Текст книги "Жизни для книги"

Автор книги: Иван Сытин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Однако оратор, договорив о Сытине, поставил здесь не точку, а только точку с запятой и, видя перед собой за столом, рядом с Сытиным, председателя цензурного комитета, решил почтить и его перед всем обществом. Во второй части речи Плевако напомнил слова, только что сказанные протопопом, и повторил о возможности для «духа лукавого» использовать силу печатного слова, если б… если б не было на свете – цензуры!

И пошел палить во славу цензурного комитета и его достойного председателя.

Именно здесь, в этой застольной речи, и было произнесено знаменитое сравнение цензуры со старинными щипцами, которые «снимают нагар со свечи, не гася ее огня и света», – выражение, на многие годы после этого ставшее пословицей в издательских кругах.

Не легко отважиться вступить в бой с таким блестящим противником, как Плевако. Но песнопение во славу цензуре, от когтей которой трещали весь век лучшие журналы, калечились великие произведения, цензуре, зажимавшей всем глотку, – этого стерпеть не мог и не захотел свободолюбивый Гольцев. Он встал еще при последних словах оратора, чтобы не потерять право очереди, и сейчас же заговорил.

Заговорил о цензуре. Заговорил все о том же «лукавом духе», которому в этот день решительно не давали покоя, который не только может, ло словам протопопа, прийти, но что он уже пришел, что он «уже среди нас; но только он завладел не ротационной машиной, а талантливым языком почтенного оратора Федора Никифоровича Плевако».

Все, что позволяла возможность сказать о цензуре в присутствии председателя цензурного комитета, Гольцев сказал – использовал случай облегчить душу перед общественным мнением. За «щипцы, снимающие со светильника нагар», как и следовало ожидать, досталось Плевако всего более.

– Вот-с, уважаемый Федор Никифорович, что значит «сесть между двумя стульями»!

Этим заключительным взмахом и закончил свою отповедь Гольцев. Я не помню, терпел ли когда-нибудь Плевако от своих противников поражения, но смею думать, что такой потасовки ему еще никогда не задавали. А «сидение между двумя стульями» вызвало в собрании общий веселый и громкий смех.

Шли годы. Издательское дело росло не по дням, а по часам. Деятельность Сытина, этого крупнейшего издателя-предпринимателя, стремившегося широко распространить в народе хорошую книгу, дорогую удешевить, а дешевую улучшить, начала вызывать к себе в сферах подозрительное отношение; ему не могли забыть, что именно он «Толстого в народ пустил», и решили попугать как следует, всерьез. За изданную брошюру «Что нужно крестьянину» [92]92
  «Что нужно крестьянину» – брошюра А. Ельчанинова из серии «Религиозно-общественная библиотека для народа», издана И. Д. Сытиным в 1905 году.


[Закрыть]его привлекли к суду по грозной статье 129-й – за «призыв к ниспровержению существующего строя». И еще раз по той же статье – за издание «Полного словаря иностранных слов», где, между прочим, впервые разъяснялись такие слова, как «диктатура пролетариата», «капитализм», «социал-демократическая партия». В «сферах», конечно, понимали и сами, что издатель, выпускающий в год десятки тысяч названий, физически не может детально знакомиться, как редактор, со всем материалом лично, но создать вокруг дела тревогу и возню было все-таки соблазнительно. Однако Сытин остался верен себе и продолжал издавать то, что считал нужным и своевременным, хотя и привлекался еще не однажды по статьям, не сулящим ничего утешительного.

Выйдя из деревенской глуши, из народных глубин, Сытин хорошо знал по самому себе, что такое потемки, в которых векует народ, и напрягал все усилия и все свое внимание на приобщение деревни и народных масс к печатному слову.

