Текст книги "Руины стреляют в упор"

Автор книги: Иван Новиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Я понимаю тебя, – доверчиво сказал Никита. – Но это можно поправить. Я познакомился с одним интересным человеком. Он – член подпольного партийного центра. Кличка его «Клим». Партийный центр организует партизанские отряды, направляет туда людей. Надеюсь, со временем будет возможность и нам пойти в отряд. А пока надо помогать подпольщикам всем, чем только можно...

От радости у Рудзянки даже дыхание захватило. Он замахал руками:

– Подожди, подожди, друг, зачем ты так открыто говоришь мне об этом? Ты же не знаешь, кто я и что я... А может, я продам тебя вместе с твоей организацией? Может, я провокатором стал за это время?

Никита возмутился:

– Как тебе не стыдно говорить такое? Я не верю! Разве мог ты после того, что испытал от фашистов, стать их холуем? Нет, так люди не меняются... Я верю тебе, поэтому и открылся.

Впалые щеки Рудзянки расплылись в улыбке.

– Это, конечно, хорошо. Нельзя тратить веру в своих людей. Без веры в людей ничего не сделаешь.

На прощание они условились, что встретятся снова в воскресенье. Никита придет к Рудзянке в гости.

– Обязательно приходи, угощу. Ты ведь, должно быть, давно по-людски не ел.

Но Гурков не пришел. Рудзянку это очень обеспокоило: не переиграл ли он снова, не пронюхал ли Никита что-нибудь? А шеф уже знал, что Рудзянко напал на след подпольщиков, очень обрадовался и приказал ни на минуту не упускать жертву из поля зрения.

Никита, между прочим, во время встречи с Рудзянкой сказал, что работает сапожником на улице Свердлова. Рудзянко направился к нему. Мастерская помещалась в одноэтажном деревянном домике. В одной половине его кто-то открыл пивную, а в другой была та самая мастерская, где работал Никита. Еще до войны он был хорошим сапожником, и это очень пригодилось теперь, в тяжелую минуту. Кто бы мог подумать, что вот этот грязный, взлохмаченный, сутуловатый мастер совсем недавно был командиром Красной Армии?

Войдя в мастерскую, Рудзянко поздоровался с Никитой, как со старым знакомым. Попросил его забить пару гвоздей в каблук. Затем Никита вышел проводить Рудзянку.

– Что же ты не пришел, как обещал? А я и угощение приготовил неплохое...

Никита смутился:

– Что-то давно Клима не видел. Не приходил он ко мне. А без него я не хотел идти...

– Ну ничего, такую беду поправить можно. Жду тебя в следующее воскресенье...

– Хорошо. Однако наверняка обещать не буду. Если он заявится ко мне, тогда и придем.

– Договорились... Всего!..

Нужно сказать, Рудзянке очень везло на таких, как он сам. Шатаясь по рынку, он встретил еще одного из тех, кто лежал с ним в госпитале, – низкого, курносого, с круглым лицом, в черном пальто и черной шапке. Встретились они как родные, тискали друг другу плечи, хлопали по спине.

– Давай отойдем немного в сторону, – предложил курносый, – здесь слишком ушей много.

«Порядок! – обрадовался и Рудзянко. У него от неожиданной удачи приятно защекотало под ложечкой. – На ловца и зверь бежит...» Они сошли с рыночной площади и направились в сторону вокзала.

– Ты извини, друг, я забыл твою фамилию... – виноватым голосом сказал курносый.

– Обломов... Однако быстро ты забываешь...

– Что поделаешь, война отбивает память... С этими выродками поживешь, так и свое имя забудешь...

– Кого ты имеешь в виду? – осторожно спросил Рудзянко.

– Га, ты еще спрашиваешь! А тебе разве не опротивели эти надутые морды, которые унижают тебя на каждом шагу?

– Я никогда не думал, что немцы такие подлюги...

– А я разве иначе думаю? – заверил его Рудзянко. – Да я готов им зубами горло перегрызть. Всю жизнь искалечили, поломали... Сколько горя и слез человеческих... Бандиты, настоящие бандиты... А прикидываются создателями нового порядка...

