Текст книги "Руины стреляют в упор"

Автор книги: Иван Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

«И кто же это подкараулил меня? – думал Жан. – Или, может, выслеживал еще кого?»

В голове одно за другим всплывали события последних дней перед поездкой в Барановичи. Вспомнился один небезопасный случай. Но, казалось, след тогда он замел удачно...

А было оно так.

Вечером Жан шел со своим другом по улице. Неподалеку от вокзала они почувствовали «хвост».

– Что делать? – спросил друг.

– Нужно убрать, – оглянулся и твердо сказал Жан. – Нож у тебя есть?

– В кармане.

– Хорошо. Сейчас минуем канализационный колодец и пойдем обратно, навстречу шпику. Если он не шпик, мы ничем не рискуем. Если же убедимся, что это шпик, – стукнем и... в колодец.

– Согласен. Только давай сначала проверим его. Обойдем квартал и снова вернемся сюда. В случае чего приберем. А то как бы не ошибиться.

– Правильно. Пошли!

Они зашагали медленней, и тот, сзади, тоже пошел тише. Они повернули за угол – и он за ними. Еще раз повернули – уже совсем на пятки наступает. Видно, осмелел, ведь совсем рядом – СД. Верно, считал уже свои жертвы в западне и потому смело приближался. А может, в темноте плохо видел и боялся потерять добычу...

Но произошло неожиданное. Дойдя до колодца, Жан и его товарищ вдруг повернули назад и пошли на сближение со шпиком. Он не ожидал такого маневра и по инерции шел им навстречу, растерянно замедляя шаг. Вдруг он начал судорожно вытаскивать из кармана пистолет, который, видно, за что-то зацепился. Однако его опередили хлопцы. Жан успел схватить руку, которая доставала пистолет, а его друг зажать рот. Тут же он ударил гестаповца ножом.

Все произошло мгновенно. Сильным рывком открыли люк колодца и бросили туда труп.

Улица была совсем безлюдная, темная.

– Теперь, братец, быстрей, – закрыв люк, сказал Жан. – Пойдем в разные стороны, а то еще какой-нибудь прицепится... Пока!

И все же Жану в тот вечер показалось, что кто-то наблюдал за ним, когда он подходил к своей квартире.

«Это, видно, нервы расходились...» – успокоил он сам себя.

Однако после этого случая ни разу не выходил на улицу через калитку, а всегда пробирался огородами. И вот, несмотря ни на что, выследили, подкараулили, гады... Теперь на старую квартиру дорога закрыта. Нужно искать приют в другом районе города.

Но обосноваться в городе ему не пришлось. Через неделю из отряда Ничипоровича за ним приехала связная Надя Голубовская. С нею перебрался Иван Кабушкин в партизанский лагерь.

Январский мороз вошел в силу. Он щедро развесил иней на старых ветвистых вербах и тополях, рассыпался снежным пухом по закованной льдом Свислочи, серебром сверкал в прозрачных облаках, щипал за носы прохожих. В такое утро и на впалых щеках выступает яркий румянец.

Борис Бывалый то и дело потирал свой нос мягкой пуховой перчаткой. Он ехал по знакомым улицам и с любопытством присматривался ко всему, что попадалось на глаза. Чувствовал он себя свободно, уверенно. Одежда на нем была хорошая, как у зажиточного человека: богатый кожух, теплая шапка, новые валенки. Документы сработаны безукоризненно. Живая, гладкая лошадка резво перебирала ногами и весело екала: видно, не только сеном кормлена, но и овсом лакомилась. Возок также был отменный, красивый, сработанный руками опытного мастера. Вряд ли кому могло прийти в голову, что по городу едет партизан из самых глухих лесных чащоб.

Путь его лежал на Лавскую набережную. Этот уголок города, хотя и находился рядом с центром, имел вид обыкновенной деревни. Домики все деревянные, строились когда-то дедами без всякого порядка. Видимо, каждый хозяин заселял берега Свислочи, как ему нравилось. По берегу проходило нечто похожее на улицу. Улица эта высоко поднята над водой, так как тихая, ласковая Свислочь иногда бурно разливалась весной и затопляла все кругом. Случалось, вода доходила до самых крыш.

