Текст книги "Исторические портреты"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Спустя сутки на берегу было уже 17 флотских батальонов; общая численность их составляла 12 тысяч. Корнилов призвал на защиту города и гражданское население. «По первому призыву его о высылке рабочих людей для постройки укреплений Северной стороны, – писал современник, – весь Севастополь ожил и стал на ноги».

Вскоре союзники изменили свои планы и отказались от атаки Северной стороны.

13 сентября неприятельская армия двинулась из долины Бельбека к хутору Мекензи. Теперь опасность угрожала не Северной, а Южной стороне, где был расположен сам город. Корнилов, не теряя ни минуты, приказал перевезти с рассветом на пароходах в город одиннадцать флотских батальонов... Святая ревность гражданина говорила и ему, что его долг не оставаться на Северной стороне.

13 сентября в Севастополе объявили осадное положение, а на следующий день Корнилову было вверено фактическое руководство всем гарнизоном. Генерал-лейтенант Моллер самоустранился от руководства и специальным приказом обязал «всех начальников войск исполнять все приказания вице-адмирала Корнилова».

Основой деятельности Корнилова в Севастополе стала забота о высоком духе защитников. Появляясь на самых различных участках оборонительной линии, он обращался с проникновенными словами к защитникам:

«Здесь на этом флоте мы возмужали и состарились, здесь приобрели мы первые уроки и опытность и здесь должны лечь костьми, защищая его до последней капли крови! Отступать нам некуда: позади нас море, впереди – неприятель. Помни же – не верь отступлению. Пусть музыканты забудут играть ре тираду; тот изменник, кто попробует ретираду, и, если я сам прикажу отступать – коли и меня». Корнилов возглавил работу по подготовке города к длительной и тяжёлой борьбе, распределил силы гарнизона, разработал диспозицию по обороне Южной стороны. Оборонительную линию разделил на три дистанции, командовать которыми поручил генерал-майору Аслановичу, вице-адмиралу Новосильскому и контр-адмиралу Истомину. На бастионы и батареи назначили начальниками флотских офицеров.

Корнилов на белом коне, в мундире, ежедневно объезжал все участки оборонительной линии, следил за работами, указывал на недостатки, обращал внимание на главное.

18 сентября на Северной стороне Севастополя показалась, наконец, армия Меншикова. По требованию Корнилова в состав севастопольского гарнизона были включены три пехотных полка и две лёгкие артиллерийские батареи. За три недели с 15 сентября по 5 октября было выстроено более двадцати батарей, и артиллерийское вооружение укреплений возросло до 340 орудий. Неприятель все эти дни готовился к штурму, надеясь на успех.

По усиленным приготовлениям в лагере врагов Корнилову стало ясно, что противник готовится к решительной атаке. «Завтра будет жаркий день», – проговорил он вечером 4 октября.

Наступило 5 октября 1854 года – «день крещения Севастополя огнём и железом». С рассветом заговорили сотни орудий, разгорелась ожесточённая артиллерийская дуэль. Корнилов и Нахимов с первыми же выстрелами прибыли на оборонительную линию. Корнилов в мундире поскакал на четвёртый бастион, против которого враг направил главный удар. Под шквальным огнём Корнилов подходил к каждому орудию, общался с солдатами и матросами, пояснял им задачи, поднимал их боевой дух. На пятом бастионе матросы и солдаты горячо встретили Корнилова, а когда он уехал, солдаты восхищённо проговорили: «Вот так генерал, отец родной, а не генерал».

Спустя три часа после начала артиллерийского поединка огнём русских батарей был взорван пороховой погреб французов. Вскоре замолчали все французские батареи. Жарко было у Истомина. Около 11 часов дня Корнилов прибыл к нему на третий бастион. Несмотря на большие потери, защитники бастиона сражались мужественно и отважно. С третьего бастиона под огнём неприятеля Корнилов направился на Малахов курган, где шла ожесточённая перестрелка. До полудня оставалось полчаса. На Малаховом кургане его встретило громкое матросское «Ура!». Обращаясь к экипажу, Корнилов ответил:

   – Будем кричать «Ура!», когда собьём английские батареи.

