Текст книги "Руины стреляют в упор"

Автор книги: Иван Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Держал себя парень свободно. Разговаривал легко обо всем, что только ни затрагивали в разговоре. Весело смеялся, шутил. Стоило хозяйке зайти в комнату, как он подчеркнуто начал увиваться возле нее, сыпал как из мешка комплиментами. Женщина отвечала на них теплой улыбкой.

Поведение парня никак не совпадало с общим настроением.

Знакомясь с Бывалым, он назвал себя коротко:

– Жан.

Улучив момент, когда Жан, весело смеясь, заговорил о чем-то с хозяйкой, Бывалый, поморщившись, кивнул в его сторону и спросил у хозяина:

– Почему вы ему доверяете? Видно птицу по полету...

– Его многие знают. Все говорят, что человек надежный, действует умело и многое делает. Не обращайте внимания на внешний вид...

Поговорив о своих делах, Бывалый направился домой. Все время его тревожила мысль: зачем к подпольной работе допускают таких легкомысленных болтунов, как этот Жан? Долго ли такому погубить дело? Ведь не в игрушки играть собрались...

Спустя некоторое время Победит пригласил Бывалого к себе на квартиру. И снова там Бывалый встретился с Жаном. Был тот уже в другом костюме, но такой же выглаженный, надушенный и такой же разговорчивый.

– Простите, товарищ Победит, но меня удивляет легкомыслие этого молодого человека, – с раздражением заметил Бывалый, когда Жан вышел. – Как можно иметь дело с таким болтуном?

Большие карие глаза Славки засветились улыбкой.

– Не беспокойтесь, товарищ Бывалый. Это наш товарищ, надежный. Вы еще увидите, чего он стоит.

Что делается там, на востоке? Где теперь линия фронта? Уже через неделю после оккупации Минска гитлеровцы начали трубить, что захватили Москву. Но с востока в Германию шли и шли эшелоны с ранеными солдатами и офицерами гитлеровской армии. Значит, где-то Красная Армия перемалывает фашистские полчища. Хотя бы краем уха послушать сводку Советского Информбюро!

Некоторым из тех, кто жил на Чкаловской улице, стало известно, что у уборщицы Авгиньи Баран есть радиоприемник. Когда в шесть часов утра немцы давали ток в депо, жители барака, в котором жила Баран, собирались послушать последние известия из Москвы. Приемник был неисправный – в нем нельзя было регулировать громкость, и кричал он на весь поселок. Передачу можно было слышать издалека. А гитлеровцы в первый же день оккупации, угрожая смертью, объявили, что все жители города обязаны сдать оружие и радиоприемники.

– Погибнешь ты, Авгинья, да и нас погубишь, – говорили соседки.

– Мне все равно, – отвечала она. – Погибну так погибну. Немцы мне не принесли счастья. Рано или поздно придется помирать: я одинокая, больная...

Спустя некоторое время она решила уехать а деревню, а приемник передать подпольщикам, которые часто приходили записывать сводки. Последний раз послушав Москву, Авгинья Баран помогла Апанасу Балашову переправить приемник на Чкаловскую улицу.

Установили его в первой квартире дома № 26.

Там же, на первом этаже, в помещении бывшего магазина немцы оборудовали обувную мастерскую и провели туда электрический свет. Электрик Андрей Остроух подключил ток и к квартире подпольщиков.

Все было подготовлено для того, чтобы послушать Москву. Но приемник так кричал, что включать его было очень опасно – фашисты обязательно услыхали бы. Нужно было что-то придумать.

Послушать передачу пришли Балашов, Вагабов, Кузнецов, Куприянова, Степура. Занавесили окна и двери ватными одеялами, попробовали включить – ревет как ошалелый. Тогда мужчины склонились над приемником, а Куприянова набросала на них груду одеял и подушек. Звуки приглушились.

Включили еще раз. Сквозь шум и писк прорвались слова русской песни. Надрывный мужской голос пел:

 
Машинушка, трогай, трогай,
Я пошел своей дорогой...
 

– Нет, это – паскудство, ищи Москву! – тихо, но требовательно сказал Балашов чуть ли не в самое ухо Вагабову.

