Текст книги "Власть без славы"

Автор книги: Иван Лаптев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Сильно подозреваю, что это не совсем так или даже совсем не так.

Программа Шаталина – Петракова – Явлинского, с которой согласились российское руководство и российский парламент, была исключительно важна для М. С. Горбачева. Неразвитость ее правовой базы, о чем говорилось выше, предполагала с железной необходимостью временную замену еще не принятых законов указами президента СССР. Это, в свою очередь, предопределяло предоставление ему новых, почти чрезвычайных полномочий. Такой поворот дела ни для кого не был секретом. Разработчики программы «500 дней» говорили об этом в десятках статей и интервью еще до обсуждения документа в парламентах, это нормально воспринимал Ельцин, во всяком случае, не высказываясь вслух.

Вот как оценивал необходимые новые полномочия Президента СССР в интервью «Литературной газете» С. С.Шаталин: «Наша программа не висит в воздухе. Ее предстоит осуществлять в стране, охваченной разбоем, полугражданскими войнами, неподчиняемостью подчиненных и параличом властных структур, начиная от райисполкомов и кончая самым верхом. В этих условиях, пока не удастся сформировать правительство подлинного национального доверия, необходимо президентское правление. Я бы даже сказал – президентско-царское правление, но по американской модели разделения властей. Нужно срочно создавать механизм, который бы позволил президенту, не нарушая закона, по многим важнейшим вопросам принимать решения самому… Сама процедура принятия решений в парламенте страны заранее обрекает нашу программу на провал… Нужен ряд поправок к законам Союза и республик, которые дадут президенту необходимые – назовите их чрезвычайными – полномочия».[15]15
  Литературная газета. 1990. 26 сент. № 39.


[Закрыть]

Горбачев не мог не знать, что за идеи озвучивают его советники. Он разделял их мнение, что и подтвердил вскоре, еще до конца сентября (сессия началась 10 сентября), затребовав у Верховного Совета СССР и получив дополнительные полномочия.

Что же тогда заставило его так круто изменить уже объявленные оценки программы «500 дней»?

Дать полный ответ на поставленный вопрос может, конечно, только он сам. Но более менее зная характер Михаила Сергеевича, изощренность некоторых людей, которые были в его окружении, могу предположить две причины.

Первая: ему очень трудно было смириться с нарушением «старшинства». Он понимал, что, как ни крути, а принятие программы после одобрения ее Верховным Советом РСФСР ставит союзные структуры и его лично в двусмысленное, униженное положение, чего, возможно, и добивались российские лидеры.

Вторая: «соратники» сыграли на чем-то субъективном, больно задевающем президента – откопали либо какое-то высказывание Ельцина по его адресу, либо что-то вроде сценария действий демократических сил после принятия программы, предусматривающего отставку Горбачева, – таких сценариев ходило по рукам в 1990 году множество.

Согласен, это не та политика, не тот уровень мудрости и ответственности, которые должны быть характерны для высоких руководителей. Но что делать, все мы – живые люди, все страдаем и ошибаемся, все самолюбивы и упрямы, самоуверенны и нетерпимы.

Ну а правительство? Какие мотивы толкали Н. И. Рыжкова на не свойственную ему упорную борьбу с новой программой?

Здесь ответ представляется более четким и убедительным. Конечно, вслух все произносили одни и те же аргументы, выше они уже приведены. Но у правительства были и другие основания для борьбы с разработкой Шаталина – Явлинского, которые не озвучивались с трибун, но, думаю, в решающей степени определяли поведение в этом споре практически всего советского руководства. Оговорка С. С. Шаталина: «пока не удастся сформировать правительство подлинного национального доверия» стоит всех дискуссий вокруг экономических программ 1990 года.

В самом деле, представим, что принята программа «500 дней», которую правительство не разрабатывало, с которой оно категорически не согласно. Перед Совмином СССР только два пути: выполнять программу, которую оно объявило некачественной и ошибочной, то есть полностью «потерять лицо», или уйти в отставку, к чему правительство не готово, да и не принято у нас было в те времена самим уходить в отставку. А как не учесть при этом позицию КПСС, которая, безусловно, «станет» за правительство?[16]16
  Это и подтвердилось на Пленуме ЦК КПСС 8–9 октября 1990 г. Программа «500 дней» подверглась очень жесткой и далеко не всегда аргументированной критике. Коммунист – председатель Совета Министров СССР был взят под защиту. Горбачев обвинен в том, что оттесняет партию от рассмотрения важнейших вопросов реформы.