Зато растительность здесь, в затишке, на сыром берегу реки, росла буйно, почти совсем закрывая отдельные домики.

Остановился Бывалый около восемнадцатого дома, в котором жила Софья Гордей. Бывалого и прежде, до ухода в партизаны, соседи часто видели здесь и считали родственником Софьи Антоновны. Никого не удивило, что он снова появился.

Гость чувствовал себя как дома. Но засиживаться не было времени. Владимир Ничипорович прислал его, секретаря парторганизации отряда, как своего уполномоченного за помощью, обещанной подпольным горкомом партии.

На второй же день Бывалому сообщили, что его ждёт Славка. Связной, пришедший на Лавскую набережную, повел его за собой.

Славка был не один. Собрался весь подпольный горком: Григорьев, Заяц, Омельянюк, Семенов, Никифоров. Присутствовали люди, которых Бывалый не знал. Поздоровавшись, он сел возле порога, но Славка пригласил его поближе к себе.

– Садитесь здесь, возле стола. Мы все хотим послушать ваши новины.

– Новин у меня пока небогато, – начал докладывать Бывалый. – Делаем налеты на небольшие гарнизоны. Больше всего работы у минеров. Раз пять устраивали большие крушения поездов. Но пока что пополняемся слабо. Владимир Иванович просил передать вам, товарищи, что нужно направлять в партизаны больше рабочих. Они цементируют отряд... Очень нужны нам медикаменты, сахар или сахарин. В лесу ведь живем, морозы собачьи, а шубы – на рыбьем меху, ни валенок, ни теплых шапок. Раненым хотя бы чаю с сахарином дать.

Слушали все внимательно и беспрестанно дымили цигарками.

– Откройте, пожалуйста, форточки, – попросил Славка. – И меньше курите, товарищи. Дышать нечем...

Бывалый сообщил, что отряд захватил в одном немецком гарнизоне небольшую пушку – она очень пригодится при разгроме гарнизонов, но ее нужно отремонтировать. Вот бы найти хороших мастеров.

– Ну, это не проблема, – спокойно заметил Славка. – Хороших специалистов мы дадим вам столько, сколько нужно. Было бы что ремонтировать...

– Кроме того, нам очень нужно типографское оборудование, – продолжал Бывалый. – Фашисты распускают по деревням самые невероятные слухи о положении на фронтах. Этой брехне необходимо противопоставить большевистскую правду. Но без вашей помощи мы не сможем оборудовать типографию.

Из информации Бывалого перед подпольщиками возникало много задач. Члены горкома задумались.

Первым взял слово Степан Заяц:

– Недавно у меня был Саша Макаренко, комиссар отряда Василя Воронянского, что на Логойщине. Он тоже просил нашей помощи. Саша, правда, не обижался на недостачу людей. Железнодорожная организация направила ему свыше ста человек. Но он просил медикаментов и листовок. Значит, вопрос, поставленный товарищем Бывалым, выходит за рамки одного отряда. Нам, горкому, нужно хорошо продумать меры помощи всем отрядам, действующим вокруг Минска.

Его поддержал Володя Омельянюк.

– Я целиком согласен со Степаном Ивановичем, – сказал он. – Мне также довелось готовить людей в отряд «Дяди Васи». Желающих очень много. Но мы не имеем права посылать всех, кто пожелает. Это могут использовать враги и заслать в партизаны свою агентуру. Нужно установить персональную ответственность подпольщиков за рекомендованных в отряды людей.

– Замечание справедливое, – поддержали члены горкома.

– Здесь товарищ Бывалый говорил о типографском оборудовании, – продолжал Володя. – Я нашел новую возможность добывать шрифты. Правда, дело это нелегкое, но через некоторое время мы будем иметь все необходимое для выпуска листовок. Позаботимся о том, чтобы обеспечить типографией не только Ничипоровича, но и другие отряды... А пока листовки лучше печатать в Минске.

Выслушав членов комитета, Славка подвел итоги:

– Просьбу двести восьмого отряда, по-моему, мы можем удовлетворить сегодня почти полностью. После заседания я дам Бывалому адреса явочных квартир, где он получит два котла для приготовления пищи, теплую одежду, медикаменты. Сахарина у нас нет, но мы можем дать деньги, чтобы закупить его на рынке... Никто не возражает?

