Текст книги "Все, о чем вы мечтали"

Автор книги: Иван Петров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

   Глава 2

  С грохотом проломил спиной пирамиду ящиков, ударился затылком о стену, по ней же и сполз на асфальт. Последние метра три полета, не знаю как, но чувствовал, видел себя со стороны летящим на двухметровый штабель, аккуратно сложенный у стены.

  Солнце, небо...

  Надеюсь, в привычку не войдет?

  Опять сижу, тупо пялюсь перед собой, мыслей нет... Ой, есть одна! Импульс, это который скорость умноженная на массу. Масса резко возросла, а импульс сохранился неизменным, вот скорость и упала. Врезался, но не смертельно, стену не развалил, не пробил и не влип...

  Только сижу под грудой ящиков у складов на нашем рынке, а не черт те где, где я был. Это – точно, место знакомое. А почему и как? Я подумаю в другой раз, как говаривала Скарлетт О"Хара в фильме, который смотрел давно и один раз. Фильм не понравился. Не про наших – у нас у народа п...ц какие сопли по сравнению с ними, с америкосами. Характера нет.

  Побежденные.

  Хрена! Ну хватит об этом.

  Сваливать надо, пока никто не засек, по-тихому.

  И пока кто-нибудь еще из воздуха не выпал.

  Все болит и все работает. Остальное дома посмотрю.

  Интересно, почему я в трениках и в футболке, какой кусок шкуры в них превратился? Футболка рваная на плече и на животе. И вообще, это не мои вещи, нет у меня таких. В воздухе переодели. И сандалии дали. Блеск!

  Чума!

  Б...ь, как все болит...

  Не у-с-пел.

  – Отела, ты тут чего? Кто тебя? Сейчас, погоди...

  Галлия, тут как тут. Ящики разбрасывает, кукольное личико лучится задором, чичас будет крушить мир или кто там попадется под руку. За меня! За справедливость! А никого не найдет – все мне достанется. Ну тише, тише, все нормально, живой. Интересная у девки особенность – как при эсэсере живет: все ей должны так – чтоб по совести, по закону! Чтобы без подлостев, не дрались, детей не били... Угу, друг другу дорогу уступали и вежливо разговаривали. И каждый раз прям удивляется, возмущенно выдыхая воздух, ноздри топырит, если не так. Монтировкой грозится восстановить попранную справедливость! Раззудись плечо! И где та грозная монтировка в тоненьких ручках одиннадцатилетней девчонки? Ни разу не видал.

  А потом ее защищай. Было? Было, раз пять. Остальные нарушители нравственных устоев посчитали святую законницу психанутой и пренебрегли.

  Опираясь на девчоночью руку, выкарабкался из завала и заковылял к удачно пустующим воротам на выход с рынка, потянув Галлию за собой. Кажется, никто больше моего полета не видел?

  – Да успокойся ты. Полез на штабель и свалился с самого верха, никто не бил. День такой, неудачный. А где все?

  – Ты себя видел? Вся рожа в крови! Я же все равно узнаю. За что? Да куда ты тащишь?!! Тельман или Красуля? Костик? Барон? Менты? Надо к нашим! Ну куда ты...

  Тарахтелка мелкая. Отстала бы уже, и так тошно. Не фиг за мной таскаться, тут болит все, а еще эта... Как бы отвязаться, а то попрется сзади, выследит.

  – Упал я, упал, понятно! Припрятано у меня там было кое-что. Подарок. Сюрприз. Полез доставать и завалился. А сюприз кто-то спер. Ты не обижайся, пойду я раны залечивать. Царапины, жабу лечить. Нашим скажи, что сегодня не буду. А... – осторожно поморщился, слегка мотнув головой (боль колыхнулась, как суп в кастрюле) – что теперь говорить. Пока, Гало... Нормально, дальше сам.

  И, придержав за руку, оставил за столбами выезда с рынка, мышкой (мышкой!) скользнув мимо демонстративно отвернувшегося Блина, охранника. Я вначале думал, что кличку присобачили за задницу, напоминающую галифе и за привычку везде таскать с собой стул, поминутно присаживаясь так, что излишки свисали с сидения. Но, оказалось – фамилией боженька наградил. Блинт. Та еще сука, любит ногтем ухо протыкать, если поймает. Типа – паук, сидит себе, ничего не видит, а окажешься на достижимом его грабками расстоянии и – ага! Самоутверждается, блин-т.

