Текст книги "Все, о чем вы мечтали"

Автор книги: Иван Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

  Я, когда поправляться стал, двинул с Генрихом на речку. Жарища, весь пропотел, больше месяца не мылся. Так Генрих, не раздеваясь, полез плескаться в штанах. Голышом не положено. Бабы в воду заходят в нижних юбках и рубашках. Какое там мытье? В тот же день нашел на реке место подальше от города, под ивой, ветви в воде полощутся. Как в шалаше, никто не видит. Там и мылся, песком тер. Через день, не реже, по такой жаре. Осенью посложнее стало. Пришлось по утрам тряпкой обтираться. Ни корыта, ни таза. Тощий, ребра торчат, бедренные мослы торчат, ужас. Бухенвальд! Вытянула из меня голова все, что смогла. Ничего, в Мадрид приеду... Были бы кости, мясо нарастет.

  Вроде, полегчало?

  Да, запах страшная сила...

  – Скажите, граф, вы на самом деле ничего не помните?

  – Почему же – ничего. Я прекрасно помню все происходившее со мной с середины лета этого года, когда началось мое выздоровление. Пока я слишком слаб. Надеюсь, со временем память вернется, рана была ужасной, но время все лечит. Надо немного подождать. За прошедшие месяцы восстановил свой немецкий. Возможно, когда я вновь заговорю по-испански...

  Вздохнул и твердо посмотрел в глаза Монтихо.

  – Я надеюсь, граф.

  Кроме графа Монтихо нас сопровождают четверо: Гонсало, Гильермо, Пепе и Хуан. Люди Монтихо. Невысокие, поджарые, молчаливые, очень крепкие, от них исходит ощущение опасности. Совершенно нет желания его проверять. Возникает чувство пяти пальцев, где пятый, большой – граф Монтихо, настолько они слаженно действуют. Никаких громких приказов, заметных жестов, но каждый, не спрашивая, выполняет то, что в данный момент необходимо. Работают как слаженный механизм. Не сомневаюсь, что в бою они впятером стоят десятка опытных воинов. Вооружены так же, как граф: у каждого шпага и широкий длинный кинжал, по-видимому – дага, я не разбираюсь, из книжек запомнил. Ножны поношенные, избитые, кажется, им не один десяток лет, но крепкие. Все их снаряжение такое – удобное, опробованное, проверенное, ничего в пути не ломается, не теряется, все что ни понадобится – все есть. На седлах в кобурах по паре пистолетов. Не сомневаюсь, что в сундуке, закрепленном на заднике кареты, есть запасные. Возможно, эта четверка – дворяне, мелкопоместные идальго, младшие сыновья. Но Монтихо, представляя, назвал только их имена, получив от каждого короткий бесстрастный кивок. Где же их пресловутая дворянская гордость? Пепе – несомненно уменьшительное имя, даже не ясно, от какого. Я проверял, громко позвав на постоялом дворе в Меце Гонсало, явного заместителя Монтихо в команде. По имени, как простого крестьянина. Обернулся и спокойно, не торопясь, подошел. Ожидаемого мною взрыва негодования или ледяного презрения унтерменшу, демонстративного игнорирования, не произошло. Действительно, Гонсало. Я бы сказал, что уж он-то точно дворянин. Пепе и Хуан под вопросом. Я, вестимо, не специалист по дворянам. Парень выслушал мое пустячное дело, иронично улыбаясь глазами. Парень... Каждому из них от двадцати пяти до тридцати, не воспринимаю их заматеревшими мужиками.

  Конечно, можно было разработать план, и на одной из ночевок улизнуть. Пару раз такая возможность мне предоставлялась. Даже больше. Но, поразмыслив, я решил рискнуть и побороться за предоставленный шанс до конца. Совершенно не привлекает в очередной раз мыкаться без языка, без документов и денег. Чтобы чего-то достичь при таком старте, рисковать придется не меньше. Глупо менять шило на мыло. Надо думать и ждать, собирать и обрабатывать информацию. Пока я уверен, что до Парижа довезут, в противном случае проще было утопить меня в Рейне при большом стечении народа или (без свидетелей) прирезать где-нибудь в лесу по дороге. Оружия, как и денег, мне не выдали, да я и не умею им нормально пользоваться. А зарезать и щепкой можно, если выбрать момент. Только – кого и зачем? Здесь подумать надо, посчитать варианты. Пистолет бы пригодился, но... На нет и суда нет. Заряжать его тоже не умею. Разобрался бы, если б дали на пол-дня.