Буквари и удешевленные учебники лучших педагогов того времени и наглядные пособия массами двинулись в начальные, сельские и воскресные школы; книги для самообразования, для внешкольного просвещения, по ремеслам, по сельскому хозяйству – целыми библиотеками, специально подобранными, стали доступны взрослому населению в самых отдаленных и глухих местечках. Связь со всеми народными читальнями и земскими складами была накрепко установлена во всей стране. Сытинский каталог по этому отделению получил на Всероссийской выставке диплом первой степени «за широкую деятельность по изданию книг для народа». А через год после такого признания это отделение было закрыто в административном порядке без объяснения причин.

Дешевые издания классиков – всего Пушкина за один рубль, всего Гоголя, Жуковского, всего Л. Толстого – по небывало дешевой цене, и многотомные издания, как энциклопедии «Народная», «Детская», «Военная» и др., вызывали признание высоких заслуг издательства, с одной стороны, и гнев и бешенство – с другой, а на учебники для народной школы буквально с пеной у рта накинулся известный черносотенец Пуришкевич, пророчивший, что под влиянием этих книг «вся огромная русская жизнь превратится в одно сплошное зловонное гноище, где закопошатся человекообразные, с ненасытной пастью гады». Пуришкевич громил Сытина с трибуны Государственной думы, называя его деятельность «школьной подготовкой второй русской революции», и громы его были услышаны и поддержаны в Государственном совете.

Так или иначе, но Сытин в книжном деле сыграл огромную роль, и имя его тесно связано с историей приобщения народных масс к печатному слову и к русской литературе.

«На днях я был у Сытина и знакомился с его делом, – пишет А. П. Чехов в 1893 году к Суворину. – Интересно в высшей степени. Это настоящее народное дело. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею. Сытин – умный человек и рассказывает интересно. Когда случится вам быть в Москве, то побываем у него на складе, и в типографии, и в помещении, где ночуют покупатели…»

«Ночуют покупатели» – это очень многозначительно и характерно: ведь это – приезжие из глухих деревень и медвежьих углов за книгой.

И их встречают здесь как гостей, дают ночлег, обеды… Где еще это есть?

Лев Николаевич Толстой любил, бывало, заходить в этот сытинский склад, когда под осень наезжали сюда за товарами офени, человек по полсотни за раз. Они сами отбирали себе кучками книжки и картинки. Тут же и ночевали в особом помещении; многие просились с дороги в баню, и их водили за сытинский счет. Толстой с интересом расспрашивал офеней, где они торгуют и как идут копеечные книжки «Посредника» с его рассказами, и офени отвечали, весело балагуря:

– Повсюду торгуем, по всей матушке России, где кто привык: кто в Курской, кто в Калужской, кто в Смоленской губернии, кто в Тверской, – везде по деревням да по ярмаркам.

– Писал бы ты, Лев Николаевич, книжечки-то свои пострашнее, а-то, – говорили ему офени, – все милостивые пишешь да жалостливые. Такие берут только грамотеи: поповы дети, писаря, а в глуши, в деревнях только и выезжаем мы на чертяке. Во какого надобно – зеленого да красного! – указывали они на картинку. – А к ним, чертякам, историйку подсочинить – вот бы и дело!

Не сразу, конечно, но копеечные народные листовки «Посредника» завоевали-таки себе деревню и повытеснили «чертяку».

19 февраля 1917 года было широко отмечено пятидесятилетие трудов И. Д. Сытина. По этому поводу М. Горький напечатал письмо, где говорилось о пожелании Ивану Дмитриевичу «долгой жизни для успешной работы…»

Натура этого незаурядного человека была сложная, и в ней уживались, как это ни странно, две крайности, две противоположности. С одной стороны, он «знал цену копеечке», как про него некоторые говорили, был в деловых отношениях строг, даже суров и прижимист, любил, чтоб дело его было прочно, чтобы оно росло и процветало, но в личной своей жизни Сытин был скромен и нетребователен.

На себе я никогда не испытывал этой его деловой жесткости: возможно, что она и была, но я знаю о ней только по слухам. Зато хорошо знаю его широкий общественный размах, его близкое и благотворное участие во множестве культурных начинаний, знаю его огромную щедрость на дела просвещения и народного благоустройства.