Снова русские слова... И снова не Москва...

– Что ты все фашистскую брехню ловишь, – не унимался Балашов. – Москву давай!

– Давай, давай... Будто я могу достать ее из кармана и положить тебе на ладонь... Потерпи немножко...

– Да и так уж давно терпим.

– Ну, хватит, – примирительно заметил Кузнецов. – Не нужно горячиться. Ищите Москву.

И вот Москва отозвалась. Родные, знакомые голоса передавали последние известия. Только послушали сводку, как кто-то начал сильно барабанить в дверь. Быстро все собрали, спрятали приемник в диван. А тот, за дверью, стучал все сильней и сильней...

Красные, потные вылезли из-под одеял и подушек. Опытный глаз сразу заметил бы, что здесь происходило что-то необычное. Открывать дверь было опасно, но еще опасней не открывать. А что, если полицаи? Не откроешь – сломают дверь.

Вошел штатский.

– Паны, я из городской управы. Собираю пожертвования. Минск разрушен, выбиты почти все окна. Нужно организовать производство стекла. Управа обращается с просьбой к панам минчанам помочь средствами... Мы пытались купить стекло в Варшаве, но там запросили столько золота...

– Какие у нас средства? – нашелся Степура. – Нам самим даже курить нечего. Мы вот сейчас в карты играли на махорку.

Чиновник управы попробовал уговаривать «панов», но ему решительно отказали, и он ушел...

Так принимать сводки было весьма опасно. Подпольщики ломали голову над тем, где найти исправный приемник.

С группой железнодорожников установил связь один бывший торговый работник. Он раздобыл приемник в гетто. Нужно было только забрать его оттуда. Четырнадцатилетняя дочка этого человека перенесла приемник из гетто на Суражский рынок. Там был магазин, где заведующим и продавцами работали свои люди. В подвале магазина сделали склад, прятали там имущество подполья, принимали сводки.

Держать приемник на одном месте было рискованно. Балашов переносил его из квартиры в квартиру. Некоторое время сводки принимались в одном из домиков Грушевского поселка. Репродуктор заменили наушниками, это уменьшило опасность провала.

Записывали сводки и передавали по цепочке – от одного надежного человека к другому. А чтобы легче было переписывать, бухгалтер Степанов передал подпольщикам пишущую машинку.

Балашова начали посылать в дальние рейсы. Рядом с ним для контроля всегда был немецкий машинист. Но как он ни следил, опытный мастер своего дела Балашов находил способ задержать поезд. На каждом перегоне он долго чистил топку, выводя состав из графика. Ни разу не возвращался из Орши в Минск на исправном паровозе. Все это делалось так, чтобы фашисты не могли прицепиться.

В первые же дни оккупации подпольщики поручили слесарю И. В. Гомельскому привести в негодность восстановительный поезд. Группа рабочих под его руководством незаметно забрала все дефицитные детали. Поезд вышел из строя. Много времени потребовалось гитлеровцам, чтобы кое-как отремонтировать его. Потом вывели из строя кран, который подавал уголь. Мастер вагонного депо Вадковский систематически направлял исправные вагоны на электросварку, лишь бы только не могли их использовать.

К тому же многие рабочие совсем не выходили на работу.

В депо была уже довольно большая группа надежных людей, выполнявших все указания подпольной организации.

Руководитель подпольщиков Федор Кузнецов заинтересовался Константином Девочкой. Нужно было познакомиться с ним. Придя однажды утром к Константину, Кузнецов увидел в комнате кроме его жены еще одну молодую женщину.

– Это моя сестра Лида, – представил ее хозяин. – Можете говорить при ней смело, она сама уже кое-что делает для нашего общего дела.

– Что именно?..

– Случалось, листовки находила за городом, так разбрасывала их в городе. Но все это мелочи. Бессистемно. Она хочет более активно включиться в наше дело.

– А что вы можете делать? Какая у вас специальность? – спросил Кузнецов Лиду.

– Фармацевт.