  А Галлия осталась, возмущенно сверкая глазами на пышущем праведным гневом лице. Не поднимать же бузу при всех.

  Тяжело иногда с друзьями.

  Не получается у меня ей врать. Не поверила. Ладно, завтра, все завтра.

  Удачно обогнул «гнездо муравьиного льва» и... налетел на тройку прикормленных рыночных ментов: Архипчика, Алексейчика и Александрика. Есть такая рыночная байка, что капитан Архипов и сержанты Алексеев и Александров от вида и запаха любой колбасы последние мозги теряют, на все готовы. Сержанты разъелись до размеров гаишников в центре, летом голые пуза на брюки свисают, а Архипчику все не впрок, худой. Похоже, глисты – питается-то с земли, хм.

  Вот и бродят вокруг рынка, иногда задерживаясь у въезда, караулят, когда колбасу привезут. Чиж из мясных рядов говорил, что у капитана глаза на лоб вылезают, когда почует. Ладошкой по пакету проведет и, нежно так, пропевает:

  – Колба-аска...

  Чижу виднее, он пакеты для них формирует – бумажные, бежевые, огромные, они их в двух руках потом, прижав, вприпрыжку несут, вскидывая задами.

  Полезное ментовское качество, а что? Могут колбасу найти, если у кого-то колбаса пропадет. Не даром же их к нам прислали. Криминалисты.

  Любой найдет, если их вперед пустить и понаблюдать.

  Лишь бы кошка дорогу не перебежала.

  Менты прогуливались. Утро, весна, солнышко, ветерок. Обед на горизонте.

  По-моему, вообще-то, колбаса им по фигу. Просто жадные. Хрена им колбаса? Обычные менты.

  Как к личному оскорблению они относятся к дензнакам, отягощающим чужие карманы. С беднотой заморачиваться лениво – просто деньги отберут. Но не дай бог, если у задержанного тугриков оказалось больше, чем на кармане у мента. Автоматом – подсчет, сравнение со своей наличностью и оргвыводы: на лицо вопиющая несправедливость, требующая решительного устранения. Вплоть до физического – для посмевшего таким образом намекнуть на свое превосходство и успешность в жизни. По сравнению с доблестными сотрудниками органов? Писькой меряться? У-убью-ю-ю!!! Болезненная реакция, очень хотят быть успешными, крутыми. У Архипчика отец был алкашом, загнулся от цирроза, вот Архипчик и растет всю жизнь – над собой, чтобы тоже, как собака, под забором не помереть. Растет и оглядывается вокруг, сравнивает достижения.

  Но меру знают, планку держат – и начальству, и всем вышестоящим завидуют молча. До удобного случая.

  На хозяев никогда пасть не разевают. Псы – "Место!"

  А прочим и равным – п...ц!

  В глазу постоянно прокручиваются баксы, как в окошках игровых автоматов, все прохожие отслеживаются через этот прицел c хищноватым прищуром. Есть возможность – привяжутся. Ни минуты простоя, все в копилку, все в дом. Трудолюбивы. Интересно, как они выручку делят? Вру, неинтересно...

  – Акела, как тебя там, а ну подь сюда...

  Это их моя морда побитая заинтересовала. А нельзя ли из данной темы извлечь сколько-то баксов? Если вникнуть в ситуацию и правильно разрулить?

  Сделав вид, что глухой, прихрамывая, перебегаю дорогу и, проскочив тротуар и газон, пытаюсь скрыться по тропинке вдоль шестиэтажного крепкого дома, наверно, еще сталинской постройки. Кусты защищают проход, вдоль них метров семьдесят, дальше протиснусь – там сквер и во дворы.

  В конце прохода меня перехватывает Александрик. Дите я еще, это их территория – чего я хотел? У людей денежная идея, а я сопротивляюсь с битой мордой. Теперь действительно битой – Александрик легким мазком пустил мне юшку из носа, для профилактики, чтоб осознал. Побег! Доколыхавший сзаду Алексейчик добавляет подзатыльник к общей картине поимки опасного преступника и скручивает ворот футболки, приподнимая мою тушку, опять же – профилактически, чтобы не рыпался. Сегодня добер – завтракал хорошо и вообще...

