Текст книги "Три аксиомы"

Автор книги: Иван Зыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Иван Максимович Зыков
Три аксиомы

^{Художники А. Колли, И. Чураков}

Не по моде…

(От автора)

В сентябре 1956 года мне привелось побывать на открытии первой государственной лесной защитной полосы Камышин – Волгоград.

Юго восточные степи – светлые, бледно желтые, с серым оттенком. Такая окраска складывается из трех элементов: голая светло-серая земля, реденькие увядшие травинки и обилие золотистых лучей высокого солнца.

И вот по этому бледному фону резко и могуче прочертились три параллельных темно-зеленых вала с кудрявыми макушками молодых деревьев и с шелестом листвы.

Вообще-то сама по себе посадка леса – дело не особо трудное. Идет восьмидесятисильный трактор С-80 и тащит за собой семь лесопосадочных машин. На каждой машине сидят две женщины, прикрывшие лица белыми платочками (загар у волгоградских красавиц не в моде) и при каждом удобном случае запевающие «Тонкую рябину» или «Каким ты был, таким остался».

Движется эта сухопутная эскадра со своим многолюдным и голосистым экипажем, впереди ее лежит голая степная земля, а сзади появляется полоска молоденького леса шириной в 15 метров. Ну, не совсем еще лес – прутики да веточки, но они станут лесом.

Внушительное зрелище, способное вызвать торжество и гордость.

Сажать-то легко, да весь вопрос, где сажать. В Волгоградских степях, которые по географической номенклатуре следует называть вовсе не степями, а полупустынями, лес по своей воле расти не желает. Жарко тут и скупо насчет дождичка. А деревьям нужна вода.

В Москве из своего окна я вижу тополь – ветвистый, густой, громадный: верхушка вровень с седьмым этажом. Сколько же на нем листьев! И как он шумит, когда набежит порывом ветер!

Осенью после ночных заморозков начал тополь ронять листву. Сплошь засыпал весь дворик, а в дворике ровно сто квадратных метров.

Женщина в фартуке смела листья метлой, стал асфальт чистенький, но ненадолго: тополь снова насыпал, и опять сплошь. Это повторялось несколько раз, и так я узнал, что на большом тополе общая площадь листьев равняется нескольким сотням квадратных метров.

А чем заняты живые листья летом, когда сидят на ветках? Кроме фотосинтеза, они испаряют воду, а корни дерева высасывают ее из земли. Каждое дерево работает, как насос и могучая испарительная машина. Листьев на дереве множество, поверхность их велика – стало быть, воды высасывается из почвы и испаряется в воздух огромное количество.

По данным профессора А. Л. Кощеева, исследователя испарительной работы деревьев, гектар взрослого густого и полнокровного леса расходует за лето 5 тысяч тонн воды. Но Кощеев производил исследования в прохладной Ленинградской области, а под Волгоградом, где лето длиннее и солнце печет жарче, деревьям для нормальной и вольготной жизни потребуется влаги еще больше. Ну, а сколько же?

Ф. С. Черников, изучавший жизнь полезащитных полос в засушливом климате юго-востока, теоретическим путем исчислил годовую потребность в воде гектара древесных насаждений в условиях аналогичных волгоградским в 8 тысяч тонн. Противники этого ученого возражают и говорят, что цифра завышена, что деревья могут существовать при более экономном расходовании воды.

Да, могут, но тогда их жизнь не будет ни нормальной, ни вольготной. Поэтому расчеты Черникова следует признать правильными, имея в виду именно привольную жизнь.

Но где ж в степях взять столько воды? Ведь дождей выпадает мало.

Исследования Л. А. Иванова, А. А. Молчанова, С. В. Зонна и других ученых, занимавшихся изучением этого вопроса, показывают, что в условиях, близких к волгоградским, гектар леса фактически потребляет за лето всего полторы тысячи тонн воды. Не потому так мало потребляет, что больше ему не надо, а потому, что большего-то нет, и вынужден он, бедняга, по приходу и расход держать.