– Так это же чудесно! – обрадовался Кузнецов. – Ведь нам такие люди очень нужны. Обязательно устройтесь в какую-нибудь аптеку.

– Работать на врага?

– Почему на врага? Вы будете на нас работать.

Да еще какую пользу приносить советским людям! И не задумывайтесь, немедленно идите работать в аптеку.

Странное дело: как раз об этом же говорил ей недавно еще один человек – Георгий Глухов, который жил в квартире ее хорошей знакомой, Алены Яцевич. Георгий Глухов был командиром Красной Армии, попал в окружение. Обо всем этом Лида узнала от Лены.

Георгий внимательно присматривался ко всем, расспрашивал Лиду, где она работала до войны, что пережила за время оккупации, есть ли у нее надежные люди. Вот тогда и предложил ей:

– Вам обязательно надо идти работать в аптеку, чтобы иметь доступ к медикаментам. Да и место в аптеке чрезвычайно удобное для разных встреч, для знакомства с людьми.

А теперь вот и Кузнецов говорит о том же.

Через день Лида Девочко снова встретилась с Глуховым. Он что-то делал во дворе.

– Работаете? – спросил как бы между прочим.

– Нет еще.

– Давайте зайдем ко мне.

А когда вошли в дом, тихо сказал:

– Сюда придет один мой знакомый. Поговорите с ним.

Вскоре вошел человек, которого ждал Глухов.

– Знакомьтесь. Это Лида Девочко.

– Славка.

На Лиду испытующе смотрели внимательные черные глаза.

– Лида – моя соседка, – объяснил Глухов. – Брат ее работает слесарем в депо, а она пока что ничем не занимается. Человек она надежный и специальность имеет хорошую – фармацевт. Только вот не хочет работать на немцев.

– На немцев? – переспросил Славка. – Почему на немцев? Вы работайте для советских людей. Думаете, больше пользы принесете Родине, если ничего не будете делать? Глупости. Мы должны приспособиться к новым условиям и как можно больше вредить врагу. Где же мы возьмем медикаменты, если в аптеках не будет наших надежных людей?

– Все как сговорились, – тихо сказала Лида. – И Федор Кузнецов говорит то же самое.

– Какой Федор Кузнецов? – спросил Славка.

– Начальник депо.

Глухов и Славка переглянулись.

– Это очень хорошо, что и он советует вам устраиваться в аптеку. Надо учесть это...

А потом, обратившись к Лиде, Славка сказал:

– Идите работать фармацевтом. Считайте это поручением партии. И собирайте все, что может понадобиться партизанам: медикаменты, оружие, одежду... Мы дадим вам адреса и пароли, чтобы вы могли передавать все добытое куда нужно.

Так Лида Девочко начала работать в аптеке.

Больница на углу улиц имени Горького и Пролетарской была заполнена ранеными командирами и бойцами Красной Армии. Они прибывали со всех сторон города – кто пешком, кого несли на плечах свои же товарищи по несчастью, кого везли на подводах.

Несли сюда и гражданских, в которых угодил осколок вражеской бомбы или снаряда.

Медицинского персонала почти не было. Только раненые военные медики помогали товарищам. Но много ли они могли сделать, если их мучили собственные раны и под руками не было никаких медикаментов.

Главным врачом больницы фашисты назначили привезенного из Берлина белогвардейца Зубарева, который люто ненавидел коммунистов. Разве можно было людям ждать от него сочувствия? Во всех зданиях больничного городка непрерывно слышались стоны, крики, плач тяжелораненых.

Даже по коридору пройти было невозможно. Нужно было осторожно переступать через людей, которые в предсмертных мучениях с надеждой и отчаянием смотрели на Викторию Рубец и тоскливо просили:

– Сестрица, милая, дорогая, помоги!

– Не чурайся нас, мы ведь советские люди, сжалься!

– Золотце, солнце ты наше, хоть облегчи наши страдания! Живыми гнием...

– Целую неделю никто рану не перевязывал...