Пока дошли до Добромысленского переулка, наговорились вволю. А сколько бранных, оскорбительных слов было сказано в адрес фашистов!

Однако своей квартиры Рудзянко все же не хотел показывать новому приятелю. Он подвел курносого к дому, в котором ночевал только раза два или три, и сказал:

– Я тут живу...

– Зайдем?

– Нет, не стоит... у хозяйки сегодня беда: дочка померла. Другим разом как-нибудь соберемся, поговорим. Давай через два дня встретимся на том же месте...

– Обязательно приду.

И они крепко пожали друг другу руки. А на следующий день хозяйка квартиры, о которой говорил Рудзянко, разыскала его и сообщила, что какой-то курносый в черном пальто приводил полицаев СД и все добивался, где Обломов.

«Будь они неладны, – ругался Рудзянко. – Куда ни ткнешься – везде шпики... Разве так можно работать?!»

Под Москвой гремели пушки.

Минчане не слышали этого гула, но видели его результаты – эшелоны с ранеными фашистами непрерывно тянулись на запад. Подпольщики старательно считали их и передавали сведения в партизанские отряды.

Наступление Красной Армии под Москвой окрылило подпольщиков. Руководители Военного совета партизанского движения Рогов, Антохин, Белов совсем забыли о реальной обстановке, в которой приходилось работать. В самом центре Минска они созывали совещания командиров партизанских отрядов, установили дежурство в штабе, ввели письменную документацию – приказы, донесения... И это буквально по соседству с СД. Фашистская служба безопасности ничего бы не стоила, если бы не обратила на это внимания.

Сколько раз Славка говорил Рогову:

– Не слишком ли смело вы играете в войну и в военных? Зачем вся эта помпа, с какой вы проводите совещания командиров партизанских групп? Этак недолго одним махом загубить весь командный состав, который партийная организация подбирала в тяжелых условиях...

– Да что вы все дрожите?! – фанаберисто отвечал Рогов. – Если боитесь, можете отойти в сторону и заниматься себе втихомолку агитацией. Мы взялись воевать, а не играть в конспирацию, военное дело разрешите нам вести...

– Вы ошибаетесь – партийная организация решает все: и агитацию, и материальное обеспечение, и военные дела...

От этих слов Рогов поморщился, будто от оскомины. Хотя он был только майором-интендантом, но держался так, словно был великим военачальником. И вдруг какой-то гражданский начинает учить его.

– Когда вы станете маршалом, тогда будете командовать, – вскипел он. – А теперь все, что касается военных операций, будем разрабатывать мы, в Военном совете...

Рогов пользовался поддержкой некоторой части подпольщиков из числа военных. Им импонировали его показная храбрость, соблюдение военного ритуала, умение выставить себя «настоящим командиром». Даже создание многих партизанских отрядов в Минской зоне они приписывали не партийной организации, а исключительно Рогову и его соратникам – Белову и Антохину.

Обострять отношения со «штабистами» Славка не хотел – это могло ослабить силы подполья. Но и полностью полагаться на них рискованно: при таком поведении очень легко попасть в когти СД. Поэтому он держал Рогова, который был представителем Военного совета в горкоме, в стороне от многих дел.

– Где это «Вестник Родины» и листовки печатаются? – спросил его однажды Рогов.

– Зачем это вам?

– Да так, интересно.

– Есть старое правило конспирации: подпольщик не знает больше, чем он должен знать.

– Опять конспирация... – недовольно проворчал Рогов. – Щит для трусов.

– Можете думать, что хотите, но лишнее знать вредно. Для того же человека и вредно, который будет знать. Попадет в СД, не выдержит – и все расскажет. И чем больше будет выдавать, тем больше будут бить, чтобы еще что-нибудь вытянуть.

– Вы так говорите, будто самому пришлось испытать...

– Не пришлось, но представляю, что ждет меня, если попадусь.

Такие споры между ними происходили довольно часто. Но и Рогов не отваживался идти на раскол с партийной организацией. Как ни переоценивал он свои силы, однако понимал, что без партийной организации он ничего не сделает и партизанские командиры слушают его потому, что считают Военный совет отделом горкома.