Град неприятельских снарядов осыпал укрепления, батареи, блиндажи Малахова кургана. Подбодрив защитников, дав советы Истомину, Корнилов направился к лошади, собираясь ехать к Бутырскому полку в Ушакову балку. В этот момент он был сражён вражеским ядром. Несколько офицеров бросились к нему, подняли его на руки. «Отстаивайте же Севастополь!» – проговорил Корнилов.

Смертельно раненного адмирала отвезли в госпиталь. В полном сознании расставаясь с жизнью, Корнилов, не унывая, достойно встретил последний час.

   – Я счастлив, что умираю за отечество и царя, – сказал он забежавшему проститься гардемарину Новосильцеву, брату жены.

Быстро оформив подорожную, Новосильцев заехал в госпиталь в ту минуту, когда лейтенант Львов привёз с Малахова кургана радостную весть – «Батареи англичан сбиты ».

Лицо Корнилова преобразилось, он приподнялся:

   – Ура! Ура!

Это были его последние заветные слова, и через несколько минут его не стало.

«Вечером 6 октября были похороны адмирала Корнилова, – вспоминал очевидец. – Мало мне приходилось видеть подобных похорон. Плакали не только офицеры... плакали чужие, плакали угрюмые матросы, плакали и те, которым слеза была незнакома с пелёнок».

Лев Толстой уподобил Корнилова «Герою Древней Греции», а его боевой товарищ Павел Нахимов, узнав о кончине сподвижника, произнёс:

– Он умер как герой.

Павел Нахимов

звестно, в России офицерство жило и живёт до сих пор скудно. Не имея достаточного состояния, трудно содержать семью. У отставного секунд-майора Степана Нахимова кроме среднего сына, Павла, который появился на свет 23 июня 1802 года, было пятеро детей. Когда в апреле 1813 года Павел и его брат Иван подали прошение о зачислении их в Морской корпус, там уже служили воспитателями два старших брата, офицеры Платон и Николай. Два года ожидал Павел вакансии в корпусе. Летом 1815 года его и брата Ивана вызвали для морской практики на бриге «Симеон и Анна». Палуба плоскодонного брига, который не плавал дальше «Маркизовой лужи», пришлась по нраву смышлёному и не по годам бойкому Павлу. По окончании плавания, видимо проверив знания Павла и Ивана, их сразу произвели в гардемарины. Среди однокашников Нахимова оказались Д. Завалишин, М. Бестужев, В. Даль. Павел сразу подружился, как говорится, «на всю жизнь» с немного застенчивым Мишей Рейнеки. Нахимов был всегда среди отлично успевающих воспитанников. Потому-то в третью кампанию 1817 года ему выпало совершить вместе с дюжиной товарищей первое заграничное плавание на бриге «Феникс».

За четыре месяца бриг побывал у берегов Швеции, в Стокгольме, Карлскроне, в Копенгагене. Уже в ту пору Нахимов выделялся среди товарищей морской выучкой.

«Тогда уже между всеми нами, – вспоминал его однокашник Александр Рыкачев, – Нахимов заметен был необыкновенной преданностью и любовью к морскому делу и тогда усердие, или, лучше сказать, рвение к исполнению своей службы, во всём, что касается морского ремесла, доходило в нём до фанатизма».

После кампании на море Нахимов успешно выдержал экзамены и в пятнадцать лет 9 февраля 1818 года был произведён в мичманы. Первые две кампании он плавал в Финском заливе на тендере «Янус». В 1821 году Нахимова переводят в 23-й флотский экипаж, и в его составе сухим путём он марширует в Архангельск. Там экипаж участвует в постройке судов. Со стапелей недавно спущен на воду «Крейсер», где служит приятель Нахимова, Михаил Бестужев, который потом вспоминал: «Время быстро летело в дружеских беседах с ним, в занятиях по службе и приятных развлечениях, какими был так обилен в то время Архангельск...» Бестужев отправился на «Крейсере» в Кронштадт, а Нахимов опять вместе с экипажем маршировал по суше в тот же Кронштадт.

