Текст книги "Жизни для книги"

Автор книги: Иван Сытин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Дом книги

 начале XX века наступил подъем книгопечатания в России. Страна тратила бумаги на 80 миллионов рублей в год, некоторые газеты («Русское слово») приближались к миллионному тиражу. Количество рабочих, занятых в типографиях, литографиях и других предприятиях, уже определялось тысячами человек.

Этот рост печатного дела нагляднее всего можно видеть из сравнения. За весь XV век в России печаталось в среднем только 125 книг в год, а в 1912 году было выпущено 34 630 книг, не считая Финляндии. В 1810 году Россия истратила на бумагу 500 тысяч рублей, а в 1911 году – 82 миллиона.

Этот гигантский рост печатного дела требовал, конечно, массы специалистов-техников во всех видах производства и сбыта. И здесь помогли только необыкновенная даровитость русского работника и его способность «самоучкой» дойти до всего. У нас не было даже элементарной школы, которая приготовляла бы знающих работников печатного, издательского и книготоргового дела.

Всюду выделялись самоучки: самоучки-наборщики, самоучки-метранпажи, самоучки-печатники, самоучки-книгопродавцы.

В особенно счастливых случаях наши молодые люди ездили за границу, как при Петре Великом, и там изучали печатное искусство. Но таких счастливчиков были единицы. А в общем в печатном деле царили хаос и детская беспомощность. Ни издателю, ни типографу просто негде было познакомиться с лучшими образцами печатного искусства. При покупке новых машин приходилось полагаться больше на добросовестность комиссионеров. Равным образом всякая фирма, выпускающая новую наборную или печатную машину, новую краску и т. п., не знала, куда обратиться для испытания нового усовершенствования в печатном деле. А так как никому не пришло бы в голову производить дорогие опыты в своей типографии и рисковать, то отсталость, косность и «матушка-старинка» были как бы вечными спутниками печатного дела. Всегда мы были ниже других, всегда запаздывали, всегда стучались в открытую дверь. Расцвет печатного дела у нас странным образом соединялся с типографской отсталостью.

Эта необходимость школы, которая подготовляла бы настоящих специалистов, уже давно и всюду сознавалась в России, и случаю было угодно, чтобы создание такой школы было приурочено к моему 50-летнему юбилею. Было основано Общество для содействия улучшению и развитию книжного дела в России, поставившее себе задачей создать в Москве Дом книги.

По мысли учредителей общества, Дом книги должен был представлять собой низшую, среднюю и высшую школу всех отраслей книжного производства. Здесь имелось в виду приготовлять грамотных, умелых наборщиков, работающих на усовершенствованных наборных машинах, опытных и искусных метранпажей, печатников, умеющих исполнять самую тонкую работу, машинистов, знающих свои машины, умеющих ходить за ними, регулировать и ремонтировать их, литографов, цинкографов, книгопродавцов и пр.

Некоторое представление о предполагаемой деятельности Дома книги может дать проект его устава. В нем говорится: «Дом книги: а) учреждает классы и курсы для подготовки опытных работников в областях технической, издательской, книгопродавческой и библиотечной; б) организует постоянный музей печатного дела; в) организует периодические выставки книгоиздательской продукции; г) организует образцовые мастерские и опытные лаборатории для создания новых машин и усовершенствования имеющихся машин и оборудования, необходимого в издательском деле, также для исследования и изучения материалов, применяемых в издательском деле; д) организует местные и заграничные командировки лиц, работающих в этих областях, для изучения постановки книгоиздательского и книготоргового дела; е) издает периодический орган, посвященный вопросам книгоиздательства и книготорговли.

В здании Дома книги было запроектировано устройство следующих помещений: а) центральный зал; б) мастерские и лаборатории; в) 10 отдельных комнат для классов; г) комнаты для музея; д) комната для постоянной выставки; е) библиотека и читальный зал.

Школу предполагалось создать по американскому типу, взявши за образец не Европу, а Нью-Йорк, причем в основании дела должна была лежать одна главная идея: создать такую блестящую техническую основу производства, чтобы добиться идеала книжной торговли: при наивысшем качестве наинизшая цена. А этого можно было добиться только при том условии, когда печатное, наборное, брошюровочное, переплетное, литографское, нотопечатное и торгово-книжное дело изучалось бы, как искусство.