  – Что, с-сученок, оглох?

  – А? Головой ударился, упал... Наверно сотрясение, кружится все и в ушах шумит. Слышу плохо. Еще и колено рассадил. За ящики зацепился – там, за углом штабель, у стены. Я завтра сложу, если ребята не сделают – проезду не мешает. Полежу...

  – Врет ведь, сволочь малахольная?! Ну-ка, посмотри, у него ничего нет? Ничего? Полежать, говоришь... Хочешь у нас полежать, в обезьянник? Нет? Завтра две сотни принесешь, сам меня поищешь. Пшел, бегунец!..

  Последний пинок явно лишний. И так все болит. Умеет Александрик, сука, по копчику. Ох... Уф... Постою, подержусь... Завтраком недоволен, уже проголодался. У них как у всех животных – ничего сложного, на инстинктах живут. Без высоких материй.

  Это я так кулаками машу. После драки. Но сказано верно. Точнее – подумано, на сказы у меня сейчас здоровья нет.

  Во дворах почти никого, суббота или воскресенье, явная рань. Часов девять утра. Люблю эти сталинские дворы, даже осенью, в дождь, какой-то в них покой, уют, умиротворенность. Если я уснул вчера и проболтался невесть где целый день, то сейчас понедельник, десятое мая. Дома уточню, можно телевизор включить, там таймер на нескольких программах. Надо только пройти незамеченным с моей драной мордой и одежонкой – сначала до парка, затем вдоль его дальней ограды (там всегда тихо) до своего района и, опять же, дворами – к дому. И без хвоста. Быстрым шагом, не накручивая петли – минут двадцать. Сегодня – наверно около часа.

  Как в парке хорошо! Когда-то с мамой там гулял, в чистеньком костюмчике, румяный бутуз. С мамой...

  И здесь проходили... много раз...

  Отец погиб, когда мне было пять, пятого мая. Мама от меня не скрывала, помню – все лето плакала по ночам, думала что сплю, не услышу, маленький. Спал, но урывками. Слышал.

  Я его почти не помню, только фотографии иногда отогревают память. Самый конец второй чеченской, не слишком знаю даты, может даже после. Хотя вроде война и не прекращается, только сдвинулась в Дагестан. Постоянно в командировках. Через полтора года приезжали его друзья, привезли второй орден. Вроде должны были вручать в военкомате, но нам отдали так. Нам все равно. Папа был капитаном.

  Жалко, что больше не приезжали, я бы сейчас расспросил... У отца было много друзей, искал дома адреса, но не нашел... Может, еще приедут, я живу в нашей квартире, адрес не изменился.

  Хоронили в закрытом гробу, том, что называется цинковым. Большой деревянный ящик с двумя ручками-досками, мне он показался огромным, может, цинковый был внутри? Маме открыть не разрешили. А в могилу опускали обычный гроб. Почему так? Так запомнил. Шел сильный дождь и было очень холодно, мама одела на меня куртку и ее потом пришлось выкинуть – испортилась, размокла. А я заболел.

  И вообще – как будто осень, раскисшая земля, засыпанная старыми перепрелыми листьями, какой-то папин друг, что-то обещавший – он потом на поминках ко мне подсел, что-то мне говорил. Не помню. Их несколько было, но запомнился этот...

  Мама работала учительницей – далеко, в центре, там больше платили. А я пошел в нашу, в сотне метров от дома. Это если знать и по тропкам, между домов, наискосок. Пока деревья не поднялись до четвертого этажа, из окна на кухне были видны окна младшего класса, где я учился до четвертого. Можно было сидеть до последнего, наблюдая, как класс наполняется и, сломя голову, добегать за пять минут к первому звонку. А когда поднялись – видно стало только зимой, через торчащие голые ветви, но это потеряло смысл, уроки начинались в разных кабинетах, по предметам. Все не углядишь.