– Какие могут быть возражения? – удивился Ватик. – Дело святое...

Когда первый вопрос обсудили, Бывалый поднялся, чтобы пойти, но Славка остановил его:

– Сядьте, товарищ Бывалый. Теперь будем решать общие дела, – может, что-нибудь посоветуете. Мы наметили создать еще один отряд для Узденского района. Командиром назначен капитан Никитин. Давайте заслушаем его, как идет подготовка для отправки отряда в лес.

Никитин сидел тут же, в уголке, и, когда его назвали, по военной привычке поднялся и стал по команде «смирно». Бывалый присмотрелся к нему.

В этом крепком, чубатом человеке с резкими, грубоватыми чертами лица он почувствовал не только военную дисциплинированность, но и светлый ум. Говорил Никитин коротко, только о самом существенном, избегая мелочей. Из его доклада вытекало, что костяк будущего отряда уже готов. Со всеми людьми, которых подпольные организации рекомендуют ему, он уже разговаривал. Правда, людей еще не так много, но для начала хватит. Нужны документы, чтобы вывести их за город. Никитин просил поручить это дело железнодорожникам, пусть подвезут хотя бы до Негорелого, а там можно и пешком добраться... Если не весь отряд, то хотя бы часть...

– Подчеркиваю, – сказал в заключение Никитин, – из города мы берем только костяк отряда, расти думаем за счет местного населения.

– Раздобыть документы поручим Ватику, – сказал Славка. – С железнодорожниками я посоветуюсь, – может, сумеем перебросить часть людей на паровозах. А пока что нужно заняться подготовкой. Во-первых, необходимо усилить добычу оружия. Во-вторых, все, кто собирается в отряд, должны достать теплую одежду. И мы обязаны помочь им в этом. Я, в частности, берусь кое-что достать из гетто.

В заключение Константин Григорьев проинформировал, как готовится к отправке в лес партизанский отряд под командованием капитана Асташонка.

Расходились довольные. Подполье развертывало свою деятельность. Вступали в бой не смельчаки-одиночки и не маленькие, изолированные группки, а боеспособные партизанские отряды, созданные партийной организацией, подчиненные ей.

Город, в котором до сих пор слышались только редкие выстрелы, вставал на великую организованную борьбу.

Казалось, зима, разбуженная орудийным гулом, пришла в ярость и мстила всему живому. Она душила лютыми морозами, засыпала землю огромными, как горы, снежными сугробами. Немцы жаловались, что природа действует в сговоре с большевиками...

Но тяжело было не только фашистским воякам. В холодных, нередко полуразрушенных домах ютились голодные семьи советских воинов и партизан. Маленькие дети мерзли, просили ослабевшими голосами:

– Мамочка, есть!.. Мамочка, хлеба...

А где мать могла взять этот кусочек хлеба? Весь хлеб – у врага. Даже тем, кто работал на предприятиях, фашисты выдавали считанные граммы.

Из подпольного горкома партии передали распоряжение: принять все меры к тому, чтобы обеспечить продуктами семьи советских воинов, партизан и эвакуированных на восток рабочих.

Руководители железнодорожной парторганизации собрались на совещание. Думали и спорили, вносили много предложений и тут же отклоняли их, как нереальные.

– Шуточки – прокормить сотни семей! – взволнованно говорил Степура. – Для своей группы и то еле добываем кое-что. Вон Балашов сколько раз ездил в Городею? Даже хворым прикидывался, чтобы освободиться на это время от работы. Да и то сказать – сколько один человек может привезти? Нужно придумать что-то другое, более существенное.

– Знаете, что я скажу? – вдруг подхватился Кузнецов. – Давайте посоветуемся с Федором Живалевым, с Боровиком, Смоленским. Поручите это мне. Есть у меня одна мысль, и, если они поддержат, хлеб будет...

– Действуй, – не возражал представитель горкома. – Только откладывать на долгое время нельзя – дети пухнут с голода.

