Текст книги "Все, о чем вы мечтали"

Автор книги: Иван Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

  – Каторга и плети сделали бы это, но зачем ждать? Все в наших руках, в руках истинного правосудия!

  Руки бы тебе оборвать!

  – Сеньор алькальд, испытывая понятную мне жалость к заблудшему крестьянину...

  Не удержался, пнул. У нас с алькайдом корпоративная солидарность. Оба от сохи.

   – ...не согласился отметить твои лоб и щеки достойными их узорами. Как сказано в старой поговорке – все равно эта лиса скоро кончит жизнь на прилавке бургосского скорняка. Но – кое-что мы можем! Кое-что могу я...

  Заткнись и отправь меня в камеру. На соломку.

  – Сеньор Альваро де Браганца, остановитесь! Вина графа де Теба еще не доказана, и не нам судить...

  Буль-буль, толстяк. Тем более! Ни хрена не доказано.

  – Мне стоит вам напомнить, сеньор провинциальный алькальд, что я бывал при дворе Его Величества? Мне еще раз стоит вам это напомнить?

  Да здесь, наверно, уже куры знают, где ты бывал!

  – Я имел честь встречать при дворе Его Католического Величества дона Киприано де Палафокс и Портокарреро, графа де Теба и, клянусь, эти встречи навсегда останутся в моей душе, в моей памяти!

  Альгвасил сменил позу, обвиняюще ткнув рукой в мою сторону, и картинно выставил ногу. Ножку.

  Не везет тебе, альгвасил, мне кажется – нет здесь ценителей мужской красоты.

  – Этот хитрый, подлый разбойник, грязный плебей, смеет позорить имя моего – не побоюсь его так назвать – друга! Несмотря на свою молодость, даже – юность, не достигнув еще двадцатилетнего рубежа, его сиятельство один из самых блестящих вельмож Испании, обласкан вниманием при дворе Их Католических Величеств – личным вниманием королевских особ, если вам это что-то говорит, сеньор Лопес! И не вам судить! Копайтесь в своей грязи, не лезьте туда, куда вас не спрашивают! Политика – не вашего ума дело, Лопес!

  Ну, дурак! Говорит – словно лом проглотил. С него плакат можно рисовать.

  Бендеру.

  Что-то ситуация начинает беспокоить. Врет про графа де Теба?

  Повинуясь команде Браганцы, подскочившие палачи сдернули меня со стула, засунули вытянутые руки в петлю свисающей с потолка веревки и стянули кисти мертвым узлом. Парой рывков, не заморачиваясь с пуговицами и завязками, обнажили до пояса, выставив на всеобщее обозрение синие ребра, цыплячью грудь и цепь позвонков на спине. Бр-р! Как представлю... Не Аполлон. Жаль.

  Веревочку подтянули, и я завис на цыпочках, как колбаска в кладовке.

  Что ощущал? Радость, что штаны остались на мне. А то – черт знает чего можно ожидать от Браганзы, милого друга графа де Теба. Освоившись и перестав дергаться, почувствовал холод. Пока – все.

  Один из палачей вышел вперед, дождался, когда я сфокусировал на нем взгляд, и показательно, пару раз, хлопнул по полу бичом, демонстративно раскрутив свернутый до этого в круг здоровенный толстенный кнут. Наверно, на стене где-то в тени висел, я его не заметил. С мой палец толщиной, а у рукоятки вообще в запястье. Хреново. Убьет, одного удара хватит.

  Чо, Лопес, глазки прячешь? У самого дети есть? Ну, смотри.

  Браганза что-то скомандовал: палач пошел мне за спину, второй снизу ухватился за ноги, зажал, чтобы не дрыгался.

  Закрыл глаза, зажмурился. Все-таки, страшно. Каждым сантиметром кожи, каждой дрожащей жилочкой... Все!!!

  Удар развалил меня на две части, под грудью. Огненный металл впился по всему кругу и пошел внутрь, к сердцу, разрывая мышцы, круша в щебень кости, выжигая нервы.

  Смерть Браганзе! Будь проклят!!!

  Своего крика я не услышал. Услышал, когда замолчал. Тишина.

  И всхлипы. Мои всхлипы...

  Взглядом натолкнулся на взгляд Лопеса. Смотри, Лопес, смотри.

  А-а-а!

  Второй удар раскаленным штырем проник в мозг.