  Мама умерла, когда мне было двенадцать. Почти. Пятого декабря. Врачи так и не определились с ее болезнью. Говорили, что рак, а в заключении о смерти – оторвался тромб. Почувствовала себя плохо, пошла в поликлинику, оттуда отвезли в больницу. Я нашел ее почти ночью, часов в одиннадцать. Не помню, как прорвался. Как-то смог. Лежала в огромной палате, человек на тридцать, четыре ряда коек, она, по-моему, пятая во втором ряду, справа, почти в центре под тусклым плафоном. Увидел одиноко сидящую на койке старушку, сгорбленная спина, круглая (я со спины шел). И седые пряди, собранные за ушами. Я не чувствовал, что мама седая, пока мы жили вместе. Ей было тридцать шесть.

  Такая беспомощность в глазах, такое отчаяние в них было. Потом шутила, отправляла домой, шептались. Все хорошо, сыночка. На другой день отловил врача. Толстый, уверенный в себе кот, усики на бело-розовом лице, излучающий профессиональную благость. Что-то было у меня во взгляде. Не стал со мной сюсюкать. Тридцать тысяч ему – и перевод в двухместную палату, список лекарств. За неделю разберемся, приведем в порядок, постараемся, ничего страшного. Все нашел, достал, купил, привез, сгрузил, передал в руки. Каждый день – все хорошо, вот-вот, вот сейчас... А мать не хотела меня пугать – я был так горд – двухместка, все лекарства, обещают! Шутила. Сыночка. За день до выписки в восемь утра звонок – ваша мама умерла, рак. А я вчера в девять вечера c ней расстался. Когда приехал, этот вышел из кабинета ко мне в коридор и предложил вернуть тысяч пять за недоиспользованную палату. Пересчитает. Лекарства исчезли, даже использованные упаковки. Я отказался.

  На похороны приехали две старухи из маминой школы.

  Очень помогли, без них мне не выдали бы тело.

  А я стал взрослым.

  Недавно по ящику видел – новый главврач больницы, фанфары! Этот...

  Без вариантов. Дальше – детский дом.

  А на могиле у матери только деревянная коробка, сжимающая глиняный холмик, и бетонная табличка под сугробом.

  Надолго ли? Столько заброшенного насмотрелся, пока пробивал захоронение.

  И концов потом не найдешь, система.

  Памятник сразу нельзя – земля должна просесть, да и деньги кончились в ноль.

  Земля! Земля дорогая! Жилье! Жилье элитное!

  ...Больные... И это не лечится.

  Из квартиры выкинут, все выкинут, что смогут – продадут, память растащат...

  Как и не было нас...

  Может быть, фотографии удалось бы спасти и ордена отца. Не уверен.

  Пару дней не ел. Потом взял старый бронзовый подсвечник (был такой) и пошел продавать на рынок.

  А эти зашевелились – то ли в школу сообщили, то ли школа. Участковый, тетки какие-то с халами на головах – от непонятных организаций. Зачастили. Бесцеремонные, как и нет меня, по комнатам пройдутся оценивающе, сиротку пожалеют, еще раз пройдутся. Тот же подсвечник покрутили – мальчик, а откуда он у вас? Поприкидывали.

  Вообще – полная хана, без шансов, неделя оставалась, а то и меньше.

  Но мне повезло. Он приехал.

  Внук маминого троюродного брата, единственный родственник, адрес которого я нашел и которому успел отбить телеграмму в Ярославль.

  Моему племяннику было за сорок. Высокий (мне все высокие) тощий мужик с хорошим, но испитым лицом, в заношенном мятом костюме. Единственном. Да – пьющий. Да – нищий. Я ему буду благодарен всю жизнь. Не забуду.

  Что делать он не знал, но знал я, и мы начали оформлять опекунство. Полгода бились вдвоем, я руководил. И у нас получилось. Я чуть не подох под горой этих бумаг, но удалось набрать денег на юриста и мы справились.

  Памятник на могилу я поставил через полтора года. Скромный, да...

  Подсвечник помог. Естественно, на рынке его у меня отобрали, но – дальше события стали цепляться одно за другое, появились знакомства – сначала – на поесть мне и на рюмку Николе (так зовут мою единственную родственную душу), потом на погашение накопившихся долгов по квартплате, потом на юриста, потом еще. Живем.