После смены Кузнецов встретился с Живалевым. Разговаривали, ничего не тая друг от друга. Машинист водокачки Живалев – коммунист, человек очень энергичный. Бездеятельность мучила его. Уже давно он просил Кузнецова:

– Поручите мне какое-нибудь дело. Не моту сидеть и смотреть, как эти клопы ползают по нашей земле... Душить их хочется...

– Подожди, не горячись, – успокаивал его тогда Кузнецов. – Дело будет, да еще и не одно. В наших условиях без выдержки легко голову потерять...

Теперь он напомнил Живалеву о их прежнем разговоре и разъяснил распоряжение горкома партии.

– Ты можешь хорошо помочь организации, – сказал Кузнецов. – На водокачке есть большие запасы горючего и топлива. Меняй их крестьянам на хлеб и продукты. Конечно, это нужно делать осторожно, чтобы не провалиться. Помни, речь идет о здоровье и даже жизни многих детей.

Живалев не колебался:

– Согласен. Только пусть хлопцы найдут крестьян, которые пойдут на такой рискованный обмен. Ведь и тому, кто даст продукты, грозит опасность не меньшая, чем мне.

– Об этом мы позаботимся. Если машинисты будут выезжать за город, то найдут надежных людей. Партизан попросим, они помогут.

Спустя несколько дней на товарную станцию приехала подвода с хлебом, крупой, мясом, салом. Она остановилась неподалеку от водокачки. Приезжий зашел в дежурку, поздоровался с Федором Живалевым, как с родственником, завел длинный разговор о деревенской жизни, о хозяйственных делах. Потом крестьянин поехал с керосином и бензином к знакомым горожанам на ночлег, а Живалев потащил свою ношу с частью привезенных продуктов на явочную квартиру.

А назавтра руководители организации распределяли продукты среди тех, кто наиболее в них нуждался, кому грозила голодная смерть. Несколько раз Живалев передавал бензин Балашову, когда тот ехал в Городею, и Балашов менял там горючее на продукты.

Однажды Живалев, сдав очередную выручку, вернулся на водокачку. Мороз пробирал до костей. В маленькой, тесной дежурке было тепло, уютно. Федор долго хлопал руками, согревая окоченевшие от холода пальцы. Потом спросил своего бригадира Смоленского, принявшего дежурство:

– Ты не знаешь, когда прокладывали нашу сетку от Свислочи к водокачке?

– Лихо ее знает. Видно, при царе Горохе. Она еле держится.

– Вот в том-то и дело, что еле держится, а все держится. Не лучше ли было бы, чтоб не держалась?

– Конечно, лучше, но что ты сейчас сделаешь? Ведь она закована в мерзлой земле, как ты до нее доберешься, да еще чтоб немцы не заметили?

– Зачем в землю лезть? Пусть они туда лезут. Можно сделать так, что комар носа не подточит. Фрицы даже хвалить будут...

– Что ты имеешь в виду?

Хотя в дежурке, кроме них, никого не было, Живалев шепотом объяснил свой план Смоленскому.

– Ты прав, – подумав, проговорил тот.

– Только нужно сначала заработать похвалу хозяев за усердие...

– И это правда, – снова поддержал Живалева Смоленский. – Завтра и начнем зарабатывать похвалу.

На другой день Живалев обратился к немцу, приставленному наблюдать за работой водников:

– Пан, вы знаете, что паровозам не хватает воды?

– Яволь! – согласился тот.

– Мы, с вашего разрешения, можем дать воды сколько угодно... У нас есть запасные помпы, очень сильные, они обеспечат все депо...

– Гут, гут! – обрадовался немец. – Я зналь, что ты умный... Я сказаль начальник депо – ты будешь иметь марки...

– Спасибо, пан, я стараюсь помочь немецкой армии.

– О, дойч райх умеет ценить старательных...

Живалев медленно включил запасные помпы. Они ровно зашумели. Казалось, живое существо проснулось от летаргического сна, сердце его начало работать ритмично и спокойно. Вода мощным потоком хлынула в водонапорную башню. Фашистский надсмотрщик с довольным видом следил за работой Живалева, а затем, осклабившись, похлопал его по плечу:

– О, гут, гут, зер гут! Ты умный мастер! Герр начальник отметит тебя!