Провалы начались с Военного совета. Канцелярская пунктуальность в работе штабистов оказала большую услугу гестаповцам: они захватили списки и другие документы, которые оформлялись в Военном совете по всем бюрократическим правилам.

Члены Военного совета Рогов, Белов, Антохин, схваченные первыми, сразу же начали выдавать друг друга, а затем и других знакомых подпольщиков.

Об арестах Славка узнал в тот же день. Вместе со своей квартирной хозяйкой Аленой Ровинской он перешел на новое местожительство. Едва успели уйти, как на прежнюю их квартиру приехали одетые в штатское полицаи с Роговым. Но им осталось только понюхать горячие следы. Славка и Леля сидели у надежных людей. До них доходили вести о все новых и новых арестах. Схватили Георгия Глухова, Петра Алейчика, Николая Герасимовича, Николая Демиденко, десантников Ефима Горицу и Осипа Ковалевского.

Рогов все доискивался, где лежит раненый партизан, лейтенант Александр Грачев, и кто его лечит. Он слыхал, что какой-то профессор и женщина-врач под носом СД открыли партизанский госпиталь, и теперь хотел выслужиться перед фашистами – выдать советских патриотов.

Не выдержав пыток, Рогов, Белов и Антохин выдавали всех, кого только могли выдать. Застенки СД пополнялись все новыми и новыми жертвами.

Фашистское кольцо сжималось вокруг Славки. О себе он не думал, но каждое известие об арестах боевых друзей ранило его в самое сердце. Как это он недосмотрел, не уничтожил с корнем беспечность, небрежность, как не распознал в фанаберии Рогова, Белова и Антохина обыкновенной позы? Зачем было допускать их к такому великому и святому делу?

А вести приходили все более и более тяжелые. Предатели выдали Степана Зайца, Георгия Семенова, Николая Иванова (Андрея Подопригору)... Что ни фамилия, то, кажется, еще один кусок сердца, вырванный из груди!

Славку многие знали. Ему нельзя было показываться на улице. А товарищей, которые еще не были схвачены СД, необходимо было предупредить о предательстве Рогова и его сообщников.

Уже несколько человек прямо на улице попали в западню СД. Рогов ходил в сопровождении переодетых в штатское гестаповцев. Увидев знакомого подпольщика, он бросался ему навстречу, протягивая руку для приветствия. Стоило тому подать руку в ответ, как его хватали гестаповцы и тащили в СД.

– Леля и Тоня, – попросил Славка Ровинскую и новую хозяйку квартиры, Антонину Мелентович, – нужно предупредить товарищей, которые еще не попались.

Женщины, одетые так, чтобы их не узнали даже знакомые, пошли на явочные квартиры. Случалось, что еще издали они видели около домов, где жили подпольщики, черные невысокие машины СД. Тогда молодые женщины быстренько сворачивали в сторону и торопились в другие дома. Сколько раз они чуть не попали в лапы гестаповцев!

Группа железнодорожников во главе с Кузнецовым должна была первой выбраться из города. На 29 марта Славка назначил встречу с Кузнецовым на Суражской улице, возле завода имени Мясникова, чтобы обсудить детали отправки группы из города. Тоня и Леля пошли на Суражскую – направить Кузнецова на квартиру Мелентович, где ждал его Славка. Просидели целый час, но Кузнецова все не было.

– Может быть, он у Жоржа на Кооперативной улице, – высказала предположение Тоня.

– И действительно, может, поостерегся идти сюда и там задержался.

На Кооперативной улице также была явочная квартира, где довольно часто встречались подпольщики. Однако и там Кузнецова не было. Зато хозяин квартиры Жорж сообщил, что в город пришла связная из отряда Василя Воронянского. Партизаны уже услыхали о предательстве Рогова, Белова и Антохина и предлагали подпольщикам, которые еще оставались на свободе, немедленно уйти в отряд.

– Саша Макаренко очень обеспокоен положением в городе, – передавал Жорж слова связной. – Он настойчиво требует прятать людей в лесу.