  Подошли втроем: один взял с аккуратно расстеленной газетки мое единственное бронзовое имущество, покрутил в руках и пошел себе. А двое остались меня придержать. Окружающий народ отнесся с пониманием и не протестовал. И быть бы мне битым попусту, если бы не Фарид. Во-первых – не дал малышевским меня запинать за то, что я Тельману успел дать в глаз, а тот не ожидал подобной прыти от цивильного ребенка. А во-вторых познакомил с командой. Нас три молодежных команды на рынке, моя – из беглых детдомовских и беспризорников. Бомжи, короче. Две другие – из местной городской околорыночной гопоты и – национально ориентированная, без русских. Кавказ, ребята натаскиваются, у них свой тренер. И у гопоты – тренер. Только мы бесхозные. Погрузка-разгрузка, принеси-подай, не воруем. Не наш профиль.

  Есть еще цыганский молодняк, но у них нет отдельной молодежной стаи. Семейный бизнес, со взрослыми, все в доле.

  А подсвечник они сдали в лом за сто рублей. Бараны. Я у Тельмана потом спрашивал.

  Через полгода, когда завершилась эпопея с опекунством, Никола уехал. И не пишет. Говорил, что такой уж уродился – бродяга, не может на одном месте. Я его случайно по адресу телеграммой застал, проездом – из Владика в Калининград, хочется ему всю страну посмотреть. Может и так, а может – шутит. Совестливый он. Не захотел на моей шее сидеть. Несчастный, неудачливый, не берут на работу. Перебивается случайными подачками – и так всю жизнь. Или от того что пьющий, или пьющий от того. Не рукастый, ни образования, ни профессии, но... Хороший он мужик. Мне вот повезло с командой, а ему пока нет. Да мне не так уж тяжело было, привык, хватало на двоих, приспособились. И на водку ему хватало. Не жалко. Жалко, что уехал...

  Присесть бы, передохнуть. Как раз парк закончился и, перед нашими дворами надо бы собраться, чтобы там пошустрее, а то еле ноги волоку. На скамеечку, на заднике у нового армянского ресторана «Русский двор», там обычно никто не сидит и рядом никого. Редко кто пройдет, из случайных. И кусты. Но жопа так болит, что еще неделю не сядешь. Ну сука же, Александрик, как мне работать с отбитым копчиком? Или стой, или лежи, наклониться – и то болью стреляет! В школу еще надо – за партой показаться. Че, тоже боком восседать? Это ж какой труд – сорок пять минут терпеть боль, до перемены, и так – несколько раз. Да еще в морду кому-то из моих дражайших одноклассников придется дать – шуточки их очевидные и понятные, напрашиваются. Не дашь – в младопидоры запишут. Детишки, мать их...

  А хороший был сквер напротив парка, пока не перепахали его под этот уеб...щный ресторан. Действительно, понаехали, х-хе... Тихий. Тенистый. И деревья были большие...

  Пока шел, еще одна мысль накатила. Я – оборотень! Могу в хомяка. Проверять не буду – потом, когда назад, очень болит. Сука, как в фантастических фильмах, только в них оборотней в процессе перестройки корежит, а меня вот – после. Станешь хомяком, а обратно, в человека, воли не хватит, бо-бо. И – цвик!

  Сейчас главное до дому тихо добраться, не попавшись на глаза одноклассникам и их мамашам. Мамаши, естественно, из окон мониторят и – чуть что увидят – сразу в школу. Стук! Грязный, рваный, битый – хулюган!!! А подать сюда Ляпкина-Тяпкина, то есть Николу – уж мы его, уж мы ему! И прочая куриная слепошарая дурь плюс кляузы во все стороны выше и ниже стоящим. Типа – спасем дитю, упрячем его в кутузку. Некоторым этого только и надо, дальше знают что делать. Двухкомнатная сталинка, да на шару! Еще и передерутся.