– Спасибо, – усмехаясь, ответил Живалев.

А через два дня, улучив момент, когда немец стоял совсем рядом, но смотрел в другую тгорону, он чуть заметным движением руки включил помпы на всю их мощность. Механизмы недовольно заревели. Не прошло и несколько минут, как шум изменился. Помпы словно задыхались, натужно сопели и фыркали... Вода прекратила свой стремительный бег.

Живалев развел руками, втянул голову в плечи и смотрел на немца так, будто от того зависело, работать водокачке или нет. А немец в свою очередь вытаращил глаза на него, ожидая ответа, почему так шумят машины.

– Что-то случилось, пан.

– Хальт машина, хальт! – крикнул, опомнясь, фашист. – Вас махтс ду?

– Махай, не махай – капут машине, – по-своему объяснил слово «махтс» Федор. – И сам незнаю, что стряслось... Сдается, вода перестала поступать в помпы. Что-то произошло с водопроводом. Проверить обязательно нужно. Водокачка остановилась.

Проходил день, второй, пятый, десятый... Мороз крепчал. Без воды паровозы замирали. Около трехсот их скопилось в депо, покрываясь толстым слоем снега.

Гитлеровцы бросились ремонтировать водопроводную сеть. Но где там! Попробуй найти в твердой, как бетон, земле все порванные места! Несколько таких участков нашли, начали латать, однако старый водопровод уже не выдерживал ремонта, ломался. А сколько порванных участков еще скрывалось в мерзлом грунте под толстым слоем снега! Возиться со старой сетью больше не было смысла.

А паровозы стояли.

Их собирали вместе по десять – двадцать штук, гнали к мосту через реку Свислочь и накачивали воду. Но таким образом много не наберешь.

Железная дорога была парализована. Уже в первые дни набралось около пятидесяти вышедших из строя паровозов – гитлеровцы вынуждены были гнать их в Германию на капитальный ремонт.

Тогда немцы поставили на прокладку новой сети большую группу военнопленных и подразделение ТОДТ. Военнопленные работали вяло – только бы прошел день. Да и сами немцы из строительной организации, посиневшие от лютого холода, сгорбленные и молчаливые, не проявляли особый прыти.

Паровозы по-прежнему стояли.

Гитлеровцы поручили нашим машинистам разогревать некоторые локомотивы. Балашов, Иващенок, Ладышев, Карсека раскаляли замерзшие паровозы так, что металл не выдерживал – рвались стенки, решетки.

Немцы не догадывались, что это делалось умышленно. Они считали русских машинистов неучами, тупыми и ограниченными людьми.

Все новые и новые партии негодных паровозов направлялись в Германию на капитальный ремонт...

Юлиан Крыживец был опытным машинистом, но он не признался в этом оккупантам и работал чернорабочим: где чистил пути, где грузил...

Проходя однажды по депо, он заметил, что возле деревянных водонапорных баков лежит в бумажных мешках каустиковая сода. Как она здесь очутилась, трудно было сказать. Видно, кто-то выбросил в спешке, да и забыл о ней. Юлиан обошел мешки, посмотрел на лесенку, которая вела к бакам, и спокойно пошел домой.

Вечером он вернулся сюда. Огляделся. Поблизости никого не было. Где-то поодаль, хрипло подвывая, неторопливо сновал небольшой маневровый паровозик. Потом в стороне, около депо, послышалась немецкая речь. Юлиан присел, спрятался в тени опор, на которых стояли баки. Голоса немцев постепенно стихли.

Убедившись, что теперь его никто не увидит, Юлиан взвалил на плечи мешок и, пригнувшись, немного покачиваясь на ступеньках, поднялся по лестнице. С шипением, выделяя резкий смрад, сода посыпалась в баки.

«Наверно, этого мало, нужно добавить», – подумал Юлиан.

Снова осмотрелся, прислушался и, не заметив ничего подозрительного, понес наверх еще один мешок.

Когда сошел, было совсем темно. В стороне товарной станции маневровый паровоз пускал клочья дыма.