Весть, что в городе связная из отряда, обрадовала Антонину и Лелю. Они поспешили домой и рассказали Славке о всем услышанном и увиденном.

– Это очень, очень хорошо! – обрадовался и он. – А я все время беспокоился, как отправить людей в лес без проводников. Теперь все в порядке. Леля, дорогая, сходи еще раз на Кооперативную и постарайся сама поговорить со связной. Расспроси обо всем. А ты, Тоня, снова сходи к тем, кого фашисты еще не схватили, и предупреди – пусть собираются идти в лес. Пусть будут готовы отправиться в любую минуту. Потом мы скажем, когда и куда идти.

Нелегко пройти под неусыпным надзором врага через весь город и передать десяткам людей приказ. Но Антонина не вымолвила ни слова. Молча надела старенькое пальто, укуталась большим платком так, что видны были только затуманенные печалью глаза, и, сгорбившись будто старуха, пошла. Где сама заходила в явочные квартиры, где просила других, таких же, как и она, скромных рядовых подпольной армии, передать распоряжение горкома. И каким жутким ни казался разгром, жизнь шла – живые не могли не бороться с врагом. Приказ горкома передавался по назначению.

Леля вернулась раньше, чем Антонина. Она принесла приятную новость: разговаривала со связной, и та согласилась вывести из города столько людей, сколько предложит горком. Так приказал Макаренко. Но связная просила Лелю прийти в шесть часов вечера и дать подробные сведения, сколько подпольщиков пойдет в лес, где собираться и когда. Просила не затягивать очень, так как есть подозрение, что и за этой квартирой начали следить. Как бы не провалиться...

– Хорошо, я немного побуду один, – сказал Славка. – Ты извини, мне нужно собраться с мыслями...

Леля вышла в другую комнату, а он глубоко задумался. Что еще знают предатели? Кого они еще могут выдать? Какие явочные квартиры им еще известны? Напрягая память, снова и снова уточнял, когда и где были Рогов, Белов, Антохин, с кем они встречались, что знают. К сожалению, знали они слишком много.

Еще и еще раз упрекал себя Славка: почему не послушал тогда разумных советов Григория Смоляра, опытного конспиратора, прошедшего большую школу подпольной борьбы в Западной Белоруссии? За его плечами такой богатый опыт партийной работы! А здесь неумелые люди взялись за дело и тыкались туда и сюда, как слепые котята. Ведь говорил же Смоляр: «Зачем вы связались с этим Военным советом? И что это за организация такая? Почему они играют в войну?»

Казалось тогда Славке, что не от мудрости так говорит Смоляр, а от боязливости, стараясь перестраховаться.

И вот жизнь показала, что Смоляр говорил правду. Не прислушались к его словам члены комитета – и теперь расплачиваются... Еще неведомо, какова будет эта расплата, сколько крови прольется...

Но сделанного не вернешь. Только бы сохранить хоть часть подпольщиков. Теперь стало ясно: работу подполья необходимо организовать иначе. Дорого обходится такая наука, очень дорого...

И что еще нужно учесть, чтобы спасти людей от ареста? Где лучше собраться? В какое время?

Под вечер Тоня вернулась домой. А Леля надела ее зимнее пальто, завязала платок и собралась уже выходить.

– Подожди, Леля, вместе пойдем, – вдруг сказал Славка, выйдя из своей комнатки.

– Что ты надумал? – набросилась на него Тоня. – Жизнь тебе надоела? На улице аж черно от фашистских собак – и в форме, и штатских. Сразу видно... Только выйдешь – схватят...

– Так уж и схватят! – засмеялся Славка. – Хоть и смелые вы женщины, а тоже дрейфите. Поймите, я должен сам идти и договориться, как и что. Не могу я решать судьбу людей, словно князь, через полномочных послов. Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Пошли, Леля! Будем идти, как муж с женой, кто обратит внимание на нас?

– Ой, еще как обратят! – не сдавалась Тоня. – Я сама видела, как шныряют глазами эти гадюки на всех улицах. Послушай меня, Славка, останься здесь. Ты ведь знаешь, что Леля обо всем может договориться и без тебя...