После его пятидесятилетнего юбилея, когда всякие заседания и торжества были уже закончены, Сытин приехал ко мне, и мы долго и хорошо беседовали с ним, вспоминая наше многолетнее доброе знакомство. Он говорил, что счастлив был в эти юбилейные дни видеть своими глазами свое любимое дело окрепшим, признанным и для его личной жизни – завершенным. Осталась впереди только последняя его мечта, это – устроить под Москвой среди зелени садов городок печатного дела, где, оборудованные по последнему слову техники, были бы прекрасные дома для рабочих, свои школы, больницы, театры, свои подъездные пути, свой телефонный провод… Все – во имя книги! Все для торжества печатного слова! Средства для этого имеются, и мечту эту можно осуществить и без его личного участия.

– А вы?

– А я?

Старческое морщинистое лицо его просветлело. Он взял мою руку, крепко сжал ее в своей и, улыбаясь, стал говорить со мной вдруг на «ты», чего раньше никогда не бывало:

– Ты меня знаешь давно, всю жизнь… Ты знаешь, что я пришел в Москву, что называется, голым… Мне ничего не нужно. Все суета. Я видел плоды своей работы и жизни, и довольно с меня. Пришел голым и уйду голым. Так надо.

Потом ок встал, все еще не выпуская мою руку, и тихо сказал мне на ухо:

– Только не рассказывай пока этого никому. Я от всего уйду… Уйду в монастырь.

Затем он обнял меня и, не сказав более ни слова, вышел из комнаты.

Как все это было прекрасно, как характерно для такого человека, как Сытин. Всю жизнь отдавший духовным нуждам народа, создавший колоссальное дело, ворочавший миллионами, он под конец жизни решил отказаться от всего, от всех житейских благ и уйти, по его словам, голым, каким пришел когда-то юнцом в Москву на трудовую жизнь.

Умер Сытин в глубокой старости, в конце 1934 года. Деятельность его оценена была правительством, и он в течение ряда лет, по постановлению Совета Народных Комиссаров, пользовался правами персонального пенсионера.

Когда-нибудь, надо надеяться, будет издана основательная, большая книга о русских самородках, изобретателях и самоучках, и там не сможет историк пройти мимо имени Сытина, этого интересного человека, выдающегося самородка.

Печатается по книге Н. Телешов, Записки писателя, М., «Московский рабочий», 1958, стр. 187–198.

К. Тренев. И. Д. Сытину

Случайно грамотный мальчик, давно, с голоду по книге, растерзавший в клочки свою библиотеку – «Родное Слово» и рукописный «Сон Пресвятыя Богородицы», я тосковал по книжке острой тоской.

Однажды к нам в землянку, затерянную в балке среди безлюдной степи, каким-то чудом зашел коробейник с книжками, на которых было имя: «И. Д. Сытин».

Считая по пальцам светлые дни своего темного безрадостного детства, я включаю туда и этот день.

В благодарность за это желаю И. Д. Сытину высшей награды: чтобы имя его стало таким же символом света и высокой радости для родившего пас с ним крестьянина, каким было оно для меня в убогую пору моего детства.

К. Тренев

Печатается по книге «Полвека для книги», изд. И. Д. Сытина, М., 1916, стр. 602.

Ал. Алтаев. Сеятель слова

…Как-то, когда я вернулась домой, я нашла у себя на столе странную Записку, без всяких знаков препинания, от И. Сытина. Он приглашал меня в «Пале-Рояль» [93]93
  «Пале-Рояль» – гостиница в Петербурге.


[Закрыть]на Пушкинской улице договориться об издании моего романа «Разоренные гнезда».

Конечно, я на другой же день была в «Пале-Рояле».