[Закрыть] Или требования новых профсоюзов, настаивающих, наоборот, на отставке Н. И. Рыжкова и его министров? Кто-то предложил президенту СССР взять правительство «на себя», как это сделал позже, в 1992 году, Ельцин. Горбачев на это не пошел, словно предвидел, каких дров наломает его соперник.

Правительство пошло по третьему пути: заблокировать программу Шаталина—Явлинского, не выпускать из рук кормило.

Скорей всего, это тоже было рычагом давления на Горбачева. Но главное в том, что общими усилиями программа «500 дней» была потоплена. Российский парламент среагировал на это требованием к правительству СССР уйти в отставку. А союзный – поручением президенту Горбачеву лично возглавить работу по подготовке новой программы на основе двух программ. Внешне выглядело все по пословице «и волки сыты, и овцы целы», на деле же это был еще один проигранный раунд в борьбе союзного Центра с ельцинской командой. Именно так расценило происходящее общественное мнение, которое активно переориентировалось на новых кумиров.

Соединял «ужа и ежа» в единое целое академик А. Г. Аганбегян. Нельзя было не посочувствовать Абелу Гезевичу – ему выпала адова работа. Она продолжалась почти месяц, пока, наконец, 19 октября 1990 года, опять же после долгих докладов и бесплодных дискуссий, не была принята в виде «Основных направлений стабилизации народного хозяйства и перехода к рыночной экономике». Самим Верховным Советом СССР они характеризовались как начало создания новой экономической системы, основанной на рыночных отношениях, которые-де позволят соединить нашу экономику с мировым хозяйством. Через общесоюзный рынок, считали мы, должно сформироваться экономическое пространство, интегрирующее все республики и регионы страны. Для его создания предлагалось конкретно закрепить, какие полномочия республики делегируют союзным органам, каким должно быть управление теми сферами деятельности и целевыми программами, которые по своему характеру требуют единого в масштабах Союза руководства. При этом оговаривалось, что изменения делегированных Центру полномочий не может происходить без согласия республик, равно как и постоянство республиканских полномочий контролируется Центром.

А дальше «Основы» цитировали Шаталина и Явлинского: оздоровление финансов, кредитной и денежной систем при сдерживании роста цен, инфляции – на это сделать главный упор. Принять меры по разгосударствлению и демонополизации экономики, развитию предпринимательства и конкуренции. В целом задачи стабилизации экономики и перехода к рынку решить в четыре этапа: программа чрезвычайных мер; жесткие финансовые ограничения и гибкая система ценообразования; формирование рынка; завершение периода стабилизации, что предполагало уже переход на стадию роста.

Предусматривалось также решение многих других весьма важных задач: проведение земельной реформы, реорганизация Госбанка СССР, изменение банковской системы в целом, проведение политики занятости, жилищная реформа, создание механизмов защиты населения от инфляции, реорганизация системы управления и т. д., и т. п. Сроки при этом не были намечены даже приблизительно.

Тут же была и красная тряпка для республиканских быков: в период осуществления всех этих «направлений» и задач возрастает роль высших органов власти Союза ССР. Добавлено: и республик. И далее: «Переход к рынку и новым экономическим отношениям должен быть обеспечен надежными правовыми гарантиями. Важным условием этого является разработка и принятие целевого пакета законов СССР и других законодательных актов, направленных на ускорение этого процесса и придание ему необратимого характера». Самое важное упомянули, как это часто бывает, самым последним.

Увы, все это оказалось лишь самодостаточными упражнениями Верховного Совета СССР. Не нужны были ни долгие доклады, ни шумные дискуссии, ни сами «Основные направления». У президента, у правительства СССР, тем более у наших бесчисленных министерств и ведомств уже не было возможности осуществить намечаемые реформы. Дезорганизация экономики нарастала, оппозиция набирала силы, противостояние Верховного Совета РСФСР любым шагам Центра наращивало мускулы, обретая поддержку руководства других республик, в первую очередь Украины. Характерно, что это противостояние стимулировалось и позицией консервативной части КПСС, для которой все намечаемые преобразования, даже половинчатые, даже отнесенные далеко в будущее, все равно были за гранью добра и зла.