  Смерть, смерть Браганзе!!! Смерть Лопесу!!! Смерть палачам!!! Смерть!!!

  Третий.

  В глазах полыхнул огонь и унес меня в блаженство беспамятства.

  Но все равно – как больно!!! Боль!!! Боль!!!

  – Сеньор де Браганза, я так не могу...

  – Да замолчите же вы, наконец! Вот ваша тысяча.

  – Но это же...

  – Еще сотня. И хватит об этом, слюнтяй.

  Очередной резкий толчок, подбросивший в воздух, ожег болью спину. От такого же недавно очнулся, неизвестно сколько провалявшись без сознания. Достаточно, чтобы загрузили в тюремный фургон и отправили в неизвестность. Но об этом я подумаю потом.

  Судя по палящему свету, пронизывающему сквозь решетки зловонный сумрак моей кареты, утро давно прошло. Решеток четыре, во все стороны, но все наверху: чтобы выглянуть, надо встать, а вставать мне пока рановато. Лежу на животе, головой по ходу движения, уткнувшись щекой в провонявшую мочой коровью шкуру, постеленную на дно. По-другому не получается. Можно попытаться лечь по диагонали, но – толчки! На колдобинах швыряет капитально, сколько не цепляйся. Пошло оно все нах...

  Я уж думал – капец! В хомяка!

  Странно, что не подох. Спину, чтобы понять, даже трогать не надо: на груди такие взбухшие рубцы, что со спиной все ясно. Каша. Нихрена не бинтовали, так и зашвырнули в фургон, еще и сапоги содрали: валяюсь босой в драных портках. Обоссанных многократно. Пытался привстать на четвереньки, но руки не держат. Странно, что ничего не помню с момента последнего удара, полный провал. Чтобы так уделать штаны нужно не меньше недели. В лежку.

  Поили? Не помню, но судя по состоянию коровьей шкуры – неоднократно.

  Давно везут?

  Куда везут?

  Почему не сдох?

  Ох, б...ь, как хорошо было в бессознанке...

  Ох, ох, что ж я маленьким не сдох. Как это верно иногда, однако.

  Что за дорога... Колдобина на колдобине... Ох...

  Остановки ежедневные, во второй половине дня, отправление до рассвета. Ночью холод собачий, днем терпимо. Из фургона не выпускают, с утра пихают в дверь бадейку с водой: хочешь – дуй в нее, вечером забирают. Попробовал, хотя шкура прокисла и воняет так, что в бадейку можно уже не заморачиваться, хватает щели в левом углу – туда. Так эти гады бадейку даже не сполоснули, выплеснули, наутро сунули назад – как есть. Два дня мучился, пока дерьмо не отмылось. В кормежку – какая-то слизская размазня из кислой муки, но кормежка пох. Интересно, если сдохну, как вытаскивать будут? Весь перемазан в говне – трясет, однако. До места повезут или выкинут? Их самих от запаха воротит.

  Кроме кучера-погонщика меня сопровождают двое солдат с мушкетонами – этакими короткими ружьями с раструбом. Обалденная старина! Один сидит на крыше фургона, вдыхает мои миазмы. Другой на гнедом ушастом муле – курсирует, то отставая, то выезжая вперед. Кучера не видел, но есть же кто-то на козлах.

  Мул у солдата холеный. Именной! Вся задняя половина выбрита, грива в лентах, на голове высокий букет из разноцветной шерсти. Вот с ним он и возится все время, со мной – только тот, что на крыше.

  Совсем молодой, почти как я: с этим повезло, удалось договориться. Вонизма всех достала. На очередной остановке потаскал мне воды – с десяток бадеек: немного отмыл свою конуру и сам пару раз окатился. Помогло. Но как орал хозяин постоялого двора во время водной процедуры! Как орал! Солдаты подогнали фургон почти к самому колодцу, чтоб полегче носить. Хана водичке. Там теперь туалет.

  Шкуру выбросили.

  – Скажешь, что я ее съел. Подтвержу.

  – Да пошел ты...

  Жарко же, как он там целыми днями сидит...

  – Эй, солдат, тебя как зовут?

  ...

  – Эй, солдат...

  – Заткнись. Нам не положено.

  – Но воды же дал? Ехать долго. Эй...

  – Рафаэль.

  – А кто я, знаешь?

  – Слышал...

  – Так и мне скажи.

  – Ты разбойник Хосе.

  – Б...ь!!!