Скверная меблирушка. Невидный черненький человек с некрасивым лицом; только глаза, удивительные, блестящие глаза, лукавые, смекалистые. Почему-то, глядя на него, я вспомнила поэта-прасола Кольцова. Вот так же он должен был лукаво смотреть на Белинского, когда тот спрашивал его:

– А если бы мы со Станкевичем торговали у вас бычков, то вы и нас попробовали бы обмануть?

И лукавый ответ со смехом:

– По привычке торговой, пожалуй!

На столе самовар и простая французская булка. Неуютно и темно в дешевом номере. Одет Сытин невзрачно. Кто может подумать, что это – миллионер? Речь такая отличная от петербургской, без подчеркнутого московского «аканья», но типичная купеческая речь. А главное – этот черный блестящий и лукавый глаз.

С места в карьер – о деле: впрочем, сначала предлагает чаю и, когда я отказываюсь, прихлебывает сам и говорит неторопливо, как будто нижет слова:

– Согласен издать ваши книги: «Разоренные гнезда»… – перечисляет другие, в том числе и «Светочи правды», и все названия хорошо помнит. – Условия мои такие-то: гонорар с листа… а ежели считаете более подходящим, то столько-то процентов с продажи…

Говорит просто, веско, неторопливо:

– Сейчас решите или подумаете? Завтра я уезжаю, и ежели будете думать, то пришлите в Москву решение, а я соответственно распоряжусь выслать вам для подписания договоры. А ежели сейчас решите, то договоры у меня с собою, подпишем здесь, в моем же питерском отделении получите, что следует, авансом, при заключении договора.

Я так обрадовалась завязать отношения с этим крупным издателем, что тут же подписала договоры.

* * *

У Сытина издавалось около десяти моих книг, но пока я жила в Петербурге, я с ним почти не встречалась; встречи мои были мимолетны в Москве и главным образом уже после революции, когда я сблизилась с Иваном Дмитриевичем.

Со всех сторон мне советовали сделать Сытина базой для моих книг, но у меня был Тихомиров и «Жизнь и знание», с которыми порвать мне не хотелось.

Наезжая в Москву, я непременно бывала в издательстве Сытина и каждый раз приходила в восторг от необычайной грандиозности этой издательской машины. Нравился мне и Василий Иванович, сын и правая рука Сытина, с его одухотворенным лицом, тихою, проникновенною речью, с нежным отношением к природе.

– Иван Дмитриевич – гений, – рассказывали мне. – Ведь неграмотный почти, а что разделывает! У него чутье вернее, чем гири в аптеке. Принесут ему киижицу, том – на вес, страшно даже… И содержание мудреное, по зубам высококультурному, а он возьмет на руку, тщательно полистает, подумает минутку, прищурится этак и изречет решительно: «Эту книгу печатать скорее, в стольких-то тысячах экземпляров». – «Как, Иван Дмитриевич, – скажешь, – да ведь книга более сорока листов, а вы этакую цифру закатили… Не ошиблись ли?» Он только усмехнется и в ответ: «Нет, не ошибся, милый человек, книга пойдет, ходкая книга». И что же бы вы думали – никогда не ошибется!

* * *

Он мечтал. Он широко мечтал. Он мечтал завоевывать новые и новые рынки. Ему нужно было насытить дешевой книгой всю страну.

Он говорил мне, усмехаясь:

– Меня считали жадным. Ишь, Сытин всюду протягивает руки. Да, я всюду протягивал руки… Мне нужно было создать дешевую книгу. До чего у нас доходит цена на учебники! Вот я – какой грамотей, а это хорошо понимаю и хочу сделать так, чтобы образование было всем доступно. Книга так дорога, что создала своею ценою огромный налог на учение. В средней школе, где платят 50 рублей в год, учебники обходятся рублей 15–20. Разве это можно терпеть? Издание книги стоит 15–20 копеек, а продают ее 1 рубль – 1 рубль 25 копеек. Кого это ударяет по карману? Полуголодного темного крестьянина да «кухаркина сына».