Весной 1822 года капитан 2-го ранга М. Лазарев подбирал экипаж на фрегат «Крейсер» для кругосветного плавания. Намётанный глаз опытного морехода среди сотен офицеров в Кронштадте примечал самых одарённых, среди них оказался и Павел Нахимов. Попасть под его начало почиталось за честь. – Вот как отмечал М. Рейнека: «Я помню, когда знаменитому моряку Михаилу Петровичу Лазареву, назначенному командовать фрегатом «Крейсер», представлено было право выбора офицеров и он предложил Нахимову служить у него, с каким восторгом Нахимов согласился. Он считал за верх счастья службу в числе офицеров фрегата «Крейсер», который тогда по всей справедливости был признан товарищами и моряка ми вообще за образец совершенства военного судна».

Вскоре на «Крейсере» объявился Д. Завалишин. Побывав у командира и выйдя на палубу, Завалишин попал в объятия Нахимова. Павел сразу же затащил Дмитрия к себе в каюту и стал расспрашивать о житье бытье.

   – Ты ведь знаешь, – начал Завалишин, – после выпуска меня сразу же оставили при корпусе, преподавать астрономию и математику. К ним я питаю страсть, да и кадетов хотелось вразумить наукам по-настоящему. Припомни, как нас учили – ни шатко ни валко.

Дмитрий на минуту замолк.

   – Однако науки науками, но потянуло меня в море. Вспомнилась наша славная компания на «Фениксе». А у тебя как сложилась служба? – спросил друга Завалишин.

Нахимов пожал плечами, несколько застенчиво улыбнулся:

   – Откровенно, Митя, до сей поры середняком. Первую кампанию плавал на тендере «Янус» по заливу, зимой побывал у родных на Смоленщине. Следом две кампании отплавал между Кронштадтом и Красной Горкой. Потом с экипажем попал в Архангельск. – Нахимов заметно оживился. – Там Мишу Бестужева встретил, он на «Крейсере» служил и меня Михаилу Петровичу нахваливал, и вот я нынче здесь и весьма доволен.

На палубе засвистели боцманские дудки.

   – Пойдём обедать, – сказал Нахимов другу, – а потом располагайся в соседней каюте, она покуда свободна.

На следующий день они постучали в каюту Лазарева.

   – Господин капитан второго ранга, – начал Нахимов, – мы с Дмитрием Иринарховичем давние друзья, дозвольте нам переборку прорубить и дверь между нашими каютами скрозь сделать?

Лазарев внимательно посмотрел на обоих, понимающе улыбнулся:

   – Добро, только с мастером согласуйте и всё порядком сделайте.

Среди новых сослуживцев на фрегате оказались мичман Ефимий Путятин, Александр Домашенко.

В середине августа 1822 года «Крейсер» и его спутник шлюп «Ладога» под командой брата Михаила Лазарева, капитан-лейтенанта Андрея Лазарева, покинули Кронштадтский рейд. Осенними штормами встретила моряков Балтика и Северное море. «Ладога» заметно отставала. Ветер неумолимо гнал фрегат на скалы. Ураганный ветер с Атлантики прижимал «Крейсер» к скалистому берегу неподалёку от Портсмута. Полтора месяца как покинул фрегат Кронштадтский рейд, и противные ветры, шквалы, туманы преследовали его на всём переходе. Дни и ночи вышагивал на шканцах командир.

До мрачных скал оставалась сотня саженей.

   – Фок и грот ставить! – раздался чуть охрипший, но твёрдый голос командира. – Двойные рифы брать! Триселя изготовить!

Сменившись с вахты, Нахимов оставался на палубе, прислушиваясь и присматриваясь к действиям капитана.

Казалось, что корабль должен ещё больше уваливаться к берегу, приближаясь к смертельным камням. Но Лазарев каким-то особым чутьём предугадывал малейшую перемену ветра, а главное, ощущал, как отзывается на эту перемену корабль, тотчас ложится на новый галс и медленно, но всё-таки выбирается на ветер.

На третьи сутки, уловив благоприятный момент, Лазарев вывел корабль в открытое море и там, лавируя, переждал шторм.

