355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Гобри » Лютер » Текст книги (страница 25)
Лютер
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:05

Текст книги "Лютер"


Автор книги: Иван Гобри



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

Скоро саксонские князья спохватились. Филипп Гессенский, Георг Саксонский, Генрих фон Брауншвейг, Альбрехт и Эрнст Мансфельдские каждый на своих землях дали крестьянам несколько сражений, в результате которых силы последних значительно уменьшились. В конце концов восьмитысячная крестьянская армия собралась под Франкенхаузеном и стала готовиться к решительному бою. Внимательно следившие за передвижениями крестьянских отрядов князья также начали стягивать силы воедино. Мюнцер понял, что наступил решающий миг – крестьянская армия против объединенного княжеского войска! Он примчался в лагерь восставших и здесь узнал, что идет обсуждение недавно полученных мирных предложений. Ни за что! Никаких переговоров! Бог не простит нам этого, увещевал Мюнцер повстанцев. Эти слуги сатаны, эти узурпаторы власти и защитники лютеранства должны быть уничтожены. Графам Мансфельдским он направил исполненное презрения письмо, в котором говорилось: «Разве ты не знаешь, что Бог приказал всем птицам небесным клевать княжескую плоть, а всем диким зверям – питаться княжеским мясом? Одумайся и обратись, пока не поздно! Приходи к нам, и мы примем тебя, как простого брата». Вручив это послание княжеским эмиссарам, Мюнцер выпустил их из своего лагеря, оставив лишь одного молодого рыцаря, которого велел казнить. Разумеется, после этого ни о каком мире ни одна из сторон уже не могла и мечтать.

Завидев издали вражеское войско, Мюнцер выстроил крестьян за частоколом и произнес речь: «С нами Господь! Раньше земля и небо поменяются местами, чем Он покинет нас! Сейчас Бог сотворит для вас чудо. Они будут стрелять, но я своим рукавом отмету от вас все пули». Все утро в тот день шел дождь. Но вот тучи раздвинулись, проглянуло солнце, и над землей раскинулась огромная радуга. Это знак победы, ликовал Мюнцер. Княжеское войско пришло в движение. Крестьяне затянули гимн Святому Духу и принялись ожидать чуда. В это время грянул пушечный залп, и жалкое подобие оборонительных сооружений мюнцеровского воинства разлетелось в щепки. С изумлением крестьяне обнаружили, что кое-кто из их собратьев остался лежать на земле. А на них, потрясая мечами, уже неслись конные рыцари. Началось паническое отступление. Несколько часов спустя пять тысяч трупов убитых крестьян усеяли поле; остальным удалось разбежаться.

Рыцари окружили деревню Франкенхаузен, выволокли из домов три сотни прятавшихся крестьян и казнили их на месте. На чердаке одного дома слуга некоего рыцаря обнаружил лежащего в постели мужчину. «Я болен», – жаловался он. Мужчину обыскали, и последние сомнения рассеялись. Это был Мюнцер. Его переправили в Гельдрунген и устроили над ним суд. «Я хотел, – говорил он судьям, – добиться установления равенства в христианском мире. Те князья, которые выступали против, должны были умереть». Под пыткой его заставили выдать имена своих ближайших друзей, а затем приговорили к смерти. Вскоре рыцари отбили и Мюльхаузен, где вместе с Мюнцером казнили всех его сподвижников. Так завершилась в Саксонии Крестьянская война.

Лютер, верный своей привычке выносить оценки любым событиям, узнав о чудесной победе своих покровителей и трагической кончине своего врага, опубликовал книжицу под названием «Ужасная судьба Томаса Мюнцера». В казни Мюнцера он видел прежде всего поражение анабаптистов и уверял читателей, что сам Бог покарал этих еретиков за пропаганду ложного учения. «Несчастные сектанты, где теперь ваши речи, с помощью которых вы прельщали и увлекали за собой глупый народ? Где Мюнцеров рукав, которым он собирался отгонять пули? Где тот Бог, который устами Мюнцера предрек его армии победу? Безумцам, не желающим внимать Слову Божьему, достались на долю бичи и пушечные ядра, как тому и следует быть».