Но такая вынужденная экономия, конечно, не нравится деревьям. Она болезненно отражается на жизненных функциях. Поэтому леса сами по своей воле в степях не расселяются, и если их принуждает к тому человек, приживаются туговато. На иссохшей от солнечного зноя земле чувствуют себя как дома чахлая полынь да колючий курай – перекати-поле. А дереву тяжко.

Но у русских лесоводов за плечами более чем полуторастолетний опыт степного лесоразведения. Немало было перепробовано всяких способов, много испытано горьких неудач. Сажали – усыхал, снова сажали – снова усыхал. Ни в какой другой отрасли русские люди не проявили такой упрямой настойчивости, как именно в степном лесоразведении. В конце концов кое чего достигли: научились помогать деревьям приспосабливаться к скупому водному пайку и бороться со степью.

Волгоградцам победа далась нелегко, много положено трудов.

Во-первых, чтобы создать молодым деревьям благоприятные условия жизни, перед посадками была произведена вспашка и обработка земли настолько сложная, долгая, тщательная и высококачественная, что к ней применимы названия «экстра», «люкс» и все другие слова, какие придуманы для обозначения превосходства над самым высшим сортом.

Вспаханную почву два года держали под паром и многократно ее бороновали, чтобы не зарастала она сорняками, чтобы оставалась всегда рыхлой, чтобы вся влага скупого волгоградского дождика впитывалась вглубь и чтобы ни одна лишняя капля не испарялась с поверхности. Так создавался запас влаги для будущих посадок.

А потом землю повторно вспахивали на 60 сантиметров, чтобы у молодых посаженных деревьев могли быстро развиться глубокие корни. Земля получалась как пух.

На третий год сажали.

Но степные сорняки тоже не отворачиваются от хорошего. Они прямо-таки озверело кидаются на невиданно сладкую землю. Какой нибудь курай – перекати поле – в степи растет жалкой мочалкой, а как попадет на хорошо обработанную почву, разрастается в метровый шар. Деревья – пришельцы, сорняки у себя дома, они пока сильнее, они способны заглушись и погубить гостей. И вот после посадки деревьев начинается упорная борьба со степными травами. Волгоградским лесоводам пришлось порядком покорпеть, чтобы прополкой и рыхлением земли побороть сорняки и выпестовать каждый дубок и вяз.

Тут не всякое дело может выполнить машина. Если трава переплелась с молодыми деревцами, то надо траву выбирать руками. Сколько же надо рабочих рук!

На помощь пришли комсомольцы и школьники. Тысячи старшеклассников из Волгограда, Дубовки, Камышина во время летних каникул добровольно работали на полосе, жили в палатках, занимались прополкой.

– Призывали школьников отработать две недели, а многие по своему желанию оставались на лесопосадках по месяцу и по полтора, – рассказывал мне комсорг Дубовской средней школы Володя Тамаров. – При хорошей организации жизнь и работа в степи оказались неплохим отдыхом. А кормили за счет нашей выработки, ребята остались довольны.

Вся работа велась на отменно высоком уровне, о котором принято говорить, что «надо бы лучше, да больше уж некуда».

Вот так и получается: посадка ведется «в сжатые сроки», посадочные эскадры ходят семь дней, а вся-то работа на каждом участке продолжается семь лет: два года до посадки и пять лет после посадки.

Сейчас все это осталось позади. Борьба закончилась выигрышем. Деревья укоренились прочно, поднялись высоко, оделись густой листвой, сомкнулись кронами, бросили на землю сплошную тень, а степные травы за миллионы лет своего существования привыкли жить на ярком солнце, они не переносят тени и погибают под деревьями от недостатка столь нужного им света. Деревья теперь не нуждаются в защите, сами за себя могут постоять.

