Текст книги "Все, о чем вы мечтали"

Автор книги: Иван Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

  – Позвольте, маркиз, не откладывая, принести вам извинения от лица моего ведомства за прискорбный случай, произошедший с вами сегодня, а так же выразить глубочайшее сожаление по поводу гибели графа Монтихо. Проведенное расследование показало, что вы действовали с необычайным мужеством, и только ваша личная храбрость позволила избавить нашу страну и город от двух опаснейших преступников. Браво, маркиз! Если бы все приезжающие в Париж были столь же отважны, с преступностью было бы давно покончено. Безоружный дворянин, легко справившийся с двумя вооруженными до зубов бандитами и обративший в бегство остальных! Повторно решиться на такое похищение – да для этого надо сойти с ума!

  – Но граф погиб...

  – Очень жаль, примите мои соболезнования... Но вы живы. Закон, в моем лице, не имеет претензий ни к вам, ни к вашим слугам. Более того, полиция Франции благодарна вам! Уверяю, убийцы графа понесут заслуженное наказание.

  – Господин Генеральный комиссар Дюбуа сказал, что опознание их – дело времени. А без этого установить причины произошедшего вряд ли представляется возможным.

  – Ради бога, не волнуйтесь, любезный маркиз, свидетели из дома напротив видели нападавших и дали их описание. Но вас это уже не должно беспокоить. Установить преступников и покарать – это забота закона, работа нашей полиции. Вы можете быть свободны, маркиз. Ваши слуги ждут вас внизу в карете. Позвольте еще раз выразить вам свои сожаления по поводу гибели графа.

  Короткая прическа в стиле римских патрициев, приятная располагающая улыбка. Глаза? Глаза несколько широко расставлены, дружелюбно и уверенно смотрят с чуточку скуластого лица. На черном сюртуке у ворота безделушка. Возможно, такая заколка для шейного платка, явно – что-то ценное, выставлено напоказ. Все элегантно, чисто, дорого. Я – вывозившийся в земле, с утра поползавший на коленях по грязной траве – в своем баронском одеянии выгляжу достаточно бледно. Потом – карета, коридоры здания, куда меня привезли, первичный опрос за одной из перегородок в большом зале, наполненном гулом голосов, затем – этот кабинет. Привести себя в порядок времени не было. Вид у меня настолько "баронский", что понимающие люди сразу переходят на немецкий язык, сколько не представляйся испанским графом.

  Графом!

  – Прошу меня простить, произошла какая-то ошибка. Я – дон Киприано де Палафокс и Портокарреро, граф де Теба. Граф, а не маркиз, как вы изволили ко мне обращаться.

  – Позвольте, никакой ошибки нет. Вы – маркиз Вильяфранка-дель-Бьерсо, именно так указано во всех въездных документах, с которыми вы пересекли границу. Вы – и граф Монтихо, с прилагаемым поименным перечнем пятерых сопровождающих вас слуг. Со списком примет. Извините, маркиз, но – вас ни с кем не перепутаешь. Еще раз – извините. Маркиз Вильяфранка-дель-Бьерсо въехал в страну, маркиз Вильяфранка-дель-Бьерсо и должен из нее выехать. Ха-ха! Французская бюрократия стоит на страже. Не будем нарушать отчетность. Ха-ха! Этот вопрос проходит по другому ведомству, но – уверяю вас! Если бы имелись хоть какие-то сомнения, то вас задержали бы на границе и вернули в страну, из которой вы к нам прибыли. Поскольку наша беседа носит официальный характер – мое обращение к вам естественно, дорогой маркиз. Ничего не имею против того, что вы – граф де Теба, уверен, в перечне ваших титулов есть и такой. Как вам объяснение? Извините, маркиз, я не спрашиваю вас о причинах инкогнито – французскому закону нет до этого никакого дела. Это никак не угрожает безопасности Франции. Ваша тайна не покинет стен этого кабинета. Еще раз приношу свои извинения. Вы свободны, маркиз.

  – Позвольте узнать, кому я обязан столь быстрым разрешением моего дела?