Я купил «Ниву» после смерти Маркса, – продолжал он свои рассуждения, – и всех этим удивил. А знал ли кто, зачем? Мне было нужно это издательство, чтобы сделать одну вещь… – Он прищурился, будто что-то разглядывал в окне, в которое било буйное весеннее солнце. – Россия должна была стать народной нивой; через «Ниву» я хотел начать обновление школ, создать конкурсы специальных программ и образцовые хрестоматии, поставленное правильно начальное чтение…

* * *

Внушительная и странная фигура – Иван Дмитриевич Сытин, полная самых неожиданных крайностей, и только Россия могла ее создать. Один из самых крупных капиталистов, не только необразованный, но и совершенно безграмотно пишущий, он поднимался до самых высот понимания значения культуры, тонко разбирался в значимости «мудреных» книг, мечтал о всеобщем образовании, развивал гигантские планы, одним взмахом приобретал такие предприятия, как «Нива», издания которой были неотъемлемой принадлежностью каждой семьи, залетая в самые отдаленные уголки страны; знаменитую художественную цинкографию Вильборга с ее изумительными машинами. И параллельно – старинные офени развозят по ярмаркам грубые лубки, и параллельно – безграмотные картинки, и параллельно – книжки-куклы, книжки-кошки и собачки с виршами для детей, с подсахаренными картинками и подсахаренными пошлыми рассказиками… На все вкусы товар.

Россия, необъятная Россия, только ты могла породить такую фигуру… и только в России он мог жить.

В то время как Девриен после революции, подобно многим капиталистам, «смотал свои удочки» и уехал делать дело в другую страну, Сытин остался в любимой Москве.

* * *

Жизнь шагала широко. А Сытин старел, слабел, начинал сильно прихварывать, и память у него сдавала…

Правительство сделало его персональным пенсионером, и всюду о нем говорили с уважением.

Печатается по книге Ал. Алтаев, Памятные встречи, М.—Л., изд-во «Искусство», 1946, стр. 287–296.

Д. Мамин-Сибиряк. И. Д. Сытину

Дорогой Иван Дмитриевич!

С искренним прискорбием сегодня прочел телеграмму о разгроме твоей печатной фабрики. Давно ли мы ее открывали и радовались. Делается что-то совершенно невероятное… Куда денутся те тысячи рабочих людей, которые находили у тебя кусок хлеба? Откуда эта слепая злоба, неистовство и жестокая несправедливость?

Крепко жму твою руку и от души желаю, чтобы ты встретил и перенес постигшее тебя несчастие с душевной твердостью.

13 декабря 1905 г.

Твой Д. Мамин-Сибиряк

Печатается по оригиналу (Архив И. Д. Сытина)

Н. Рубакин. И. Д. Сытину

Дорогой Иван Дмитриевич, в день пятидесятилетия Вашей созидательной работы и в двадцатипятилетие моего сотрудничества, посылаю Вам эти строки из той свободной страны [94]94
  Имеется в виду Швейцария, где в то время жил Н. А. Рубакин.


[Закрыть], где неграмотные крестьяне и крестьянки – величайшая редкость, где нет ни одной деревушки без школы и без библиотеки, где сельские школы – настоящие дворцы и где народному просвещению и самоопределению не только не воздвигается никаких преград, но никто и не смеет, и не думает их воздвигать. Дойдет же когда-нибудь до такого же относительно блестящего состояния и наша дорогая, многострадальная родина!