  – А умеете ли вы, граф, читать?

  Заманал меня Монтихо вопросами. И долбит, и долбит – с самого отъезда. Допрос за допросом. Мне кажется, он не сомневается в моей подлинности, но пытается определиться с тем, чем я стал после контузии. Чего от меня в будущем ждать? Тот ли я безобидный дурачок, каким меня описал князь при продаже? Или придуриваюсь? Скажи мне, что земля круглая, буду спорить? Или поверю? Или промолчу? Или, с пеной у рта, топая ногами по тверди, стану доказывать, что она плоская? Или – знаю, что квадратная, но никому не скажу?

  – Не могу ответить уверенно, граф... У меня не было возможности это проверить.

  – Так это же легко сделать! Вы позволите, я вам буквально через минуту передам написанный на бумаге текст, и вы попытаетесь мне его прочесть?

  – Давайте, сделаем это чуть позже, граф, на ближайшей ночевке. Эта тряска так изматывает, я еле держусь... Боюсь, сейчас я не в силах.

  – Как пожелаете.

  Граф пришпорил коня и, прервав беседу, резко ушел вперед.

  Я попытался откинуться на задник сиденья и найти новое, менее болезненное положение для своей отбитой задницы. Потом, плюнув, прилег на бок. Тоже плохо. На ближайшем ухабе сиденье резко лягнуло меня по голове. Вот и соображай: умею я читать или не умею? Как правильнее...

  На второй день после отъезда, к вечеру, мы пересекли Рейн по мосту в Майнце и свернули налево, к собору. Я, приоткрыв рот и дверцу кареты, как отъявленный русский турист пялился на первый встреченный в пути крупный город. Общее впечатление – красный, большой. Очень много строений из кирпича, в том числе вознесенные слева над городом башни собора и шпиль церкви (справа от моста), тот еще выше. Улицы неожиданно широкие, по крайней мере те, по которым мы ехали, хотя и петляют. Дома начались сразу трех-четырех этажные. Те, что оштукатурены – тоже выкрашены в красный. Впечатление, что весь город устремлен вверх, такая архитектура. Уютный, аж на душе потеплело. По дороге среди домов попался настоящий дворец-усадьба, но лишь промелькнул, ехали быстро, никто из моих спутников отвлекаться от цели ради моего любопытства не собирался. Остановились у входа в трехэтажный трактир на соборной площади, названия на вывеске не успел прочесть. По крайней мере, здание собора выходит на нее боком. Весь осмотр достопримечательности состоял в том, что крутил головой, пока шел за Монтихо к услужливо распахнутой хозяином двери трактира. Там сразу поднялись на второй, к себе в комнаты. Через пол-часа пригласили вниз. Ужинали молча. Простыни свежие, согретые, но в комнатах холодно. Клопов и тараканов нет. Утром снова в путь, в дождь. Прощай, Майнц. Откуда узнал? На мосту спросил у Пепе.

  Потом были Мец, Реймс... Реймского собора не видел: шел ливень, даже не пытался высовываться. Согнувшись, пробежал до двери в гостиницу. Утром, так же согнувшись, заскочил в карету. Возможно, мы даже рядом не проезжали. Давным давно видел фотографию, остались впечатления, как от башни, построенной из песка на пляже. Когда последнюю каплю полужидкого детского строительного материала роняешь на самый верх, стремясь еще хоть на миллиметр приподнять, дотянуться ввысь. Мне было четыре, с мамой на две недели ездили в Евпаторию. Там я и освоил технику строительства на самой кромке воды. Отец был в командировке, приехал только через неделю. В первый же день, когда менял плавки, ему в них залезла оса и, пока ее выцарапывал, ужалила в причинное место. На фотографии стоит такой недовольный, мрачный, в тех самых плавках. Я-то знаю причину, снимок делал сам, меня в тот день научили. А мама лучится счастьем. Красивая, молодая. Муж приехал, отпуск, первый день. Про осу отец мне дня через два сказал, а то я не понимал, чего сердится. То-то он по пляжу скакал. Радовался! Он никогда при мне не ругался.

  Раздались выстрелы. Глуховато, как вдалеке.

  Выстрелы? Несомненно. Один, второй. И сразу – нестройный залп. Напротив меня в передней стенке кареты появились круглые дырки, одна со сколом, кусок щепки повис. И что? Что делать?