Едва «Крейсер» встал на якорь на Портсмутском рейде, командир приказал всем отдыхать. Офицеры и матросы, не успев выпить чаю, не раздеваясь, повалились на койки и заснули мёртвым сном.

На вахту заступил Нахимов. Увидев поднимавшегося на шканцы командира, он поразился – двое суток тот ни на мгновение не покидал мостик, а теперь опять на палубе и, улыбаясь, смотрит на молодого мичмана. Медленно прохаживаясь на шканцах, он делился с Нахимовым перипетиями минувшего испытания.

   – В сие время, имея под ветром берег совсем рядом, можно было бы нести все паруса только благодаря превосходным качествам « Крейсера». – Он остановился, всматриваясь в проступавшие из тумана берега бухты и обступившие их улицы порта. – Ни один фрегат, с неуменьшенными против обыкновенного положения рангоутом, не вынес бы того. Несомненно, успех сей лавировки сноровкой команды достигнут.

На «Крейсере» первыми пробили три склянки, и тотчас десятки судов на рейде отозвались нестройным перезвоном разноголосых колоколов. Для Павла Нахимова наступила многолетняя пора приобщения к великому искусству мореплавания, воспитания самоотвержения в служении Родине...

В кают-компании командир объявил, что впредь Кадьян вахту стоять не будет. Лейтенанта Кадьяна, с пронзительным взглядом чёрных глаз, Лазарев зачислил на фрегат по рекомендации свыше.

Оставшись наедине, Завалишин поделился с Нахимовым:

   – Кадьян благорасположения Михаила Петровича добился не по заслугам, льстит, а с командой зверем.

Нахимов согласно кивнул:

   – И вахту правит худо, то и сам командир видит, и в части астрономии неуч полный...

Благоприятные пассаты были весьма кстати, и без особых приключений фрегат и шлюп пересекали Атлантику.

Берега Бразилии встретили противными ветрами, пришлось встать на якорь, не доходя Рио-де-Жанейро, на видимости горы Сахарная Головка.

22 февраля 1823 года «Крейсер» и «Ладога» покинули Рио-де-Жанейро. Атлантический океан встретил их умеренной зыбью и попутным свежим ветром. Однако через неделю погода резко ухудшилась. Начались жестокие штормы, которые сопровождали корабли почти все три месяца плавания. Поднявшись до сороковых широт, они поймали попутные ветры, но вошли в полосу бурь и непогоды. С особой силой обрушился океан на мореплавателей после пересечения меридиана мыса Доброй Надежды. По нескольку суток работали люди с парусами. Подвахтенная смена то и дело вызывалась наверх. Горячую пишу на камбузе не готовили целыми неделями, питались всухомятку, сухарями.

Пошёл третий месяц плавания, экипажи не роптали на постоянные невзгоды, а, наоборот, с ещё большим самоотвержением боролись с океанской стихией.

В середине мая на подходе к Тасмании шторм усилился, горизонт был закрыт пеленой дождя и тумана. К вечеру следующего дня шторм несколько стих, и корабли перешли на рейд порта Дервент. Наконец-то команды после трёхмесячного перерыва вдоволь пили свежую береговую воду. Помимо обычного ремонта и пополнения запасов свежей воды и продовольствия, решили заготовить дрова и уголь. Через две недели на берег съехала команда матросов с мичманами Домашенко и Путятиным, и они направились вверх по реке.

Здесь впервые Нахимов находился в гуще необычных событий, бунта матросов по причине издевательства над ними Кадьяна. Однако Лазарев умело утихомирил команду, не придав делу законного хода.

Зачинщиков судили, но больше для проформы – всех разжаловали в низший разряд. Долго беседовал Лазарев с глазу на глаз с Кадьяном. В кают-компанию тот пришёл злой, не поднимая глаз на офицеров, поужинал и молча вышел.

Наутро «Крейсер» и «Ладога» снялись с якорей и направились к острову Таити.

В тропики «Крейсер» вступил под полными парусами. Теперь его не обременяла тихоходная «Ладога». Постоянные шквалы с дождём и градом разлучили шлюп и фрегат, и они продолжали плавание самостоятельно к месту встречи – острову Таити.