И величайшее счастье – весь свой век работать над его созиданием. Вы, дорогой Иван Дмитриевич, по-своему, по-особому над этим же поработали, и к тому же по правилу: делай, чтобы сделать, а не для того, чтобы делать. Вы создали из ничего настолько грандиозное дело, какое чуть ли еще не вчера казалось совершенно невероятным на Руси по своей постановке, по своим корням, да и по размаху. И Вы создали его при самых тяжелых условиях, посреди явных и тайных преград и препятствий и среди всевозможной травли, до поджогов 1905 года включительно. Но что из них вышло? Да ничто. И те, кто воздвиганием преград специально занимается, что они и кто они? А сытинское дело стоит да стоит, растет да крепнет. Счастлив бесконечно тот, кто, выйдя из наиболее обездоленной среды, для нее-то больше всего и плодотворно поработал на своем веку, и русское крестьянство не может не сказать о русском крестьянине, костромском самоучке И. Д. Сытине: «Это он, крестьянин, больше других и лучше других снабдил нас не только хорошими, но и подходящими книгами». И пусть-ка кто-нибудь теперь попробует выскребет из всех этажей народной толщи то хорошее, что внесли туда сытинские издания.

Н. Рубакин

Печатается по книге «Полвека для книги», изд. И. Д. Сытина, М., 1916, стр. 97.

В. Чертков. И. Д. Сытин и «Посредник»

С Иваном Дмитриевичем Сытиным меня связывает давнишняя личная дружба, возникшая и утвердившаяся на почве совместной работы в области народной литературы.

Наряду с поглощающей нас лихорадочной внешней деятельностью, не имеющей ничего общего с нашим высшим сознанием, – у каждого, я думаю, существует такая область, в которой ему удается внешне проявлять хотя бы частичку того, что есть в нем самого святого. Все связанное именно с этой деятельностью нам доставляет, разумеется, совсем особенное удовлетворение. И когда мы впоследствии вспоминаем о ней, то она всегда представляется нам в виде светлого оазиса среди пройденного, слишком духовно бессодержательного жизненного пути. По крайней мере таким радостным воспоминанием является теперь для меня, а также, как мне известно, и для Ивана Дмитриевича наша совместная издательская работа с самого времени возникновения книгоиздательства «Посредник» в 1885 году.

Душой этого дела был, как известно, Лев Николаевич Толстой, который лично принимал в нем самое деятельное участие, вместе с тем привлекая к этой работе и лучшие литературные и художественные силы.

Но, как бы талантлив и даже гениален ни был писатель, работа его может оказаться мало известной миллионам его современников, если на помощь к нему не придут печатный станок и необходимая организация для распространения его писаний.

В России таким распространителем писаний Толстого – и притом распространителем замечательно умелым – был И. Д. Сытин.

Наши книжки и картинки, предоставленные ему для распространения через обширную сеть его книгонош и офеней, сразу стали расходиться среди народа в миллионах экземпляров. И в настоящее время является общепризнанным фактом то, что этим предприятием положено начало новой эры развития русской общедоступной просветительной литературы. При этом Иван Дмитриевич не только прилагал к делу свойственные ему исключительные деловые способности, смелую предприимчивость и широкий размах, но и относился к этому новому предприятию с особенной любовью и сознанием ее высокой задачи.

Не имею возможности входить здесь в подробное изложение целей, преследуемых «Посредником», и в описание того, как дело это началось и развивалось. Результаты налицо. Здесь же скажу только, что мне особенно приятно, что мое общение с Иваном Дмитриевичем было все сплошь связано с этой одной из самых для меня радостных сторон моей деятельности. Вследствие этого я с особенным удовольствием вспоминаю как свое первое знакомство с ним, так и все наши дальнейшие отношения в течение истекших с того времени более тридцати лет – отношения, всегда руководимые исключительно одними только интересами нашего общего дела и ни разу не затемненные никакими ни разрывами, ни личными столкновениями.

Такое же отношение я испытывал со стороны Ивана Дмитриевича и в связи с другими совместно нами осуществленными изданиями: «Посмертными художественными произведениями», удешевленным «Полным собранием сочинений Л. Н. Толстого», обеспечившими возможность выкупить у семьи Толстых в пользу местных крестьян часть Яснополянского имения.

Печатается по книге «Полвека для книги», изд. И. Д. Сытина, М., 1916, стр. 138–140.