Принятие «Основных направлений» означало последнее «прости» программе Шаталина – Явлинского – Петракова на общесоюзном уровне. Единственным выходом в экономическую практику осталась для нее Россия, парламент которой, как отмечалось выше, одобрил эту программу в самом начале сентября 1990 года, и утвердил Г. А. Явлинского вице-премьером в правительстве РСФСР специально для реализации его разработок. Но и этот выход тоже оказался тупиком.

Внимание общественности как-то ушло, или было уведено от этого факта. Он не получил большой огласки, все знали, что Россия совершает программой «500 дней» смелый реформаторский прорыв, российское руководство – подлинный новатор в сравнении с неизлечимым консерватором – Центром. Манипуляции с программой в союзном парламенте только укрепили средства массовой информации и большинство россиян в этом мнении. Из регионов поступали сообщения об инициативных разработках местных программ «500 дней» – республиканских, краевых, областных. На это не жалели ни труда, ни денег. Казалось, еще немного – и российская экономика дружными рядами, согласованно и неудержимо устремится в рынок. Но, к сожалению, чуда не произошло.

Почему? Ведь Верховный Совет РСФСР назначил точный срок начала осуществления программы – 1 ноября 1990 года и даже торжественно обратился по этому случаю к народу. Однако к намеченному сроку о программе как будто забыли, никто никуда не устремился. И не мог устремиться. Ранее я уже не раз упоминал об отсутствии законодательной базы реформ. В стране не было даже Гражданского кодекса, на базе которого только и могут быть приняты законы, регулирующие экономическую жизнь, имущественные отношения в условиях рынка. Ни этот кодекс, ни пакет совершенно необходимых законов в течение двух месяцев не смог бы разработать и принять даже английский парламент, по праву считающийся примером для парламентов всего мира. Тем более не мог их в такой срок принять Верховный Совет РСФСР, политизированный, втянутый в непосредственную борьбу за власть в стране, состоящий из людей, мало искушенных в законотворчестве, среди которых юристов можно было сосчитать по пальцам. Не желая никого обидеть, выскажу уверенность, что о таких законах, как закон о ценных бумагах, о товарной, а тем более фондовой биржах, о банкротстве, об инвестициях и т. п. большинство депутатов российского парламента (впрочем, и союзного тоже) даже не слышали. Создать их в считанные дни, заставить «командную экономику» жить по ним – это было нереально.

Нельзя сказать, что Верховный Совет РСФСР не предпринимал здесь никаких усилий. Предпринимал, я знал об этом, и горячо желал коллегам успеха. Но какие это были усилия? Создать комиссию! Создали. Образовали рабочую группу. Она собралась несколько раз, подготовила даже ряд законопроектов, но потом тихо прекратила свое существование.

Российская общественность об этом не узнала. Как не узнала она и о том, что беспримерная борьба РСФСР с Советским Союзом привела к катастрофическим провалам в экономике, концентрированно выразившимся в том, что всегда бездефицитный бюджет РСФСР в 1990 году впервые был сведен со значительным дефицитом.

Сознавало ли российское руководство, и прежде всего сам Б. Н. Ельцин, что оно принимает авантюрное решение, намереваясь в еще не расчлененной общесоюзной социалистической экономике строить рыночную капиталистическую экономику в отдельно взятой республике? Думаю, что понимало. В таком случае и сам В. И. Ленин небось позавидовал с того света революционной дерзости товарищей реформаторов. Это был еще один чисто популистский шаг, еще один плацдарм для атаки Центра и лично Горбачева. Уже 19 февраля 1991 года, через месяц с небольшим после подписания экономического соглашения, о котором упоминалось выше, Б. Н. Ельцин объявил на всю страну (выступление было по Центральному телевидению), что он порывает с Горбачевым, осуждает его политику и требует его отставки. На 3-м Съезде народных депутатов РСФСР он прямо обвинил союзный центр в срыве программы «500 дней», как всегда, переложив на него собственные провалы. Съезд отреагировал на это исключительно бурно, предал очередной анафеме президента СССР и все союзные органы власти и поручил И. С. Силаеву – по образцу практики осуждаемого Верховного Совета СССР – подготовить новую программу. Оскорбленный Г. А. Явлинский подал в отставку.