Рыцари выиграли свою битву, однако в народе авторитет Реформации сильно пошатнулся. Действительно, Лютер открыто выступил на стороне угнетателей. Он попытался оправдаться. Когда один из членов городского совета Мансфельда Рюгель выразил удивление в связи с тем, что уже после победы Лютер продолжал настаивать на самых жестоких мерах наказания для побежденных, тот отвечал, что в души крестьян вселился дьявол, а потому их следовало перебить как бешеных собак. Впрочем, любую критику в свой адрес он неизменно воспринимал как происки сатаны, о чем и писал Амсдорфу: «Они назвали меня княжеским прихлебателем! Я знаю, то сатана святотатствует против меня и моего Евангелия! Пусть его, пусть себе брешет».

Вместе с тем он чувствовал потребность публичного оправдания и обратился к канцлеру графа Мансфельда Гаспару Мюллеру с открытым письмом «По поводу суровой книги против крестьян». Здесь он еще раз изложил свои политико-богословские принципы, сформулированные ранее: «Милосердие, кричите вы! Не о милосердии надо говорить, а о Слове Божьем, которое велит уважать власть и подавлять восстания. Как смеете вы толковать о милосердии, когда сам Бог взывает к каре?» Он жестоко высмеивал своих критиков, которые только теперь прониклись жалостью к побежденным. Где же были они со своей жалостью, когда бродяги жгли чужие дома и убивали людей? На самом деле, повторял он, речь идет о противоборстве двух начал, которые он не раз уже называл. «Есть два царства: одно Царствие Божие, другое – царство земное. В первом есть и милость, и милосердие; во втором же судят и карают злодеев и защищают добронравие. Смешивать эти два царства – значит возносить диавола на небеса, а Бога сталкивать в преисподнюю». Разумеется, солдаты, участвовавшие в подавлении восстания, порой перегибали палку, но с этим приходится мириться, потому что «Бог избрал их своим орудием, чтобы покарать нас».

10
ЭРАЗМ И ЛЮТЕР

Успеху Реформации на первом этапе ее развития весьма способствовало благожелательное отношение к ней со стороны гуманистов. Объективно и гуманисты, и лютеране руководствовались сходными мотивами, толкавшими их на критику Церкви. Прежде всего это касалось защиты свободного подхода к толкованию библейских текстов. Гуманисты, прекрасно владевшие древними языками и отлично знавшие светскую историю, изучали Библию с чисто научных позиций, отбросив в сторону католическую традицию и игнорируя авторитет Святого престола. В свою очередь Лютер и его ученики также провозгласили свободу от влияния религиозных авторитетов, правда, не во имя науки, а исходя из аксиомы свободного толкования: по их мнению, каждый христианин, на которого снизошла благодать Святого Духа, сам по себе является Церковью. Гуманисты и лютеране сближались и в своих взглядах на мораль, и в критическом отношении к религиозной практике. И те и другие утверждали, что монастыри не приносят никакой пользы, а соблюдение безбрачия налагает на человека непосильную тяжесть, но при этом гуманисты выступали с жизнеутверждающих позиций, опираясь на пример языческой античности, а лютеране отталкивались от идеи бесполезности конкретных дел.

Вскоре, однако, их пути разошлись, и на первый план выступили разногласия, вызванные различием менталитета. Гуманисты прославляли Разум и отказывались принять слишком строгие ограничения, накладываемые верой, тогда как лютеране отошли от старой Церкви как раз во имя веры, которая, по их мысли, заменяла разум. К тому же лютеране выдвинули идею национальной Церкви, настаивая на разрыве с Римом, а гуманисты, напротив, стремились к духовному объединению Европы с помощью литературы. Закончилось тем, что Лютер навесил на гуманистов ярлык «педантизма», а последние прямо обвинили его в невежестве. Сыграли свою роль и папские инициативы, направленные на возрождение античного искусства, мимо которых гуманисты пройти не могли, отдавая дань уважения Риму – колыбели Ренессанса.