После вахты Нахимов, промокший до нитки, спустился в каюту. Переодевшись, он заглянул к Завалишину. Тот сидел на койке с раскрытой книгой, задумчиво смотря в оконце, сплошь покрытое сеткой дождя. У него частенько собирались офицеры – поделиться новостями по вахте, поразмышлять, посоветоваться.

   – О чём грустишь, Дмитрий? – Нахимов опустился в кресло.

Завалишин отложил книгу:

   – Который раз размышляю о неприятном случае в Дервенте...

   – Бунтовщиков может оправдать лишь необузданный нрав Кадьяна и его нечистоплотность. А впрочем, – Нахимов устало прикрыл глаза, – корабль подобен сложному механизму, вроде хронометра. Каждый винтик-гвоздик должен быть при месте и строго свой манёвр исполнять. Иначе погибель. Посему, – Нахимов насмешливо прищурился, – почитаю все средства употребимы для пользы службы. О том же и Михаил Петрович повседневно толкует.

   – Не мыслишь ли ты, что Лазарев во всём прав безоговорочно? Линьками возможно не столь истерзать тело, сколь возмутить дух человека, – ответил Завалишин.

   – Для искусного исполнения манёвра матросу надобно поначалу сноровисто с парусами управляться. Михаил Петрович прав, что леность и нерадивость одного матроса могут служить причиной погибели сотен людей. Суть, чтобы наказание было справедливо и в меру проступка, – возразил Нахимов.

   – Надобно всё толково пояснить матросу... – Завалишин не успел закончить, как от сильного толчка слетел на пол, а Нахимов еле удержался в кресле.

Через мгновение оба офицера выскочили на верхнюю палубу. Фрегат на большой скорости под всеми парусами остановился словно вкопанный.

В считанные мгновения вся команда разбежалась по местам.

   – Бросай лот! Слева магерман и грота-булинь отдай! Рей раз-брасопить! – чётко командовал Анненков, поглядывая на стоящего в одной рубашке командира. Фрегат слегка увалился.

   – Боцман, смерить воду в льяле! Осмотреть форпик и форштевень! – скомандовал Лазарев.

   – Лот проносит справа!

   – Лот проносит слева! – кричал лотовый с бака.

   – Приводитесь к ветру, ложитесь на заданный румб. – Командир внимательно осматривал в подзорную трубу горизонт. Невольно вспомнились острова Суворова, открытые десять лет тому назад в этих же акваториях, ближе к экватору на несколько градусов. Там они располагались на выступающих из воды коралловых рифах, их окружали большие лагуны, часто скрытые под водой...

   – Воды в льяле не прибывает, ваше высокоблагородие! – радостно доложил боцман.

Неделю спустя «Крейсер» встал на якорь в огромной лагуне Матавайского рейда, самой удобной гавани Таити. Дружелюбно и приветливо встретили таитяне русских моряков. Молодой правитель острова, сын Помаре, хорошо помнил Лазарева и других офицеров, посетивших Таити три года назад, при плавании к Южному полюсу.

   – И заметьте, господа, – делился за чаем в кают-компании Завалишин, – при полном доверии нашем к туземцам и отсутствии предосторожностей нет ни одного случая на кражу, хотя бездна мелких вещей вокруг на палубе. – Он оглядел всех за столом. – Иноземные же мореплаватели о другом толкуют, будто воровством они промышляют...

Помощь радужных островитян сократила стоянку, а когда пришло время расставаться, многие из них не хотели покидать палубы кораблей. За дружескую помощь таитянам преподнесли разные поделки.

Наблюдательный Андрей Лазарев начал вести заметки о плавании ещё в Кронштадте. С оттенком сентиментальности описывает сцену прощания:

«Вместо радости, которую мы привыкли видеть на их лицах, слёзы горести лились из глаз; они ничего не хотели принимать от нас, и я думал, что они мною недовольны, – записал он, – почему приказал щедро увеличить подарки, но увидели противное: плач их происходил не от алчности к сокровищам, а от сожаления, что расстаются с товарищами, но их убедительно просили взять их с собой в Россию».