– Действительно, зачем тебе рисковать? – поддержала Леля. – Или ты мне не доверяешь?

– Э-э, что ты глупости выдумываешь! – разозлился Славка. – Как это не доверяю тебе?! Но не могу поручить другим за меня решать дела. У нас нет времени вести дипломатические переговоры, нужно действовать. Пошли!

Солнце уже склонилось над крышами товарной станции, когда Славка и Леля подходили к явочной квартире, где их должна была ждать связная. На улице Славка радостно вздохнул полной грудью. Даже здесь, где все пропахло паровозной гарью, хорошо чувствовалось веяние весны. Ноздреватый и ломкий снег еще более почернел. Кое-где на припеке уже булькали живые ручейки. Чистое небо манило к себе. Казалось, вот-вот за плечами вырастут крылья, и тогда, с наслаждением взмахнув ими, можно будет взвиться в бездонную голубизну.

– Дай только вырваться на простор! – взволнованно сказал Славка Леле на ухо. – Эх и заживем! Хочется почувствовать в руках автомат... Так, чтобы он дрожал, трепыхался от выстрелов...

Леля остановила его возле дома, в который они шли.

– Ты оставайся здесь и жди, – сказала она, – а я зайду на квартиру и посмотрю, все ли там хорошо. Когда выйду, тогда ты войдешь.

Он взял ее за плечо и осторожно отстранил от себя:

– Какая ты стала боязливая...

И размашистым шагом направился к дому. А она стояла растерянная, будто приросла к земле, и тревожно глядела ему вслед. Почему он сегодня какой-то не такой, как всегда: возбужденный, порывистый, резкий?..

Как только за ним закрылась дверь, оттуда вдруг послышался грохот. Еще мгновение – и от сильного удара дверь распахнулась, и большой клубок человеческих тел с хрипом и стоном выкатился из дома. В самом центре клубка мелькали то разодранный кожушок Славки, то его кудрявый черный чуб, то багрово-синий от напряжения кулак. Гестаповцы, будто овчарки, вцепились в него, а он поднатужился, распрямился и так тряхнул их, что двое или трое фрицев кувырком полетели в снег. Но другие продолжали висеть на нем, ломали ему руки, выкручивали их за спину. Он бил их ногами, колотил головой, грыз зубами. Из дома выскочили полицаи на подмогу, снова всей кучей навалились на него враги, прижали к земле, придавили и наконец скрутили руки и ноги.

Все это произошло за какие-нибудь три-четыре минуты. Окровавленный, связанный веревками Славка лежал на снегу.

Леля, как только увидела, что из распахнутых дверей вывалились гестаповцы и Славка, бросилась на квартиру к Ватику Никифорову, жившему тогда на улице Чкалова. Там было еще несколько подпольщиков, и они спешно перебрались на запасные квартиры, о которых не знали ни Рогов, ни Белов.

Через несколько дней большая группа железнодорожников-подпольщиков во главе с Кузнецовым выбралась из города к партизанам.

А для Славки наступили дни великого испытания. Его пытали ежедневно. Вернее говоря, пытали еженощно. Он уже потерял представление о том, когда потухает день и когда начинает светать. Не успевал он прийти в сознание, облитый водой, на цементном полу, как палачи снова принимались рвать его тело...

Но он держался. Его могучий организм сопротивлялся смерти. На какое-то время, ничего не добившись от него, Казинца затащили в подвал, где были сделаны клетки для заключенных, и бросили там. Окна в клетке не было. Тусклый свет пробивался откуда-то через дощатую перегородку, немного не доходившую до потолка. После очередной пытки сознание возвращалось не сразу. В полузабытьи то выплывали из мрака разъяренные морды палачей, то они расползались, и вместо них возникали перед ним какие-то фантастические, страшные существа, которые он рисовал себе в детстве, читая народные сказки и повести Гоголя.

Постепенно становилось легче, и тогда он начинал думать.