К сожалению, эта большая мысль была лишь близка к своему осуществлению.

Я, однако, всегда твердо верил, что рано или поздно – при нас или после нас, – но Дом книги в России будет создан, и тогда наступит настоящий расцвет книжного дела.

Рабочие

сли бы иностранец спросил меня, что я думаю о русском рабочем и каково мое общее впечатление после 60-летнего знакомства с рабочей средой, я бы сказал:

– это великолепный, может быть, лучший в Европе рабочий! Уровень талантливости, находчивости и догадки чрезвычайно высок. Но техническая подготовка за отсутствием школы недостаточна и слаба. Но и при этом я беру на себя смелость утверждать, что это замечательные умельцы.

У меня был опыт. Из-за отсутствия в России практических школ все рабочие, занятые в деле, учились тут же на фабрике, возле машины. И тем не менее все технические должности на фабрике замещались своими же людьми, приобретавшими необходимые познания самоучкой. Во главе моей фабрики, которая как-никак была самой большой в России и насчитывала сотни машин, стоял сын дворника, человек без образования и без всякой технической подготовки, В. П. Фролов.

Как он вел дело? Выше всякой похвалы.

Это был тончайший знаток дела, первоклассный техник, неутомимый, настойчивый, замечательный работник. Под его техническим руководством работали две тысячи рабочих. Он умел находить в этой массе способных и талантливых людей, которые прямо «от сохи», через его выучку, занимали на фабрике самые ответственные должности, требующие от работника не только специальных знаний, но и высокого интеллектуального развития.

Всякий раз, когда я спрашивал Фролова, не нужно ли нам дипломированных техников, он возражал:

– А зачем? Свои ребята справятся…

Я отнюдь не придерживаюсь того мнения, что дипломированные техники не нужны на фабриках. Напротив, они нужны, как хлеб насущный, но я хочу только отметить необыкновенную талантливость русского рабочего и чрезвычайное обилие у нас самоучек. Ах, если б этим рабочим дать настоящую школу! Сколько времени и сил тратят они на открытие уже открытого и на изобретение уже изобретенного! И как длинен, как мучителен путь всякого самоучки. Это я и по себе знаю, так как в типографском и издательском деле я ведь тоже самоучка, не знавший такой школы. Родители научили меня только читать и отдали на работу 12 лет от роду.

При нашей главной типографии мы в виде опыта основали школу технического рисования и литографского дела, и опыт превзошел самые смелые ожидания.

Организуя такое учреждение, мы хотели иметь постоянный приток грамотных в художественном отношении молодых тружеников на поприще литографского производства. В этом направлении велось и преподавание. Но когда в 1905 году наша фабрика была сожжена, то на школу было возложено специальное поручение – восстановить необходимые для самых ходких изданий (буквари, учебники, детские книги) старые рисунки, поправить фотографии сохранившихся отпечатков с погибших клише, а также приготовить новые оригиналы обложек, иллюстраций, заставок, алфавитов, Заглавных букв и целые комплекты титульного шрифта. И школа с честью исполнила эту огромную и трудную работу.

Среди школьников были настолько талантливые мальчики, что приходилось посылать их в Московское училище живописи, ваяния и зодчества для получения высшего художественного образования.

В последнее время перед революцией школа обслуживала многие отделения фабрики, поставляя туда самостоятельных специалистов – мастеров с художественной подготовкой.

Так первый же опыт школы, и притом самый трудный, требующий творчества, вкуса и выдумки, дал прекрасные результаты и помог фабрике выйти из больших затруднений после пожара.

Как относились рабочие к своему делу и к обязанностям, которые на них возлагались? Честно относились. Старые россказни о том, что русские рабочие портят машины, являются на работу в нетрезвом виде и пропускают рабочие дни, надо отнести к области преданий.

Я и представить себе не могу, чтобы на фабрику рабочий пришел в пьяном виде. Это совершенно невозможный случай. Никогда не жаловались мы и на поломку машин и на небрежное отношение к машине.