  – Что?

  – Ничего. Это на другом языке, не по-французски. Ругаюсь.

  – Не понимаю, как можно забыть родной язык и помнить другие? Андалузец, не говорящий по-испански. Ты не Хосе.

  – Бывает, если сильно ударят по голове. Я не Хосе, ты прав.

  – Жаль. Надеялся рассказать родне, что видел Хосе Мария...

  – Кто это?

  – Не знаешь? Знаменитый разбойник. Хосе Мария эль Темпрамильо, его никто не может поймать. Сказали, что это ты. Может быть. Я не поверил.

  – Правильно сделал. В нашем возрасте нельзя стать знаменитым. Вот ты – знаменитый?

  – Ага.

  – А чем?

  – А хрен его знает. Еще не придумал.

  – Ха-ха-ха!

  – Ахха-ха-хах!

  Рафаэль Риего-и-Нуньес оказался отличным парнем. Влюбленного в мула солдата звали Рамон Кабрера, а возницу – Бальдомеро. Хрен его знает, как по фамилии. Бальдомеро – и Бальдомеро, нам не мешает! Ха-ха-ха!

  Кому со стороны показать – глазам не поверит. На крыше колыхающего тюремного фургона заливается смехом солдат, а из-за решетки доносится хриплый хохот узника. Психи молодые. Весна, однако.

  Организм словно ждал дополнительной встряски, чтобы включить резерв на полную катушку. Не будь ареста и казни, валялся бы в постели до сих пор, боролся с заражением, помирал. А тут – и без заражения настала хана. Сразу все мелкое исчезло, даже не вспоминаю. Так и сравнить – рубцы от кнута и ожог от пули? Ха! В остальном – спина еще побаливает, но все меньше и меньше. Видок – краше в гроб кладут: на груди пять вздутых толстых рубцов, через ребра на спину уходят.

  Кости целы, мяса – толком и не было, а кожа зарастет. Поживем еще.

  Тащимся так медленно, что все колдобины наши: успеваешь прочувствовать каждую неровность на дороге, пока фургон через нее переваливается. Километра три-четыре в час, видел сквозь решетку, как неторопливо шагающий, завернутый в традиционно обвисший плащ, путник легко обогнал наш еле ползущий тарантас. Да еще и остановки постоянные. Может – упряжь поправляют, может, еще что. Я не спрашиваю.

  – Тебе повезло, что приняли за Хосе.

  – Это почему это?

  – Иначе повесили бы сразу. С разбойниками не церемонятся.

  – Чего-то я не видел виселиц.

  – Сдали бы vascongado, отвезли бы в Сан-Себастьян, там бы увидел.

  – Кто такой васконгадо?

  – Ну, ты даешь! Французы называют их басками.

  – Причем здесь баски?

  – Ирун находится в баскской провинции Гипускоа, все ее управление из местных басков, а во главе стоит депутат. Даже король не может вмешаться, у них свои законы. От короля там коррехидор. Тебя бы повесили баски по баскским законам.

  – Отчего ж не повесили?

  – Пограничный город, алькальд и альгвасил не баски. Приедем в Бургос – повесят. Именем короля.

  – Да пошел ты.

  – Ладно, я пошутил.

  – Сам дурак!

  Оказывается, здесь, на севере Испании, целый баскский край, три провинции: Гипускоа с центром в Сан-Себастьяне, Бискайя со столицей в Бильбоа и Алава, в главный город которой, Витторию, мы почти добрались, проехав приморские Гипускоа, Бискайю и – только потом свернув вглубь полуострова. А могли сразу из Ируна двинуться вглубь: через Памплону, столицу Гаскони (той самой, которая "пока на белом свете есть"), где власть короля не подвергается сомнению. Но почему-то не пошли.

  Рафаэль родом из Астурии – это дальше по побережью, сразу за Бискайей. Почти местный: пока на год завербовался – семье надо помочь, дальше посмотрит.

  Баски избирают себе депутата, который правит Алавой и Гипускоа, в Бискайе – депутатский триумвират. Две первых уже триста лет платят Испании одну и ту же разовую ежегодную дань за покровительство, но никаких налогов, никакого вассальства, зависимости, а Бискайя отделывается нерегулярными подарками. У короля в каждой провинции по коррехидору – что-то вроде администратора для согласования.