На мой взгляд, с программой Шаталина – Явлинского Ельцин и его окружение разыграли настоящее шоу. Сам Борис Николаевич мог не понимать неосуществимость глубинных социально-экономических преобразований без надежных «правил игры», без целой системы законов, которые к тому же в значительной части должны быть конституционными. Но близкие ему люди, такие, как С. М. Шахрай или Г. Х. Попов, убежден, понимали это прекрасно. Когда же это стало ясно всем, то начался сбор с программы иного «урожая». Она превратилась в мощный инструмент нагнетания истерии, обвинений ретроградов, партократов и прочей публики. Все это имело целью скрыть собственную неспособность организовать какие-либо практические действия, но так, чтобы ответственность за эту неспособность возложить на других. В данном случае Горбачев превращался просто в «мальчика для битья».

Так как шум вокруг программы «500 дней» не утихал, даже когда она уже была отброшена российским руководством, нельзя не задуматься над тем, что же прикрывала эта шумовая завеса. Сегодня, мне кажется, ситуация прояснилась. Причина, считаю, в том, что на 3-й, внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР вносился вопрос, ради положительного решения которого Ельцин мог пожертвовать десятком самых лучших программ в любой сфере, – вопрос об учреждении поста президента Российской Федерации. Б. Н. Ельцин, с его сотни раз описанной политической изворотливостью, использовал программу «500 дней» «на полную катушку». Атмосфера перед съездом была накалена настолько, что российским депутатам впору было вооружаться и выступать походом за спасение Отечества.

Но этого идеологам главенства России над союзным Центром показалось мало. 28 марта, в день открытия съезда, 29 народных депутатов РСФСР обратились к президенту СССР с требованием обеспечить в Москве безопасные условия для работы съезда. Поводом для «испуга» послужил митинг на Манежной площади, еще не состоявшийся, но назначенный Моссоветом на день открытия съезда. М. С. Горбачев не нашел ничего лучшего, как ввести в столицу танки. Это превратило в митинг сам съезд, ставший, наверное, наиболее шумным из всех российских съездов – атмосферу на нем можно сравнить только с обстановкой на заседании Верховного Совета РСФСР 22 августа 1991 года, когда президента СССР вызволили из заключения в Форосе. Крайним, конечно же, оказался опять Горбачев. Под давлением российского съезда он не только вывел войска из Москвы, но и передал московскую милицию из союзного подчинения в подчинение МВД РСФСР.

Председатель Совета Республики Верховного Совета РСФСР, палаты, аналогичной Совету Союза в союзном парламенте, вспоминает о 3-м съезде так: «Подконтрольные российскому руководству средства массовой информации постарались убедить население, что съезд созван коммунистами с единственной целью – свергнуть Ельцина, и это будет крахом демократии, крушением всех начатых реформ и надежд на будущее. В крупных городах прошли митинги, забастовки, а их организаторы – активисты движения «Демократическая Россия» – предъявили высшему органу власти России настоящий ультиматум: «В случае, если 3-й, внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР не решит вопрос о введении в РСФСР поста президента и не назначит дату выборов Президента РСФСР, движение «Демократическая Россия» намерено добиваться принятия закона РСФСР о введении поста Президента РСФСР, роспуска нынешнего состава Съезда народных депутатов РСФСР и проведения в Российской Федерации досрочных выборов, используя механизм референдума РСФСР».[17]17
  Исаков В. Председатель Совета Республики: Парламентские дневники 1990–1991. М.: Палех, 1996. С. 476.


[Закрыть]

Вот так: либо учреждайте пост президента, либо мы через референдум вас разгоним! Эх, где оно теперь, движение «Демократическая Россия», давно ли оно сотрясало всю страну… Выполнило свою роль – и исчезло, распалось…

Напрасно беспокоились: на 3-м съезде не только учредили пост президента РСФСР, но и предоставили Б. Н. Ельцину, еще не президенту, полномочия, которые и не снились главам самых что ни на есть президентских государств.

Что касается «захвата» съезда коммунистами, то это оказалось уже совершенно детским ужастиком. Лидер КП РСФСР Иван Кузьмич Полозков, выступая на съезде, поддержал политику Ельцина.[18]18
  См. там же. С. 478.


[Закрыть] Противоположные силы открыто сомкнулись в ненависти к Горбачеву.