Бумажное дело

умага для издателя – это то же, что хлеб для желудка. В старой России книга была редкостью и книжный рынок пользовался исключительно привозной бумагой. Но и в 80-х и в 90-х годах прошлого столетия, когда спрос на книгу увеличился в неслыханных дотоле размерах, русское бумажное дело не шло в ногу с делом издательским и всегда отставало от него. Мы по-прежнему снабжались заграничной привозной бумагой, и наши бумажные фабрики не выдерживали никакого сравнения с заграничным производством.

Отсталость России в бумажном деле была тем более удивительна, что природные условия давали решительно все, чего можно было только пожелать для блестящего развития дела. Замечательные леса, полноводные сплавные реки, огромной мощности водопады, дешевый труд – все говорило о том, что бумажное дело в России должно процветать, что Россия может завалить своей бумагой все иностранные рынки.

Но косность русского капитала и какой-то первобытный страх перед «новым» делом сделали то, что на своих лесах, водопадах и реках мы сидели, как собака на сене, и выписывали бумагу из маленькой Финляндии, хотя могли бы сами обслуживать всю Европу.

Очень нередко мы испытывали и бумажный голод и бумажные кризисы, так что первой заботой русского издателя и, так сказать, его пожизненной, вечной тревогой всегда был вопрос о бумаге.

Я эти заботы пережил на собственном опыте, когда дело стало развиваться и когда наша фирма потребляла уже семь тысяч пудов бумаги в день (три тысячи пудов в Москве и четыре тысячи пудов в Петербурге).

Как удовлетворить эту все растущую потребность в бумаге и сбросить с себя зависимость от иностранного производства?

Решение вопроса, конечно, могло быть только одно: если нет большой настоящей бумажной фабрики, то ее надо построить. Или, по крайней мере, найти что-нибудь подходящее из существующих фабрик и развить производство до необходимых размеров.

Но в России были только маленькие, слабосильные фабрики, созданные еще при крепостном праве на основе подневольного труда, да кое-какие начинания промышленников позднейшего времени. Но все это было слабо, ничтожно и походило не столько на фабрику в европейском значении слова, сколько на кустарное производство мелких предпринимателей. Все, вместе взятые, эти фабрики не могли снабдить бумагой даже одну только нашу фирму, так как русская фабрика, производившая две тысячи пудов бумаги в день, считалась уже большой.

Оставалось, таким образом, подумать о новой, первой в России большой фабрике, и я приступил к этому делу. Лесов и водопадов в России было очень много, и все водопады были свободны, так как царское правительство в старину не разрешало эксплуатации водопадов для промышленных целей и не было выработано даже цен за пользование этим «белым углем». К моим услугам, таким образом, было около семи свободных водопадов, и я выбрал самый подходящий – на реке Кеми, при городке того же имени, вблизи моря, – водопад в 20 тысяч лошадиных сил. Тут же на необозримом пространстве стояли и казенные леса, вполне пригодные для эксплуатации.

Я начал с того, что поручил чиновнику водных путей, специалисту по водопадам, изучить данный водопад во всех подробностях. Чиновник работал на месте два года, получая по тысяче рублей в месяц, и исполнил задачу прекрасно. Все было изучено, промерено, начерчено, и вся подготовительная работа по постройке и оборудованию фабрики могла считаться Законченной. Оставалось найти компаньона-капиталиста и приступить к делу. Захватив планы и чертежи, я поехал в Берлин и предложил мой проект вниманию г-на Стиннеса. Он нашел концессию блестящей. Все, что можно было пожелать, было налицо: огромной мощности водопад, фантастические лесные богатства, сплавные реки, близость моря и готовый рынок.

Г-н Стиннес очень увлекся этим делом. Себестоимость бумаги, по подсчетам, обходилась в 80 копеек пуд на месте, а продажная цена ее была 3 рубля за пуд. При затрате капитала в 9 миллионов фабрика могла давать ежегодно чистого дохода 3 миллиона рублей.

Но это блестящее дело, которое имело все права на существование и все шансы на успех, так и не осуществилось, и дело не пошло дальше проекта и подготовительных работ. Очевидно, фабрикантом мне не суждено было быть, и во всю мою издательскую жизнь я оставался лишь потребителем, но не производителем.