Употребляя слово «гуманисты», не следует забывать, что речь идет о конкретных людях, каждый из которых имел свою историю. Несмотря на живой интерес к Греции Перикла и Риму Августа, многие из них продолжали хранить в душе глубокую веру в Христа, охотно признавали авторитет папы, соблюдали церковную дисциплину, а свой долг ученых видели в том, чтобы изучить и понять истоки христианства. В отношении к истории сходство и различие взглядов лютеран и гуманистов проявилось еще раз. И те и другие с презрением относились к схоластам, только первые отвергали возведенное ими стройное здание догматики и упрекали их в том, что они слишком многое отдали на откуп свободе, а вторые считали их варварами, писавшими на «кухонной» латыни и не владевшими языком Гомера. Отсюда интерес к писаниям Отцов Церкви, представлявшим христианскую античность. Заметим, что на этом пути горячих поклонни-ков языческой античности ждали порой удивительные открытия.

Глава гуманистов Эразм Роттердамский представляется в этой связи фигурой одновременно в высшей степени типичной и глубоко оригинальной. Образование и духовная эволюция этого мыслителя позволяют рассматривать его как законченный прототип человека Возрождения, повторенный затем в сотнях «экземпляров». Вместе с тем совершенно особенные взаимоотношения, завязавшиеся у Эразма с Лютером, дают нам возможность видеть в нем уникальный пример человека, перешедшего от открытого восхищения лютеранством к недоверчивой настороженности, а от нее – к публичной оппозиции.

Ульрих Цазий, близко знавший и Эразма, и Лютера, оставил нам сравнительный портрет обоих деятелей, и остается лишь сожалеть, что он не счел нужным посвятить этому предмету отдельную книгу. Тем ценнее для нас его свидетельство: «Эразм всегда старается скрыть свои выдающиеся умственные способности, так, что иногда кажется, будто он сам о них не догадывается; Лютер, напротив, любит бахвалиться ими и выставляет их напоказ. Лютером владеет воинственный дух, порождающий вокруг себя вражду, тяжбы, ревность, гнев, ссоры, расколы, зависть и убийства. Эразм всегда настроен миролюбиво, и от него исходит дух мягкости, доброжелательности, благонравия, верности и снисходительности. Лютер говорит первое, что приходит ему в голову, а потом защищает свои высказывания с жаром и настойчивостью; Эразм излагает свои убеждения сдержанно и скромно, в самом любезном тоне. Когда речь заходит о толковании отрывков из Священного Писания, трудных для понимания, Эразм старается прояснить их смысл исходя из общего контекста; если тот или иной эпизод кажется ему двусмысленным или вызывающим сомнения, он почтительно оставляет его в стороне. Лютер поворачивает, переворачивает и выворачивает наизнанку каждое слово, пока весь контекст не зазвучит по-другому, а вся книга не наполнится туманом и мраком непонимания. Что уж говорить о том бесстыдстве и нахальстве, с каким он ищет и находит в священных книгах, начиная с Ветхого и кончая Новым Заветом, в каждой их главе, одни лишь проклятия и угрозы в адрес папы, епископов и прочих лиц духовного звания, так, словно Бог веками только тем и занимался, что предавал анафеме священников». Разумеется, противопоставляя обоих мыслителей, автор доходит до крайней точки, однако его оценки позволяют нам понять, почему вопреки внешним сближающим факторам Эразм и Лютер так и не смогли между собой договориться.