О программе «500 дней» на съезде если и вспоминали, то только для того, чтобы отвесить союзному центру очередную оплеуху. Она потеряла актуальность, борцы с ней и за нее разошлись, потерпев одинаковое поражение. Н. И. Рыжков еще в декабре 1990 года оказался в больнице с тяжелейшим инфарктом, С. С. Шаталин замкнулся в своем институте, Г. А. Явлинский и Л. И. Абалкин на время как-то исчезли с политического горизонта. Главные игроки почти решили свои задачи, романтические проекты их больше не интересовали. Страна? Страна, ее население, как всегда, оказались заложниками у политических бойцов. Созданная Лениным и усовершенствованная Сталиным наша вождистско-царистская система тем и отличалась от других властных режимов, что, подобно рабовладельческому Риму, оказавшемуся игрушкой в руках цезарей, позволяла узкой группе политиканов, а то и одному из них, взять в заложницы своих амбиций огромную державу.

Если бы Шаталин – Явлинский – Петраков и иже с ними не написали программу «500 дней», ее стоило бы придумать для того, чтобы Борис Ельцин сделал еще один крупный шаг вперед.

Глава 8. Сколько партий было в партии?

Этой части моих заметок выпала странная судьба. В свое время мне пришлось поработать в отделах партийной жизни ряда изданий, в аппарате ЦК КПСС, а «Правда» вообще вся была «отделом партийной жизни». Так что определенные представления об особенностях и принципах построения КПСС я имел. Видимо, именно это заставило меня еще с 1986 года вглядываться в те процессы, которые зарождались в недрах самой КПСС с началом перестройки, в те особенности ее положения и деятельности, которые проявлялись все быстрее и резче. Перед XIX партконференцией я решил подготовить для М. С. Горбачева записку «О положении в партии» и написал целый «трактат».

В нем говорилось о необходимости сказать прямо, что партия находится если не в кризисном, то в предкризисном состоянии. Иначе и не могло быть оценено состояние организации, величающей себя «политическим авангардом общества», но не успевающей за ходом жизненно важных изменений в стране. Обладая контролем над всем и вся, КПСС демонстрировала недееспособность во многих своих звеньях, отсутствие инициативы, правильных оценок положения дел на местах, неумение предвидеть результаты принимаемых решений. Все это трансформировалось в идущие от низовых партработников требования «руководящих указаний», «приказов», что всегда означает лишь одно: пусть руководство берет ответственность на себя. Кое-где начался уже и поиск «козлов отпущения за грехи перестройки».

На мой взгляд, кризис ограничивался пока рамками самой партии, но был замечен уже и всем обществом, которое начинало вырабатывать весьма дифференцированное отношение к КПСС: люди поддерживают партию, которая рядом с ними, и отвергают партию, которая над ними.

Одной из причин тому, считал я, являлся «имидж» высшего руководства КПСС. В нем задержались непопулярные в партии и народе люди, имена и стиль работы которых часто вызывали негативную эмонациональную реакцию у населения, которая переносилась на весь ЦК КПСС. Если на это не реагировать, серьезные проблемы неминуемо возникнут.

Еще важнее, что партия так и не смогла перейти от первого этапа перестройки, когда все мы питали завышенные надежды на скорые результаты, к восприятию перестройки как долгой, упорной, трудной и далеко не сразу результативной работы. Поэтому перестройка и трактовалась многими не как создание новых общественных отношений, а просто как время некой переналадки управления. Как только начались более глубокие перемены, партия под аккомпанемент горбачевских заклинаний «КПСС – инициатор перестройки» мгновенно превратилась в главную тормозящую ее силу.

Разумеется, никто и не озаботился тем, что партия, как главная государствообразующая структура СССР, обладающая гигантским политическим и идеологическим потенциалом, должна будет полностью привести его в действие на этапе передачи реальной власти ее законному субъекту. Потому что данная передача приведет к глубочайшим переменам не только в расстановке политических сил в обществе, не только может отодвинуть КПСС на обочину перестройки, но и чревата междувластием, хаосом, деградацией государства.

Конечно, были в записке и предложения о развитии гласности, об усилении контроля со стороны масс за деятельностью органов власти, о развитии критики и самокритики и многое другое. Повторяю: это была очень объемистая записка.