Сколько лет Юлиан Крыживец вдыхал запах горелого каменного угля. Пусть от этого запаха долго першит и щекочет в горле. Но машинисту он казался привычным, родным. С ним была связана вся трудовая жизнь Юлиана, вся его рабочая биография.

А вот теперь опытный машинист Крыживец вынужден издалека смотреть, как без него уже бегут по рельсам огромные послушные стальные богатыри, вспоминать, как мелькают вдоль дороги телеграфные столбы, как мчатся навстречу города и деревни...

Ну и что же – он сам не захотел работать на паровозе. Теперь его душа жаждала разрушения, хотелось уничтожить все, что служит врагу, даже если это и любимый паровоз. Жажда мести за искалеченную, обворованную жизнь привела беспартийного Юлиана Крыживца в одну подпольную организацию с коммунистами.

Прошло два дня, и деревянные водонапорные баки потекли. Сначала вода сочилась несмело и замерзала длинными стрелами-сосульками, а потом хлынула струйками, как из решета.

Гитлеровцы бегали вокруг, не знали, что произошло. Дерево было крепкое, почти новое – и вдруг совсем развалилось. Спешно искали металлические цистерны, укрепляли опоры и устанавливали новые баки. На все это потребовалось несколько дней.

А паровозы снова стояли.

Наблюдая, как фашисты мечутся возле того места, где он так удачно поработал, Юлиан радовался. Хоть немного допек гадюкам – смотри, кишат как! Подождите, не то еще будет.

Вскоре он шел с работы домой через поворотный круг. Тишь. Безлюдье. Только на запасном пути, почти возле самого круга, едва пыхтит паровоз. Юлиан подошел к нему. В будке машиниста никого не было. Видно, здесь работал немец. Русским машинистам отходить от паровоза запрещалось. А этот бросил локомотив и ушел... Юлиан подошел к паровозу, открыл регулятор, свел реверс с центра и сам нырнул под товарные составы, стоявшие на путях.

Постепенно в цилиндрах паровоза нарастало давление. Наконец колеса сдвинулись с места, и, набирая скорость, паровоз пошел к поворотному кругу. Над котлованом он покачнулся и с треском полетел вниз.

А Юлиан Крыживец тем временем уже пробрался на Вирскую. Оттуда направился домой, на Чкаловскую.

Там его ждал Балашов. Увидев взволнованного хозяина, он спросил:

– Что-нибудь случилось?

– Ничего особенного. Еще одному паровозу капут!

– Как это?

Крыживец рассказал, как удачно получилось с баками и с этим паровозом. Балашов внимательно слушал. Еще совсем молодой человек, он за последние месяцы возмужал, похудел, щеки запали, нос заострился. Карие глаза светились более сосредоточенно, серьезно. О подпольных делах Балашов говорил спокойно, скупо:

– Вот видишь, как много мы можем сделать, если приложим старание. Тут я принес вам с Иващенком мины, – и развернул сначала один пакет, в котором лежал кусок антрацита. – Эту подбросьте в уголь на паровозе, который будет вести немец. Только не промахнитесь, своему не подложите. – Из другого кармана достал еще два сверточка. – А это – магнитные. Приладьте к составу с боеприпасами или с бензином. Рассчитайте так, чтобы взрыв произошел часа через два-три после отхода состава со станции. Я на какое-то время исчезну. Дела есть. Всего!

Две мины были в скором времени использованы с хорошими результатами. А одна еще оставалась дома у Крыживца. Хотя в семье Юлиана не было верующих, для маскировки достали икону и повесили ее в маленькой боковой комнатке. За иконой обычно прятали листовки, а на этот раз положили мину.

Домик Крыживцов стоит на краю улицы Чкалова, в окружении таких же маленьких домиков. Густые сады закрывают их почти со всех сторон. Однажды, как только Юлиан пришел после работы, к нему, запыхавшись, прибежал соседский хлопец и крикнул еще с порога:

– Обыск!

У Юлиана захолонуло сердце: мина! Она лежала за иконой.

Бережно держа в руках сверток с миной, он выскочил на кухню. Перепуганная, побледневшая теща стояла там, беспомощно опустив руки, и смотрела в окно.