Наша фирма была крупным заказчиком финляндской бумажной фабрики. Фабрика эта была оборудована выше всякой похвалы, а хозяева ее, энергичные люди и знатоки дела, сделались не только нашими поставщиками, но и нашими искренними друзьями. Я приезжал к ним на фабрику, и они охотно и с радостью показывали мне свое великолепное производство. Вот эта-то фабрика и послужила для меня первым толчком, заставившим подумать о собственном производстве. Замечательно, что и место, где была расположена эта финская фабрика, удивительно походило на то место, которое я выбрал на реке Кеми для русской фабрики. Даже водопад был точь-в-точь такой же.

Я покупал у финнов 5 тысяч пудов бумаги в день да 2 тысячи кое-как удавалось наскрести на русских фабриках. Эта бумага распределялась так: 2 тысячи пудов в сутки для «Русского слова», 2 тысячи пудов для издания книг и журналов в Москве, 1500 пудов для издания журнала «Нива» [72]72
  «Нива» – еженедельный иллюстрированный журнал. Издавался в Петербурге А. Ф. Марксом в 1870–1916 годах. В мае 1916 года издание было приобретено Товариществом И. Д. Сытина. Журнал либерально-буржуазного направления. «Нива» пользовалась большой популярностью. Выходила с различными приложениями. Наиболее важные из них, изданные по совету И. Д. Сытина, сыграли большую культурную роль. Это собрания сочинений русских классиков: М. В. Ломоносова, Д. И. Фонвизина, А. С. Грибоедова, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, В. Г. Короленко и др. В «Ниве» печатались произведения Л. Н. Толстого, Д. Н. Мамина-Сибиряка, Н. С. Лескова. К журналу прилагались художественные репродукции картин художников И. К. Айвазовского, И. Е. Репина, И. И. Шишкина и др.


[Закрыть]в Петербурге. Остальные 1500 пудов уходили на другие издания.

Машины

аша маленькая литография, открытая в 1886 году, росла, как молодое деревцо. Любо было смотреть, когда привезли и поставили первую маленькую машину. А когда машина пошла в ход и заговорила на своем веселом языке, все столпились вокруг и глядели и не могли наглядеться. Мы были, как фокусники в городе: всем было интересно взглянуть, как в этой маленькой мастерской машина фокусы делает и одну за другой печатает картины.

Но через три месяца мы поставили уже вторую машину, такую же веселую да ловкую, а через полгода – и третью…

Степенные деловые москвичи из купечества стали даже головой покачивать: не понять, что такое и творится здесь: мастерская у них маленькая, машинки работают маленькие и хозяин – мальчуган: с рабочими в трактир ходит, как с товарищами… Стыда нет, право, ездят по реке все вместе, песни поют, и хозяин с ними, да еще и жена хозяина; на что похоже?

Мы все были молоды и очень веселы, и пожилые соседи не прощали вам нашего беззаботного веселья.

– Этому шуту гороховому, хозяину ихнему, Ваньке Сытину, не миновать прогореть… С сумой пойдет… Шутка ли: праздник придет, так они всем табуном в двадцать человек на бульвар выйдут – ровно хоровод какой, прости господи…

Когда к нам привезли третью машину и я пригласил рабочих вспрыснуть покупку, опять соседи и кумушки чесали на наш счет языки и предсказывали мне скорое разорение.

– Давеча-то, давеча!.. Всей гурьбой человек в тридцать в трактир ввалились и прямо в большой зал: хозяин, мол, пригласил, машину вспрыснуть. Хорош хозяин, нечего сказать, с рабочими по трактирам валандается да все их «милыми товарищами» величает. А товарищи-то колесо вертят… Нет, не будет проку тут – по миру пойдет… Рабочие ему и покажут, как вожжи-то распускать… Баловство-то это боком у него выйдет!..