  Не понимаю идеи альгвасила провести меня по всем провинциям, выдав за великого Хосе Марию, ведь меня же могли отбить? Алаву и Бискайю провалялся в бессознанке, это почти неделя. Да еще в Ируне дня три. Да едем сколько? Пора бы уж Пепе появиться.

  Вывезли бы сразу в Гасконь – и все дела.

  Несмотря на всю мою браваду, внутри трепещет надежда. Друзья, где вы?!!

  Спросить, что ли, в лоб – сколько еще до этого Бургоса?

  Природа вдоль дороги уныла и живописна, даже через решетку. Может, именно поэтому живописна – за решеткой свобода. А уныла? Поля, поля, иногда разделенные цепочкой невысоких кустов. Пару раз встречались плантации, засаженные рядами низеньких пышных деревьев, маленький рай на земле, и вновь – поля, поля. Желтая жесткая трава, при взгляде на которую пыль скрипит на зубах. Деревенек мало, да и те – совсем без зелени. Ни деревца! Дома, выкрашенные темно-желтой краской, смотрятся грязновато. Часа по четыре-пять ползем, как по пустыне – ни дома, ни человека. Воздух весенний, чистый, прозрачный, видимость великолепная. Изредка по близким горам заметны полуразрушенные брошенные дома – километров за десять различимы слепые провалы окон.

  – Рафаэль, почему нигде нет деревьев?

  – А зачем? Деревья привлекают птиц, они там гнезда вьют, прячутся. Птицы уничтожают урожай. Рожь склюют.

  – Так ведь мало засеяно? Поля пустые, зарастают.

  – Крестьянам виднее.

  – А те ряды деревьев, что мы проезжали? Это что?

  – Монастырь. Там их земли. Апельсины, лимоны.

  – И что крестьяне?

  – Не любят. От них птицы. Монахи заставляют.

  – А почему в деревне, которую сейчас проезжали, на каждом доме герб? Ну, те, что на огромных деревянных плашках?

  – Дурак ты, это щиты. Эти васконгадо почти все считают себя дворянами.

  – Сам дурак. А ты дворянин?

  – Да. Ты что хочешь сказать?!

  – Ничего. Просто спросил. Слушай, Рафаэль, почему басков не видно? Ни одного берета.

  – Не знаю. Наверно, ты опять навонял.

  – Да пошел ты. Выпускай по вечерам, я согласен потерпеть.

  – Сам пошел. Не положено, ты – страшный разбойник Хосе!

  – А ты – страшный солдат Рафаэль! Помнишь, мы проезжали деревню, там вдоль дороги неподвижно стояли люди? Рядами, на нас даже не оглянулись. Почему?

  – Кастильцы. Они это называют – "принимать солнце".

  Закутанными в драные плащи? Рядами? Неподвижно? Странный способ загорать.

  – Долго они так?

  – По-моему, долго. Я бы не выдержал.

  – Я бы тоже.

  Мы дружно захохотали. Шутки у нас... Незамысловатые.

  Дорога. Скорее бы Виттория. Может быть, там...

  В Виттории переночевали. Пара площадей, народу побольше, беретов навалом, а в остальном – та же деревня, только большая. Судя по всему, взгляд из-за решетки кареты не способствует развитию туризма. Да и морду я не слишком светил: показалось, что увяжутся уличные мальчишки, забросают каким-нибудь дерьмом. Или камнями. Но всем было наплевать.

  И опять потянулись поля. Дни сливались. Как-то раз, посетовав на жару, узнал, что уже апрель. Вот и встретил я свое пятнадцатилетие в тюремном фургоне... Даже не заметив. Наверно, был обычный день, не помню. Слиплись.

  Мы уже покинули территорию басков и, вскоре после Миранда де Эбро, довольно большого городка, о котором мне нечего вспомнить (разве что – в нем Рафаэль опять натаскал мне воды из колодца), дорога углубилась в ущелье меж гор. В Панкорбо к нашей тюремной процессии присоединилась еще пара солдат, а Рафаэль завершил свои дозволенные речи. Во избежание. Теперь на крыше вместе с ним сидел напарник, развлекая разговором, а я слушал. К концу первого дня, кажется, оба мечтали, чтобы этот старпер заткнулся. Трус, жадина и зануда, вслух пытающийся убедить в правильности выбранной жизненной позиции. Себя в первую очередь.