  А малышня наша школьная, великовозрастная, сама по всем известным мне окольным дорожкам и тропинкам шарится. И не промолчит. Приключение, э-ге-гей!!! Трепливы как кумушки-старперки у подьезда. Кто, что, где, с кем, других тем нету. Чеки, колеса, кому в лом без дозы переломаться. Пьянка, дискотека, шмотки и трах, но это в своей компашке нашей школьной элиты. Еще музычка, фильмец, драчка. Подрачка, блин! Точно – бабок околоподъездных я не учел. Ключ остался в квартире, но у меня дубликат в старой заначке под кирпичом на заднике двора припрятан. Давно, на такой вот случай. Не слесаря же вызывать – сразу лишний вопрос – а где Никола? Ну и так далее... А сопрут дубликат и че? Второй припрятан в соседнем дворе. Зато от кодового замка в подъезде отмычки у меня нет. Такой вот предусмотрительный – лопухнулся, забыл. Придется за углом подождать выходящих. Скажу, если спросят, что на велосипеде учился кататься. У меня-то нет. Не до велосипедов мне.

  Бабки сами мне дверь открыли, когда, промаявшись минут двадцать в кустах, я все-таки вылез и поплелся к подъезду. Минут пять пеняли, что ключ забыл и подробно расспрашивали, где это я так. Сердобольные. Не поверили. Не видели, как я из подъезда выходил, не ночью же. А кто на велосипеде учил? А где? А как так упал? А почему футболка на животе порватая? А?.. А?.. А?..

  Еле вырвался, ссориться нельзя.

  Вот я и дома. Ключ на полке на кухне. Постель? Неубранная, как будто только что встал. Вмятина на подушке от головы.

  Мыться, беглый осмотр повреждений и – спать. Во сне все болезни проходят. Мамина присказка. Пока все.

   Глава 3

  Проснулся к вечеру, когда стемнело. Плохо сплю без света, после маминой смерти включаю ночник. Заворот в мозгах, но не принципиально, не мешает. Электричество? Лампочка слабая, на сорок ватт, копейки. Что толку обсуждать – в темноте все равно не уснуть.

  Что планировал обдумать...

  Обернулся человеком потому что была боль, были страх, ненависть и желание вырваться. Там была смерть. Это понятно, непонятно – как сюда перенесся. И как во сне из человека в хомяка превратился, черт-те куда попав. Не объяснимо. Фактов мало, а догадки не нужны.

  Как хорошо дома в мае по вечерам. Прозрачный прохладный воздух врывается в квартиру через приоткрытые окна и играет тенями вечернего заката. Красное солнце в шапке облаков просвечивет сквозь сочную зелень тополей. Серо-голубое переходящее в оранжево-красное на фоне зеленого. Тихо. Спокойно.

  И есть хочется.

  В шкафу на кухне должна быть пачка печенья, надо заварить чай... Подъем! А пока хлеба пожую. Может, еще чего съедобного унюхаю, не помню, сосиски в холодильнике остались? Вчера планировал в магазин зайти, затариться на неделю, но не сложилось. Черт, а я действительно чувствую запах хлеба, я его вижу, как видел хомяком! Нет, правда! Напрягся, захотел и получилось. А листья? Да! А книги? Да! А телевизор? Ой, кажется что-то с проводкой, струйка от задней панели, надо будет посмотреть – что там, не включая. Кажется шнур перетерся. Красочкой в комнате попахивает. О!, а это я сам... Пора на гигиенические процедуры. И зубы почистить.

  Интересно, это теперь постоянно со мной или можно выключить? Есть многое, друг Горацио, на свете, что я бы нюхать не хотел.

  И многие.

  Сирень цветет... Прелесть! К сожалению – это уже за окном. А кухни соседей? О-о-о! А здесь – мои шмотки нестиранные. Ну и цвета от них, бурая мешанина.

  Обалдеть! Сирень-то – сиреневая! Запах сиреневый, хомяком я цвета не различал. Подарок! Все, выключаю.

  Выключилось.

  Давай еще слух попробуем? Включаем? О! А-а-а!!! Выключаем!

  Нет, только не в нашем доме. Какофония из телевизоров, воплей во дворе, стука шагов – кто-то спускается в третьем подъезде, бабки галдят, птицы! Ворона, зараза, каркает метрах в двухстах. Народ вокруг шуршит и топает ногами, переговариваются, дети орут, собаки, кошки,... м-мыши. Да их сотни, тысячи! Да не мышей, те относительно тихие, просто слышу их. Не надо мне такого! Потом, как-нибудь... Хорош!