Под этот неумолчный ропот соседей нам было еще веселее работать. Дело у нас спорилось и прямо кипело. Заказы были большие – только поспевай готовить, и очень скоро в нашей маленькой мастерской стало нам тесно. Купили мы дом на Пятницкой улице и переехали туда. Все наладили, оборудовали, поставили машины, но прошло немного времени – и опять нам тесно и опять пришлось открывать три маленькие добавочные мастерские. А работа шла все так же весело и дружно. Уже кое-кто из мастеров свое дело завел и отошел от нас, но на смену им другие встали из своих же понаторевших рабочих. Теперь уже не приходилось вертеть машину руками: уже паровая машина работала. А через три года опять переехали – в наш второй дом и поставили первую ротационную машину… Какая это была радость и какое удовлетворение! А скоро к ротационной машине добавили еще редкий экземпляр двухкрасочной машины, выписанной из Австрии для печатания отрывного календаря. Так и сдвинулись мы с места… Тронулся лед, началось половодье, и понеслись мы все вперед и вперед. Работа, работа, работа!.. С каждым годом мы все обрастали, и все чаще прибывали из-за границы новые и новые машины. Казалось, конца не будет этим машинам. Уже вокруг них образовался огромный человеческий муравейник, уже рабочие считались тысячами, а машины все прибывали. Уже немыслимо было соединить дело в одном месте, уже работа кипела в трех местах в Москве, а четвертое наладилось в Петербурге… И не какое-нибудь, а целый городок вырос вокруг наших машин.

И по мере того, как все это ширилось и разрасталось, душа наполнялась радостным удовлетворением.

Большое, ясное, настоящее дело выросло из ничего!.. Сотни машин и тысячи людей работали над широкой просветительной задачей… Значит, не даром же проходит жизнь, а что-то делается, развивается, растет… Задача жизни – служить человеку и человечеству. Мы служим родине нашей, России, нашему безграмотному народу, не получившему своей доли в культурном наследии человечества. Еще не видно было конца нашей дороги, и перед нами еще стоял темный, дремучий лес. Но мы шли к цели с нашими машинами и с нашей армией рабочих. Уже и сейчас у нас было столько машин, что мы без особого напряжения могли бы обслуживать всю грамотную Россию: всем школам дать учебники и всем читателям – книги. Но что же это будет, когда вся Россия начнет читать и все русские дети побегут в школу? Тогда наше большое дело стало бы только каплей в море, ибо воистину беспределен был темный океан русской безграмотности.

Но я верю, твердо верю, что эпоха безграмотности придет к концу. Власть тьмы пройдет, как наваждение.

Пожар фабрики

ода два спустя после русско-японской воины в газете «Гражданин» князь В. П. Мещерский сообщил о разговоре с Плеве. Из этого разговора было совершенно очевидно, что инициатором японской войны надо считать министра внутренних дел Плеве. Это была его мысль и его горячее желание.

– Маленькая победоносная война, – говорил Плеве Мещерскому, – нам более чем необходима. Она отвлечет общество от вопросов внутренней политики и предохранит Россию от революции.

Короче сказать, всесильный министр Плеве смотрел на войну, как на горчичник, и безбоязненно поставил его на шею России. Но война вышла не маленькая, а большая и не победоносная, а бесславная. Революцию она не отдалила, а приблизила. Ближайшим результатом «горчичника» был лес белых русских крестов, выросший на далеких полях Маньчжурии.

Вскоре русские пушки, возвратившиеся с Дальнего Востока, загремели по русским городам и старая столица России – Москва отведала картечи… Началась революция.

В мою задачу не входит описание революции пятого года. Но случилось так, что фабрика Сытина была чувствительно задета волной московских событий.

Как это случилось? Почему мирное книгоиздательство, печатавшее букварь и школьные учебники, оказалось в ответе? Дело в том, что рабочие Сытинской фабрики считались как бы застрельщиками революции, а фабрика, где они работали, открыто называлась администраторами осиным гнездом. Отношения с рабочими у нашего Товарищества были всегда хорошие, и Товарищество со своей стороны принимало все меры, чтобы улучшить жизнь рабочих. При фабрике была огромная школа рисования для рабочих. Была большая и прекрасно составленная библиотека, которой заведовал В. И. Сытин. Была образцовая столовая под наблюдением и руководством самих рабочих, хорошо поставленный кооператив для удешевления питания рабочих.

Но это и все. Никакого участия в политической жизни рабочих Товарищество, конечно, не принимало. Но самое производство у нас требовало высокого интеллектуального развития рабочих, тем более что все технические должности на фабриках замещались своими же рабочими и руководителем фабрики был В. П. Фролов, сын дворника, пришедший на фабрику мальчиком, получавшим 4 рубля в месяц, и ставший впоследствии директором и одним из главных пайщиков предприятия.

