Текст книги "Лютер"

Автор книги: Иван Гобри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

7.
ЦЕРКОВЬ ДУХА (1522-1525)

На фоне всех этих безобразий Лютеру настоятельно требовалось оправдаться как в глазах своих учеников, так и в собственных глазах. Он подошел к решению этой задачи как богослов, подчеркивая, что все наблюдаемые мерзости относятся к явлениям нравственного порядка, тогда как действительную опасность представляет лишь религиозное зло, то есть неверие. В Евангелии он прочитал: «Тот, кто уверует и примет крещение, тот спасется». Он понял этот завет так, что для спасения достаточно веры и крещения. И нечего морочить ему голову всякими банальными историями про распутство и прочие безнравственные поступки. Они не имеют никакого значения и не могут служить преградой на пути в Царствие Небесное.

«Прошу вас, – писал он в 1523 году, – четко различать учение и жизнь... Чтобы отделить учение от жизни, нужна высшая благодать». Несколькими годами позже он все еще настаивал на этом разделении, которое теперь превратилось в противопоставление: «Я часто говорил о необходимости строго различать учение и жизнь. Учение состоит в том, что я верую в Христа и ни в чем не полагаюсь на свои дела, свои страдания, свою смерть и свое служение ближнему, – все это меня совершенно не заботит... Образ жизни не столь важен, как учение, и даже если жизнь моя недостаточно чиста, мне дарует чистоту мое учение... Я живу так, как могу, но из образа моей жизни отнюдь не следует, что учение мое ложно. Вот почему судить надо не по образу жизни, который я веду, а по тому учению, которое исповедую. Жизнь свою можешь попирать ногами, но учение должно достигать небесных высот!» Итак, теория оказывается важнее жизни. «Учение неизменно, оно не теряет ни своей чистоты, ни своего совершенства». Реальная жизнь не в состоянии подняться на такую высоту. К этому главному теологическому выводу он добавляет еще один, прикладной аргумент. Простые души легче поддаются внушению святых, чем грешников; поэтому лучше, если проповедовать учение станут люди, погрязшие в пороках. Тогда новообращенные пойдут за ними не из-за их личных качеств, а исключительно благодаря авторитету Божьего Слова.

Единственное, что имеет значение, это вера. Если имеешь веру, то все остальное позволено, ибо Христос своей правдой искупает все наши грехи. Вот почему не так страшны блуд, супружеская измена, пьянство или драки, которые не затрагивают основ веры. Напротив, стараясь творить добрые дела, человек как бы признается, что уповает не на милость Божью, а на личную добродетель. Самый большой вред приносят месса, исповедь, пост, умерщвление плоти и церковная молитва, крайней формой которых является монашество, поскольку под этими занятиями подразумевается беспрестанный торг с Богом, безумная надежда на то, что на жалкие свои деяния человек может «купить» Божью благо-дать, которая безмерна. Своей искупительной жертвой Господь преподнес нам великий дар, ничего не требуя взамен. Вот почему Лютер так яростно боролся с монашеством, вот почему он призывал и всех остальных не жалеть сил на эту борьбу. Монахов нужно убеждать, что в монастырях им делать нечего, а если они не желают этого понимать, надо обратиться за помощью к мирянам и выгнать их из монастырей силой. Вот почему он провозгласил ненужными все церковные обряды, все обычаи благочестия – они, по его мнению, превращают религию в идолопоклонство. Вот почему он объявил крестовый поход против папы – узурпатора и святотатца, подменившего своей властью авторитет Христа и упорствующего в этой кощунственной подмене.

Посреди Вавилона, обитатели которого прислушиваются только к голосу плоти, новый Илия провозгласил Церковь Духа. Истинная Церковь не имеет ничего общего с тем учреждением, которое сформировалось под именем христианства и обросло иерархической структурой, институтами духовенства, таинств, заповедей, настроило себе церквей... Истинная Церковь невидима глазу и зиждется на душах посвященных. Между собой эти души равны, ведь Христос ничего не говорил о необходимости епископов и священников и уж, конечно, ни словом не обмолвился о существовании папы. Если у новой Церкви и есть свои пасторы, единственная задача которых заключается в проповеди Божьего Слова, то облечь их властью может только сама община. Новая Церковь – не монархия, а демократия. Именно на эту отличительную черту своей Церкви – ее невидимость – и ссылался Лютер в 1518 году, когда пытался дезавуировать процедуру отлучения. Отлучение есть орудие, которым пользуется видимое церковное сообщество, и именно поэтому оно не имеет никакого смысла, ведь истинная Церковь невидима. Чтобы стать ее членом, достаточно принять крещение.