  – Министру полиции Жозефу Фуше. Вы меня не узнали, граф? Рад знакомству и тщу себя надеждой его продолжить. Но – сегодня на вашу долю выпало столько приключений. Надеюсь, при нашей следующей встрече мне удастся сказать по этому поводу что-то более... Жду вас, граф, располагайте мной. Рад буду ответить на любые ваши вопросы, а сейчас – позвольте дать совет: езжайте отдыхать в вашу гостиницу. День был тяжелый.

  И я скатился по ступенькам к нашей карете, где, похоже уже давно, с мрачным видом сидели голодные и озябшие Кугель и Гонсало. Говорить не хотелось.

  – Домой. Кстати, где это мы?

  – Набережная Вольтера...

  Больше до самой гостиницы никто не проронил ни слова.

  Генеральный комиссар полиции префектуры Парижа Дюбуа стоял за второй колонной, когда мимо него по лестнице, буквально вприрыжку, пробежал этот немчик, испанский граф. Жаль, почти дожал его. Еще чуть-чуть бы и раскололся. Молодой, глупый, с гонором... Но хитрый – дурачком прикинулся, сопли распустил. Ну, да не таких кололи. Преступление есть преступление, за все надо отвечать. Ишь ты, испанский граф, законы ему не писаны! Всех бы этих графов, баронов – собрать, да... Попался бы мне лет десять назад – до самой жопы бы, как арбуз, с треском! Все бы подписал.

  А завтра явился бы испанский посол – тогда бы и отпустили.

  Осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кабинет. Фуше, повернувшись спиной к столу, смотрел в темноту окна.

  – Гражданин министр, прикажете снять наблюдение?

  – Не стоит... Продолжайте. Отъезду не препятствовать. Постарайтесь быть тоньше, дорогой Дюбуа. В нашей работе... Гибче надо...

  – Слушаюсь.

  Старый мясник, тупица! подумал Фуше.

  Старая сволочь, предатель! подумал Дюбуа.

  Оба они были когда-то якобинцами. И лет им пока – под пятьдесят...

  Работа, работа, чтоб ее...

  Испанский двойной дублон, монета в восемь эскудо. На лицевой стороне улыбающаяся королевская морда и дата выпечки – 1798. Тяжеленькая. А вот это английская гинея 1753 года рождения. А вот 20 французских франков, 1799 года. Такие вот монетки. Вот. Золотые. Французской двадцатки, по словам Гильермо, хватит, чтобы оплатить все наше проживание вшестером за две недели. С полным пансионом. Может, даже на чай останется. С рестораном, со стиркой, с уходом за лошадьми.

  Двадцатки хватит. А здесь их килограмм двести. И чем я не капитан Флинт? У него на Острове Сокровищ в зарытом сундуке тоже была россыпь золотых монет. А тем я не Флинт, что нет у меня в сундуке всякой ювелирки, а только аккуратные, завернутые в грубую вощеную бумагу, столбики монет. До хрена столбиков, но монеты только трех типов. Сто тысяч франков, по прикидке, тянут на тридцать три килограмма. Потому что вес двадцатки – шесть с половиной грамм, ресторанная кухня проконсультировала. Да-с. А здесь под двести. Миллион получается. Не получается? Странно. А эти четыре векселя банка Франции, по сотке каждый, я не учел? Учел, как не учесть. В отдельном портмоне, а точнее, пожалуй – в папочке – они лежат. И название "банк Франции" на них напечатано, и номинал есть, и даже подпись Ротшильда с расшифровкой. Только – ни хрена я в этих финансовых документах не понимаю, потому не могу сказать: то ли Ротшильд банку деньги дал... То ли банк Ротшильду. Скорее всего, Ротшильд перепоручает банку выдать бабки предъявителю. Передает право. По фигу. Не мне же с этим в банк соваться? Знающие люди разберутся. А я – что? Кто? Вот! Где я, а где знающие люди?

  Такой вот сундучок... Одной вощеной бумаги килограмма два набито. Еле-еле вчетвером, когда приехали, наверх доперли. Кугель чуть не надорвался, я даже помочь сунулся, но – отогнали. Плох я тогда был. И – граф! Графу не вместно! Монтихо, насколько помню, только место в своей комнате указал, куда поставить, а в остальном – спокойно. Ушел вниз, без него докантовали.