Сердце Вити – так ласково звали Викторию Рубец – словно кто-то сжал клещами. За время работы в больнице она привыкла и к стонам, и к воплям, и к человеческой крови, – лишь бы только после всего этого дело шло на поправку. А что ждет теперь этих несчастных? Только одно: смерть. Не заживут раны – смерть, заживут – тоже смерть. Фашисты расстреливают военнопленных на каждом шагу.

А руки, обессиленные, худые, тянулись к ней, цеплялись за юбку, за ноги, и жалобные, по-детски беспомощные голоса молили:

– Родненькая, миленькая, помоги, не бросай нас!

– Нет, не брошу. Я скоро приду. Только вот оформлюсь на работу – и приду к вам.

– Спасибо, сестричка, будем ждать...

Зубарев никак не мог понять, почему такая интеллигентная женщина решила работать в этом гнойнике. Не скрывая своего восхищения, он любовался ею. Небольшого роста, стройная, с пушистыми черными волосами и большими черными глазами, она невольно привлекала к себе взгляды людей. Ведь недаром когда-то в театре Владислава Голубка Витя считалась одной из самых красивых артисток.

– Вы это серьезно? – спросил Зубарев, когда она попросила принять ее на работу.

– Серьезно.

– Пожалуйста... А вам у нас не опротивеет? Есть у вас медицинская специальность?

– Я медсестра. Работала здесь много лет. Разве моя специальность опротивеет мне лишь потому, что в больнице стало больше изувеченных людей?

– О, если так, я с удовольствием возьму вас. Вы уже видели, работы вам хватит.

– Вот и договорились. Дайте мне халат, медикаменты – и я пойду делать перевязки.

– Пожалуйста. Очень рад иметь в своем штате такую очаровательную женщину.

– Это к делу не относится, господин главный врач, – сразу же оборвала его Витя.

Переодевшись, снова пошла к раненым. Они приветствовали ее радостными восклицаниями.

Работала она весь день. Маленькие ловкие руки нежно прикасались к ранам, нарывам, гнойникам, и раненым от ее ласковых прикосновений становилось легче. Беспомощным, обессиленным людям казалось, что это руки матери утоляют боль, заживляют раны.

И только вечером усталая Витя пришла домой. Сестра, Мария Федоровна, спросила:

– Витя, почему ты так долго задержалась?

– Если бы ты знала, что там делается! Это ужасно! Люди гниют заживо, и никто за ними не ухаживает. Я теперь вижу, что мое место там, среди них.

Каждый раз она приходила из больницы подавленная, со слезами, жаловалась сестре и артисту и художнику Ивану Козлову, который был их квартирантом:

– Мне кажется, сердце не выдержит, глядя на страдания раненых. Многие умирают с голоду... Маруся, давай мы приготовим им хоть какую-нибудь баланду. У нас же есть небольшой огородик, картошка растет. Не могу я так жить, не могу!

Глядя на сестру, тяжело переживала и Мария Федоровна. Витя похудела. Большие черные глаза ее стали еще больше, в них застыла боль чуткой, отзывчивой к чужим страданиям души.

– Что же, если надо помочь людям, то поможем. Много я не сделаю, но кое-что приготовлю.

Накопали молодой картошки, достали маленький кусочек сала, поджарили на нем зеленый лук, приготовили большую кастрюлю супу. На работу Витя не шла, а бежала. Она представляла, с какой радостью встретят ее раненые. От кастрюли шел вкусный, приятный запах.

За все дни оккупации ее маленькие, слегка пухлые, будто выточенные губы впервые осветились улыбкой. Раненые заметили, как похорошело похудевшее лицо, какими лучистыми стали большие черные глаза.

– Сестрица, вы так хорошо улыбаетесь, – сказал один боец. – Даже у нас на душе посветлело.

– К сожалению, очень мало оснований для улыбок и у вас и у меня...

– У вас тоже, видать, большое горе? – спросил боец.

– Большое. Я пробовала выйти из города на восток. Условилась с мужем встретиться под Минском, но разминулись. Потом я узнала, что шли мы с ним совсем рядом и не знали об этом. Даже ночевали в одной деревне – я в крайней хате, а он через три двора, по другую сторону Могилевского шоссе. В одной толпе даже были на станции. А потом начали бомбить немецкие самолеты. Не знаю, как я осталась жива... А его, говорят, убили. Будто бы видели мертвого... Ну, а нас фашистские десантники задержали и погнали обратно в город. Вот я и пошла в больницу, в которой работала до войны. Людям же надо помогать...