Уже в 1520 году Лютер писал: «Как только христианин выходит из крестильной купели, он становится священником и может считаться принявшим любой духовный сан вплоть до епископского и папского». Носителем священничества становится таким образом весь Божий народ, наделяющий кого-то из своих представителей конкретными функциями: «В случае, если христианин, подобным образом избранный священником, в дальнейшем лишается этого звания из-за допущенных злоупотреблений, то он просто становится тем, кем был раньше; стоит верующим низложить его, как он возвращается в крестьянское или бюргерское сословие, из которого вышел, и больше ничем не отличается от прочих крестьян и бюргеров, на собственном примере убедившись, что священник остается священником лишь до тех пор, пока его считает таковым община».

В 1523 году в поучении, обращенном к своим сторонникам, он уточнил теоретические обоснования этого положения: «Всякая община имеет право высказывать свое суждение об учении, а также назначать и смещать пасторов». Таким образом, он подверг сомнению не только авторитет папы, епископов и церковных богословов, но и авторитет священного собора, к которому еще недавно сам обращался через посредничество нотариуса. «Что значат эти со всех сторон несущиеся вопли: «Собор! Собор!»? Ах, Собор опирается на авторитет ученых докторов и епископов и охраняет традицию? Но кто сказал, что Слово Божье должно быть в рабстве у традиции? в рабстве у обычая? в рабстве у епископов? Никогда тому не бывать! Пусть же епископы на своих соборах и дальше болтают что хотят и переливают из пустого в порожнее!» Ученых отцов, трудящихся над определением веры, он именует узурпаторами, человекоубийцами, разбойниками, волками и отступниками.

И разве не должен свободный народ требовать восстановления своих законных прав? Те, кто его обманул, «в полной мере заслужили изгнание из рядов христианства. Их надо гнать, как гонят волков, разбойников и убийц, потому что они вопреки Слову Божьему навязали нам свои собственные догматы и захотели подчинить нас своей власти». Епископы – это «апостолы дьявола», пребывающие в «бесовской шкуре», они ничем не лучше турок и евреев, а потому им место среди собак и ослов. В 1524 году в письме к одну из друзей он излил свое возмущение перед соборами, которые «хотят решать за нас и приказывать, во что нам верить».

Но, оказывается, Церковь извратила не только религиозные догматы, но и учение о нравственности. В Церкви Духа все христиане пользуются свободой сынов Божьих, той самой христианской свободой, которую провозгласил манифест 1520 года. Церковь вообще не имеет никакого права диктовать своим верным, как себя вести, потому что подобное вмешательство означает насилие над их совестью. В этом вопросе Лютер мог ограничиться ссылкой на собственный догмат о непобедимости похоти и с откровенной насмешкой объяснить, что Церковь только зря теряет время, пытаясь приказать нам сделаться чистыми, отважными и добрыми, ибо в силу первородного греха мы изначально похотливы, ленивы и злы. Но он предпочел перенести дискуссию с церковной почвы на почву пелагианства. Если Церковь насилует нашу волю, заставляя исполнять предписания, без которых лучше было бы обойтись, это означает, что сама эта воля свободна. Однако Лютеру этого мало. Чтобы подчеркнуть весь вред, наносимый церковными заповедями, он пытается воспользоваться авторитетом святого апостола Павла, учившего, что с момента возвещения Евангелия человек перешел из-под власти закона под власть благодати. Таким образом, церковные пастыри, навязывающие нам те или иные законы, превышают свои полномочия.

Поэтому бессмысленно даже формулировать заповеди, диктующие образ действий человека: вера сама подскажет ему, что нужно делать. «Истинный христианин, – писал в 1521 году Лютер Бугенхагену, – не нуждается в моральных заповедях, ибо дух веры сам ведет его ко всему, что угодно Богу и чего требует братское милосердие». Мы видим, что к двум высказанным ранее аргументам против пользы «дел» добавился третий. Вначале, чтобы успокоить свою совесть, Лютер говорил: «Добродетель недостижима, следовательно, грешник ни в чем не виноват». Затем он подкрепил это психологическое доказательство богословским: «Христос искупил все наши грехи, следовательно, грешнику не о чем беспокоиться». Наконец, он лишил доверия самый источник моральных норм: «Видимая Церковь не обладает никаким авторитетом, следовательно, ее указания для нас не обязательны». Причинно-следственная связь переносится таким образом из плоскости «власть – подчинение» в плоскость «внутреннее побуждение – поступок». Дела не просто бесполезны, они порочны по своей сути, если продиктованы нашим стремлением заслужить Царствие Небесное; они достойны уважения, когда совершаются бессознательно, продиктованные верой.