  Запасливый! Пушку везет! Или ружей-пистолетов на целый взвод. Или – книги. Лично я так думал. Нет, про книги – только сейчас, нервничаю маленько. Подхихикнуть, поднять настроение. Чего-то оно у меня упало до нуля.

  Ни хрена я особенно не думал, да и остальные голову не ломали. Нормальный средневековый сундук. Так – на всех же! Везем в открытую, никто вокруг него не суетится, пылинки не сдувают. В постоялых дворах – в комнаты заносили, но ведь и оставить на ночь в карете – попрут. Дальше голыми поедем. В голову никому не приходило, зуб даю. Что потребуется – граф сундук открывал и сверху доставал. Вот и мы сейчас открыли. Шмотье испанское всякое, моя сабля, десяток пистолетов, мундирчик мой драный – аккуратно свернут в углу. Ведро знаменитое, помялось, правда. Кошелек нашли с серебряными испанскими талерами – даже полегчало всем. Выдохнули. Солидный такой мешочек, кило на два. Казна! Платить-то надо, а у народа, считай, ни копья. Мелочь по карманам – казну граф держал. А что у него вчера с собой было – то в полиции сгинуло. Хотя, может, потом вернут? Но нам-то – сейчас надо. И, значитца... И тут, значитца... Внизу, у дна, еще два плоских сундучка плотно по днищу расположились. Вот с ними намучились, пока вынули. Очень неудобно. Но – понятные сундучки, по центнеру каждый. Маленькие, заразы. Даже я, кто золота в жизни в руках не держал, и то – понял. Открыли. Вот, сижу... Хорошие все-таки у нас мужики. Сразу не убили.

  Вечером, приехав, только пожрали, обсуждать ничего не стали, разошлись по комнатам спать. Гильермо с Хуаном, который от «своей» уже в гостиницу прибежал, мы только и сказали, что граф погиб, а подробности – у Гонсало, пусть тот рассказывает. Ну, никакого настроения. Я их понимаю, особенно Гильермо – перенервничал. Но здоровья не оставалось опять все по-новой говорить. Нас нет, он – гостиницу бросить не может. Психует, а что делать? Хуан черт-те где болтается... То есть – у дамы своей завис, тоже мне – секрет! Гильермо на нервах, тут Хуан с блеском в глазах явился. Плечи расправлены, походка упругая, с подскоком. Гильермо его в город погнал за нами. А как в Париже нас найти, если никто не знает, куда мы поехали? Звонить в морги? В милицию?

   Я-то думал – в гостинице уже полиция шерстит, опечатывает комнаты, показания из души вынимает, документы. Ошибся.

  Потом мы приехали.

  Утром спустился в зал, к нашим, позавтракать вместе. Такое дело. Не до моих дуэльных переживаний. Надо решать, как дальше жить. Когда зашел в зал – ребята встали, коротко поклонились, смотрят мне в глаза. Лица припухшие – тоже ночь тяжело далась, каждому было о чем подумать.

  – Ваше сиятельство...

  Это Гонсало, он в оставшейся четверке главный.

  – Доброе утро, сеньоры. Завтракаем. Затем поднимемся в мою комнату, там все обсудим. Решим. Здесь не место для разговора.

  За ночь ничего не решил.

  В начале крутились мысли о графе. Как, за что, почему?!! Днем жилы тянули, было не до того. Ребята явно не при делах. Гонсало даже не сообразил, чего я на него дернулся. Хорошо, хоть я тельняшку на груди рвать не стал – и ты, Брут! На Монтихо он только взглянул, сразу все понял, и к пролому рванулся. Но там уже затих грохот копыт по камням. Бандосы тоже были на лошадях или в карете. Может, кто-то удирал пешком? Забыл спросить у Гонсало, что он там – через пролом – увидел.

  Ребята не при чем. Иначе граф взял бы с собой осведомленного помощника. Значит – недавно, все решил сам. Бандиты были с ним, не верю я в такие случайности. Засада.