Я не могу отрицать, что рабочие нашего Товарищества принимали участие во всех крупнейших событиях революции 1905 года. Это бесспорно. Но почему адмирал Ф. В. Дубасов, стоявший во главе московской администрации, решил наказать Товарищество и даже просто фабричное здание, этого я до сих пор не могу взять в толк. А между тем это было так, и все события, о которых я сейчас буду говорить, были установлены потом на суде целым рядом свидетельских показаний и могут считаться бесспорными.

Поздно ночью три пожарные части привезли на фабрику несколько бочек керосину и, под охраной целого полка солдат, облили легко загоравшиеся материалы, которые были в производстве (книги, картины, бумага). А затем с факелами в руках пожарные ходили с места на место и поджигали. Когда же служащие и рабочие фабрики кидались тушить огонь, то их отгоняли прикладами, и отгоняли с таким усердием, что один из администраторов с перепугу залез в водосточную трубу и просидел там почти целый день. Поджог фабрики, сделанный по приказу властей и при участии войск, был совершен в мое отсутствие. Я же в это время, спасаясь от возможного ареста и от очень возможного убийства, решил уехать в Петербург и выждать там, пока затихнет московская буря. Я должен был выехать вместе со священником Петровым, который тоже имел основания опасаться, но на вокзал я приехал один и застал на вокзале настоящий военный лагерь. Все залы и буфет были наполнены солдатами и офицерами Семеновского полка, и весь вокзал очень походил на походный бивуак. В вокзальном буфете меня увидел мой хороший знакомый Соедов, сидевший за столиком с офицерами, и мы издали раскланялись. А через минуту встревоженный Соедов сделал мне таинственный знак рукой и, улучив момент, прошептал:

– Ты едешь, Сытин? Давай скорей мне свой чемодан и ступай садись б багажный вагон. Дай кондуктору, что возьмет, но только поспеши!

Оказалось, что когда Соедов со мной раскланялся, то сидевший с ним за столиком семеновский офицер спросил:

– Кто это?

– Это Сытин.

Одной фамилии этой оказалось довольно, чтоб офицер вскочил и побежал за солдатами.

– Беги же скорей, – настаивал Соедов. – Тебе грозит арест или пуля. Скорее в багажный вагон, а я скажу, что ты едешь в имение.

Я побежал к багажному вагону, и за пять целковых меня взялись довезти до станции Клин. В Клину, думая, что опасность миновала, я пересел на свое место в вагоне второго класса. Моим соседом по купе оказался давнишний знакомый, сын нижегородского губернатора генерал П. М. Баранов.

– Здравствуйте, Иван Дмитриевич. Вы откуда?

– Сидел у соседей, а теперь на свое место перешел. В Петербург еду.

– И я в Петербург. С докладом еду о наших вопиющих безобразиях.

– А вы где же служите?

– Я чиновник особых поручений при адмирале Ф. В. Дубасове…

Вот тебе, думаю, так напоролся. Из огня да в полымя! Но вида, конечно, не подаю.

– А вы надолго едете в Петербург? – спрашивает Баранов.

– Думаю завтра же и возвратиться.

– А знаете, вашими рабочими очень недоволен мой патрон. Это передовая шайка во всей московской массе.

– Все рабочие одинаковы.

– Ну нет… У вас особенные бунтари: на похоронах этого Баумана шли впереди всех.

– Да? Впрочем, я далек от политической жизни…

– Но кипите в самой середине.

– Куда же деваться-то, когда жизнь – кипучий котел. Вот бегу в сторонку, в тихий Петербург еду…

– Где остановитесь?

– Думаю, нигде: вечером назад в Москву.

Так в мирной беседе с чиновником Дубасова доехали мы до Любани. А в Любани на станционной платформе мне опять попался Соедов.

– Ну как, благополучно? А ведь офицер-то с солдатами тебя по всему поезду искали.

Соедов сообщил мне, что в Москве предстоит много арестов, что будут, вероятно, и расстрелы, и посоветовал пересесть в его вагон и в Петербурге остановиться у него же.