Слова, даже самые теплые, самые сердечные, не в состоянии передать чувств в таких случаях. Потому все молчали.

– Что же, мое горе, – тихо проговорила Витя, – только ничтожная капля в море общей беды. Не нужно говорить об этом.

– Да, беда наша общая, и выбраться из нее нелегко, – заговорил один командир, который до этого молча лежал в самом углу палаты. – В одиночку из нее не вылезешь. А если выкарабкаешься, то уже не человеком...

Все поняли, о чем он говорит. Как только у пленных немного заживут раны, фашисты погонят их в лагеря. Гитлеровцы пока что не знают, кто тут гражданский, кто военный. Да и вообще до больницы как следует еще не добрались. Бросили всех в эту яму, и кончено. А как проверять начнут, половину, если не больше, потащат на расстрел. Только предательством можно купить себе жизнь. А предатель разве человек?!

Однажды, придя домой, Витя увидела, что Иван Харитонович возится с чем-то в спальне возле комода. На комоде мигала керосиновая лампа, окна были тщательно завешены одеялами. В руках Ивана блестело лезвие бритвы. Витя тихо подошла и, став на цыпочки, заглянула через плечо. Иван лезвием бритвы осторожно подчищал чей-то паспорт.

– Что ты делаешь?

– Сложную операцию, – шутливо ответил Иван. – Старую женщину превращаю в молодого человека. Вы, медики, еще не дошли до этого, а я вот пробую... Может, и получится...

– Нет, правда, что ты надумал?

– Видишь паспорт? Он принадлежал какой-то старухе. Я подчищу его и сделаю документ Михаилу Львовичу.

В те дни на квартире Марии Федоровны Калашниковой прятался ее знакомый Михаил Либантов, еврей. Он не пошел в гетто и хотел выбраться из города, чтобы как-нибудь попасть в партизанский отряд. Но с его документами невозможно было показываться на улице. Иван Козлов решил сделать ему паспорт на имя русского.

Витя долго любовалась ловкой работой Ивана Харитоновича. Лезвие незаметно, микрон за микроном, снимало с бумаги написанные тушью буквы. Никогда в жизни не видела Витя такого. Тушь словно таяла, не оставляя после себя следов.

– Ты чародей, Ваня! – восторженно проговорила она, глядя на тонкую работу художника.

Она знала Ивана Козлова как хорошего артиста, талантливого художника-карикатуриста. Но о том, что он умеет делать такие дела, не догадывалась.

На другой день Иван Харитонович показал ей паспорт. Со снимка смотрел Либантов. Печати, штампы и подписи были точно такие же, как и на другом паспорте, который взяли для образца у знакомого. Витя вертела в руках документ, разглядывала его на свет и не могла заметить подделки.

– Ты, Ваня, и не представляешь, как нам пригодится твое мастерство! – обрадовалась она.

– Представляю. Теперь ты дашь мне работу.

– Наверно, дам. Только посоветуюсь...

В больницу откуда-то из леса привезли на машинах много раненых. Витя заметила, как один мужчина с забинтованной выше локтя рукой нес на спине в палату товарища. Потом осторожно опустил на пол и отдышался. Тот, которого несли, тяжко стонал. Когда Витя подошла к ним, чтобы сделать перевязку, человек с забинтованной рукой многозначительно подмигнул ей и показал на своего товарища:

– Сначала, сестрица, его... а я и подождать могу.

Рана в плечо была не тяжелая. Стонать не было причины. Когда Витя наклонилась, чтобы лучше завязать бинт, раненый тихо сказал ей:

– Мой товарищ все объяснит. Дайте ему белый халат.

Витя вышла и принесла халат. Мужчина быстро надел его.

– Вы, видно, еще можете ходить, – обратилась она к более здоровому. – Помогите носить раненых.