Между тем оба вышли из одного и того же религиозного братства, мало того, оба в конце концов решились на нарушение монастырской традиции. Дезидерий Эразм, незаконнорожденный сын священника, родился в Роттердаме в 1466 году и в возрасте 21 года поступил в августинский монастырь строгого устава в Стейне. Призвания к монашеской жизни он не ощущал никакого, однако из-за своего незаконного происхождения не мог рассчитывать на приличную карьеру в миру. Впрочем, к своему вынужденному монашеству он сумел отнестись философски и нашел в стенах обители «приют, удаленный от мирских забот и суеты, в котором возможна достойная жизнь, целиком посвященная вещам духовным». В 1492 году он был рукоположен в сан и получил назначение секретарем к епископу Камбрейскому. В 1495 году, когда у епископа отпала надобность в его услугах, он позволил Эразму последовать зову сердца и отпустил его учиться. Эразм избрал богословский факультет Сорбонны.

Следующий этап представляется нам чрезвычайно важным в жизни Эразма, потому что он во многом определил особенности его научной карьеры в сравнении с карьерой его современников-гуманистов. Большинство из них, подстегиваемые интересом к литературе, начинали учебу очень рано, так что еще не достигнув зрелого возраста, уже успевали заслужить репутацию ученых мужей. Эта тенденция сохранялась на протяжении всего XV века, и заслуга молодых ученых тем выше, что почти все они были самоучками. Что касается Эразма, то он открыл для себя древних авторов достаточно поздно, а читал их большей частью урывками. С творчеством Блаженного Августина он впервые познакомился почти 30-летним человеком и испытал своего рода потрясение. Греческий язык он начал изучать в 37 лет, степень доктора богословия получил в 40. Он переезжал из города в город, учился у самых разных наставников, объездил практически всю Европу, бережно накапливая знания и меньше всего думая о личной славе, чтобы к 50 годам превратиться в светило западной мысли.

Его религиозная эволюция шла в направлении, обратном тому, что определило путь Лютера. Поступив в монастырь по необходимости, а не по призванию, он и не старался ревностно исполнять требования монашеского устава, а вместо этого попытался отнестись к своим собратьям с долей юмора. Не принимая активного участия в жизни общины, он больше интересовался сочинениями Святых Отцов, чем молитвами; получив в 26 лет сан священника, никогда не служил мессу. Вместе с тем, уважая право Церкви судить о материях, в которых сам он разбирался слабо, он сохранял лояльность по отношению к Риму, пока не получил право, не нарушая взятых на себя обетов, вести приемлемый для себя образ жизни, свободный от строгой монастырской дисциплины. Вспомним, что в 1510 году о том же мечтал и Лютер, и предположим, что, прояви он больше настойчивости, наверное, и он мог бы добиться того же. В 1517 году, когда доктор Лютер, все еще не расставшийся с клобуком августинца, вывешивал свои поджигательские тезисы, прозвучавшие сигналом к войне с Церковью, Эразм как раз получил от церковных властей окончательное признание, освободившее его от всякой цензуры. Свидетель, очевидец и живой пример многочисленных нарушений канонических правил, распространившихся в монастырских и церковных кругах, он откровенно критиковал все эти недостатки, с остроумием высмеивая порочность монахов и епископов, нелепость суждений авторов-схоластов и посредственный уровень изучения Библии.

Он действительно сыграл роль предтечи Реформации, и первые же ученики Лютера не преминули воспользоваться его авторитетом, понимая, что одно имя Эразма способно существенно расширить их аудиторию. Позже, когда Лютер перешел к открытому противостоянию Церкви, когда над ним нависла угроза отлучения, когда его сторонники повели настоящий бой против папизма, требуя отмены священничества, закрытия монастырей и проповедуя свободу нравов, Эразм словно бы пробудился. Чем больше ударов сыпалось на Мать-Церковь, тем яснее становилось ему ее достоинство; чем яростнее лютеране уродовали ее лик, тем прекраснее он ему казался; чем ближе делалась угроза раскола, тем дороже представлялась ему ее целостность. И тогда Эразм встал на защиту Церкви, вступив в бой с реформаторами, – к великому недоумению тех, кто успел зачислить его в союзники.