Окончание посадок намечалось по плану на 1965 год. Но волгоградские лесоводы во главе со своим энергичным руководителем – начальником областного управления лесного хозяйства Алексеем Гавриловичем Грачевым – и помогавшие им комсомольцы оказались на высоте положения: крепко поднажали, быстро с делом управились и на девять лет раньше срока предъявили плоды своих трудов государственной приемочной комиссии. Чего ж, в самом деле, ждать? Ведь посаженные деревья, или, как их принято называть, лесокультуры, достаточно окрепли и готовы к экзамену на аттестат зрелости.

И вот приехавшие из Москвы министерские начальники в сопровождении волгоградских лесоводов едут на машинах вдоль кудрявой зеленой стенки. На приметных местах останавливаются, слезают с машин, углубляются в молодой лесок, разглядывают, меряют высоту, обмениваются впечатлениями. Потом снова трогаются в путь.

От обычных полезащитных насаждений государственная полоса отличается особой капитальностью. Она имеет ширину почти в километр, но не вся сплошь засажена лесом. Насаждения тянутся тремя параллельными лентами – две по краям и одна посередине, а между ними лежат трехсотметровые свободные промежутки, пересекаемые поперечными лесными перемычками. Принцип построения такой же, как в ажурной ферме моста, составленной из прочного переплетения стальных балок, причем полезное действие не меньше, а значительно больше, чем получилось бы при сплошной посадке.

По названиям конечных пунктов – Камышин и Волгоград – можно предположить, что лесная полоса идет по берегу Волги. А на самом-то деле она пролегла вдалеке от реки. Из Волгограда надо ехать к ней 18 километров в глубь степи.

Она расположилась на самых высоких нагорьях Приволжской возвышенности, составляющей водораздел между Волгой и бассейном Дона. Чтобы точно следовать линии водораздела, лесной полосе приходится выискивать места повыше, взбегать с пригорка на пригорок, извиваясь зигзагами, причем параллельность составляющих полосу лесных лент всюду строго сохраняется.

Полоса господствует над прилегающей местностью. Глянешь вправо, глянешь влево – там на десятки километров простираются сизые дымчатые дали, а под самым горизонтом виднеется что-то белесое и голубоватое, и никак не разглядишь: то ли вода, то ли затуманенная степь. Вот тут какой кругозор!

А места безлюдные, нераспаханные. И нет никакого жилья, кроме кордонов – маленьких домиков, построенных для охраняющих полосу лесников.

– Почему лес посадили на самых высоких нагорьях? – такой вопрос задал я старейшему волгоградскому ученому-лесоводу Николаю Трофимовичу Годунову, преподавателю института, наставнику и советчику здешних лесомелиораторов. Седенький, дряхлеющий, он был в ту пору еще бодрым. Очень его здесь любили, ценили огромный опыт, прислушивались к его советам. Своими консультациями он оказал большую помощь созданию лесной полосы.

Ученый ответил:

– Мы сажаем леса в степях для борьбы с ветром; выполнить свое назначение они могут только тогда, когда не прячутся от ветра где-нибудь в низине, а противостоят ему на возвышенных местах. Наша полоса защищает гребень водораздела, тем самым она имеет значение для широкой округи. Не без ума выбрана трасса.

Я попросил разъяснить значение степного лесоразведения.

– С большой охотой, – сказал Николай Трофимович. – Не взыщите, если получится длинно. Про лесные посадки наговорили черт знает чего. Уши вянут, когда слушаешь. Выходит так, что лес якобы умеет чародейским способом рождать воду из ничего. Посади лесок – сразу над тобой разверзнутся хляби небесные и польет дождик. Это, конечно, вздор. Мы реалисты, а не мистики, и мы не верим в колдовство. Турусы на колесах, распространенные невежественными людьми, принесли страшный вред нашему делу. Колхозники сажали полосы, ждали чуда, но чудес не происходило, и начиналось разочарование. Лес способен сыграть очень большую роль в увлажнении засушливых степей, но происходит это не по щучьему велению и без помощи волшебства, а в силу обыкновенных законов физики. Лес не создает какую-то новую влагу, но он помогает сберечь существующую влагу от потерь.