Я показал ее Н. Д. Боднаруку, работавшему тогда членом редколлегии «Известий». Он прочел и посоветовал не посылать записку, а опубликовать ее в виде статьи. Но в «Известиях» я, как главный редактор, старался ничего своего не публиковать (никто же не скажет главному, что он написал ерунду, а газета в результате пострадает), в «Правду» обращаться не хотелось – газеты двигались все более расходящимися курсами. И я положил записку в свой архив, где она благополучно и пролежала почти три года.

15 июля 1991 года М. С. Горбачев разослал широкому кругу адресатов – членам ЦК КПСС, членам комиссии по подготовке проекта Программы КПСС, первым секретарям ЦК компартий союзных республик, республиканских, краевых, областных и окружных комитетов партии, секретарям партийных комитетов видов вооруженных сил, родов войск, округов и флотов – проект новой Программы КПСС.

Я был включен в «программную» комиссию с первых дней ее существования, еще при Черненко, когда писалась лишь новая редакция старой программы, правда, с упором на слово «новая». Осенью 1984 года Горбачев, которому было поручено возглавить эту работу, даже не отпускал меня в отпуск, пока я не доведу до ума преамбулу программы. Но после смерти Черненко интерес «вождей» к программе резко упал, работа над ней то затихала, то возобновлялась целых пять лет. Состав комиссии менялся, однако я, хотя и не мог уже в ней участвовать, так и числился там, поэтому тоже получил доработанный проект программы.

Прошу у читателя прощения за некоторое отступление от темы главы, но все-таки напишу о сути проблемы. А суть такова: принятая при Н. С. Хрущеве в 1961 году Программа КПСС, как известно, провозглашала построение коммунизма к 1980 году. Люди старшего поколения помнят, что вся страна тогда краснела лозунгом: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Но уже к началу 70-х годов стало ясно, что строительство светлого будущего все еще в будущем и остается, причем вроде бы даже и отдаляется. В это время «братья по классу» из Германской Демократической Республики решили обогатить марксистско-ленинскую теорию и выдвинули концепцию разделения коммунистической фазы – на социализм и собственно коммунизм, причем каждая проходит определенные уровни зрелости. «Братьев» поправили – не надо, дескать, переписывать классиков, – но идею не забыли, справедливо усмотрев в ней возможность объясниться с народом по поводу запаздывающего к нам коммунизма. Обратились к Ленину и нашли у него слова о «развитом» социализме. Сообщили стране, что хотя коммунизм мы еще не построили, но развитой социализм – это уж точно. Потом оказалось, что и развитой социализм тоже как-то плохо гармонирует с пустыми прилавками, дефицитом жилья и бедностью. Надо было продолжать объяснения. И в 1975 году М. А. Суслов публикует статью, в которой как бы мимоходом сообщает, что развитой социализм – это относительно самостоятельный, исторически длительный период социально-экономического прогресса. Народ это все пережил, придумал анекдот насчет того, что коммунизм в 1980 году был заменен Олимпийскими играми, но ведь и сама хрущевская программа в том году заканчивалась!

А положение в стране ухудшалось, застой ведь – не просто слово, а стагнация развития. Нефтедоллары проедались, непомерные военные расходы разоряли бюджет, люди начали задаваться вопросом: если мы живем в развитом социалистическом обществе, то почему же так плохо живем-то? Тогда идеологи КПСС придумали еще один «ход». В пропаганде появилась замечательная формулировка: «Развитое социалистическое общество, на этап которого СССР вступил на рубеже 70 – 80-х годов…» То есть в 1980 году, когда надо было праздновать пришествие коммунизма, мы только вступили в развитой социализм! Вот почему и жизнь еще не успели улучшить! Данный ход пытались применить еще не раз, пока перестройка не отодвинула всю эту схоластику на задний план.

Но без ясной привлекательной программы ни одна политическая партия существовать не может. Именно в программе фиксируются и обосновываются цели, с которым она выходит к обществу, пути их достижения, наиболее характерные и привлекательные черты будущей жизни, к которой она собирается вести свою паству. Поэтому работа над проектом Программы КПСС была завершена, и можно было собирать пленум ЦК, а затем и общепартийный съезд, чтобы этот проект утвердить.

Пленум назначили на 25 июля 1991 года. До государственного переворота, в просторечье – путча, оставалось три недели и три дня. Это был последний Пленум ЦК КПСС, но его участники пока еще об этом не хотели думать.