  Идиот! Впал в ступор! Там же на козлах Кугель сидит, в него стреляли!

  Неуклюже кувыркнулся вниз, на пол, встал на четвереньки и, боднув лбом дверь кареты, выглянул. Облезлый куст в метре на обочине, колесо, увязшее в серой жирной глине.

  В полуобороте выпал спиной в лужу, стараясь сразу увидеть, что там на каретном облучке? Никого. Выстрелы продолжали раздаваться впереди, залпов больше не было.

  Алле, алле! Вроде, это "вперед" кричат? Или "пошел, пошел"? Драка впереди, про меня забыли. Надо к лошадям – под уздцы, и попытаться увести карету?

  Нырнул за куст. В крайнем случае, притаюсь в этом леске, в который заехали.

  За кустом, прислонившись спиной к глиняному пригорку, на перегнившей траве полулежал Пепе. Левой кистью он зажимал правое плечо, из-под пальцев легкими толчками струится кровь, лицо уже бледное. Рядом, под рукой, у бедра лежит пистолет. Второго, шпаги – не видно. Где конь?

  Топ-топ... Из-за ближайших деревьев, отмахнувшись от ветвей зажатой в руке шпагой, выбежал мужчина. В кожаном, на подобии куртки, узком кафтане, сапоги с ботфортами, ус криво закушен, глаза горят боевым азартом. Ошеломленно уставился на меня, резко остановился. Чего-то не ожидал? Секунду смотрел вниз – на Пепе, копошащегося буквально у него под ногами, на меня... и, улыбаясь, потянул из-за спины руку с пистолетом. И улыбается. А Пепе его не видит, возится с плечом. Все мгновенно произошло.

  Кинулся на валяющийся пистолет, схватил, взвел курок. Лежу на животе, а Пепе, бросив зажимать свое плечо, вцепился мне в руку своей здоровой, ногой по ребрам так дал, так... что я отвалился на спину. Но, пистолет не отпустил, руку вырвал. Навел на стрелка, жму курок. Щелк! Скребнув ногой по траве, встаю на четвереньки. Мужик улыбается. Навожу еще раз. Щелк! На Пепе уже не смотрю, держу глаза мужика. Изменились, ледок пошел во взгляде. Дулом своего чуть ли мне не в лоб упирается. Хочет, чтобы я видел, специально так. Щелк!

  И – растерянность. Ага, а ты думал! Вот и я так.

  Смотрю на Пепе. А он – на мужика, видимо, только тогда его увидел, когда мы стали перещелкиваться. А за спиной у Пепе кинжал – рукояткой вверх. Вот за эту рукоятку я и вцепился, а дальше, не глядя ни в какие глаза, и кто чего там делает, рывком, просеменив несколько шагов на четвереньках, подлез к мужику и зарядил ему кинжал под коленку, под самый сустав. Выше мне было все равно не дотянуться. В бедро, конечно, лучше. Но! Не знаю, куда там бить. Все равно – выше колена не достать, мужик на пригорке над Пепе.

  Сразу на колено припал. Кинжал не глубоко вошел, легко вышел. И тут я опять посмотрел вверх, в его лицо. Увидел замах шпагой, открытую подмышку, куда, кажется, положено бить. И, уже стоя на коленях, распрямляясь, ударил под подбородок. Глубоко. Сантиметров на двадцать, наверно, до черепа достал. Секунды шли. Шпага звякнула о землю. Мужик начал заваливаться и я, кинжалом отводя его тело от себя, повел лезвие вправо. Получилось – словно стряхнул. Упал мешком. Никаких судорог, умер мгновенно.

  Оглянулся на Пепе. Ну, как?

  ...А чего шпага-то звенела, упав? Мягко же, грязь...

  Из-за задника кареты выбежал Кугель с толстой выломанной хворостиной.

  Жив! Cлава богу...

  – Все-таки, чувствуется школа старого Эль Мальтес. Память вы потеряли, граф, но навыков не утратили. А я и не знал, что у нас с вами был один и тот же учитель из Братства. Приятно, чертовски приятно. Жаль старика, но память о нем останется в таких как мы. Извините, граф, я... Судя по всему, вы из последних. Возможно, самый последний, кого старый герой успел натаскать. Вынужден вас огорчить, он умер вскоре после вашего исчезновения. Жаль, чертовски жаль, хоть вы его, конечно, не помните. Но удар хорош, старик был бы доволен.