Старый ученый берет меня за рукав, поворачивает, заставляет оглядеться кругом:

– Какой простор! Есть где разгуляться ветру. Вы видали метель в степи? Если не видали, вспомните хотя бы «Капитанскую дочку» Пушкина. Разве может зимой снег удержаться в открытой степи? Нет, его несет до тех пор, пока он не ляжет в овраг, а степь остается голая. И не только без пользы пропадает снеговая влага, а приносит вред. Придет весной тепло, и забурлит талая вода, разрушая на своем пути землю; растут и ширятся тогда овраги. Чем другим, а оврагами наша Приволжская возвышенность слишком уж богата.

– Как же бороться?

– Да вот при помощи лесных посадок. Поставьте в степи ветрозащитные стены – уляжется метель. Можно строить их из камня, железобетона. Но опыт показал, что сплошные непроницаемые преграды приносят мало пользы, скорее даже вред: ветер около них мечется вверх и вниз, образуются вихри, местами снег сметается дочиста, а местами насыпаются глубокие сугробы. Наилучшими ветрозащитными стенами оказываются полосы из живых деревьев. Ветер увязает в упругом переплетении качающихся и пружинящих древесных веток, постепенно теряет силу, гаснет без завихрений. Говоря техническим языком, лесная полоса – идеальный амортизатор силы ветра. На защищаемом ею пространстве снег ложится ровным слоем без сугробов. Наша полоса молодая, но уже работает. Вот вам результат: в открытой степи снега бывает пять сантиметров, а в зоне полосы накапливается пласт толщиной в тридцать сантиметров. Такие площади становятся уже пригодными для земледелия. Весной растаявший снег обильно смочит почву – можно вырастить ячмень, просо, а то и пшеницу.

И не только зимнюю влагу сохраняет лес, – продолжал Николай Трофимович, – но и летнюю, дождевую. Даже на крутом склоне, засаженном деревьями, вода не стекает по поверхности, а впитывается в грунт, потому что почва под лесом – пористая, взрыхленная корнями деревьев. А это имеет большое значение и для накопления влаги в почве и для борьбы с оврагами. И я особо хочу обратить ваше внимание на то, что посаженный в степи узкими полосками лес сохраняет влаги от сдувания и от стока значительно больше, чем сам он высасывает из почвы и испаряет листьями. Дело-то ведь в том, что высасывает и испаряет лес только на той площади, которую сам занимает, а накопляет влагу и в той зоне, которую прикрывает от ветра по обе стороны от себя. Сам от жажды страдает, а воду для степей продолжает сберегать. Вот какой верный слуга!

Вообще значение леса многообразно. Сильный ветер в жару – это суховей, он обжигает растения. Ослабьте ветер – нет суховея, уже не обжигает. И такую же важную роль играет лес в борьбе с пыльными бурями.

* * *

Открытие первой в стране государственной лесной полосы заслуживало бы праздника, многолюдного митинга, флагов, толп народа, оркестров, произнесения торжественных речей. Признаться, когда я ехал в Волгоград, думал, что так и будет. Но эти ожидания свидетельствовали о городском типе моего мышления. Лесная полоса оказалась вещью весьма протяженной и удаленной от населенных мест. Транспорт здесь затруднен, люди рассредоточены. В период посадок и ухода за лесокультурами люди жили в палатках, а сейчас сезон работ уже кончился, люди разъехались, остались только на кордонах лесники. На отдельных участках комиссию встречали пять-десять человек. Как и куда соберешь людей на общий праздник?

Все дело свелось к деловой стороне – осмотру посадок, причем работа затянулась на несколько дней.

Приемочная комиссия постановила: «Государственную защитную лесную полосу считать законченным объектом полезащитного лесоразведения и зачислить ее в лесопокрытую площадь Государственного лесного фонда». Как стройка превращается в действующее предприятие, так посадки превратились в лес.

Волгоградские лесоводы – народ негордый, но все они сознавали большое значение выполненного дела. Выращенная раньше срока полоса сдается в прекрасном состоянии: деревья хоть молодые, да рослые – на многих участках успели вымахать в высоту до пяти метров.