Сначала вставали в памяти картины совсем близкого прошлого, того, что было несколько часов назад. Он был крепко привязан проволокой к скамейке. Палачи знают, что напряженное тело острее воспринимает боль. Били его сперва нагайками, бесконечно долго и размеренно, будто молотили цепами. Потом посыпали солью и еще били ножками от стульев.

Конца пытки он уже не помнит. Сознание вернулось в коридоре, куда его выбросили. Едва пошевелил головой, подняли и снова потащили на допрос.

Еще запечатлелись в памяти две маски. Сначала одна, а затем вторая. Палач спрашивал их: «Этот? Он?» Люди в масках молча кивали головами и уходили. Нет, он не бредил. Так оно и было. За одной маской он узнал Рогова, за другой – Антохина. Узнал по фигуре и походке. И уже ничего не мог сделать с предателями. Ничего...

Да, Исай Казинец, кажется, пришел ты на свой рубеж. Из этого колодца одна дорога – на виселицу. Тяжело примириться с такой мыслью. Но это факт, реальность. От нее никуда не денешься.

Очень жаль, что так мало успел сделать в своей жизни. Однако и раскаиваться тебе не в чем. Жил честно и умирать будешь честно. Не осквернил ни чести своей Родины, ни памяти своего отца.

Отцом Исай гордился с малолетства. Жили Казинцы в 1918 году в Геническе. На юге Украины орудовали белогвардейцы. Павел Казинец создал партизанский отряд из рабочих и наносил врагу удар за ударом. Однако нашелся предатель и выдал партизан. Однажды ночью троих схватили белые, в том числе и Павла Казинца. Их вывели за село, на пригорок, к ветряку, поставили лицом к начинающему розоветь востоку и расстреляли. Двое свалились сразу, а раненый Павел Казинец бросился бежать в высокую пшеницу, что шумела рядом. Вслед ему загремели выстрелы. Вторично раненный, он упал. Каратели подбежали к нему с обнаженными шашками, а он кричал:

– Всех не посечете!.. Нас миллионы!..

Туда же, на пригорок, сельский пастух на заре пригнал стадо. Замерев от ужаса, с невыразимой душевной мукой смотрел он, как бандиты-белогвардейцы рубили шашками раненого, беспомощного человека. Пастух узнал Павла Казинца. Он хорошо знал его, защитника бедных людей.

Когда каратели ушли в село, пастух бросил стадо и побежал к жене Павла Казинца. Они взяли изрубленное шашками тело, принесли к тем двум, что упали от первых выстрелов. Потом один бедный крестьянин запряг свою тощую лошадку и тайно повез убитых в Геническ.

Белогвардейцы уже отступили из города. Рабочие сделали один гроб для всех трех героев. Множество людей провожало их в последний путь.

Исай был тогда еще совсем маленький, но он хорошо понимал, что произошло и что ему дальше делать. Образ отца светил Исаю всю его жизнь, и рано осиротевший парень ни разу не изменил этому образу.

Вскоре после гибели отца больная мать вынуждена была отдать Исая, его младшую сестру и брата в детский дом. Там он научился ценить жизнь и труд, изведал силу коллектива. В четырнадцать лет он уже стал главою семьи. Жили они тогда в Батуми. Работал Исай на заводе, где и вступил в комсомол, учился в средней школе. Потом окончил техникум в Горьком, работал в Сормове и одновременно учился заочно в институте. Вступил в партию. Из Сормова его направили в Белосток главным инженером Нефтесбыта. Волевой, энергичный, инициативный, он сразу же завоевал симпатии коммунистов. Молодого инженера выбрали секретарем партийной организации.

Где бы ни был Исай, никогда не забывал он о физической тренировке. В Батуми весь год купался в море. Зимой и летом спал на балконе. Не нарушал этого режима даже в дождь: только поверх одеяла набрасывал клеенку. Каждое утро двухпудовые гири летали у него в руках, будто мячики.

Если бы не эта тренировка, не железная закалка, может быть, уже и не очнулся бы, не выдержал бы таких тяжелых пыток... А он еще жив, еще дышит, еще думает...