В 1515 году, после того как Эразм оказал решительную поддержку специалисту по древнееврейскому языку Рейхлину в его споре с кельнскими доминиканцами («темными людьми»), ближайшие сподвижники Лютера – Спалатин, Ионас, Ланг, Меланхтон – поспешили воскурить ему фимиам. Сам Лютер, однако, еще не определил своего отношения к философу. Оставаясь внешне дипломатично почтительным, внутренне он ему все-таки не доверял. В 1516 году в кругу единомышленников он позволил себе обвинить

Эразма в «полупелагианстве» (читай: в стремлении больше полагаться на человеческую волю, чем на Божью благодать) и отходе от учения Блаженного Августина. В 1517 году он уже писал Лангу: «Читаю нашего Эразма, и он нравится мне все меньше и меньше».

Эразм безусловно одобрил начатую Лютером кампанию против торговли индульгенциями и все сочинения последнего, выпущенные в рамках разгоревшегося спора, возражая лишь против излишне грубой формы. «Лютер, – писал он Ионасу в 1518 году, – преподал прекрасный урок. Вот только выразиться ему следовало бы мягче. Тогда у него появилось бы еще больше защитников и сторонников, а сама религия от этого только выиграла бы. Я считал бы непростительным отказать ему в поддержке столь праведного дела... Я не берусь судить о его учении, но для меня бесспорно одно: то, что сделал Лютер до сих пор, заслуживает благодарности гуманистов». В письме к кардиналу Вольсею он добавлял: «Немалая заслуга Лютера в том, что жизнь его совершенно безупречна и не дает врагам ни малейшего повода для критики... Я не сразу воздал ему должное уважение, опасаясь, как бы склоки, к которым наука должна оставаться равнодушной, не сыграли для него своей роковой роли».

Итак, мы видим, что Эразм, этот живущий в миру монах (покинувший монастырь, отметим, во имя благородной любви к науке), придававший огромное значение нравственной реформе Церкви, прежде всего оценил в Лютере человека, не побоявшегося поднять голос протеста против недостойного поведения духовенства. Правда, его слегка передергивало от методов, которыми пользовался Реформатор, но он решил не акцентировать на этом внимания в надежде, что общий результат перекроет недостатки. Что касается богословия, то он предпочел (он, доктор и ученый!) не вдаваться слишком глубоко в теологические дебри. Этот факт, конечно, немало говорит нам о ценности университетских дипломов того времени. Спустя еще некоторое время гуманист, публикуя своего «Светония», посвятил его курфюрсту Саксонскому с пожеланием оградить августинца «от людской злобы».

Высокое покровительство Эразма льстило Лютеру, и он, конечно, захотел извлечь из него пользу. В 1518 году, в очередном письме к Ионасу, он снова заговорил об Эразме: «Я очень высоко ценю его и изо всех сил защищаю (интересно, от кого? – И. Г.), хотя от меня не укрылось, что в его сочинениях слишком много такого, что отнюдь не способствует познанию Иисуса Христа». Поскольку хвалы, расточаемые ему «королем гуманистов», показались Лютеру слишком сдержанными, он решил сделать шаг навстречу Эразму. Из осторожности он вначале попытался снестись с ним через Меланхтона, который послал философу письмо следующего содержания: «Лютер искренне восхищается вами и будет счастлив услышать от вас одобрение своим выступлениям». Прошло два месяца, однако «петиция» осталась без ответа. 28 марта 1519 года Лютер решился и написал Эразму лично. В своем письме он называл его естественным союзником лютеран, подчеркивал, что у них общие враги, а главное, они оба испытывают взаимное уважение и единодушие.