   Подготовился, но – просчитался, тему переиграли: Монтихо не взять – сам кого угодно положит, а за мальчишку, быть может, что-то обломится. И денежки у графа заберут. Наверняка был аванс и договор об окончательной расплате по факту, на месте.

  Граф же опытный! Он что – на свою шпагу надеялся? Там столько стволов – просто бы изрешетили! Не понимаю...

  Теперь бы понять – за что? Столько возможностей было, но решился только третьего дня – начал выгуливать, готовить. Стал не нужен? Опасен? Кто же мешал – попозже, по пути в Мадрид? Почему именно сейчас, после скандала с англичанами? Случайность? Нет информации...

  Дюбуа намекал на какие-то деньги. Откуда знает? Брал на понт? Или – у Монтихо есть серьезные деньги? Что значит – серьезные? Такие, чтобы Генеральный комиссар на них намекал?

  Гонсало ночует в комнате у графа. Заберет, что найдет, и исчезнет – один или вместе с товарищами? Лошади на конюшне, карету заложить не долго. Утром проснусь, гол как сокол – ни денег, ни документов, только долг за гостиницу. На хрена им со мной возиться, везти неизвестно куда? К кому? Теперь, когда Монтихо нет? От меня одни неприятности. Какой-то недоделанный граф.

  Пожалуй, если не сбегут, надо с ними расплатиться и отпустить. Для этого поискать у графа деньги. А может, и – документы, совсем бы было хорошо. Ребят отпустим, гостиницу оплатим, потом подумаем с Кугелем, как быть дальше.

  Карету надо оставить. Куплю ее у ребят. А почем? Понятия не имею, что сколько стоит. Деньги! Без них никак. Вот будет номер, если в комнате у графа ничего не окажется. Все носил с собой! Гуляй, рванина, то бишь, полиция – два борща и восемь ложек! А если в комнате у Монтихо – много? Взбредет ребятам в голову меня сейчас грохнуть? Да ну, мараться – нищий барон, у меня и взять-то здесь нечего, кроме простыней. И те чужие.

  Кугель перезарядил пистолет, переставил кресло к двери – в нем ночует. Хороший старик, уже спит... Пусть. Шоферы придут!, ага. Нафиг я им сдался – после всего. Толку-то с меня в их пригороде. Пусть богатых возят. Видели же – нищий барон, тощий, горит, наверно, плохо...

  Барон! Не барон, а – маркиз, жаль, как зовут – не запомнил. Пох. Как и граф – пох. Учишь, учишь самоназвание, последнюю мозгу напрягаешь, а документов-то – нет! Раньше, если что, хоть Монтихо мог поручиться: – Реальный граф, век воли не видать, падлой буду! А теперь? Что за чертовщина вокруг меня творится? Голова пухнет. Мне же пятнадцать только через три месяца, что – я не понимаю, что дурак? Понимаю. Не знаешь что делать – не делай ничего. Все. Сплю... Сплю...

  – Мы поклялись, брат.

  – Ты хочешь сказать, что мы скованы клятвой? Но того, кто ее принял, больше нет. Узы разорваны.

  – Да, цепь распалась, отныне мы каждый сам по себе. Но – клятва, брат?!

  – Пусть каждый посмотрит внутрь себя. И каждый ответит сам за себя перед лицом господа.

  – Пусть будет так, братья...

  Завтракал в одиночку за столом, как последний аристократ. Опустевшее место напротив навело на мысль, что графа же еще похоронить надо. Как раз между салатом и яичницей. Поковыряв салат, сложил оружие. От яичницы отказался. Не пошло. Кофе пил без всякого удовольствия.

  С телом надо разобраться. Испанцы не поймут, если я, задрав хвост, спокойно покину город, предоставив Монтихо заботам парижской полиции. Все-таки, графу я обязан жизнью. Не будь его принципов – лежал бы с пулей в спине. Вряд ли она столь же непробиваемая, как мой череп, а пистолет осечки в этот раз не дал. Неудобно спрашивать, какие у испанцев обычаи, но попытаюсь. Семейный склеп? Сразу говорю – везти отказываюсь. Богатенькие, пусть в Париж экспедицию отправляют, раскапывают, как-нибудь маринуют, и, заткнув носы, следуют до избранного места.