Самое главное то, что она первая в СССР. Она начало, старшая сестра других подрастающих полос. Посадки продолжаются, и скоро зеленые шумящие ленты разбегутся на многие тысячи километров, опояшут все засушливые области.

Участники посадок переживали праздничную взволнованность. Улыбались, разговаривали более громко и оживленно, чем всегда. Ждали откликов печати, предполагали, что весть об успехе прокатится по всей стране. Николай Трофимович несколько дней просматривал все московские газеты, какие можно достать в киосках, вплоть до железнодорожного «Гудка», «Речного флота» и «Учительской Газеты». Он так и просил:

– Все, все газеты, какие есть!

Но в газетах не появлялось никаких сообщений об открытии лесной полосы, и с каждым днем старик становился мрачнее:

– Конфликт на Суэцком канале, обмен посланиями с президентом Эйзенхауэром, уборка хлебов на целинных землях, – ну, это, конечно, важнее наших посадок. Мир занят большими делами, до нас ему нет дела. Но вот еще пишут: «Футбольная команда выиграла с хорошим счетом… закончились состязания по гребле». Тут уж могли бы заметить и нас.

И однажды он вышел из себя:

– Прочтите-ка, что тут написано! «Шахматная партия отложена с одной лишней пешкой». А? Как вам понравится? Лишняя пешка! Ох-хо-хо! Мы пешек на шахматную доску не ставили, мы всего-навсего поставили на карту страны 250 километров леса. Про нас не пишут.

Обескураженные лесоводы недоумевали:

– Помните, как шумела печать о лесных посадках лет семь назад? Громко хвалили нас, а мы в ту пору только готовились к работе и делали первые ошибки. А вот теперь достигли крупного успеха – и молчат.

– Мы вышли из моды, – подвел итог Годунов, – а все-таки работу надо продолжать.

И продолжали, потому что через Волгоградскую область проходят еще четыре другие государственные лесные полосы. И работали с не меньшим усердием и успехом. А пишут или не пишут – не все ли в конце концов равно?

* * *

В 1957 году была сдана вторая выращенная государственная лесная полоса Белгород – Дон, а в 1958 году еще две: Пенза – Каменск и Воронеж – Ростов-на-Дону. Общая протяженность действующих зеленых заслонов достигла 2450 километров.

Большой это факт или малый? Во всяком случае, не пешка на шахматной доске. Если отпечатать карту СССР на спичечном коробке, то и в таком масштабе линия длиной в 2450 километров будет достаточно заметна. Это две трети длины Волги. Вот это какой факт!

Но и на этот раз газеты не обмолвились ни словом.

Само по себе умолчание о посадке и открытии государственных лесных полос, взятое изолированно, ничего особо удивительного в себе не заключает. Мало ли к чему у людей нет интереса.

Удивительное, граничащее с невероятным выделяется в сопоставлении. Извлеките из архива любую центральную или периферийную газету, стряхните пыль, раскройте любой номер за 1949 год, и там всюду найдете статьи, заметки, очерки о лесных полосах.

Это те самые полосы, на открытии которых мы присутствовали и о которых газеты в конце 50-х годов не издали ни ползвука.

А в 1949 году о них кричала вся наша печать. Карты этих полос на огромных фанерных щитах были выставлены на площадях и даже в фойе кино и московских театров. В журналах появилось немало литературных произведений на ту же тему. Композитор Шостакович написал ораторию «Песнь о лесах». Художники изображали лесопосадки на картинах. Словом, все музы, каждая на своем языке, прославляли лесные заслоны против суховеев. А никаких заслонов в ту пору еще не было, разрабатывались только проекты их посадки, да кое где начиналась подготовительная работа.

Почему же так?

Да потому, что мода такая! В 1949 году было принято приукрашивать действительность, преувеличивать достижения и замалчивать непорядки; потом привилась манера отыскивать острые конфликты. Прежде модно было говорить о лесопосадках, потом пришла мода рассуждать о лесоистреблении, опустошительных рубках и вообще о всяких непорядках в лесу. А о посадках молчали.