Четыре дня шли корабли на север до параллели островов Суворова и легли в дрейф. Отсюда «Ладога» направилась к Камчатке...

Залпы взаимных салютов разорвали утреннюю тишину Новоархангельского рейда в Русской Америке. «Крейсеру» отвечали крепость и шлюп «Апполон» на рейде.

На берег свезли всё имущество и оборудование. Начали окуривать судно, избавляясь от крыс. Команда жила на берегу в палатках. Матросы очищали от камней землю на одном из островов под огород, надо было помочь малочисленным жителям Новоархангельска.

После окуривания перевезли на корабль имущество, и команда начала переселяться. И опять на глазах Нахимова разразилась драма. Экипаж взбунтовался, люди отказывались переходить на корабль, пока не уберут Кадьяна. И вновь Лазарев сумел утихомирить матросов.

В тот же день с глазу на глаз он дал ясно понять Кадьяну, что его служба далее на «Крейсере» невозможна. По его настоятельному «совету», Кадьян подал рапорт с просьбой списать его с фрегата по болезни. Сразу стали заметны перемены в настроении экипажа.

«С удалением Кадьяна все вздохнули свободнее, как бы освободясь от какого-то кошмара. Исчезли сплетни, интриги, неприятные сцены; команда работала отлично, вела себя безупречно».

Корабли начали готовиться к переходу и через неделю отправились в Калифорнию за хлебом.

Неприветливо встретил моряков осенний океан. К вечеру разыгрался шторм. Ночью ветер достиг ураганной силы. Паруса трещали и лопались под его напором. Гигантские волны закрывали огни фальшфейера «Ладоги», которые скоро исчезли в кромешной тьме. Целую неделю не утихал шторм.

«Крейсер», сильно накренившись, нёс полные паруса. На вахту заступил Завалишин, а через полчаса к нему – Нахимов.

   – Соскучился по доброму ветру, – улыбаясь, проговорил он. Закинув голову, придирчиво осмотрел паруса, снасти. – Барометр нынче упал довольно, быть буре. – Завалишин только что записал метеорологические наблюдения.

Прохаживаясь на шканцах, они делились впечатлениями о стоянке в Новоархангельске.

   – Человек за бортом! – донёсся вдруг громкий крик с бака.

В воду сорвался с рея матрос Давыд Егоров.

   – Право руль на борт! Справа грота-булинь отдать!

«Крейсер», пробежав два-три кабельтова, теряя ход, приводился к ветру. Штормовые волны сильно раскачивали его.

В ту же минуту Завалишин послал в шлюпку на левый борт первых попавшихся матросов.

   – Павел Степанович! – Завалишин понимал, что он не вправе приказывать: на баке для этой цели подвахтенный мичман, а Нахимов здесь случайно. – Отправляйся с ними!

Спустя мгновение Нахимов был в шлюпке. Спускать её на такой качке было бессмысленно: разобьёт в щепки. Улучшив момент, когда фрегат едва не черпнул бортом, Нахимов скомандовал:

   – Руби тали!

Шлюпка полетела вниз, матросы с ходу отошли от борта. Матрос на салинге красным флажком отмахивал в сторону кормы, где едва-едва виднелась голова упавшего за борт.

   – Стало быть, – докладывал боцман Лазареву, – канонир Давыдка Егоров на левых фор-русленях юнферс раскручивал, видать, волной сшибло, а может, соскользнул. Однако успели ему лестницу сбросить.

Тем временем шлюпка, скрываясь за огромными волнами, едва виднелась; матрос вдруг исчез в пучине, видимо, схватила судорога.

Лазарев сосредоточенно всматривался в бушующий океан, временами вскидывая голову вверх. Два матроса и унтер-офицер на раскачивающихся салингах до боли в глазах всматривались в горизонт. Прошёл час-другой, шлюпка не показывалась. Постепенно сумеречная мгла опускалась над бунтующим океаном.

   – Шлюпка по корме! – радостно закричал унтер-офицер[32]32
  Закричал унтер-офицер. – Нахимов дал слово и всю жизнь выплачивал пенсию своему спасителю, унтер-офицеру.