  А все остальное, что положено, я должен сделать. Найти место на кладбище, организовать священника, присмотр за могилой, сообщить координаты безутешным. Это – да, это за мной.

  Еще вчера, буквально вот здесь – сидел, жевал. А теперь не сидит, не жует.

  Они стояли передо мной – Гонсало, Гильермо, Хуан. Спокойные волевые лица, чуточку усталые. Но – спокойные. Переводя взгляд с одного на другого, получал уверенный взгляд в ответ. Покинув кресло, в котором угнездился к началу разговора (так получилось) – прошелся перед ними туда-сюда, словно командир перед шеренгой бойцов. Слегка прищуренные глаза следили за каждым моим движением. Я не чувствовал потаенной насмешки над моей молодостью и неопытностью, столь естественной для сильных взрослых людей, стоящих почти на вытяжку перед разгуливающим перед их строем мальчишкой. Не было ощущения скрытого панибратства – ну, давай, давай! Они ждали решения командира. Своего сеньора. Ждали, чтобы оценить его. Ждали команды, которую собираются выполнить. Выполнить, а не обсуждать!

  У двери, наблюдая, прислонился Кугель. По его лицу ничего невозможно понять.

  По правде говоря, меня это несколько ошеломило. Еще мягко сказано. Ожидал... Если не панибратства, то более простого отношения. Без церемоний. Поговорили, обсудили, поделили деньги и разошлись. Кто они мне? Я четко делил нашу временную группу удалых путешественников на две части. Я и Кугель, нас двое. А так же – пятеро испанцев, теперь четверо. Главный надсмотрщик и конвоиры. Месячное знакомство не сделало нас друзьями, даже приятелями мы не стали, дистанция постоянно сохранялась. Cовместное участие в стычках особо не повлияло. Пепе был ранен, поэтому с ним возился. Гонсало? Вообще никак, не было времени подумать. С трудом отогнав ненужные сейчас мысли, со скрипом подбирая слова, начал.

  – Сеньоры... Граф Монтихо погиб. Я беру на себя организацию его похорон. Как вы знаете, я был ранен, частично утратил память, кроме того – я очень молод, сеньоры, опыта у меня нет. Надеюсь на вашу помощь. Граф был одним из нас и погиб с оружием в руках. Я считаю – это наш долг. Мой долг, сеньоры! У графа остались незавершенные дела в Париже... Финансовые обязательства. Счета за проживание в гостинице должны быть оплачены, это долг чести. Мне неизвестны прочие долги графа Монтихо, но с вашей помощью я надеюсь это установить. Возможно, еще надо оплатить лечение Пепе. И, наконец, долг перед вами, сеньоры. Сообщите мне сумму, которую граф обязался выплатить каждому из вас по приезду в Мадрид. Все эти долги я принимаю на себя.

  Молчат, слушают. Нет контакта.

  Может, попробовать не таким деревянным языком?

  – Сеньоры! Денег у меня нет. Я вынужден открыть сундук графа. Если деньги найдутся, долг графа Монтихо перед вами я погашу сразу. После этого каждый может считать себя свободным, вы вольны разойтись. Я освобождаю вас от обязательств по отношению ко мне.

  Нет, так не пойдет. Театр теней. Хочется крикнуть: Ау-у!!! как заблудившемуся в лесу. Может, хоть кто-то отзовется.

  Само собой, они для меня не на одно лицо. Просто я их так воспринимаю – испанцы! Безличностно. Массой. И так обращаюсь. А в обращении с массами я не силен.