Как раз в эту пору великий гуманист переиздал своего «Энхиридиона», который несмотря на мудреное название на самом деле представлял собой руководство для образцового рыцаря-христианина, в некотором роде предвосхитившее «Введение в благочестивую жизнь» Франциска Сальского. Это было набожное, вполне ортодоксальное сочинение, проникнутое духом Виндешайма. Правда, автор обильно цитировал языческих мыслителей, однако превыше любой античной мудрости провозгласил простое правило, согласно которому «главной целью наших творений, речей и молитв должен быть один Иисус Христос».

Между тем отдельные положения этого труда оказались созвучны идеям виттенбергской школы. Разумеется, ни о каком «подлаживании» под лютеранство не могло идти и речи, поскольку первое издание «Энхиридиона» появилось еще в 1503 году. Просто его автор, обращаясь к мирянам, напоминал им, что для спасения души совсем необязательно становиться монахом, а рассказывая о монашестве, объяснял, что не простой суммой ограничений достигается Божья благодать. Обе эти истины, в христианском благочестии считающиеся классическими, впоследствии найдут отражение в знаменитом труде Скуполи «Духовная битва», который появится на волне католической Реформы вслед за Реформацией и вдохновит автора «Введения в благочестивую жизнь». Вот о чем напишет Скуполи в самом начале своей книги: «Некоторые люди полагают, что стремление к истинному духу христианства невозможно без внешней епитимьи, без умерщвления плоти, ношения власяницы, бичевания, продолжительных бдений, постов и прочих тяжких повинностей, служащих усмирению плоти. Другие, особенно женщины, думают, что они прежде других приблизятся ко Христу, если возьмут за правило читать длинные молитвы, выстаивать долгие мессы и другие божественные службы, часто ходить в церковь и без конца исповедоваться. Даже в чис-ле тех, кто носит духовное одеяние, находятся такие, кто верит, что истинному христианину достаточно знать свое место в церковном хоре, блюсти обет молчания, любить одиночество и исполнять требования устава. Все они заблуждаются. Все эти занятия иногда действительно служат средством достижения истинно духовной жизни, а иногда являются плодом самой этой жизни».

Ничего, что вырывалось бы за рамки этой традиции, Эразм не сказал, но поскольку лютеране как раз предприняли массированную атаку на «дела» и подвергли суровой критике монашескую жизнь, получилось, что второе издание «Энхиридиона» объективно лило воду на их мельницу. Одновременно на книгу обрушился шквал желчных упреков со стороны богословов, даже самых проницательных, таких, как Алеандр, который рассудил, что любое выступление, хоть в чем-то совпадающее с учением Лютера, только вербует тому новых сторонников. В свою очередь, Лютер, как и все остальные, решил, что Эразм публично высказал свои симпатии к лютеранству и поспешил воспользоваться этим. «Энхиридион», – писал он, – окончательно скомпрометировал вас в глазах папистов, значит, пора вам отбросить колебания и примкнуть к нам». По своему обыкновению и для пущей уверенности, что корреспондент его услышит, он поспешил обнародовать свой замысел и изложил его в предисловии к «Комментарию к Посланию к Галатам». Эразм, говорилось в этом тексте, как один из выдающихся европейских богословов (новый фокус: теперь уже Эразм стал богословом!), должен возглавить Реформацию, а он, Лютер, готов уйти в тень.

Мы не знаем, почувствовал ли Эразм себя польщенным, но простая осторожность помешала ему ухватиться за предложенную роль. По существу, он оставил этот призыв без ответа, ограничившись тем, что порекомендовал Лютеру придерживаться большей умеренности и «хранить верность своим благородным чувствам». Сделав вид, что ему незнакомы наиболее провокационные из сочинений Лютера (разве не их поносили кельнские доминиканцы, с которыми сам он спорил?), он передал свои поздравления автору комментариев к «Псалтири». Заканчивая свое послание, он выразил пожелание, что «божественный дух еще долго будет осенять своей благодатью многочисленные таланты автора к его вящей славе и ко благу его читателей». Он даже попытался замолвить словечко в защиту Лютера перед курфюрстом Майнцским, уверяя, что допущенные тем резкости объясняются «вспыльчивостью его характера». Он отправил это письмо Гуттену, находившемуся тогда на службе Альбрехта Бранденбургского, а Гуттен, вместо того чтобы переправить его по назначению, сделал письмо достоянием гласности. После этого слухи о приверженности Эразма делу Лютера обрели еще больший размах.