[Закрыть] на грот салинге.

Гигантские волны зыби и крепкий порывистый ветер сильно раскачивали фрегат. Сквозь плотно прикрытые порты орудий заливалась вода на батарейную палубу. Подойти на такой волне к борту – значит наверняка погубить не только шлюпку, но и гребцов.

Лазарев приказал спустить за борт матросские койки, чтобы смягчить удар и выбросить матросам концы на случай, если шлюпку разобьёт. Заложили тали и, выждав мгновение, когда фрегат начал наклоняться в сторону шлюпки, быстро выбрали тали, но не успели поднять шлюпку. Набежавшая волна ударила её о борт и разнесла в щепки. Матросы успели схватиться за концы, и их вытянули на палубу. Огорчённые, насквозь промокшие, стояли они перед командиром. Нахимов виновато развёл руками. Но взволнованный Лазарев положил ему руку на плечо:

   – Молодцы, братцы, ради жизни товарища себя не жалели.

По приходе в Сан-Франциско он отметил благородство и мужество своих подчинённых и сообщил в Адмиралтейств-коллегию:

«Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почитаю представить на благорассмотрение г.г. членов государственной Адмиралтейств-коллегии и льщу себя надеждою, что такой подвиг не найдётся недостойным внимания моего начальства».

На Сан-Францисском рейде «Крейсер» встал на якорь рядом с «Апполоном» и торговым судном Русской компании.

После обеда на шканцы фрегата вышли офицеры, утомлённые нелёгким переходом из Ситхи. Несмотря на позднюю осень, тёплый береговой ветер приятно ласкал лицо...

Полтора месяца прошло с той поры, как «Ладога» доставила из Петропавловска ошеломляющее для Нахимова и всех офицеров известие: по высочайшему повелению мичмана Дмитрия Завалишина предписывалось ближайшей оказией отправить в Петербург для аудиенции у царя.

Больше других изумился и огорчился Нахимов:

   – Как же так, брат! От сотоварища, соседа по каюте, утаил...

Смущённый Завалишин, как мог, объяснил, что прежде не мог поделиться с другом, пошутил:

   – А вдруг в кандалы бы заковали?

Только с ним и с Лазаревым поделился Дмитрий сокровенными мыслями, изложенными в письме к царю. Через две недели отправлялись «Апполон» и «Ладога», и ему предстояло решить, как ехать в Петербург: морем или через Сибирь.

Лазарев настоятельно советовал ехать сушен: шлюпы возвращались уже знакомым маршрутом.

– Вам, Дмитрий Иринархович, редкий случаи выпадает ознакомиться с такой малоизученной, но важной для России стороной. Ничем вы не обременены в пути, лучшей возможности для путешествия не сыщешь, а кроме прочего, – командир лукаво улыбнулся, – прежде времени с вами расставаться огорчительно.

Утром 12 января «Ладога» и «Апполон» поставили все паруса, произвели прощальный салют и, окутан ные клубами порохового дыма, направились к выходу из залива в океан.

Оставшееся время экипажи заготовляли пшеницу для Новоархангельска. Её покупали по всему побережью, посылая баркасы к северу и югу от залива. Спустя месяц, загрузившись пшеницей и другим продовольствием, «Крейсер» ушёл в Ситху. Лазарев рассчитывал прийти в Новоархангельск через две недели, но океан внёс свои поправки. Больше месяца жестокие штормы трепали «Крейсер», противные ветры гнали на юг.

Приходу фрегата были рады все: и промышленники, и население. Для жителей, особенно для детей, хлеб из свежей муки казался лакомством. Охочие люди готовились к промыслу и могли теперь отправляться безбоязненно и спокойно добывать зверя на далёкие острова. Присутствие «Крейсера» служило порукой от любых нападений.

В середине мая, исполняя обязанности штурмана на компанейском бриге «Волга», отправился в Охотск Завалишин. Оттуда путь его лежал через Сибирь в Петербург. Офицеры и матросы тепло проводили его, а Нахимов перед разлукой обнял друга:

– Когда доведётся свидеться...