Сам пленум мне даже не хочется и вспоминать, в блокноте наиболее частые записи: «шум», «кто-то кричит», «смех», «в зале встают и пытаются выступать с места» и так далее. Программу громили по всем позициям – за то, что в ней нет слов «коммунизм», «колхозно-совхозный строй», за то, что коммунистам разрешается не быть атеистами, за то, что КПСС собирается на равных бороться за власть с другими политическими партиями, за социал-демократический уклон, за провозглашение равноправия всех форм собственности, в том числе – частной, да почти за все. Впрочем, даже если бы она была идеальной, шума и крика было бы не меньше. Потому что обсуждали не ее, обсуждали Горбачева, требуя его отчета и предлагая на очередном съезде партии решить вопрос о целесообразности совмещения постов генсека КПСС и президента СССР.

К пленуму Б. Н. Ельцин преподнес Горбачеву очередной «подарок», выпустив свой указ «О прекращении деятельности организационных структур политических партий и массовых общественных движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР». Это вызвало настоящую бурю возмущения партийных чиновников, которых больше всего указ и затрагивал. Виновным оказался опять же Горбачев. В его адрес шли постановления, письма, прямые угрозы от сотен пленумов, собраний, совещаний с мест, с требованиями «принять меры», «объяснить», с выражениями недоверия Генеральному секретарю. Вал этих обращений стал своего рода стимулом для участников Пленума ЦК КПСС, которые уже не скрывали своего отношения к Горбачеву. Договорились провести внеочередной XXIX съезд КПСС в ноябре – декабре 1991 года, вынести на него вопрос о принятии новой программы.

Сразу после завершения работы пленума 26 июля я достал свою старую записку «О положении в партии», поправил ее, подгоняя под стиль газетной статьи и затем попросил И. Н. Голембиовского, заместителя главного редактора «Известий», прочесть ее. Игорь прочел, сделал несколько замечаний, я еще раз доработал материал. И послал его Г. Н. Селезневу, нынешнему спикеру Государственной думы, а тогда – первому заместителю главного редактора «Правды» (И. Т. Фролов, возглавлявший «Правду», был в отпуске или болел, не помню).

Селезнев прочитал статью быстро, но… предложил сократить ее вдвое, очевидно, избрав такую форму отказа в публикации. Тогда я передал ее в «Известия». Родная газета тоже не подкачала, собрала редколлегию, почти все члены которой высказались за публикацию. Почти все… кроме двух – главного редактора Н. И. Ефимова и его первого зама Д. Ф. Мамлеева. А поскольку в газете всегда сохраняется – и это правильно! – единоначалие, статью публиковать не стали. Подчеркну, что речь шла о статье председателя Совета Союза Верховного Совета СССР, то есть конституционная должность автора примерно равнялась нынешней должности председателя Госдумы. КПСС умирала, но верноподданнические страхи перед ней все еще оставались столь велики, что даже не глупые и не трусливые редакторы не решались выпустить в свет материал о ее здоровье.

Тогда статья отправилась в «Комсомольскую правду», хотя, по-моему, не очень подходила этой газете. Я честно сообщил главному редактору В. А. Фронину, что «Правда» и «Известия» отказались от ее публикации – первая якобы из-за размеров, вторая – по причине нежелания газеты Советов вмешиваться в партийные дела. Но «Комсомолка» всегда была смелее своих «старших сестер» – уже на следующий день Фронин позвонил мне и сказал, что никаких неудобств у него не возникает и через пару дней он статью опубликует.

Но через два дня был понедельник, 19 августа 1991 года.

Статья стояла в полосе. Несмотря на всю напряженность обстановки, руководители газеты считали, что именно в такой день и должна статья выйти. В 12 часов мы с дежурным заместителем главного редактора «Комсомолки» в последний раз согласовали некоторые поправки к ней и добавили завершающую фразу: «К сожалению, многое из того, о чем идет речь в этой статье, сегодня случилось». А в 15 часов ГКЧП закрыл «Комсомольскую правду», как и несколько других газет…

Именно в этой статье я пытался ответить на вопрос, вынесенный в заголовок главы. Читатель, обогащенный опытом последнего десятилетия, знающий сегодня многое из того, что в 1991 году вообще не было известно, может сам судить, удалось ли мне решить такую задачу. Вот о чем я хотел тогда поведать общественности.