Мужчина быстро вышел в коридор. Витя еле поспевала за ним. Оглянувшись, не следят ли за ними, он сказал ей:

– Мы в лесу попали в окружение, выхода не было. После боя гитлеровцы сгоняли раненых. Чтоб не попасть в лагерь пленных, мы тоже решили прикинуться ранеными. Теперь нам нужно как-то выбраться отсюда, достать документы и одежду. Помогите, пожалуйста.

Витя, не задумываясь, ответила:

– Сделаю. А пока что вам придется побыть здесь. Немцы нас еще не проверяли. А что вы могли бы делать в больнице?

– Все, что скажете. Здесь, я вижу, стёкла все выбиты, оформите меня стекольщиком.

– Хорошо. Это можно. Я попрошу врачей, и мы зачислим вас на работу как стекольщика. А документы вам и вашему другу я добуду. Во всяком случае, буду искать.

Так легко раненный Василий Соколов и совсем здоровый Григорий Бочаров неожиданно для себя получили надежду выбраться на волю.

Бочаров, которому Витя принесла добытый с огромным трудом алмаз, угольник и даже несколько целых стекол, ходил от окна к окну, переставляя одни и те же стекла с места на место. На него никто не обращал внимания – возится человек, что-то делает, ну и пусть себе делает.

А у Вити хлопот прибавилось. Нужно было раздобыть документы. Только как? И вдруг совсем неожиданное открытие: мастер документов рядом – Иван Харитонович!..

Он охотно согласился помочь Соколову и Бочарову. Каким-то образом разыскал старые паспорта и сделал из них совсем новые. Под видом санитаров Бочаров и Соколов пришли на квартиру Марии Федоровны Калашниковой. Здесь Иван Харитонович и вручил им право на постоянное жительство в Минске.

Несколько недель Бочаров и Соколов жили на квартире у Калашниковой. С помощью своих новых друзей наладили они связь с Бывалым, а потом и с другими подпольщиками.

Спустя некоторое время Витя сказала Ивану:

– Срочно нужно сделать пять паспортов и столько же аусвайсов. Сможешь?

– Если нужно, смогу. А кому это?

– Все равно ты их не знаешь. Военнопленные. Из нашей больницы. Они скоро поправятся, а документов никаких нет. Люди честные, надежные, воевать хотят. Партизанами могут стать.

– Таким я сделаю документы. Только где взять их фотокарточки и старые паспорта?

– Об этом мы позаботились. К тебе придет «Девочка». Это кличка Лиды Девочко, нашей знакомой. Помнишь ее?

– Помню.

– Так вот она принесет тебе чистые бланки паспортов. Нужно только заполнить их и поставить печати, подписи, штампы.

– Да-а! – задумчиво протянул Иван Харитонович. – Дело понятное. Только нужно где-то взять образцы этих штампов и подписей... Подожди, подожди... У меня есть идея! Мария Федоровна, прошу сюда на минутку!..

Мария Федоровна весь день если не ходила по городу, добывая еду, то копалась на огороде, выжимая из маленького клочка земли как можно больше картошки, огурцов, луку, свеклы и других овощей. Семья была не маленькая – пять своих хороших едоков да ежедневные голодные гости. Сколько их приходило сюда, ища приюта, спасения от опасности! Не отказать же хорошему человеку в ложке затирки. Иван знал заботливый характер, отзывчивость Марии Федоровны, видел, как она старается обеспечить семью питанием, и старался не беспокоить без надобности. А если позвал, значит, дело серьезное.

– Чем кончились поиски Ольги Александровны? – спросил он.

Ольга Александровна – пианистка, их старая знакомая. Во время бомбежки Минска погиб ее муж, под руинами дома задохнулся маленький сын. Откопали его уже мертвого. Тяжело переживала женщина свое горе. Только поддержка Калашниковой и Козлова облегчала моральные муки этой женщины.

Ольга Александровна долго искала работы.

– Она уже устроилась в городской управе, – сообщила Мария Федоровна. – Взяли ее потому, что хорошо знает немецкий язык.

– Чудесно... – потирая руки, прошелся Иван по комнате. – Это чудесно! Она и обеспечит нас подписями и печатями...