Наше исследование не претендует на богословскую глубину и вовсе не ставит своей целью опровержение того или иного богословского учения. Поэтому мы не будем обсуждать, ошибался ли Лютер, отвергая пользу «дел», и если ошибался, то в чем именно. Нас интересует исключительно психологическая эволюция личности Лютера, неразрывно связанная с его богословской трактовкой греха и свободы, и нам представляется важным отметить, что и на сей раз он восстановил зависимость воли от веры. В самом деле, он не говорит, что любые дела бесполезны; он говорит, что они в некоторых случаях заслуживают одобрения, а в некоторых – осуждения. Дела приносят пользу тому, кто совершает их движимый одной верой, они же несут вред тому, кто думает только о своем спасении. Речь, таким образом, идет о существенной разнице между двумя подходами, а вовсе не о принципиальной невозможности явления как такового. Человек совершает те или иные поступки, продиктованные либо верой, либо корыстным интересом, но в любом случае он перестает быть пассивной жертвой собственного вожделения. Паписты думают как раз о спасении, значит, они и не свободны, и не искренни: «Все, что не есть вера, есть лицемерие. Даже если некто руководствуется в своей жизни заповедями Божьими, он остается всего лишь лицемером. Добрые дела, творимые плотью, еще дальше уводят нас от цели, потому что ни жизнь, ни дела, ни закон ничего в ней не значат». Восстановление в правах свободы воли понадобилось Лютеру для того, чтобы найти новый повод для обвинения своих противников, но в этом случае возникает вопрос: как следует понимать поведение проповедников и последователей нового учения, вдохновленных верой – этой матерью всех дел – и тем не менее не сумевших «произвести» на свет ничего, кроме новых и новых грехов?

Церковь Духа, она же истинная Церковь, не признает никаких учреждений; ее членов объединяет только вера – невидимая вера в невидимого Христа. Единственный свидетель этой веры и единственная связь с объектом веры – Слово Божье. Лютер уже забыл, какими кровавыми призывами дышало его послание к немецкому дворянству и христианскому народу, который он настраивал против монашества. Теперь он объявляет, что единственным оружием может служить Слово Божье. «Я осуждаю только Словом, – учит он в 1522 году. – Сражаться надо, вооружившись одним только Словом». Как богопочитание не должно сопровождаться возведением статуй и украшением стен храмов распятиями – зримыми воплощениями Бога и его избранных, так и христианский воитель не должен разрушать эти нечестивые образы – их опрокинет Слово.

О новых «видимых» руководителях Церкви, которым суждено заменить папу и епископов, Реформатор не желает ни говорить, ни слушать: с ними это будет уже совсем другая, не истинная Церковь. В 1523—1524 годах он решительно отвергал идею лютеранской Церкви: «Не в Лютера вы веруете, но в Христа, в единого Христа. Я знать не знаю, кто такой Лютер, и знать его не хочу. То, чему я учу, не от Лютера исходит, но от Христа». Но ведь для объединения верующих, для проведения обрядов нужна хоть какая-никакая организация. Хотя бы собрание высших ответственных лиц. Вот что он отвечал на эти предложения: «Мне кажется неосторожным собирать наших в собор для обсуждения единства формы обрядов. Одна Церковь не должна в своих внешних проявлениях повторять другую».

В это же время Лютеру пришлось признать, что слева его начали обходить Мюнцер и Карлштадт с их мистицизмом. Эта пара приступила к установлению христианства, радикально очищенного от любых зримых элементов. Виттенбергский пророк давно стал казаться им чересчур умеренным. После своего публичного поражения, отодвинувшего его на вторые роли и в университете, и в герцогском городе, Карлштадт удалился в Орламюнде, где числился пастором. Здесь он зажил крестьянином, трудился в саду и вел беседы с деревенскими жителями. Из тех священников, что входили в окружение Лютера, он одним из первых нарушил обет безбрачия, доказав тем самым, что хотя бы в реальной жизни признавал важность чувственного опыта.