На Украине, за послевоенное двадцатилетие посажено 2 миллиона 600 тысяч гектаров леса. Наши лесоводы одержали победы, граничащие прямо-таки с чудом. Вот, например, более ста лет безуспешно пытались вырастить лес на Нижнеднепровских песках в районе Цюрупинска и Голой Пристани, но деревья отказывались там расти, а теперь достигнуты хорошие результаты на обширных площадях. Трудно даже поверить, что в сухой и жаркой Калмыкии создано лесное кольцо вокруг Элисты, где прежде ветер гонял летучий песок. А где об этом сообщалось? Не модно! Такие вести противоречили бы нынешним представлениям об «истребляемых» лесах.

Плохая это шутка – мода, заслоняющая правду. Мешает она разглядеть хорошее и худое, не позволяет понять причину того и другого и тем самым закрывает поиски правильных путей к исправлению существующих непорядков.

Давайте поговорим о наших лесах не по моде, а по правде! Никакой позолоты и никакой сажи! Не станем замалчивать ни достижений, ни прорывов, ибо в жизни они сосуществуют рядом.

Так, значит, есть в нашем лесном хозяйстве прорывы и непорядки?

Как не быть! Множество! Гораздо больше, чем знают о них печальники оскудения природы. Да только вопрос в том, насколько непорядки длительны и неисправимы, какое значение они имеют для судеб нашего народа. Рисуется ведь это дело обычно так: для заготовок древесины мы вырубаем слишком много лесов (на наш век их, быть может, хватит), но потомкам оставим страну разоренную и непригодную для жизни.

Я пробовал доказывать обратное, а люди не соглашаются, кроют меня картой уничтожения лесов чеховского доктора Астрова и упрекают в непочтительности к Чехову.

А я хочу помнить другое. Ни один из русских писателей не глядел в будущее с таким доверием, как Чехов. Ведь он не уставал повторять, что в будущем «вся Земля обратится в цветущий сад».

Стало быть, в глазах самого Чехова общий ход жизни определился не теми процессами, какие запечатлелись на карте доктора Астрова, а другими линиями развития, способными стереть докторскую карту и привести к будущему расцвету.

Жизнь – это множественность явлений и процессов.

Я однажды сидел во время ледохода на берегу Москвы-реки у деревни Старая Руза. На середине русла льдины неслись влево, вниз, как положено по законам течения рек. А около берега, у самых ног, вереница льдин двигалась все время в обратную строну.

Объясняется очень просто: вода поднялась, залила берега, образовались заливы и мысы – ходу воды препятствия. Да еще мост стоит на быках. И вот, наталкиваясь на препоны, вода ответвляет струи, идущие вспять.

Река жизни куда сложнее, больше в ней всяких переплетающихся струй и водоворотов. Чтобы понять, куда она течет, следует смотреть не под ноги себе, а подальше.

Надо приглядеться ко множественности фактов, происходящих в наших лесах, проследить, какие явления отмирают, какие нарождаются и какие должны победить.

А главное – надо судить не по моде, а по правде.

* * *

Та или иная оценка процессов, происходящих в природе в результате хозяйственной деятельности человека, имеет большое идеологическое значение. Портим мы природу или обогащаем, к чему идем: к благу или к разорению? – решение этих вопросов далеко не безразлично для устоев нашего миросозерцания и для наших политических взглядов. Коли грозит разорение, то кисло становится на душе и невольно опускаются руки.

Классик лесной науки Г. Ф. Морозов, чья деятельность направлялась одной пламенной страстью «сберечь, сохранить великое народное достояние – народный лес», в 1916 году читал в Петербургском лесном институте прощальные лекции. Изданные уже после его смерти, они звучат как завещание. Морозов говорил: «Пессимистическое воззрение Руссо, что все, исходящее из рук творца, совершенно и все, к чему прикасается человек, теряет совершенство, думается мне, не может быть общепризнанно. Тогда надо кончать самоубийством. Мне, наоборот, представляется культурная деятельность человечества, и в частности воздействие человека на природу, в другой окраске».