– Только согласится ли? – сомневалась Витя.

– А почему бы ей не согласиться? Разве фашисты ее осчастливили? Странно было бы, если бы она не помогла нам...

Вечером, когда Ольга Александровна пришла к Марии Федоровне, Иван обратился к ней со своим предложением. Женщина ответила не сразу.

– Не осмеливаетесь? – спросил Иван. – Или, может, не хотите с хозяевами портить отношений?

– Как вы могли такое подумать? – обиделась она. – Что я – изменница какая? Но мне трудно доставать образцы подписей и печатей. Они не попадают мне в руки. Правда, я знаю одного чудесного парня, который, наверно, сделает для нас все, что нужно...

– Кто такой?

– Зорик. Так мы все зовем его. Захар Галло. Он в городской управе заведует выдачей пропусков.

Иван поморщился, будто от зубной боли.

– Что-то не нравится мне ваше предложение... Может, лучшее что-нибудь придумаете?

– Зачем лучшее? Не нужно лучшего. Не сомневайтесь, я все время присматриваюсь к этому хлопцу – наш... Мать его – уборщица в школе, рос он без отца, в труде, в бедности. А воспитали его школа и комсомольская организация. Мне кажется, неплохо воспитали. Попробуйте проверить. В его руках и печати и пропуска.

– Что ж, если вы так уверены, рискнем. Приведите его, поговорим.

– А я вам помогу, если нужно будет что-нибудь писать по-немецки. Можете рассчитывать на меня.

– Спасибо. Обязательно попросим вас.

На другой день она пришла с Зориком. Это был совсем молодой хлопец, в котором удивительно сочетались физическая сила и нежность. Со всеми он был очень ласковый, услужливый. Можно было подумать, что он выпестован богатыми родителями, с первых жизненных шагов приучен к деликатному обхождению и не имеет никакого представления о суровых условиях действительности. Своей внимательностью к людям, милой приветливостью он сразу же завоевывал симпатии тех, с кем встречался.

Когда их начали знакомить, Зорик признался Ивану Харитоновичу:

– А я вас знаю. С большим удовольствием всегда слушал вас в театре и, откровенно скажу, очень рад познакомиться...

– Благодарю, мне также приятно познакомиться с вами. Скажите, давно вы работаете в управе?

– Начал вскоре после ее организации.

– Ну и как вам нравится ваша работа?

Зорик весело засмеялся:

– Очень нравится. Будто в театре сатиры и юмора сижу. Что ни минута, то новая интересная сценка. Таких дураков, как мой шеф Тумаш и его друзья, во всем мире не найдешь.

– Почему вы считаете, что они дураки?

– Мне Ольга Александровна сказала, что все в вашей семье – честные советские люди, поэтому я буду говорить откровенно. Если бы вы хоть часок побыли с Тумашом, сами увидели бы, какая это никчемность. Сдается, что его только что вытащили из консервной банки и, даже не отряхнув, так мокрого и пихнули в кресло городского головы.

Потом Галло рассказал, какие тупые и ограниченные люди все эти белорусские националисты. От них отрекся народ, проклял их, и они чувствуют это, а потому ненавидят весь свет. Кроме ненависти, у них ничего за душой нет.

– Гитлеровцам они нужны временно, пока те «осваивают» Беларусь, – уже взволнованно говорил Зорик. – Я уверен, что скоро и фашисты дадут им коленом под мягкое место. Зачем Гитлеру такая бездарь? Они даже белорусского языка не знают. Разве язык, на котором разговаривают между собой Ивановский с Акинчицем, можно назвать белорусским?

– Извините, Зорик, за нескромный вопрос. Почему вы все же пошли туда работать?

Хлопец посерьезнел, помолчал. Затем ответил:

– Так нужно было. Я – комсомолец.

В других условиях такой ответ удивил бы. Теперь же Иван Харитонович понял его правильно.

– Вот это другой разговор. В таком случае и мы будем рассчитывать на вашу помощь.

– Охотно помогу, чем только сумею.

– Для начала мне нужны образцы подписей, штампов и печатей на аусвайсы. Передадите мне их?