Гестаповцы зашли уже в соседний домик. Еще несколько минут, и они будут здесь. Вдруг Юлиан приказал:

– Мать! Быстренько раздевайся, раскудлачь волосы да ложись в постель! Быстрей, быстрей!

Обычно ласковый, вежливый со старухой, он сейчас почти силой втолкнул ее в боковушку.

– Скорей, скорей, пока они не вошли!

Дрожащими руками перепуганная женщина сорвала с себя верхнюю одежду, взлохматила волосы и залезла под одеяло как раз в тот момент, когда фашисты застучали сапогами на ступеньках крыльца. Юлиан сунул мину под подушку.

– Документы! – грозно крикнул старший гестаповец.

Юлиан быстренько достал паспорта всей семьи, аусвайсы. Брезгливо, двумя пальцами офицер взял документы, перелистал.

– Где работайт?

– На железной дороге.

Офицер повернул голову к боковой комнатке. Через открытую дверь увидел на подушке взлохмаченные волосы и бледное лицо старухи.

– Что с ней?

Юлиан немного помолчал, а затем жалобно проговорил:

– Ти-фу-с...

Гестаповца будто шилом пырнули в бок. Швырнув документы, он рывком повернулся к двери, а за ним бросились и остальные.

– Вставай, мать, спектакль кончился, – весело позвал Юлиан тещу, когда немцы по узенькому переулку почти бегом выскочили на улицу Чкалова.

– Нет, я еще полежу, – часто дыша, слабым голосом сказала старуха. – Дрожит во мне все – думала, умру со страха...

После пережитой опасности и у самого Юлиана сердце отошло не сразу. Вдруг нестерпимо захотелось есть. Хлебая затирку, напряженно думал. Хорошо, что пронесло лихо. Нужно найти какое-нибудь другое место для мин. А эту необходимо завтра же пустить в ход. Нечего откладывать. Тем более, что поезда стали чаще проходить на восток через Минск.

На следующий день вместе с Иващёнком, взяв инструменты и мину, пошел на товарную станцию. У обоих были аусвайсы железнодорожников. Да и так их хорошо здесь знали, поэтому никто не обращал на них внимания. А они долго шныряли между составами, выбирая, в какой положить мину. Самым подходящим оказался состав, нагруженный бочками с бензином. От знакомых железнодорожников, дежуривших в то время, узнали, что с товарной этот поезд должен отойти с минуты на минуту: паровоз под него уже подан. Мина рассчитана на взрыв через два часа. Все это очень подходило. Выбрали в середине состава платформу, на которой стояло больше всего бочек, подошли к ней, будто бы проверяя исправность колес, постучали для порядка молоточками и, улучив момент, когда часовой повернул в другую сторону, сунули мину между бочками.

Состав двинулся с товарной. Крыживец, Иващёнок вздохнули с облегчением. Однако радоваться было еще рано: поезд неожиданно задержали на пассажирской. Подпольщики следили за ним и напряженно ждали, когда же наконец он выйдет из города. А он все не трогался с места. Хотелось замедлить бег времени, чтобы дать этому поезду выбраться из города. Там, в поле, ему сподручней вспыхнуть пламенем. Взрыв же здесь, на станции, весьма опасен и для жителей города, и для самих подпольщиков – он вызовет подозрение гестапо. А сделать они уже ничего не могли...

Ровно через два часа глухо содрогнулась земля, и над станцией поднялся огромный столб багрового огня и черного дыма. Пожар мгновенно перебросился на другие вагоны. К составу нельзя было подступиться. Рвались все новые и новые бочки, разливая вокруг бурливое море огня.

Гитлеровцы приказали русским машинистам отгонять составы, стоявшие поблизости.

Несколько часов над станцией бушевал огонь, слышалась стрельба. Вокруг метались эсэсовцы, ища диверсантов. По городу поползли слухи, что на Минск сброшен советский десант и на железнодорожном узле идет бой...

Где бы в эту минуту ни были подпольщики, они с радостью любовались, как полыхает огнем вокзал. Значит, хорошо потрудился кто-то из их товарищей!..