А вообще-то воздействие человека на природу и защита природы от возможных вредных воздействий – вопрос острейший.

Наиболее чувствительны к любому вмешательству водоемы, а именно водоемы играют выдающуюся роль в жизни всей нашей планеты. Всем известно, что Гольфстрим выполняет функции теплоцентрали, обогревающей Европу. Мы с вами, читатель, поедем в дальнейшем по нашей стране и увидим, что поворот Беломорского течения изменил десять тысяч лет назад климат всего Северного полушария и заморозил Сибирь, хотя Сибирь находится довольно далеко от Белого моря.

В водоемах все зыбко и подвижно. Любое вмешательство в жизнь водоема не ограничивается местом вмешательства, а гулким резонансом распространяется по широкой зоне. Смахнет дворник метлой с московской мостовой воду – она в конце концов окажется в Каспийском море, вот и выходит, что москвичи в какой-то мере влияют на жизнь Каспия.

В 1926 году мы построили Волховскую гидроэлектростанцию и потеряли волховского сига. Нынче уж мало кто помнит, какая вкусная была рыба – пальчики, бывало, облизывали да губами причмокивали.

Сигам, видите ли, вынь да положь открытый путь из Ладожского озера, через реку Волхов и озеро Ильмень в реку Мсту.

Гидростроители удивлялись:

– Что за странная прихоть? Зачем им обязательно в Мсту? Разве мало простора в Ладожском озере? Блажь!

А вот и не блажь. За долгие тысячелетия организм сигов так приноровился, что им сытнее кормиться в Ладожском озере, а икре лучше лежать в проточной воде Мсты. Построили на Волхове плотину – не стало сигам дороги на нерестилища, а в других местах мальки из икринок не выводятся: вода другая, условия не те. Вот и вышла сигам похоронка, они вымерли, не оставив после себя потомства.

То же самое произошло со свирским стадом сигов после постройки гидростанции на реке Свирь. Тоже вымерли.

Так выявилось противоречие между индустриализацией и живой природой.

А в дальнейшем много у нас стали строить гидростанций. Мы соединили Волгу с Доном, о чем мечтал еще Петр I, вместо прежней Волги с мелководными перекатами создали глубоководный путь, о чем веками мечтали волжские судоходы. И мы создали то, о чем никто не мечтал до нас: построили вереницу могучих электростанций, движимых волжской и донской водой, и теперь на дешевой энергии работает множество заводов.

Но плотины электростанций разорвали биологические цепи, сложившиеся за миллионы лет. Осетрам, например, нужно для икрометания каменистое дно, на всяком другом грунте икра погибает, – вот и ходили осетры из Каспия к Саратову и в Жигули, а теперь нет туда ходу. Аквалангисты-ныряльщики рассказывают, что под Волгоградской плотиной осетры лежат на дне так плотно, что некуда ногу поставить.

Наша способность управлять подводной жизнью весьма ограничена. Мы не можем развесить объявлений: «Граждане осетры! Зря лежите под плотиной, никакого проку не дождетесь! Вас поднимут через плотину на лифте. Он находится рядом, не бойтесь его, входите смело! Но не толпитесь, соблюдайте очередь. Кроме того, по дороге из Каспия вы не заметили каменистых участков, годных для икрометания, и прошли мимо. Вот их адреса. Возвращайтесь туда!»

Когда-нибудь в будущем мы научимся давать понятные рыбам ультразвуковые сигналы, а сейчас мы еще не знаем рыбьего языка.

Гидростроительство отняло способность к размножению у всех волго-каспийских и азово-донских рыб. Вдобавок появился и второй злой враг – разведка и добыча нефти со дна Каспия. Когда разведчики устраивают подводные взрывы и когда начинают бить нефтяные фонтаны, рыбам приходится несладко. Но мы не можем прекратить добычу нефти. Нефть – это мотор, это основа основ. Без нефти остановится жизнь: нельзя будет посеять пшеницу и придется идти пешком из Вологды в Керчь.