В 1520 году Эразм вопреки официальной позиции Церкви, успевшей осудить Лютера, все еще продолжал демонстрировать Реформатору свою дружбу и восхищение. Для него во всей этой истории определяющее значение имел не теоретический, а морально-нравственный и дисциплинарный аспект. Лютер выступил с критикой Рима, Рим вынужден защищаться, однако делает это из рук вон плохо, не понимая, сколь высоки ставки в этой игре. «Более всего задело и огорчило людей набожных и чистых душой, – писал он Спала-тину, – не учение Лютера, а папская булла, своей грубостью слишком не соответствующая той кротости, которую должен бы показать наместник Иисуса Христа на земле... Создается впечатление, что папу больше заботит защита собственного достоинства, нежели Христовой славы». Он также постарался принизить важность оценки, вынесенной Лютеру университетскими светилами, подчеркивая, что никто из них так и не доказал, что взгляды августинца ошибочны.

Письмо ушло к адресату, и тут Эразм всполошился. Он хорошо знал Спалатина, знал, как ловко умеет тот обделывать дела. Страшно подумать, какую выгоду извлечет он из его послания! Он потребовал, чтобы письмо ему немедленно вернули. Увы, слишком поздно! Письмо уже отправили в печатню. Именно к этому времени относится знаменитая фраза Эразма, высказанная им в ответ на вопрос о его отношении к осуждению Лютера Церковью: «Лютер совершил две непростительные ошибки: он замахнулся на папскую тиару и ткнул в брюхо монахов». Тогда же он делился с Ме-ланхтоном: «Я поддерживаю Лютера настолько, насколько это возможно, но все его сторонники, то есть почти все порядочные люди искренне сожалеют, что он не проявил в своих сочинениях большей осторожности и умеренности. Теперь уже слишком поздно: дело зашло так далеко, что раскол кажется неизбежным». Иными словами, он по-прежнему осуждал Лютера лишь за «стилистические» огрехи, объясняя его опалу слишком буйным темпераментом одной стороны и болезненной обидчивостью другой. Он все еще верил, что примирение возможно, и в соавторстве с Иоганном Фабером опубликовал анонимную записку с требованием созвать собор для «спасения достоинства верховного иерарха и сохранения мира внутри католичества».

В 1521 году в отношении Эразма к Лютеру произошел перелом, обрушивший последние надежды Реформатора на взаимопонимание с Гуманистом. Откровенно мятежный дух и все более резкие нападки на Рим, которые позволял себе Лютер, заставили Эразма всерьез усомниться в возможности мирного разрешения конфликта. Единство Церкви оказалось под угрозой, тогда как одна лишь мысль о расколе, к которому толкали немцы, наполняла его сердце ужасом. К тому же и до одного, и до другого постоянно доходили в пересказе доброхотов всякие ядовитые словечки и реплики, якобы произнесенные Лютером об Эразме и Эразмом о Лютере, что еще больше осложнило их взаимоотношения.