  Граф Монтихо забылся, и понял, что забылся. Закрыл глаза. Открыл.

  – Ну что же, граф. Надо торопиться. Хотелось бы провести ближайшую ночь под крышей. Погода вряд ли улучшится, все мы основательно промокли и устали. Мы разместим Пепе в карете. Надеюсь, вы не откажете, граф. Будьте милосердны к раненому. В конце концов, один раз вы его уже спасли. Вы в состоянии продолжить путь?

  – Конечно, граф. Там достаточно места для двоих. Но эти ужасные дороги, они убъют его. Долго нам еще до ближайшего жилья? Раненому нужен врач.

  – Да, граф... Вы правы, граф...

  Говорит уже рассеянно, меня не слушает. Глянул за спину, перевел взгляд на своего коня, поморщился. И пошел, и пошел, и пошел...

  А я остался стоять под дождем. Подошедший сзади Кугель заботливо накинул на плечи плащ и протянул шляпу. Все равно уже... Оба мокрые насквозь, как мыши.

  Граф! Какой я, к черту, граф – без оружия! Без конкретной шпаги! Раз дворянин, изволь – хоть с игрушечной, но чтобы у пояса что-то болталось. Народ на постоялых дворах косится: что за сиятельство такое зарубежное на их земли заползло? По виду – обычный немецкий барон, но без шпаги. Нищий – понятно, но уж на шпагу бы наскреб? Хоть какую-нибудь ржавую дедовскую, чтобы гордился своей кочергой у пояса, гордо хватался за нее при любом косом взгляде. Так – нет! Совсем голожопый? Может, ученый барон из немецких университетов, из тех, что (говорят) не от мира сего, штаны по утрам надевать забывают? Так – молодой! Что, совсем сопляк, не дорос, порезаться боится? Не, ребята, он – король! Королям шпага без надобности, у королев армия есть. Королев, как и нашего брата, по имени зовут, им фамилии не нужны. У них – номера!!!

  В общем, именно такое читается в глазах. Было бы и на словах, если бы не окружающая меня пятерка. Вот в ней граф настоящий, может на дуэль вызвать, и – чик-чик!, если кто-то из встречных дворян проявит излишнюю осведомленность о правилах ношения дворянским сословием шпаг. Чистый верняк, можно не сомневаться. А для простого люда – у остальных душегубов ножи заточены. Улыбнешься вот так-то, а ведь это – уже вмешательство в чужие дела! И в чьи это дела ты, дурак, полез? Жизнь надоела?

  Вот и не улыбаются. Так меня и везут.

  Про шпагу я заикнулся сразу. Мундир, саблю и прочее имущество, снятое с моего бесчувственного тела, князь передал Монтихо без разговоров. За все заплачено.

  Позвольте, говорю, битте-дритте, мою саблю взад – офицерская честь и тому подобное. Отдай регалию, кровью заслуженную, она мне сердце согреет, когда пойдем товарища с кичи выручать. В смысле, на полном опасностей и тревог пути в город Париж, столицу разврата.

  Хрен тебе, отвечает. Знаешь, почему тебя не обменяли из французского плена, как всякого порядочного офицера? Да потому, что ни в каких списках попавших в плен ты у русских не значился. Присвоил ты мундир и офицерский чин корнета самовольно. Совершил воинское преступление. Карается вплоть до! Радуйся, что дядя тебя нашел, а то пропал бы ни за понюшку табака. Саблю ему! Приедешь домой, будет тебе там сабля!

  Вот с такого олуха угораздило меня снять мундир.

  Подойдя к трупу, толчком ноги перевернул его на спину. Припав рядом на колено, немного повозившись – ремешки тугие, расстегнул портупею с ножнами и вытянул ремни из-под тела. Рванул колет на груди, открывая бежевую рубаху – верхние пуговицы отлетели. Пришлось встать, переступить через труп, чтобы поднять шпагу. Довольно неуклюже засунул кончик острия за ворот, подцепил край и пропорол рубаху до пояса. Потом рванул лезвием ткань по животу и у меня в руке остался достаточно большой кусок. Им и обтер руки, а то кровь затекла в рукав до локтя – скоро слипнется, начнет чесаться, кожу стягивать. Протерев напоследок пальцы, с закатанными рукавами, повернулся подойти к луже, еще и в ней сполоснуть.