– Обязательно. Буду сообщать, если они будут меняться.

Иван Харитонович горячо пожал Зорику руку:

– Спасибо. Большое спасибо. Вы очень облегчите мне дело.

Лида принесла бланки паспортов и фотокарточки незнакомых мужчин. Зорик сразу же передал через Ольгу Александровну все необходимое для оформления документов. Сама Ольга Александровна написала текст по-немецки. Теперь оставалось все это перенести на бланки так, чтобы ни фашисты, ни их холуи полицаи не могли заметить подделки.

Снова окна были тщательно завешены, двери закрыты и в спальне на комоде замигала керосиновая лампа. Иван Харитонович работал почти целые сутки, не сходя с места, и паспорта и аусвайсы на следующий день были готовы. Виктория забрала их с собой на работу. Вечером вернулась радостная, довольная. С нею пришли трое мужчин, которым Иван только что сделал документы. Худые, одна кожа да кости, они тем не менее держались бодро.

– Дважды вы, Виктория Федоровна, спасли нас от смерти, – говорили они. – Чем мы можем отблагодарить вас?

– Чем? – спросила она. – Меня ничем не нужно благодарить. Родину свою благодарите. Народ свой. А я ничего особенного не сделала, просто выполняю свой долг. И вы свой выполните.

– Но как выполнить? Мы ведь совсем оторвались от своих. Фронт далеко...

– Зачем далеко ходить? И здесь найдется дело. Об этом мы позаботимся, если будет ваше согласие.

– Конечно, мы согласны.

– В таком случае раздевайтесь и отдыхайте. Скоро я приду и скажу вам, что делать дальше.

Оставшись с незнакомыми, Иван начал расспрашивать их, кто они и откуда. Все были командирами Красной Армии. Ранеными попали в плен и, к счастью, очутились в больнице, где работает Виктория Федоровна. Когда они уже выздоравливали, стало известно, что фашисты хотят расстрелять их как коммунистов и командиров Красной Армии. Тогда Виктория Федоровна с помощью доктора Афонского исключила их из списков, словно бы умерших, переодела, вывела из больницы и дала необходимые документы. Двоих она отвела в другое место, а этих трех пригласила к себе. Вот и вся их история.

– Что будет дальше, знают только всевышний да Виктория Федоровна, – шутливо заключил один из командиров. – А вы кто будете, если не секрет?

– Квартирант... – тихо ответил Иван Харитонович.

Скоро пришла Витя. Она сообщила:

– Ночевать придется у нас. В тесноте, да не в обиде. Хозяйка наша, – она имела в виду Марию Федоровну, – не будет возражать, я попрошу ее об этом. А завтра утром вы пойдете. Куда – не спрашивайте. И вообще не проявляйте любопытства к тому, что вас непосредственно не будет касаться. Согласны на такое условие?

– Конечно, согласны.

Накануне знакомые Виктории Рубец повели Ивана Харитоновича за город и познакомили с одним человеком.

– Если вам будет поручено выводить людей из города, – сказали Козлову, – то дойдите с ними до этого места. Здесь он заберет их от вас.

Теперь нужно было выполнить первое поручение подпольщиков – в роли связного. Вышли из дома на рассвете, как только кончился комендантский час. Документы были надежные, в этом Иван Харитонович не сомневался. Зорик передал самые последние штампы и подписи, а в безукоризненной точности их написания Козлов был уверен. Главное в том, чтобы среди людей, которых ему придется вести, не нашелся предатель.

Из дому выходили по одному. На улицах держались на значительном расстоянии друг от друга.

Обитатели города начинали жизнь рано. Голод не давал спать. Люди спешили. В общей суете четверо прохожих, пробиравшихся за город, не привлекали ничьего внимания. Только на самой окраине их остановил полицейский пост. Но документы были в порядке, за плечами – разные вещи, предназначенные для обмена на продукты: одежда, довольно поношенные сапоги, несколько килограммов соли, самодельное мыло, дрожжи – у каждого свой товар, которым обеспечили их подпольщики. Так и дошли до условленного места, где их встретил связной.