Так, Лютеру стало известно, что Эразм в частной переписке позволил себе подвергнуть сомнению его правоту. Лучшая оборона – нападение, и Лютер возмущенно пишет: «Эразм лжет, когда утверждает, что он мне друг. Экк хотя бы не скрывает, что воюет против меня... Ненавижу увертки и коварство этого человека». Или: «Бегемот (таким прозвищем он наградил Эразма. – И. Г.) далек от благодати; он больше озабочен тем, как достичь покоя, а о кресте думает меньше всего». С другой стороны, гуманист, недавно поселившийся в Базеле, постоянно слышал в свой адрес упреки в том, что питает непростительную слабость к Реформатору. Ему пришлось даже выступить в печати с самооправданием. «Кто из нас, – вопрошал он, – не склонился поначалу на сторону Лютера? Ведь и в самом деле имели место такие нарушения, терпеть которые было уже нельзя. Роковая любовь толкнула его к простоте древнего и святого богословия. И любые вопли, буллы, запреты и обвинения бессильны вырвать эту любовь из сердца верного христианина».

В 1522 году Эразм с горечью признал, что разрыв неизбежен. Своими мыслями по этому поводу он поделился с духовником Карла V Педро Руисом де ла Мотой: «Если шут вызвался плясать, а сам косолапит, то над ним только посмеются. Мы тоже не сумели понравиться, и что же? Нас уже именуют еретиками. Только ведь я меньше всего стремился нравиться, я хотел принести пользу. И когда это уже начало у меня получаться, случилась трагедия с новым Евангелием. Поначалу это учение встретило почти поголовное одобрение и многими воспринималось как чудо, но потом сами сектанты наломали таких дров, что началось какое-то безумие... Что до меня, то я никогда не понимал бунтарской правды, и еще меньше склонен благоволить ереси».

Итак, Эразм наконец отказался видеть в возникшей проблеме только психологические корни и обратился к ее богословской подоплеке. Лютер не потому бунтарь, что природа наделила его взрывным характером, а потому, что его доктрина противоречит христианской вере. Эразм приходит к важному для себя выводу: «Ни жизнь, ни смерть никогда не разлучат меня с католической Церковью». Вот когда виттенбергские богословы обрушили на своего бывшего попутчика град ударов, соответствующий глубине постигшего их разочарования. Как писал Эразм, они засыпали его «публичными оскорблениями и воинственными памфлетами».

На сей раз борьба сместилась в сферу противостояния между лютеранством и христианским гуманизмом. Теперь уже Эразм дал себе труд внимательно изучить доктрину своего противника, хотя до сих пор, озабоченный сохранением мира, не слишком вдавался в тонкости лютеранства. Начав читать (напомним, что шел 1523 год), он обнаружил в новом учении массу «парадоксов и загадок». Особенно его поразил совершенно бездоказательный, на его взгляд, тезис о «греховности всех человеческих деяний, включая деяния святых», а также тезис о невозможности свободного выбора. По последнему пункту впоследствии развернулась особенно ожесточенная дискуссия. В то же самое время он вслед за многими другими понял, что глубоко заблуждался относительно побудительных мотивов и целей лютеранского движения, которые не имели ничего общего с моральным обновлением Церкви. В своем письме к декану капитула в Турне он горько сетовал на проповедников нового Евангелия: «Одни из них видят в нем только удобный способ удовлетворения своих безумных страстей и плотских желаний, а кое-кто и явно зарится на церковное добро; другие охотно пользуются им как предлогом для разбазаривания собственного имущества в пьяных дебошах, надеясь затем восполнить утраты с помощью грабежей и вымогательства».

До Лютера дошел слух, что базельский мыслитель готовит серьезную книгу с критикой его тезисов. Меру опасности он осознал сразу и, испуганный, 20 июня 1523 года отправил Эразму пространное письмо, которое несмотря на высокомерно-снисходительный тон не могло скрыть тревоги писавшего. «Не хочу упрекать вас, – начал он и тут же перешел к упрекам, – но ваши книги, напечатанные с целью снискать себе милость со стороны наших врагов или отвлечь от себя их гнев, причинили нам немало неприятностей. Очевидно, Господь не одарил вас достаточной силой и мужеством, чтобы принять от этих чудищ открытый бой. Что ж, мы не станем требовать от вас того, что превосходит ваши возможности...»


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю