быстрорастущие породы, способны подмять под себя и заглушить сосновый молодняк. Но таких площадей в тайге мало. Поэтому большинство вырубок в таежных сосняках хорошо возобновляется сосной.

Смена пород

Зарастание самосевом березы вырубок в еловых лесах некоторые люди считают чуть ли не катастрофой. Ведь в строительстве и промышленности ценятся хвойные лесоматериалы, лиственная же древесина не в почете. И когда в Кавре срубленная делянка ели заполняется березовым молодняком, этот процесс начинает казаться порчей леса. Начинаешь думать: «Хороший лес срубили, на его месте растет плохой».

Однако первое впечатление обманчиво. Надо подождать, поглядеть, что будет дальше и чем все кончится.

Недавние вырубки в Кавре заполнены березняком. На давних под светлой зеленью листвы видишь темные конусы молоденьких елочек. И с каждым годом их становится все больше и больше.