Это была их последняя встреча.

Лазарев отослал с этой же оказией рапорт начальнику Морского штаба с характеристикой Дмитрия Завалишина: «Пользуясь сим случаем я обязанностью поставляю рекомендовать г. Завалишина как весьма исполнительного и ревностного к службе офицера и с сим вместе довести до сведения... что в продолжение двухлетнего его служения под моим начальством он как благородным поведением своим, так и усердным исполнением всех возложенных на него обязанностей приобрёл право на совершенную мою признательность».

Истекал срок пребывания «Крейсера» в Русской Америке.

Утром 16 октября жители Новоархангельска вышли проводить «Крейсер». Крепкий ветер не заставил долго ждать и, сопровождаемый прощальными залпами крепостных орудий, фрегат под полными парусами направился к выходу из залива...

Едва успели миновать многочисленные острова, как задул сильнейший южный ветер, начался шторм, и фрегат, беспрестанно меняя галсы, две недели лавировал неподалёку от Ситхинского залива. Путь до Сан-Франциско занял больше месяца. Пополнив запасы, в конце декабря «Крейсер» вышел в океан. На шканцы поднялись офицеры, шкафут заполнили матросы, свободные от вахты. Вдали за кормой, постепенно удаляясь, едва чернела в утреннем мареве полоска отвесного берега форта Росс.

Направляясь к мысу Горн, мореплаватели рассчитывали использовать благоприятные западные ветры, обычно господствующие здесь в это время года. Однако опять не повезло: их встретил противный восточный ветер, временами переходящий в штиль. Наконец ветер переменился. «Крейсер», благополучно обогнув Южно-Американский континент, через 93 дня беспрерывного плавания прибыл в Рио-де-Жанейро.

Здесь Нахимов стал свидетелем заботливого отношения сурового на службе капитана к матросам.

За время перехода заболело 10 матросов, и доктор сказал, что вылечить их можно только на берегу. Расходы на лечение не предусматривались никакими положениями и статьями, но Михаил Петрович снял на берегу специальный дом, окружённый садом, в котором поместил больных матросов. Сухой береговой воздух быстро оказал благотворное влияние на больных, и уже через 10 дней большинство из них перебрались на фрегат.

Сердца моряков рвались на родину.

...5 августа, после трёхлетней разлуки, Кронштадт радушно встретил мореплавателей. В шканечном журнале «Крейсера» появилась последняя запись: «В плавании 1084 дня, из них под парусами – 457». На следующий день фрегат посетил начальник Морского штаба, прошёл по всем палубам, тщательно осмотрел каждый закоулок и пришёл в восхищение.

«Я осмотрел фрегат, – донёс он в тот же день Александру I, – и нашёл его во всех отношениях не только в отличной, но даже необыкновенной, превосходной исправности».

Окончание плавания для Нахимова совпало с радостными известиями: 22 марта 1823 года он был произведён в лейтенанты, а за кругосветное плавание удостоен первой награды – ордена Святого Владимира IV степени.

В рапорте начальнику Морского штаба об итогах плавания Лазарев упомянул лейтенантов Никольского, Куприянова, Нахимова. «...Осмеливаюсь представить на благоуважение в. пр-ва тех отличных г.г. офицеров, которыми я имел честь командовать в продолжение трёхгодичного сего плавания... Они на самом деле удостоверили меня в отличных своих достоинствах и тем приобрели право на совершенную мою признательность».

Видимо, эти качества Нахимова учитывал Лазарев, комплектуя экипаж строящегося на верфях Архангельска, 74-пушечного линейного корабля «Азов». Вернувшись в марте 1826 года из отпуска, Нахимов на перекладных отправился в Архангельск. В экипаже «Азова» он встретил прежних сослуживцев по «Крейсеру»: Путятина, Домашенко, Бутенева. С первого дня Нахимов с головой отдаётся службе. Деятельный и опытный Лазарев неустанно занимается разными переделками и усовершенствованиями в конструкции и вооружении «Азова». В этом деле он нашёл верного помощника, Нахимова, который без устали трудится на верфи.