  Гонсало. Резок, импульсивен, не понимаю – на чем держится его авторитет в группе? Физически самый сильный – Гильермо, он же кажется наиболее подготовленным боевиком. Гонсало дружелюбен, с таким открытым, часто улыбающимся лицом его трудно воспринимать как врага. Как и Пепе, но тот, скорее – деревенский увалень, простак. Не дурак, но подлости от него не ждешь совершенно. Хуан – любимец женщин. Единственный, кто возит с собой гитару. Пару раз демонстрировал нам мастерское владение инструментом. Не ожидал услышать что-то, превосходящее привычные три аккорда, все-таки – средневековье, примитив. Стоящую музыку пока не написали. Те чудесные вещи, которые играет Хуан... Не знаю, неужели это – пропало, растворилось во времени, не дошло до нас? Он – гений! И дурак, если плюет на все, бегая со шпагой по дорогам. Голос у Хуана неважный, хриплый – не годится для тонких, нежных, искрящихся переборов, возникающих под его пальцами. Лучше всех поет Гонсало. А Пепе – единственный кудряш. Не получается. Не могу их разделить – смешиваются, мысль перескакивает с одного на другого.

  – Господа, предлагаю пройти в комнату графа. Кроме всего прочего – надо поискать документы, подтверждающие наше законное право находиться в столице Французской Республики. Без них выезд может сопровождаться определенными трудностями.

  Нет, не могу! Как будто стучишь пальцами по клавишам пианино со снятыми струнами! Пальцы бегают, а мелодии, музыки нет. Только стук ногтей по пластмассе.

  Я понял. Я не вижу главного – людей! Сейчас... Сейчас... Каждый из них ждет, что я скажу то, что именно его уколет в сердце. Главное для него. Главное...

  Вот и все. Ничего не вышло, через мгновение они гуськом потянутся за мной, так и не сказав... Не ответив. Мне не интересно смотреть в их глаза, они потухли, я знаю...

  Подойдя к двери, повернулся к ней спиной и, сделав шаг навстречу моим испанцам...

  – Господа! Задержитесь...

  – Господа. Я принимаю на себя ответственность за вас. Я согласен, чтобы вы стали моими людьми, моими подданными. Я предлагаю вам свою руку. Один за всех и все за одного.

  – Это честь – пожать руку, покаравшую убийцу графа Монтихо! Сеньор, я с вами...

  – Я с вами, сеньор...

  – Я с вами...

  Как эхо. Три пожатых мною руки. Как неожиданно пришлись к месту слова из "Трех мушкетеров".

  – Мы едем в Мадрид.

  После обнаруженного в сундуке золота, даже найденные документы не удостоились особого внимания. Может, испанцы читать не умеют? Вряд ли, проверять не буду, не тот момент. Документы перекочевали ко мне, типа – мои проблемы. Ты начальник, тебе и карты. Вроде подорожных грамот на маркиза и графа с разрешением на въезд в страну и штемпелем пограничной управы. Поименно, с приметами, как и говорил Фуше. Маркиз, граф, четыре Гонсалеса. Погранцам настолько было плевать на все (Монтихо на въезде несомненно забашлял), что Пепе так и записали – Пепе Гонсалес. Не посмотрев, что уменьшительное имя. Типа – братья все! Не похожи? Да кому какое дело до этих Гонсалесов?! Кугеля внесли в бумагу, как Бруно Кугеля. Я же говорил Монтихо, что Кугель – кличка, у него документ из канцелярии князя на Бруно Шмидта. Пох! Свои, графские, тоже нашел. Письма, метрика из Вены – все на месте.

  Предупредил ребят, чтобы на выезде не удивлялись: я – маркиз Вильяфранка-дель-Бьерсо. Переглянулись. Может, показалось, но – вроде знают такого, знакомое имя. Спросил – улыбаются. Ваши-то хоть – подлинные? Качают головами – нет. Не клещами же из них тянуть! Захотят – скажут. Решили, что и дальше друг к другу будем обращаться, как обращались. Как сказал Фуше – чтобы не нарушать отчетности внутри сложившейся группы. Я – ваше сиятельство, граф де Теба, их – по именам, Кугеля – по кличке. Да и не имена у них, тоже клички, почти уверен. Со мною ясно. Крикнут – граф, берегись! – хоть пригнусь. А крикнут – маркиз! – буду ушами хлопать, пока не продырявят. Графом удобнее, пусть маркиз и повыше рангом. Я не гордый, графа достаточно. За титулами не гонюсь.