Его перу принадлежит множество сочинений духовного характера, главным содержанием которых стала тема вознесения души над обыденностью. Для преодоления этого мистического пути душе вообще не требуется никаких зацепок в действительности, так что даже те крохи, которые Лютер оставил от католической литургии, Карлштадт счел излишеством, Крещение? Совершенно бессмысленная процедура. Разве для того, чтобы приобщиться благодати Божьей, обязательно поливать голову водой? Причастие? Излишество. Бог не нуждается в ломте хлеба и стакане вина, чтобы доказать, что Он существует. Статуи и картины? Да это же карикатура на Бога, следовательно, их необходимо уничтожить. Церкви? Творение рук человеческих. Куда лучше собираться на природе, которая является творением рук Божьих. Университеты? Но разве Богу нужны профессора, чтобы передать нам Его науку? И разве не запретил Христос называть именем Учителя людей, навсегда осудив любые университетские звания? Пастыри? Но если Дух Святой вдохновляет верующих напрямую, то какова же их роль? Руководители? Церковь как духовная общность в них не нуждается, а всякий человеческий закон не действителен перед Божьим законом; следовательно, долг каждого христианина – отказывать в послушании гражданским властям.

Кому-то может показаться, что все это были не более чем пустые мечты переучившегося богослова, однако не стоит забывать, что в тогдашней политической и морально-нравственной обстановке, сложившейся в Германии, сочинения Карлштадта издавались большими тиражами. Картины общества, существующего без формальной организации и без законов, пленили Якоба Штрауса в Аугсбурге и Штейна в Веймаре, чьи проповеди вскоре привлекли массы последователей. Говоря об отсутствии законов, они, разумеется, имели в виду законы, изданные людьми, поскольку Бог установил Свой закон, перед которым человеческие правовые нормы бледнеют и теряют силу. Лютер понимал, что его ученик пошел дальше него. Ссылаясь на Ветхий Завет и пример библейских патриархов, этот мистик ратовал за многоженство и, разжигая в себе чувство мести, призывал к крестовому походу против нечестивцев и распутников, окопавшихся в Виттенберге. Разве Бог не потребовал от евреев сровнять с землей города идолопоклонников? Впрочем, когда Томас Мюнцер, этот Моисей анабаптистов, начал вербовать рыцарей и крестьян в свое святое воинство, Карлштадт хоть и присоединился к нему, но лишь как истинный лютеранин, убежденный, что сражаться против неверных можно только оружием веры.

Так Лютер, едва успевший отбить атаку на правом фланге, оказался перед необходимостью защищать и левый фланг. Сам он не одобрял ни анархизма, ни уравниловки. Конечно, он тоже призывал к крестовому походу против духовенства, однако продолжал надеяться, что существующая Церковь, эта «вавилонская блудница», скончается сама собой, от излишеств и злоупотреблений, а вовсе не умрет насильственной смертью. Конечно, и он отрицал авторитет папы и епископов, однако никогда не отрицал существования особой харизмы, которая дается свыше и носителем которой, как он полагал, являлся он сам. Конечно, и он советовал подражать образцам, почерпнутым в Священном Писании, а не средневековым святым, однако никогда не забывал делать поправку на пригодность этих образцов для современности. Конечно, он никогда не спорил, что власть предержащие – те же люди из плоти и крови, однако видел, что и они могут служить Делу, как, например, курфюрст Фридрих. Что же касается толкования Ветхого Завета, то здесь он пошел дальше всех, напомнив, что ни Иосиф, ни Даниил, ни любой другой еврей никогда не соблюдали Моисеевых законов на чужбине, уважая местные обычаи; христианин же, являющийся гражданином Царствия Небесного, на земле всего лишь чужестранец, следовательно, обязан подчиняться государственным законам.

Итак, две ветви одного движения вступили между собой в борьбу. Их вдохновители при каждом удобном случае осыпали друг друга оскорблениями, к которым немцы прислушивались с особенным любопытством. Мюнцер называл Лютера «сверхъязычником и сверхмерзавцем, доктором Вра-кой, бесстыжей вавилонянкой, витгенбергским папой (это было самое обидное ругательство. – И. Г.), драконом, василиском» и одаривал прочими любезностями в том же роде. Более сдержанный Карлштадт обличал лютеран как обманщиков, еретиков, святотатцев, пустых мечтателей, непоследовательных спорщиков и идолопоклонников. Лютера он именовал «младшим братом антихриста», «убийцей душ» и «покровителем истуканов». Лютер величал Мюнцера «аллштадтским сатаной» и «прожорливым волком», а Карлштадта – неразумным дитятей, возмутителем народного спокойствия и заоблачным мечтателем.