  Похоже, получил аккустический удар. Тошнит... Голова гудит, шарики за ролики. Может там какой-то регулятор есть, типа резистор, чтобы прикрутить звук, а не на полную громкость. И с обонянием аналогично. Пойду все-таки чай сделаю...

  От представленного запаха сырой воды меня аж скрутило. Бэ-э-э...

  Вот поэтому хомяки долго не живут!

  Квартира у нас небольшая, не теперешний элитный новострой. Ее еще мой прадед от завода получил где-то в начале пятидесятых прошлого века. Был главным инженером на Адмирале. Умер – досталась деду. Потом мать родилась. Потом я. Дед с бабушкой тоже давно умерли, еще до моего рождения, в начале девяностых. Че-то мрачно звучит. Но это мой родной светлый семейный дом, в котором каждая пылинка связывает меня с ушедшими родными. Тридцать шесть метров жилой плюс кухня десять. Родительская спальня стоит закрытой, там все осталось как при маме, я всегда жил в столовой. И сейчас живем. Я на диване, а Никола, пока был, с антресолей в коридоре раскладушку брал, диван ему маловат. Да и убирать проще. У мамы я уборку делаю два раза в год – в начале декабря и в мае. Все-таки заметно, что в доме живет одинокий мужик. Но стараюсь не запускать. Не опускаться... Сейчас стирка, глажка за неделю накопилась. Влажная уборка. На кухне порядок, посуду с вечера перед сном вчера вымыл. Хоть в голове шумит и в копчик стреляет – перемогусь.

  Самочувствие неплохое, гораздо лучше чем утром, кабы не копчик. Царапины поджили. А что вы хотели, я же оборотень, хоть и в хомяка? Принцип тот же, заживает как на собаке. Но Александрик, сука, и оборотней пробивает на раз. Сильна родная милиция, базарная стража. Да и городская стража в этих делах не отстает. С дорожной, правда, не сталкивался, но и c теми народ наверно наплачется, школа-то одна. Интересно, а там где я был – тоже феодализм? Я тех мальчуганов запомнил. И, когда перекладывали в короб, двор видел. Убого. Соха деревянная с неоттертыми комьями сырой грязи валялась у сарая. А может и не сарая, может они в таких домах живут? Средневековье.

  Да хоть бы и Средневековье – там продукты чистые, химией не траванешься, а при феодализме мы и здесь настропалились, проживу. Наверху царь, губер – княгиня, районные – бароны. А остальные – купцы, стража, судейские, лавочники, ремесленники, воры, бандиты. Смешно же – князь-демократ! Кропоткин, что ли? Так тот был анархистом. Не, князей-демократов не бывает.

  И бароны – разбойники, суки еще те.

  И куды крестьянину податься?

  Туды?

  Если бы не в хомяка...

  Часам к трем надо завтра на рынок, поработать. До десяти, а потом в магазин, успеть жрачки взять, перед закрытием – скидка. И Алексейчику двести рублей отдать, иначе зачморит, житья не даст. Значит из школы свалю с последнего урока. Что у нас там в дневнике? Физра? Сам бог велел, только физры мне не хватало.

  Конец учебного года. Надо чаще встречаться – как сказано в рекламе для любителей пива.

  Вообще-то на учебу у нас в классе забили давно, года три назад. Может и во всей школе так, не интересовался. Учителя иногда пырхаются, пытаются ранжировать нас по знаниям, но – не выгонять же из школы весь класс. Или всю школу. Я лично стараюсь бывать почаще, чтобы отхватить в школьной столовке горячего. Мама говорила, что горячее обязательно, иначе язву наживешь. В столовке, само собой – не дома, но что на вкус пенять? По крайней мере никто до сих пор не умер и в больницу не попал, чего не скажешь о посетителях многочисленных харчевен вокруг рынка. И дешево в школе. Жаль, учителя теперь питаются отдельно, раньше было лучше и порции побольше. Но двух обедов, проглоченных с утра, мне пока хватает. И котлеток в добавку удается взять. Только жрать надо на двух первых переменах, два раза (за раз не успеть, мало времени), а то к большой все кончается. Не один я такой умный.