  Они за мною бегают.

  Ну что, золото? Средневековый шок. Четко проговаривая слова, повторяя, чтобы доходило, объяснил, что денежки это не наши. Граф занимался контрабандой в государственном масштабе и сейчас операция в самом разгаре. Цель – перевести все это в Мадрид. У золота есть хозяин, Монтихо был лишь курьером. Хозяин знает о нас и найдет каждого из нас в случае пропажи. Судьба не завидна, попользоваться не успеешь. Пятьдесят кило на брата незаметно не унести. Резать друг друга не стоит, двести кило еще большая тяжесть. Потратить не реально, на эти деньги нам ничего не продадут. Можно купить королевский дворец, но пожить в нем не удастся. Вообще не удастся пожить. Это не деньги, это – проблема. Буду думать. Пока работаем с серебром. Считайте, что и не открывали, кладем все на место. Мне два пистолета и кинжал. Кому еще чего? Кугель пусть свое забирает. Гильермо – все сложить и закрыть на замок. Как-как? Как открыл, так и закроешь.

  Серебро. Девяносто шесть песо, они же испанские талеры. Каждому по десять песо сейчас, остальное пока у меня – на похороны, гостиницу, Пепе, еще на что непредвиденное. Кугель – к хозяину, узнать, сколько должны за гостиницу. Хуан – съездить к Пепе, посмотреть, поговорить. Потом отвезешь меня к доктору. Пепе берем с собой. Гонсало – по кладбищам, место. Гильермо – у сундука. Я – пока с Кугелем, послушаю, что скажет хозяин.

  Вроде – привел в себя. Смотрятся вменяемыми.

  Месье ситуайен Буше – прохиндей! По надыбанной Гильермо с утра информации, наше проживание в день стоит десять су с человека. Три комнаты по два человека – шестьдесят су. На сороковник мы нажираем. Это вместе с лошадьми. Итого – франк. Постель, стирка, глажка, чистка и прочие радости входят в десять су, которые мы платим за комнаты. Франк в день – четырнадцать франков за две недели. Так откуда же эта цифра в пятьдесят франков? Круглая, как его лысина. Ах, он с графом Монтихо договорился! Можно подумать, что граф ему пообещал утроение цены за охрану сундука с золотом. И бедный комрад Буше, обливаясь потом и ежесекундно худея, не ел, не спал, а две недели отрабатывал свой полтинник. Тут граф возьми и помре! А я, б...ь, не хочу платить!

  Сука!

  Вызываем полицию и конфисковываем сундук.

  Гадина! Придется платить.

  Кугель говорит, золото к серебру идет один к пятнадцати – к шестнадцати. Франковая двадцатка весит шесть с половиной грамм. Песо двадцать пять грамм. Примерно. Если Гильермо не врет. У меня получается, что один песо равен четырем франкам, даже побольше. Двенадцать песо – и по рукам! А сволочь Буше требует четырнадцать!

  Убил бы гада!

  На, подавись!

  Еще два дня оплачено, потом с утра уезжаем.

  Только мы с Кугелем впервые в Париже, остальные бывали, ориентируются. Гонсало вообще здесь жил почти два года. Естественно, послал его по кладбищам договариваться.

  Возвращается. Что? Ничего. Вообще ничего? Вообще.

  Глухо, как в танке.

  Надо же, так умудриться умереть. Ни одного приличного кладбища, где знать хоронят, в городе не осталось. Все местные ютятся по родовым склепам или ищут место на стороне. От кладбищ пошла зараза – чума, холера, и все накопленное за века трупно-костяное хозяйство в приказном порядке из центра переносится в катакомбы. Откапывают и в телегах везут. А новых захоронений делать не велено. Аристократию хоронили при церквях, при монастырях, но и там сейчас всех выпинывают и – бегом в катакомбы. Глухо. Тут я припомнил.

  Пер-Лашез! Что? Пер-Лашез! Кладбище!

  Думаю, подкину Монтихо к коммунарам, их там лет через семьдесят будут хоронить. Еще прославится в веках, если родственники шикарным памятником придавят. Экскурсии будут водить. Других кладбищ все равно не знаю.