  А что на меня все так смотрят? Решили, что я его выпотрошил? Ну, не съел же...

  – Кугель, помоги.

  Кугель, без долгих разговоров, застегнул и на раз подогнал по мне портупею, подтянув ремешки.

  Лезвие шпаги – и так на вид чистое, но, на всякий случай, вернувшись к трупу, протер остатками рубахи. В ножны вогнал со щелчком, вызывающе.

  Поднял пистолет и вручил Кугелю. Разберется.

  Голое брюхо наружу, на дождь, им, видишь, не нравится... Никакого почтения к умершему. Носил бы майку.

  Когда резали тех сволочей, на каждого из них пришлось по две тройки. Трое на удержание, трое на ликвидацию. Еще одна тройка стояла на шухере. Если кто-то думает, что может отбиться от двенадцати детских рук и двенадцати ног, которые его облепляют, валят на землю и неуклюже пытаются воткнуть в организм железки, то... Действительно, что мы, дети, можем? Как еще сами-то друг друга не порезали. Пара из моей тройки, бросив заточки, сразу перешла в лагерь удерживающих. И слава богу, возможно, поэтому никто не порезался. А я никак не мог увидеть шею. Все это визжало, хрипело, а когда открывался кадык – я не успевал. Потом коленом прижал голову и ударил в ухо – время поджимало. Попал куда-то в висок, начались хрипы и судороги, все откатились, а он перед нами бъется, выгибается, ногами сучит. Куда-то не туда я попал. Вот тогда Казява подобрал заточку и закатил ему прямо в глаз. Чуть-чуть ногами подрожал, секунда – и все. Поэтому потом блевали мы с Казявой, остальным было легче.

  Этот третий.

  Не знаю, блевать не тянет совсем. Как свет выключил или чаю налил. Чего блевать?

  Залезая в карету, подтянулся на двери, заглядывая за облучек, заодно окинув взглядом округу. Кугель уже занял свое место. Граф, Хуан и Гильермо, что-то обсуждая, сгрудились на своих лошадях метрах в тридцати по ходу. Гонсало не видно. Пока не тронулись, осмотрел повязку на плече раненного, с закрытыми глазами сидевшего в углу. Повязка из полотна – и это они предусмотрели. У меня такого в багаже нет. Есть сменное белье (из ткани качеством похуже) и два баронских костюма. Кугель захватил, благодаря ему каждый вечер переодеваюсь в сухое, за ночь прислуга чистит и застирывает, через сутки, в следующей гостинице – высушивают и гладят.

  Кровь из раны в плече, вроде бы, перестала течь? Или уже вся повытекла, морда синюшная. Повязка чистая, сделана профессионально, рука зафиксирована. Но веки дрожат, значит в сознании. Так он на первом же толчке свалится на пол. Кто так сажает? Выходит, не знают они всех прелестей этой пыточной камеры, не ездят в каретах, все на конях норовят. Не хотелось, но... Уверенными движениями, чтобы даже не пытался протестовать, уложил на скамью. Одну ногу подогнул, вторую спустил вниз – для нее места не хватало. Голову положил себе на колени, буду придерживать. Подсунул скомканный плащ, а то мои мослы не лучшая подушка. Содрал сюртук и подложил под плечо. Укрыть бы еще, сейчас озноб пойдет от потери крови. Жар. Не чем... Тронулись.

  Пока совал в руку талеры и сбивчиво объяснял, что – граф, еду в Мадрид, везут вот эти – кивнул на стоявших дальше по улице карету и всадников – мордовороты, Кугель неожиданно спросил:

  – Подождете? Мне надо собраться. Не долго, заодно и ваши вещи заберем.

  – Конечно! Без тебя я никуда не поеду.

  Сразу спрашивать побоялся, вдруг передумает.

  Уже в Меце, выбрав момент, когда в гостиничной комнате мы остались одни, переодеваясь в сухое, спросил:

  – Почему, Кугель? Почему ты изменил свое решение? Я ни в чем не уверен, и не могу обещать...

  – Если скажу, что понял – никогда больше вас не увижу... если расстанемся.

  – Нас могут убить.

  – И поэтому тоже.

  Долго ждать Кугеля не пришлось. Он вышел из дома с сундучком, в другой руке нес тесак в ножнах, замотанный в портупею. Может быть, абордажный, еще с флотских времен. Рукояти пистолетов выглядывали из карманов камзола. Анна не провожала.