Где-то далеко, за линией фронта, живут его маленькие дети. Они унаследуют от него ненависть к фашизму, как унаследовал ненависть ко всему античеловечному сам Исай Казинец от своего отца, старого слесаря-революционера Павла Казинца. Эстафета продолжается...

А теперь стоит ли жить? Зачем давать врагу издеваться над телом, пропитанным нестерпимой жгучей болью? Не лучше ли самому покончить с жизнью? Но как? В тесной камере – только стены. Протянешь руку – стена, протянешь другую – стена, выпрямишься – голова упрется в стену, а ноги – в закрытую дверь. И больше ничего. Весь мир, вся жизнь вместились в четыре стены, как в гроб...

Сколько он пролежал в забытьи, неизвестно. На потолке исчезли тусклые блики, которые Славка видел прежде. Видно, настала ночь. Которая после его ареста – он не знал.

Снова протянул руки к стене, пощупал. Ничего нет. Шершавые доски. На полу – также ничего. Вдруг пальцы наткнулись на что-то твердое, острое. Гвоздь!

Долго не думая, стиснул его в руке и, собрав все силы, всадил себе в шею. Сразу потерял сознание.

Пришел в себя в комнате, где пытали.

– Ага, еще живой! – злорадно проговорил следователь. – Думаешь, так мы и дадим тебе сразу помереть, да еще по своей воле? Ты еще узнаешь, что такое пекло. И ты все равно заговоришь, никуда не денешься.

А он молчал. Только еще большей ненавистью вспыхивали затуманенные страшной болью глаза.

Приводили на очную ставку Миколу Демиденку, Георгия Глухова, Георгия Семенова, Миколу Герасимовича, Степана Зайца... Все они, увидя своего изувеченного вожака, отрицательно кивали головами:

– Не знаю...

– Не видел такого...

– Не знакомы...

Молодцы хлопцы! По-человечески принимают муки, сохраняя свое достоинство. Настоявшие патриоты!

И хотя многие из них были старше его, Исай по-отцовски радовался за своих боевых товарищей и в душе гордился ими.

К северу от Минска, между Острошицким Городком и Логойском, тянутся бескрайние Карпужинские леса. Лишь кое-где стена стройных сосен круто обрывается, из-под лесной зелени блестит лысина поляны. Можно пройти десятки верст по глухомани, продираясь сквозь мелколесье, и не встретить даже звериной тропки.

Здесь, в глубине лесов, в небольших поселочках, в стороне от битых шляхов, разместился отряд Василя Воронянского. Только партизанские связные знали неприметные тропки, которые напрямик вели сюда от Минска.

По одной из таких тропок в отряд пробирался Белов. Не так давно, накануне арестов, он хорошо расспросил у партизанского связного, как лучше и быстрей попасть в отряд. Будто предчувствовал, что понадобится ему это. А связной сообщил ему, как начальнику штаба Военного совета, и подробности пути, и пароль, и к кому нужно обратиться в лесном поселке, чтобы привел в штаб отряда.

Лес казался Белову суровым и таинственным. Из-за каждого дерева, из-за каждого пня и куста, казалось, внимательно следят настороженные, враждебные глаза. Рука Белова сжимала в кармане пистолет.

Белов был уверен, что в отряде ничего не знают о его предательстве. Откуда там могут знать, если сразу схвачено столько подпольщиков и закрыты все дороги, ведущие в Минск. В лесу боялся он не людей, а царившей вокруг немой тишины, какой-то жуткой неизвестности.

Вот, видимо, и та деревенька, где разместился отряд. Почему же никто не остановил Белова, не проверил? Неужели Воронянский не расставил дозоров?

В деревне тихо, на улице – ни души. Белов нашел хату, о которой говорил ему связной, зашел и, поздоровавшись, сказал пароль. Ему ответили. Значит, все в порядке.

– Мне нужно в штаб отряда, – сказал он хозяину. – Прошу отвести сейчас же.

– Что же, если нужно, так нужно. Значит, отведем.