  Нет там никакого кладбища! И вообще – это не центр. Бельвиль, бедняцкий район, там иезуитский монастырь держал что-то вроде парка. Сейчас продали на сторону Строиться будут. Дачные домики, вроде...

  Блин!

  Ладно, покажем, чему я в России за четырнадцать лет обучился. Там такое сплошь и рядом. Надо же, глухо ему! Учись, студент.

  Какое самое престижное, спрашиваю, куда вообще не попасть?

  Сен Жермен де Пре.

  Вези к настоятелю, представь меня и погуляй.

  За полчаса договорились. Конечно – все в любой момент может рухнуть и начнется вывоз в катакомбы. Конечно – нельзя, ни за что и никому! Конечно, мест нет! Конечно, жизнь тяжелая, все дорожает. Конечно.

  Само место обошлось мне в тридцать су. За эти деньги и могилу выроют, и зароют, и обиходят, и присмотрят. И кюре все, что положено, над могилой прочтет. И граф в храме полежит, пока заупокойную службу справят. Сами в полиции заберут, все сами сделают, нам только в храм подъехать, службу отстоять и – потом, над могилкой... Проводить.

  Завтра, к полудню.

  Пятьсот франков золотом пожертвования в храм – вперед. А потом – конечно. Тридцать су.

  На меньшее никак не соглашался.

  Но – похороны по первому разряду, франков на десять!

  А тридцать су... это так... Святой отец пренебрежительно махнул рукой. Да понимаю я...

  Вернулись, пообедали, обсудили с Хуаном здоровье Пепе. Если с подушками и одеялами (все же – зима), то дорогу выдержит. Должен. С рукой все нормально, гангрена не угрожает. Но, слаб пока. Ехать согласен, оставаться не хочет.

  Двинулись к доктору – опять взял с собой Гонсало. Хуана отпустил попрощаться. Я же понимаю. И завтра после похорон – пусть скатается, но чтобы к вечеру – как штык.

  Доктор – кудрявый субъект лет тридцати пяти – сорока, очень прилично одетый, встретил нас у подъезда своего дома на улице дю Сомерар. Недалеко от Сорбонны, но здесь я пока не проезжал. Он заходил с утра проведать Пепе, лежащего в соседнем доме на квартире у старушки, где и узнал, что приеду. Старушка принимает болезных, пользуемых доктором, ухаживает за ними, меняет повязки, белье, кормит, обстирывает, обмывает, делает все, что положено. В критической ситуации бежит за доктором. Идеальная сиделка. Действительно, отлично все сделано, за такое денег не жалко.

  Естественно, доктор с прискорбием сообщил, что граф вперед ни копейки не дал, но я на такое уже не морщился. Тридцать франков. Двойная цена за подобную работу. Пусть. Отдал восемь песо. Сдачу взял полотном для перевязок и какой-то едкой мазью, которой надо смазывать плечо Пепе по вечерам. Когда рубец установится – продолжать осторожно втирать остатки. В холодную погоду руку беречь, укутывать, но не парить. Будет побаливать – смазывать и по утрам, не жмотничать. Банка здоровая, больше литра. Надеюсь, все будет хорошо. Зашли вместе с месье Бланшаром к Пепе, порадовали, что завтра к вечеру его заберем. Доктор днем зайдет, посмотрит, даст последние инструкции. Оставил песо старушке, мадам Ру. От души.

  Вечером, после ужина, собрались у меня. Выслушали доклад – во что нам обойдется... Выхода нет.

  Одно могу сказать – мои проблемы. Принимаю этот долг на себя, хотя – один хрен, никто не поверит, потрошить будут всех.

  Взрослые люди, понимают. Хлопнул ладонью по колену, вставая, подбивая итог. Дискуссия закончена. Гильермо – открывай. Ополовинили одну колбаску, франки расфасованы по тысяче, по пятьдесят монет. Взятку пересыпали в мой кисет с остатками серебра. Завтра оттуда и буду доставать при расплате.

  Запахнет? Запахнет. Что за граф! По любому от него...