  – Граф де Теба, прикажите вашему слуге отдать Хуану оружие. Вы просили о найме слуги, а не воина. Кнут кучера ему подойдет больше. Он заменит Хуана на козлах вашей кареты.

  – Сумеешь править?

  – Да, ваше сиятельство.

  – Не стоит пугать Францию таким арсеналом. Мы мирные путешественники и вовсе не ставим себе целью захват страны. Вы наняли его следить за вашим здоровьем. так пусть же следит за ним. На каждом постоялом дворе, где мы будем останавливаться. Как тебя?

  – Кугель, ваше сиятельство.

  – Старайся, Кугель. Остальное не твое дело.

  Все это произносилось язвительно, с прохладцей, достаточно громко, напоказ. И только последние слова, адресованные мне, – совсем тихо, сквозь зубы:

  – Франция уже продемонстрировала всему миру, что бывает, когда слугам дают оружие. Не так ли, граф? Не стоит перенимать дурной пример.

  – Вас не должно это волновать, граф.

  Хрена се – не должно! Чуть не убили! Допустим, меня-то это не слишком волнует, разбираюсь потихоньку, но тот болван, которого я изволю изображать, очень даже взволнован. Уссаться должен от самого факта такой возможности! Явились – не запылились и никаких объяснений! У Пепе коня грохнули и сам с дырой в плече. Кого-то хоть там убили? Кто стрелял? Чего – я один с трофеями? Ваши все разбежались? Ну, хоть к этому трупешнику прояви интерес – покопайся в карманах, документы поищи. Давай ему усы сбреем, вдруг опознаешь!

  И так всю дорогу. За кого меня держат! За идиота? Согласен, но я ведь трусливого идиота изображаю. Мне надо все объяснять, успокаивать, говорить, что моему здоровью ничего не угрожает. Хвалить за храбрость, мать вашу! Я что тут – зря стараюсь? Маршрут не объясняют, с людьми знакомиться не дают, политинформации о международном положении не проводят. Переоделся, поел, сопли вытер и – в люлю. Вылавливаю скудные кусочки сведений, хренотенью какой-то занимаюсь. Подумаешь, секрет – едем через Париж! И то – сколько раздаивал. А зачем – в Париж, почему – Париж? Это уже космос. Атом! Никому. Нигугу. Б...ь! Смотрите в окно на селянок, граф, и не морочьте себе голову.

  Относятся как к быдлу! Кугеля за стол хотели не пускать. В первый же вечер определился порядок. Мы с графом за отдельным (жратва та же, только посуда получше). Испанская четверка за другим столом, они по трое ужинают: четвертый в комнатах остается, ему с собой наверх берут. А Кугеля, скоты, на кухню отправили: пусть найдет себе чего-нибудь, перекусит в уголочке. Графу потом в счет включат. Суки! Ну я им задал, устроил истерику. Чтобы молоко и мед, и хлеб чтобы теплый! Пусть Кугель прислуживает и пробует сначала, чтобы не отравили. Да нехрен стоять, пусть садится и пробует, мое драгоценное здоровье дороже. Поняли, твари? С утра за завтраком Кугель уже законно сидел на испанской территории. Граф приказал. Сука! Жаль – я готовился, собирался всех облевать, типа – помираю. Потом извинился бы, что показалось.

  Третья неделя на исходе, середина декабря. И где он, тот Париж? Далеко еще? Не говорят...

  Сейчас и в окно не посмотреть. С трудом удерживаю Пепе после толчков на колдобинах. Тяжелый, гад, да и я вымотался, мышцы гудят. Те, что остались...

  Несколько часов прошло, как потерял сознание и больше не приходит в себя. Наверняка за это время хоть одну деревню, да проехали. Кажется, темнеет. Последний час толчков поменьше, дорога получше. Только грохот достал, как по брусчатке едем. Так и здорового растрясет.

  Когда карета остановилась, я еще какое-то время, не соображая, пялился в открывшуюся дверь. Приехали. Что, никто не поможет? У меня весь организм слипся в костяной комок, суставы засохли, словно веревочные узлы. Самому мне Пепе с колен не снять. Вообще, лучше бы носилки. В нем весу килограмм девяносто. Ну, восемьдесят. Верняк.

  – Граф, вы меня слышите? Мы приехали, граф.

  – Куда?

  – Париж, граф. Столица французской республики.