  Типа – какой он умный: плевал на всех, денежка капает, а если что – успеет удрать. Не намерен подыхать за чьи-то там интересы. Были бы бабки, а уж он не пропадет. В общем – денег побольше и бабу потолще. Учись, сопляк, внимай мудрости старших поколений.

  Даже я понял. Раф, развлекаясь, в начале кое-что переводил, повторяя слова по-французски. Издевался, но Муньос не просек. Такой болван...

  Их подсадили, потому что в горах разбойники пошаливают.

  К моему сожалению, в этот раз разбойники были серьезны, и не шалили.

  А потом мы въехали в Бургос.

  Это уже был настоящий город. Сидя на дне фургона, сквозь решетки, я видел окна третьего-четвертого этажа, протянутые веревки с бельем. В просветах между зданиями, на перекрестках, открывались высокие шпили церквей и соборов. Наверно, красивых. Величественных. Карета грохотала по каменной мостовой. Внутри все захолодело, холод пробрался наружу – начали трястись пальцы. Сколько не сдерживался, а ужас прорвался. Я боялся! Панически. Никак не получалось унять страх, даже зубы стучали. Никогда так...

  Остановились, наши покричали, получили ответ, послышался скрип открывающихся ворот, и вновь колеса загрохотали по камню. Наконец я нашел в себе силы собраться, встать и взглянуть в окно. Мы въезжали в тюремный двор. В замковый. Колеса грохотали по плитам. Фургон подогнали к стене, остановили. Я грохнулся задом об пол, сжался и закрыл голову руками. Черт! Черт! Черт!

   Глава 15

  Дверь фургона открыл Кабрера, я выполз на плиты и тут же, толчком приклада, был отправлен к низкой входной двери. Два солдата провели по коридору, передали тюремщику, дальше – вниз, еще один тюремщик, еще вниз, коридор, дверь камеры, проскрипели в замке ключи и меня втолкнули в темноту. Не сильно, на ногах удержался. Дверь захлопнулась. Дважды лязгнул замок, шаркнули, удаляясь, шаги. Упал на четвереньки, пополз, пока не уткнулся лбом в стену. Тишина. Одиночка.

  – Итак, Хосе, ты утверждаешь, что ты не Хосе. Готов поверить. Не знаешь испанского? Разумно. Я даже думаю, что ты француз. Произошла ужасная ошибка? Давай, не будем торопиться с выводами. Так – кто же ты? Расскажи – подробно, спокойно, а я послушаю и мы вместе решим. Поверь, я тебе не враг, но должен же я разобраться? Должность у меня такая, работа. А ты молчишь. И что же мне делать?

  Так продолжается уже третий день. Я молчу.

  Сеньор в черном...

  Вчера в мою одиночку втолкнули человека. Проснулся, когда за дверью послышалась ругань, шорох приближающихся шагов. Несколько людей что-то волокли по коридору. Загремели ключи, взвизгнул замок и, в колышущемся отсвете факела, в проеме возникли двое. Натужно качнув, забросили в камеру висящее между ними тело. Человек мокро шмякнулся, словно невыжатая тряпка, жалобно застонал, но остался лежать без движения. Сжавшись в своем углу, я старался стать незаметным. Тюремщики постояли, молча вглядываясь, наконец один, выругавшись, потянул дверь на себя. Грохот захлопнувшейся мышеловки, камера погрузилась в темноту, в коридоре опять послышалась ругань. Кто-то раздраженно пнул дверь, потом шаги начали удаляться. Тишина. Я не шевелился, придержав дыхание, вслушиваясь. Прошло какое-то время, от двери донеслось покряхтывание, человек пополз к противоположной стене, затих.

  – Парень...

  ....

  – Эй, парень... Ты здесь? Помоги мне... Воды... Парень?

  Парень. Знает, что не девка. По-французски? Молодец.

  – Парень, помоги...

  – Кто ты?

  – Бедный крестьянин. Не заплатил... Ох... Ах... Так избили... Так избили! Кто же будет работать? Детки мои, детки, бедные детки... Дай воды... Пожалей... Пресвятая дева Мария, как больно! Спаси, сохрани...

  Воды дал. А в остальном...

  Где золото? У разбойников должно быть золото! Где сообщники, весточку передам. Скоро отпустят, так сразу и передам. Спаси тя господь, добрая душа.

  Я молчу. Уже третий день.