Вскоре Карлштадт обзавелся печатней в Иене и, следуя тактическим приемам, разработанным учителем, начал рассылать по всей стране листки обвинительного содержания. С суровой отповедью Лютеру выступил и Мюнцер, опубликовавший свой труд под названием «Как я защищаюсь от смертных из Виттенберга». «Лютер, – говорилось в этом сочинении, – осквернил весь христианский мир и украл у него Евангелие». Когда до Лютера дошли слухи о том, что страсбургские пасторы попали под сильное влияние Карлштадта, он поспешил обратиться к ним с торжественным посланием, озаглавленным «Мартин Лютер, недостойный сын Церкви и евангелист (толкователь Ветхого и Нового Завета) – возлюбленным сынам Божьим, христианам Страсбурга». Своим читателям он предлагал сравнить учение Карлштадта, все сотканное из возвышенных мечтаний, с его же образом жизни, свидетельствующим о том, что Евангелие занимает его куда меньше, чем плотские радости бытия, и, наконец, приводил в пример себя самого как «верного слугу Иисуса Христа». В начале 1525 года он выпустил еще один разгромный документ – «Против небесных пророков, по поводу образов и Причастия».

С другой стороны, убежденный, что гражданские власти должны служить Церкви, Лютер предпринял ряд попыток привлечь на свою сторону князей и не дать им переметнуться к противнику. Его пугали обращенные к рыцарям – этому классу благородных бездельников и циничных грабителей – призывы своих оппонентов разорять церкви, гнать монахов и карать «середняков», то есть тех, кто не считал себя католиком, но и не спешил вступить в их секту. Лютер решил заручиться поддержкой «своего любезного покровителя» курфюрста Фридриха. Опираясь на Писание, он доказывал ему, что императорская власть, установленная в Германии, и есть та единственная власть, которой должны подчиняться все христиане. Предостерегал он и против новоявленных пророков, указывая на недопустимость их идей и нелепость их исступленных речей. Они мечтают о бунтах, тогда как он, Лютер, уважает существующий порядок. Всякому должно быть очевидно, на ком из них Дух Божий. Они бахвалятся, что получили откровение, и исполняют миссию проводников Евангелия, да еще уверяют, что напрямую беседуют с Богом и ангелами. Но это не может быть правдой: их выдает собственная речь, проникнутая злобой. Напротив, лютеране ведут себя образцово: «Здесь, в Виттенберге, мы учим только вере, милосердию и проповеди Креста Господня». Разумеется, нет ничего легче, чем разоблачить безнравственность новых христиан: «Они укоряют нас в том, что наша жизнь не во всем соответствует нашему же учению. Увы! Мы и сами это признаем. Но разве для того, чтобы узнать об этом, обязательно слышать небесные голоса и обладать духовным превосходством?»

Впрочем, эта жаркая оправдательная речь касалась исключительно негативной, притом внешней, стороны новой Церкви. Лютер понимал, что ему не удастся ни заткнуть глотку своим хулителям, ни переманить к себе папистов, ни убедить в своей правоте князей, если он не покажет им конкретный пример того духовного сообщества, о котором столько говорил. В 1523 году он пришел к выводу, что под мистику пора подвести фундамент реальности. Поскольку высшим авторитетом является народ, то и начать надо с небольших местных ячеек общества евангелистов. Своими планами он поделился с пражскими каликстинцами – теми самыми гуситами, которые после Базельского собора вернулись в лоно Церкви, добившись для себя уступки по вопросу причащения под обоими видами (все-таки речь шла о внешней стороне обряда и не затрагивала его догматической сущности), и которых Лютер надеялся снова рассорить с папизмом. Он рассчитывал, что члены каждого прихода образуют собственное свободное объединение, изберут себе пастора, решат, в какой форме будут принимать причастие, а в остальном станут жить без всяких регламентаций, «ведомые одним Господом». Затем он перевел эту программу на немецкий язык и разослал сначала по саксонским, а затем и по другим германским городам.