Группа, работавшая в депо, не только радовалась успеху товарищей, но и сама делала все для того, чтобы паровозы чаще портились. Держались подпольщики вместе – слесари Шкляревский, Шатько, Девочко, Богатель, техник Нитиевский. Легче организовать диверсию, если рядом только свои.

В депо пригнали неисправный паровоз. Нитиевский, осмотрев его, нашел поломки даже там, где в действительности их и не было. Чем больше простоит локомотив в депо, тем меньше военных грузов перевезет он на фронт.

Работали не торопясь. Правда, делали вид, что все очень озабочены, суетились, даже покрикивали друг на друга – подгоняли, а паровоз все стоял...

Когда задержка стала очень подозрительной, кое-как отремонтировали поврежденные детали. Но перед самой отправкой Константин Девочко насыпал в подбивки букс песку.

Через два дня тот же паровоз снова притащили в минское депо.

– Что с ним? – удивленно, будто бы ничего не зная, спросил Нитиевский немецкого машиниста.

– Около Бреста буксы сгорели, – ответил тот.

Снова начался затяжной ремонт.

И так почти каждый день – если не песок, то металлические стружки, наждак каким-то таинственным для немцев образом попадали в масло или прямо на паровозные буксы, в подбивки, то вдруг в пути масло загоралось. Правда, такие диверсии не вызывали столько шума и суеты у гитлеровцев, как взрывы мин, но в общем деле и они что-то значили.

Борьба непрерывно нарастала, принимала все новые и новые формы. Тесней становилась связь железнодорожников-подпольщиков с партизанским отрядом Василя Воронянского, где комиссаром был Макаренко. Словно челнок, сновал между отрядом и железнодорожным узлом партизанский связной Саша.

О нем нужно сказать особо.

...Сколько еле приметных партизанских тропинок, проложенных совсем детскими ногами, скрывали от вражеских глаз родные белорусские леса и дубравы, пущи и перелески! Сколько раз в жару прятались в их тени юные разведчики и связные! Какими манящими, желанными и любимыми были они, леса и пущи, для партизан и зимой, когда приходилось пробираться из оккупированного города!

Среди тех, кто горячо любил родные дубравы, пущи и перелески, был и юный партизанский связной Саша. Мне неизвестно, жив он теперь или нет. Может быть, работает где-нибудь на родной земле, которую заслонял тогда своей исхудалой грудью подростка, и только иногда, в свободное время, рассказывает теперь своим детям о боевых годах. А может, погиб в бою или в застенках СД? Ни фамилии его, ни откуда он родом никто из бывших подпольщиков не знает. Только осталось в их памяти имя Саша.

Был он невысокого роста, всегда подтянутый, ловкий. Перешитая, с чужого плеча шинель его была подпоясана широким военным ремнем, из-под сдвинутой немного набок буденовки светилось круглое личико с пытливыми, любопытными глазами. Вот таким он и остался в памяти подпольщиков – маленький храбрый солдат великой партизанской армии.

Всякий раз, когда нужно было привести из города новое пополение, Александр Макаренко посылал своего юного тезку и был уверен, что все обойдется хорошо. Саша знал адреса явочных квартир. Приходил в город, устраивался и ждал, пока подпольщики подготовят и соберут людей для отправки в лес. Обычно группа подбиралась небольшая – человек семь-десять надежных, хорошо проверенных рабочих. Всем им заготавливались документы, необходимые для выхода из города. Отправка приурочивалась к базарному дню. Тогда в общей толпе крестьян и выходили в лес железнодорожники.

Саша шел впереди. Маленький, до смешного серьезный, он и походкой своей хотел быть похожим на военного. Тайна, которую он должен сохранять, сложность обстановки, в которой он действовал, придавали романтическую окраску его детским чувствам, и порой он сам, видно, не мог разобрать, то ли он действительно воюет, то ли играет в большую, тяжелую и опасную игру. Взрослые подпольщики нередко видели, как ухарски задорно блестят его глаза, как хочется ему выкинуть по-мальчишески какую-нибудь штуку. Но сложная жизнь вынуждала держать себя в узде, и мальчик быстро гасил свой задор и опять становился по-взрослому серьезным и рассудительным.