  Комната – обычный кабинет, только без окон, потому что в подвале. Стол, стулья, шкаф. Для меня – персональная табуретка, чтобы не откидывался спиной, не расслаблялся. Коврик под ноги. Потому как весь в этом самом. Я-то привык, а людям неприятно. Наверно – и запах еще. Или принюхались? Здесь запахом никого не удивишь, не один я такой. Контингент.

  – Ну же, молодой человек. Не молчите. К конце концов, я старше вас по возрасту, будьте благоразумны, проявите уважение, когда вас просит сам алькальд.

  На "вы"? И к кому – к полуголому задохлику, исполосованному бичом? Что-то новое.

  – Вы – алькальд Бургоса?

  – Вечно, вы, французы, все путаете. Но, благодарю. Алькальд – начальник тюрьмы, замка. Глава города, судья – алькальд. Согласитесь, несколько другое звание. Но... не важно. Я рад, что вы, наконец, соблаговолили продолжить беседу.

  – Мне нечего добавить. Произошла ужасная ошибка.

  – Хорошо, не будем об этом. Давайте поговорим о золоте. Вы понимаете, золото такой металл, о котором можно говорить долго. Вечность. Желаете разделить со мной ужин?

  Ужин, обед, завтрак. Черт знает, какое сейчас время суток. В этом каменном мешке времени нет, дни делю по допросам.

  Пожрать?!! Хотелось бы, еще как!

  – Все, что у меня было, осталось в Ируне.

  – Вы хотите сказать – все, что при вас нашли? С одной стороны, это поразительно много, с другой – ничтожно мало, надеюсь, вы меня понимаете. Не могли бы вы любезно сообщить, какими средствами располагали при въезде в Ирун? Хотелось бы сравнить, знаете ли.

  – У меня в кошеле было чуть больше шести тысяч франков двадцатифранковыми монетами.

  – Хм, чуть больше шести... Я был бы не прочь иметь возможность так считать свои средства. Чуть меньше, чуть больше, кратно тысячам...

  Задумчиво окинул меня взглядом ,что-то прикинул в уме, кашлянул...

  – Сеньор Луис. Пригласите, пожалуйста, сеньора Родригеса, у меня есть для него поручение. Пусть захватит с собой парочку alpargatas. Передайте ему, чтобы не удивлялся, я так хочу.

  Надо же, даже не повышая голоса, а человек из-за двери выскочил, как чертик из табакерки. А я удивляюсь, почему оковы не цепляют... Но – и правильно, я сейчас слаб. Безопасный.

  В ожидании Родригеса молчали, алькальд, выстукивая пальцами по столу, о чем-то размышлял.

  Вошел Родригес – молодой господин секретарского вида. Аккуратный, умеренно спокойный, в руке – пара веревочных сандалий с длинными, в полметра, шнурками.

  – Сеньор Родригес, молодой человек нуждается в обуви. Снимите мерку, прикиньте, думаю, к следующей беседе она пригодится. А пока – помогите ему одеть alpargatas. Смотрите, смотрите, юноша, сеньор Родригес не будет вам каждый раз их завязывать. Учитесь это делать сами. Вот так.

  Я прибалдел. Родригес спокойно помял мне ступню, потрогал пальцы с отросшими, уже загибающимися, ногтями, пятку, а потом надел сандалии и замотал на голень шнурки, как это делали древние греки. С бантиком. И не стошнило! Абсолютно спокойное лицо, никакой брезгливости.

  – Благодарю вас, сеньор Родригес. Можете быть свободны.

  Алькальд повернул лицо ко мне.

  – Итак, молодой человек, мое приглашение остается в силе. Принимаете?

  Я кивнул.

  – Тогда предлагаю пока расстаться: вам потребуется время, чтобы привести себя в порядок к ужину. К сожалению, возможности моей тюрьмы не безграничны. Обувь пока такая, одежду вам подберут. Надеюсь, вы не откажетесь слегка ополоснуться перед нашей следующей встречей? Да? Что же, я вас не задерживаю.

  Умытый – не умытый, одетый – не одетый, но, все-таки... Тюрьма, не курорт. Что смогли. Хотя бы за стол можно сесть.

  А на столе!!! С трудом удержался, чтобы не начать все хватать. Колбаса! Ветчина! Окорок! Хлеб!!!

  Только ножа нет. Рядом сидит Родригес и аккуратно мне отрезает все, на что кивну головой. Подкладывает на тарелку. А есть приходиться руками. Судя по всему, высшая безопасность. Государственная! Даже вилку не дали, даже ложку.

  – Так вы говорите, что носили всю наличность с собой? Так, так. Да. А не объясните ли мне, почему в вашем сундуке были обнаружены два фальконета? Согласитесь, странное место для их хранения и перевозки? И еще – про те два пустых сундучка, расположенных на дне. Очень, знаете ли, удобны для перевозки денег. Очень! Я сам бы такие же заказал. Так вот, господин француз, они пусты. Как вы мне объясните такое? Зачем? Почему? Попробуйте еще ветчины, уверяю, нежнейшая.

  – Извините, мне нечего добавить к моим словам. Я сам теряюсь в догадках. Что касается сундучков, то у меня не нашлось времени в них заглянуть. Как-то было не до того. Вы уверены, что там были деньги?

  Глупость сморозил. Ничего не придумать, башка не варит.

  – Еще как уверен, юноша. Поймите, молодой человек: ни я, ни кто-либо другой, не сможет просто оставить неразрешенными свои сомнения по этому поводу. Слишком серьезный вопрос, слишком большие суммы. Я вынужден настаивать на вашем ответе. Правдивом, заметьте, другой меня не интересует. Не надо пытаться объяснить необъяснимое, просто скажите – где золото?

  Где! У альгвасила спрашивай. Господи, успеть бы пожрать. Или – не стоит?

  – Я не понимаю. Все, что у меня было – изъято в Ируне. Если сундуки пустые – спросите у них.

  – Конечно, спрошу. Повторяю, вопрос слишком серьезный. Но пока спрашиваю у вас. Где деньги?

  – Не знаю.

  – Ах, как не хочется... Ну что же, вы не оставляете мне другого выхода. Сеньор Родригес, продемонстрируйте.

  Пришло мое время обеспокоенно крутить головой. Комната та же. Кабинет. Шкаф, стулья. Что тут демонстрировать?

  – Итак, молодой человек... Я предвидел, что ваше упрямство превзойдет ваше благоразумие. В начале планировал применить испанский сапог, вы, несомненно, о нем слышали: в вашей стране он также используется для получения правдивых ответов. Но сеньор Родригес меня отговорил.

  Родригес, не торопясь, поднялся из-за стола, подошел к стене и снял покрывало с прислоненной к ней вещицы, которую я поначалу принял за гитару. Думал, сюрприз приготовили – выпьем, споем. А что? Под покрывалом была похожа на длинную гитару.

  – Знаете, он у нас такой затейник, такой образованный, сам изготавливает некоторые инструменты. Он считает, что... Неважно. Есть масса способов узнать правду, но для этого нам пришлось бы пройти в другое помещение, а там атмосфера, воздух... никак не способствуют аппетиту. Ах, я так надеялся, что мы договоримся. Тихо, мирно. Посмотрите на этот предмет.

  Железяка. На легкий якорь похожа. С большим ушком. На арбалет.

  – Его называют "Дочь дворника" или "Аист". Не правда ли, сеньор Родригес?

  Родригес тут же откликнулся.

  – Да, сеньор. Похож. "Аистом" его назвал Римский Суд святейшей инквизиции. "Дочерью дворника" называют в лондонском Тауэре.

  – Видите, молодой человек? Сеньор Родригес блестяще образован. Странные эти англичане. При чем здесь дворник и его дочь? Пожалуйста, следуйте указаниям сеньора, я вас уверяю – крови не будет.

  Положив сооружение на пол, Родригес расстегнул два нижних обода. Да это что-то вроде колодок, нанизанных на единый стержень. Пара нижних – для ног, следующие – для рук, а верхний обод, похожий на ушко якоря – для шеи. Без шипов, зубцов: гладкое железо, на вид не слишком тяжелое. Килограммов десять.

  – Сначала ноги, вот сюда. Потом руки, присядьте.

  Поставил ноги, как показал Родригес, потом руки. Бесполезно драться, все равно засунут, высвистнув народ из коридора. Родригес защелкнул кандалы, поддернул, проверяя. Типа – не жмут? Позочка – как перед посадкой на унитаз, в полуприседе.

  – Теперь закрепите ошейник. Все, все. Сеньор Родригес, объясните, пожалуйста, нашему молодому гостю принцип воздействия. Поставьте его к стене. Спасибо, сеньор Родригес.

  Родригес, с неожиданной силой, легко приподнял меня и перенес к стене, посадив на знакомую табуретку. Семенить не пришлось. Теперь железный штырь стоял вертикально, соединяя ноги, руки, ошейник. Смотреть получалось только на пол.

  – Позиция, в которой закреплено ваше тело, тщательно продумана. Через несколько минут вы почувствуете сильнейший мышечный спазм в области живота и ануса.

  Сверху раздался довольный голос алькальда.

  – Как удачно, что вы столь долго постились. Не находите?

  Не нахожу. Пока ничего такого не чувствую.

  Родригес продолжил.

  – Далее спазм распространится в область груди, шеи, рук и ног, становясь все более мучительным...

  – Слышите, молодой человек? Вы все это почувствуете.

  – По прошествии некоторого времени привязанный к "Аисту" перейдет от простого переживания мучений к состоянию полного безумия.

  – Как интересно. Но – мы этого не допустим? Мы все расскажем раньше?

  – Можно одновременно пытать огнем, прижигая каленым железом...

  Пошел ты! Пошли вы, суки. Ничего не скажу!

  – На ваше усмотрение, сеньор Родригес, но, надеюсь, рекомендованный вами способ и без этого окажется результативным?

  Алькайд прошествовал к двери, открыл, и уже оттуда донеслось.

  – Оставляю вас с нашим подопечным. Уф, наелся... Когда пожелаете, юноша, скажите сеньору, он даст мне знать. И не затягивайте, не надо.

  Вроде, что-то чувствую? Судорога на мышцах брюха. Ох...

  – Стол в вашем распоряжении, сеньор Родригес. Ветчина восхитительна. Приятного аппетита.

  Дверь за алькайдом тихо хлопнула. Родригес прошел к столу, присел, забулькало наливаемое в бокал вино...

  Ох...

  – Повинуясь вашему приказу, я следил, чтобы допрашиваемый, не теряя сознания, не пересек грань безумия. Пытка продолжалась около шести часов, железо пошло под кожу, после чего, исполняя ваше указание, из-за возможной угрозы антониева огня, я вынужден был ее прекратить. Воздействие каленым железом также не дало результата, область повреждений кожи не значительна. Арестованный будет готов продолжить беседу через четыре дня.

  – Идите...

  Уже на пороге Родригес был остановлен вопросом.

  – Полагаете, такое возможно?

  – Получается – возможно, сеньор...

  Ох... Пока – меня... Скажу – потом их... Нет... Не предам...

  Снимите... Нет... Ничего не знаю... Ничего... Нет...

  Не скажу... Не предам... Ох... снимите...

  Гонсало... Кугель... Нет... Не предам...

  Ничего не знаю... Ничего... Нет...

  Ох... снимите... Ничего...

  Ничего не знаю...

  Ничего... Нет...

  В какой-то момент пришло осознание, что глаза у меня открыты, и на меня обрушилась темнота. Судорога давила грудь и живот, свивала в жгуты спину, но уже давала дышать. Полегче.

  Значит, опять жив. Только ослеп.

  Где я? Судя по тишине – в камере, бросили умирать.

  Несколько дней... так вот что чувствуют... умирающие на коле... Когда, даже чтобы шепнуть... Мука и нет возможности крикнуть, чтобы просить прекратить мучение – сил не собрать. Кричишь, шепчешь про себя, выныривая из темноты монотонной скручивающей боли на свет яростной, ослепляющей. Сколько дней прошло...

  Вязкий холод боли наполняет руки, ноги: пауком затаившаяся судорога, сжав челюсти на волглом мясе, ждет попытки – хоть чуть-чуть пошевелить, хоть мизинцем, чтобы вновь, наливаясь силой, скручивать, давить, рвать, свивать мускулы в безмолвно орущий комок!

  Боль, достигшая наивысшей точки, за которой животное безумие, огненная пустота, несколько откатила и замерла, давая возможность думать, мыслить, понять...

  Одуматься.

  Нет!!! Не предам! Не предам!

  Раз пытают меня, значит – Кугель, Гонсало держатся, ничего не сказали.

  Я главный! Я! Они ничего не знают! Ничего! Не было золота! Не было!

  Начну говорить – примутся и за них. Продержусь – тайна уйдет со мной, все свалят на альгвасила.

  Господи! Как же больно, кто бы знал... Скорей бы уже...

  Перестали терзать, значит, я умираю, значит, решили, что – все...