Переход от теории к практике потребовал от него конкретных действий. Родиной первой образцовой общины стал небольшой саксонский городок Лейзниг. Прихожанам местной церкви, проявившим известную благосклонность к его учению, Лютер разослал манифест, озаглавленный «Да будет христианское сообщество или коммуна вправе и во власти судить о любых учениях и ученых, назначать их и смещать. Причины и основания». Иными словами, Лютер попытался последовательно применить на практике собственный догмат о свободе выбора. Здесь же он еще раз дал свое определение сущности духовенства, подчеркнув, что оно в равной мере распространяется на всех христиан, и напомнил, что единственным авторитетным источником истины является Священное Писание. Отныне христианам достаточно договориться о толковании Писания, и тогда они с легкостью заставят умолкнуть каждого, чьи суждения расходятся с истиной. По мысли Лютера, образцовая община должна была положить начало процессу обращения масс к новой Церкви. «Паписты, – не скупился на посулы Лютер, – отступят перед нами и подчинятся нашему Слову». Как нетрудно догадаться, затея с образцовой общиной с треском провалилась: каждый прихожанин, помня о своем праве на личное мнение, выискивал в Писании именно то, что хотел найти. Начав с бесплодных и бесконечных споров, община вскоре разделилась на противоборствующие группировки. Там, где еще недавно господствовало согласие, воцарился раскол.

Но Лютера это не обескуражило. Решив, что неудача носила случайный характер, он принялся за составление краткого словаря для нужд будущих коммун. Словарь, названный «Об организации обрядов в общине», увидел свет в 1523 году. Именно конкретному объединению людей, настаивал автор, принадлежит право определять форму культового обряда. Сам же он ограничился тем, что подсказал несколько идей. За образец следует взять божественную службу, которую практиковали во времена апостолов. Собираться нужно ежедневно, а программа должна включать общую молитву и чтение Библии. В то же время он понимал, что, действуя исключительно по собственной инициативе, члены общины рискуют либо запутаться в этих слишком туманных рекомендациях и утратить основательность, либо, наоборот, привнести в них чересчур много всяких фантазий и выставить себя в смешном свете.

И он взял на себя труд разработать точный устав, который мог бы послужить образцом для остальных общин. Устав назывался «Отправление мессы и причащение в церкви Виттенберга». Внешних различий с католической мессой было здесь немного. Священник, совершающий богослужение, облачался в белый стихарь и фелонь. Присутствующие пели поочередно входную молитву, литанию, глорию. Затем священник читал молитву, отрывки из Посланий Апостолов и Евангелия, в промежутках между которыми исполняли гимн на ступенях амвона или пели «Аллилуйя»; наконец, пели «Верую» и выслушивали проповедь. Поскольку проскомидия и соответствующая ей часть литургии отсутствовали как ненужные (лютеране отказались от жертвенного характера мессы), священник просто пел часть литургии, предшествующую канону, а затем зачитывал из Евангелия отрывок об установлении таинства евхаристии. Молитвы, в которых содержится намек на жертвоприношение, пропускались, зато «Свят, свят, свят Господь», «Отче наш» и «Агнус-деи» пелись безо всяких изменений. Затем следовало причащение под обоими видами, а в заключение читалось несколько молитв непосредственно по католическому требнику.

Верные ученики Лютера не скрывали своего удивления. Для чего отводить такое место божественной службе и стоит ли так широко пользоваться элементами папистского обряда, недоумевали они. Они-то думали, что все эти вещи остались далеко в прошлом. Неужели Реформатор собирается заставить их вернуться к «делам», хотя бы и в форме богослужения? Лютер успокоил их. Задуманное ими предприятие пока переживает период становления. Нельзя же так сразу от традиционной Церкви перейти к Церкви Духа, в которой от всех таинств действительно останутся только крещение и причащение. Толпа слишком привязана к внешней стороне обряда, она привыкла к песнопениям, привыкла к латыни, звучащей в стенах храма. К тому же все это явления второстепенного порядка, с которыми вполне можно мириться, не опасаясь за успех Реформации. Вера прежде всего. Дела – вторичны. Что же касается театрализованного действа под названием богослужение, то разве сыщется на свете лучший способ привлечь к новой Церкви толпы верующих? «Тот, кто не вникает в смысл проповеди, будь он итальянец, француз или испанец, – терпеливо разъяснял Лютер, – слушает звуки органа, наслаждается церковным пением и колокольным звоном, видит на священниках ризы, одним словом, не замечает ничего необычного и думает, что он находится в папистской церкви».