В результате неотвратимых конфликтов с природой скудеют наши водоемы, исчезает русская рыба. Мы уже не видим волжской стерляди, белорыбицы, астраханской сельди «залом» по килограмму в штуке. Выходят из обихода не только изысканные лакомства для гурманов, но и привычные народу рыбы массового потребления. Вспомните столь вкусно описанную Константином Фединым в романе «Необыкновенное лето» всенародную рыбу – «астраханскую вяленую воболку весеннего улова». Народная мудрость и вековой опыт помогли найти такой способ ее обработки, что не требовались ни холодильники, ни упаковка; лежала вобла горами под открытым небом в любую погоду и не портилась.

Ее засовывал в карман армяка пастух, связка вяленой воблы лежала вместе с ковригой ржаного хлеба в котомке крестьянина-переселенца, ее жевали пассажиры четвертого класса дальних поездов, но от нее не отворачивался и заядлый гурман. А вот теперь ее не видно.

По этому вопросу должен высказать одну мысль. Она прозвучит не модно, но я ручаюсь за ее справедливость.

В библейских сказаниях бог Саваоф творил из ничего, а человек так не умеет, он всегда только обменивает: возьмешь в одном месте – в другом убудет. Если вода начинает вращать турбины электростанций, она становится негодной для жизни проходных рыб. Ежели сейчас начинают усиленно забирать воду Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи для орошения полей Средней Азии, неизбежно начнет усыхать и угасать Аральское море. Если для улучшения Каспия и Азовского моря перебросят через каналы на Юг воду северных рек, обозначатся изменения на Севере. Их сейчас даже невозможно предвидеть, но они будут.

Природа подобна тришкину кафтану, и никуда из замкнутого круга не вырвешься: можно отрезать лоскут от полы и пришить к рукаву, можно поступить наоборот, а так, чтобы пришивать без обрезков, получать одни барыши, ничего не отдавая взамен, – нет, такого не бывает. И потому мы обязаны трезво рассчитывать, где распороть и где пришить.

За все время своего существования человечество вело обмен в конечном итоге с выгодой для себя и никогда не рубило сук, на котором само сидит. Люди превращали гектары леса, пустынь, болот в плодородные поля. Тысячи лет назад трудом человека созданы орошаемые земли Китая, Месопотамии, Египта и Средней Азии, а все сельское хозяйство Западной и Центральной Европы ведется на землях, раскорчеванных из-под леса.

Станем надеяться, что и в дальнейшем обмен пойдет к выгоде для человечества.

Надо отличать неизбежность от небрежности. Когда заводы и фабрики спускают в реки ядовитые сточные воды – это уже не честный обмен, а явное надувательство. Мы далеко уклонимся от нашей темы, если станом рассматривать, почему так произошло и надолго затянулось. Найденные способы очистки позволяют надеяться на успешное решение проблемы в ближайшем будущем.

Более ста лет назад американский дипломат Джордж Марш написал книгу «Человек и природа» и в ней привел длинный список преступлений человека перед природой. Марш многого не понимал и все же не был беспросветным пессимистом. Современные же маршисты, маршируя от той же самой печки, приходят к совсем не утешительным выводам. Но ведь счет-то ведется односторонний, перечисляются все потери и замалчиваются полученные взамен приобретения. Уж будто бы только истребляли? А возьмите антоновскую яблоню с тонной плодов на ветвях, асканийского барана с пудом шерсти, курицу, несущую две сотни яиц в год, капустный кочан в полпуда весом, корову, дающую ведро молока за один удой – таких растений и животных дикая природа не знает. Хлебные злаки, овощи, домашние животные, вообще все, что дает сельское хозяйство и что составляет основу нашего питания, – все это создано человеком. Таким образом, хозяйственная деятельность человека носит ярко выраженный созидательный характер.