  А учатся кто во что горазд, как пожелает. Я – дома, когда время есть. Учебников и всякой литературы в квартире полно. Надо признаться, приходится себя заставлять. Давно бы забросил, но – через нихочу – в память о маме. Устанешь, бывает, как собака. Тогда ночью, ведь спать меня укладывать некому.

  Память у меня приличная. Наверно. С математикой проблем нет, там я где-то на уровне десятого. Биология неплохо. Физика, химия – не идут, через силу. Русский – на автомате от былой начитанности, правил не знаю. По-моему, у всех так. А кто вообще ничего знать не хочет – так и ладно. На нашем классном фоне не выделяется, не принято у нас обсуждать чужие школьные знания, даже "ботаников" в классе нет. Есть пара "забитых", но – второгодники, здоровые толстые ребята, свалившиеся к нам с интервалом в год. Планировали права качать, типа – на голову всех выше, сильнее, и бывший класс за спиной. Вот мы их дружно мужской частью коллектива на четыре кости и поставили. Быстро управились, недели по две потребовалось, пока их старшие дружбаны поняли, что это наши "местные" разборки и лезть в чужую семью со своим уставом не стоит. Вашим только хуже будет. Теперь ими Петя Строгов командует, наш лилипут. Всамделишный. Все привыкли и не обращают на его рост внимания. Хороший парень, даже кличку лепить ему не стали. Так и зовем – Петя Строгов, с именем и фамилией. Да и второгодники стали нормальными, как пообтерлись, с ними и поговорить можно. Только моргают часто, если случайно рукой взмахнешь. Тик у них.

  В моей команде на рынке (до меня) больше половины читать не умели, буквы-цифры не знали, у цыган до сих пор так. Казява – вывеску на входе над рынком не cмог одолеть. АБЫРВАЛГ! Так и стоял со своей ангельской рожицей, сдерживая набухающие слезы в глубоких серых глазах. Ну и что! Что поделаешь? Живем...

  Я помогу, если что.

  А к Казяве чужой – только спиной повернись. Ангел, ага. Можем и не успеть, не удержать, когда переклинивает. Как же, заплачет он.

  Мы все в команде не ангелы. И чтим законы зоны, как и вся наша страна. Так уж получилось, что мы в ней живем, другой нет.

  Год назад наш Большой приволок его прямо с улицы и заставил принять. Шел на принцип. Отказали б – они бы вместе ушли. Саша Малый в нашей стае главный опекун младших, он вообще "большой собак", бзик у него такой. Почти восемнадцать, здоровый как лось, мечтает о своей семье и ко всем нам – как к братьям-сестрам. Куда мы без него... Просит Казява хлебушка – что нам, хлеба кусок жалко? Казяве тогда десять стукнуло, на вид – на восемь не тянул. Ну, понятно с Большим. Маленький, дрожащий, жалобный Казява.

  Со всеми было такое, не просто так мы здесь собрались.

  В начале ничего про себя говорить не хотел: беглый из детдома – и все. А месяца через два наши рыночные нюхачи разрыли, что люди видели его клянчившим поесть на вокзалах в центре, там Казяву местные чурки за ларьки заводили за корочку хлеба. Ну, и кормили этой корочкой, потом выбрасывали. Национальные традиции. С месяц он так ошивался.

  Проблемы у нас.

  И Казява рассказал нам все. Без слез, девки плакали. Большой этих гадов грохнуть хотел, всерьез планировал, заточек из напильников понаделал, чтобы на месте сбросить.

  Это ладно, придержали мы его...

  Но с Казявой-то что делать? Гнать надо.

  Оставили, но – проблемы, терки постоянные со всеми – до сих пор.

  А потом наши Зойка и Гулька, сестра Фарида, пропали. У нас в команде шесть девок, отношения с ребятами у них свободные, все люди понимающие, хоть мы и не взрослые, но никто, если по доброй воле, друг другу мешать не станет. Галлия и Кузя – те совсем мелкота, не о них речь. Зойке с Гулькой по тринадцать, а обеим нашим Наташкам больше пятнадцати. Вот младшие и решили, что тоже в силу вошли – миниюбки, разрезы, брючки обтягивающие. В соответствии с нашими финансами на рынке можно вещи подобрать, если больше года пролежали. Рублей по двести, а когда и вовсе даром отдают.