Меланхтон целиком одобрил эту идею. «Мир так привязан к мессе, что, кажется, невозможно отучить от нее людей». Найденное решение поражало своей простотой. Реформаторы сохранили внешние формы божественной службы, отвергнув все фундаментальные догматы религии, а легковерные прихожане, счастливые уже тем, что им снова дали возможность ходить к мессе, пополняли ряды лютеран, даже не догадываясь об этом. Разумеется, главной целью реформаторов оставалось распространение своего учения. Во время мессы, внешне почти неотличимой от службы по римско-католическому обряду, но лишенной сакральной сути таинства, лютеранское учение медленно, но верно проникало в каждую душу. «Цель богослужения, – повторял Лютер, – состоит в том, чтобы Слово Божье явилось на смену пустому обряду, к которому мы привыкли».

Само собой разумеется, что осуществление этой цели требовало общего сбора прихожан под присмотром опытных пасторов. Больше всего мешали лютеранам католики, сохранившие верность своим священникам. После того как антипаписты заняли одни храмы и надругались над другими, эти люди стали собираться в придомовых церквах, где кто-нибудь из монахов, каноников или кюре служил мессу без песнопений. Лютеру не терпелось покончить с этим пережитком суеверия. Вопреки собственному заявлению о терпимом отношении к «слабым духом», он направил в адрес капитула замковой церкви категорический приказ о прекращении богослужений. Католики притворились глухими. Тогда Лютер обратился к ним с официальным письмом, одновременно подбив курфюрста оказать на них давление. Потом он с кафедры замковой церкви лично огласил запрет на отправление мессы. Разжигая народный гнев, он грозно бичевал «этих прислужников вавилонской блудницы», которые осмелились продолжать свои дьявольские выходки. Постепенно последние каноники, брошенные князем и городскими властями, освистанные студентами и толпой, разбрелись кто куда. В конце концов в городе осталось всего трое верных католичеству священнослужителей, наотрез отказавшихся подчиниться новым порядкам. По их поводу Лютер высказался так: «Осталось всего три толстобрюхих свиньи – только не в церкви Всех Святых, а в церкви Всех чертей». Спеша закрепить достигнутый успех, он сочинил памфлет «Об уничтожении мессы без песнопений».

Еще одну из своих задач он видел в том, чтобы придать богослужению народный характер. Для простого народа он составил небольшой сборник молитв (Betbuchlein), в который вошли Десять заповедей, «Отче наш», псалмы о Покаянии и несколько отрывков из Священного Писания, а также требник для совершения таинства крещения ( Tautbuchlein), почти неотличимый от католического требника. Между тем месса без проскомидии и без канона, отправляемая священником, не верящим в искупительную жертву, месса, в которой проповедь все настойчивее вытесняла молитву, не встречала восторга у паствы. Люди откровенно скучали в церкви, в результате чего ряды прихожан день ото дня редели. И тогда Лютера осенила поистине гениальная идея. Он предложил включить в службу песнопения на немецком языке.

Авторство этой идеи принадлежало не ему. И в Германии, и во Франции люди довольно часто пели песни религиозного содержания на родном языке, порой даже на диалекте. Хитроумие Лютера проявилось в том, что он решил включить народные песни в божественную службу наряду с латинскими песнопениями, имея в виду постепенную замену последних на первые. Лютеру понадобился весь его талант, чтобы сочинить действительно красивые произведения, которые сразу приняли бы большинство прихожан. Музыкальную часть он поручил Гансу Вальтеру, придворному кантору из Торгау. В 1524 году Вальтер издал первый сборник лютеранских гимнов, озаглавленный «Книжка духовных песен». В сборник вошли 24 произведения на стихи Лютера и с его предисловием. Наряду с глубоко христианскими поэтическими сочинениями здесь встречались и такие, например, тексты: «Господи, Словом Своим защити нас; пресеки посягательства папы и турок на престол возлюбленного сына Твоего, Иисуса». Это, как пояснял автор, «детская песенка, которая поется против двух заклятых врагов Христа и Его Святой Церкви: папы и турок». Что ж, делая подобные куплеты достоянием всей Германии, реформаторы могли быть уверены, что воспитание подрастающего поколения лютеран пойдет по нужному руслу.