Не раздумывая, хозяин надел кожух, сменил валенки на сапоги. Натягивая их, покосился на Белова:

– Уж очень легко вы обулись... Придется по глубокому снегу идти, а он уже тает... В ботинках только по мостовой прогуливаться. Какой вы номер носите?

Белов ответил.

– Ну, это хорошо. У нас как раз такие сапоги есть. Достань их из-под пола, – приказал он хозяйке.

Довольно молодая еще, шустрая женщина подняла широкую половицу и нырнула под пол, будто провалилась. Тотчас же оттуда показался сначала один, а потом и второй солдатский сапог.

– Вот это другое дело. Обувайтесь! – тоном старшего, более опытного человека сказал хозяин. – И ждите меня здесь.

Ждать пришлось довольно долго. Белов растерянно гадал: куда делся отряд? Спросить об этом у хозяина или у хозяйки – еще заподозрят что-нибудь. Придется ждать, будь что будет.

Наконец уже под вечер в хату ввалилось сразу несколько человек. Раскрасневшиеся от быстрой ходьбы по лесу, лица у всех были сосредоточенные, суровые. Старший представился:

– Микола Сандаков. Вам нужно в отряд? Тогда идем, пока совсем не стемнело. Снег тает, и ночью трудно идти.

Хозяин проводил их до самого леса, молча кивнул головой Сандакову и вернулся. А они шли след в след: впереди Микола Сандаков, за ним Белов, а сзади остальные.

«Идем мы как-то чудно: меня, как арестованного, ведут», – мелькнула мысль у Белова.

Разведчики не выказывали по отношению к нему ни особенной приязни, ни враждебности. Шли молча. В лесу по-прежнему стояла тишина – трепетная, хрупкая, готовая взорваться птичьим гомоном и многоголосыми криками звериного царства.

«Все-таки куда же это меня ведут?» – не унималась тревога в сердце Белова.

Только поздней ночью из темных зарослей крикнули им навстречу:

– Стой, кто идет?

Сандаков сказал пароль.

– А, это ты, Микола? Ну, давай давай! Комиссар давно ждет.

Макаренко действительно ждал. Отряд, узнав об арестах в Минске и о предательстве Рогова, Антохина и Белова, перебрался в самый дальний от дороги лесной поселок.

А узнал Макаренко о минских делах в тот же день, когда все началось. Хотя фашисты усилили контроль на дорогах, ведущих из города, часто меняли пропуска, подписи на них, пароли, – связь с лесом ни на один день не порывалась. Захар Галло сообщал подпольщикам о всех сменах паролей и пропусков, передавал образцы подписей. Не разгибаясь сидел за своим столом Иван Козлов, подделывая документы, необходимые для выхода связных из города. Белов не знал об этом.

– Ну, что нового в Минске? – будто ничего не зная, спросил у него Макаренко.

– Трудные дела... Еле вырвался. Рогов, Антохин, Славка, Жорж и многие другие арестованы...

– Я так и думал! – сказал Макаренко. – В город связным не пробиться, – значит, происходит там скверное...

– Куда уж хуже... повальные аресты... Еле выбрался...

– Беда! – воскликнул Макаренко. – Пробрались-таки гестаповцы в подполье... Как же вам удалось выбраться?

– Да уж и сам не знаю как. Чудом. Метался из одной квартиры в другую... Думал, когда придут арестовывать – буду отбиваться, а последнюю пулю – себе!

– Надолго ли вам хватило бы отстреливаться? – с сомнением сказал Саша. – Покажите, что у вас за пушка такая?

Белов вытащил из кармана пистолет, который ему дали в СД, и протянул Макаренко. Тот внимательно осматривал оружие со всех сторон, будто впервые видел такое, а потом спросил:

– И это все? Больше никакого оружия у вас нет?

– Нету. А разве этого мало?

– Микола, поищи у него в кармане, – может быть, там случайно еще что-нибудь завалилось...

Лицо Белова передернулось, рука рванулась к карману, но Микола перехватил ее и крутнул так, что Белов даже крикнул.

– Не торопись, дружок, мы сами это сделаем...

И вытащил из кармана гранату-лимонку. Больше у Белова оружия не было.