Приехавши в Петербург, я прежде всего поехал на телефонную станцию, чтобы поговорить с Москвой и узнать, что у меня делается. На станции я встретил нескольких журналистов, наших сотрудников, которые, как мне показалось, были очень грустны и смотрели на меня сочувствующими глазами. Потом оказалось, что все они уже знали о пожаре и не знал только я один. Без малейшей задержки меня соединили с моей московской квартирой, и к аппарату подошла моя жена.

– Что у нас делается?

– Да ничего… Ты не волнуйся, пожалуйста, но вышла неприятность: в эту ночь пожар был на фабрике.

– Что сгорело? Отчего?

– Сгорел весь большой новый корпус.

– Совсем?

– Дотла. Но ты не падай духом. Не волнуйся.

– Я спокоен… Будь и ты спокойна…

Я вышел из будки, ошеломленный известием, но наружно спокойный. Все пять человек моих журналистов ждали меня и наперебой стали утешать и выражать сочувствие. Они знали о событии из «Нового времени» [73]73
  «Новое время»– ежедневная газета, выходила в Петербурге в 1868–1917 годах. Издатель-редактор А. С. Суворин (с 1876), Ф. И. Булгаков и др. С конца 70-х годов – беспринципная, продажная газета, орган реакционных дворянских и чиновно-бюрократических кругов. Пользовалась поддержкой царского правительства.
  Закрыта по решению Военно-революционного комитета при Петроградском совете 26 октября (8 ноября) 1917 года.


[Закрыть], которое напечатало известие о пожаре за день до пожара, но не хотели меня расстраивать…

– Ну что же, друзья!.. Не надо печалиться, а вы лучше поздравьте меня… Серьезно, я не шучу. Я выиграл 200 тысяч… Пойдемте-ка к Палкину [74]74
  Ресторан Палкина в Петербурге.


[Закрыть], я хочу хорошенько вас угостить и даже кутнуть с вами по случаю этого барыша.

Журналисты, вероятно, думали, что я с ума сошел, и все выражали мне свое сочувствие.

– Мы вам глубоко сочувствуем, Иван Дмитриевич, в постигшем вас испытании.

– Да полно вам, милые друзья мои! Я ведь совсем не шучу. Я и на самом деле рад. Этот пожар будет способствовать нам к украшению, как говорил Грибоедов.

За отличной закуской у Палкина я объяснил журналистам мою мысль.

– Видите ли, мой лихой недруг думает, что, сжигая мои фабричные корпуса и мои машины, он губит то дело, которое эти машины делают, а выйдет-то как раз наоборот. Он ошибку в расчете сделал. Я бы дал еще 500 тысяч, чтобы меня сожгли. Не верите, думаете, шучу? Да, ей-богу же, не шучу. Ведь сообразите, какой шум пойдет теперь по Москве, да и по всей России. Злая рука мне добрую рекламу сделает. Публика разберет, в чем дело.

Если я – ядовитое семя в этой жизни, туда мне и дорога! А если я делал доброе дело, то Россия воздаст мне десятерицею за все, что они спалили. Верьте мне: на погорелом месте мы выстроим не один, а пять корпусов. Будем же благодарны за всякое испытание, которое посылает нам жизнь.

Через три дня я возвратился в Москву. Город еще не утих после революционной бури. На улицах еще не были убраны остатки баррикад, еще лежали спиленные телеграфные столбы и зияли дыры в витринах магазинов. Лавки еще не торговали, на перекрестках улиц стояли патрули с винтовками, и в стенах домов еще виднелись свежие раны от пуль. Вечером я направился к себе на Пятницкую и по дороге заехал к моему другу Васильеву, жившему недалеко от моей фабрики. Вместе мы пошли взглянуть на пожарище. От пятиэтажного громадного корпуса остались только обгорелые стены. Все потолки провалились и рухнули, погребая под обломками дорогие машины, мою гордость. Груда кирпичей, запах гари, железные балки и черные, безобразные стены – вот все, что осталось… Всего несколько дней назад здесь ключом кипела жизнь. Гудели машины, работали станки, и, как муравьи, копошились рабочие. А теперь… За чайком на квартире у Васильева мы оба всплакнули. Не о себе, а о том ненужном, слепом зле, которое ходит по людям.

Русскими руками здесь делалось большое русское дело, и русские же руки не оставили здесь камня на камне…

Керосин, пожарные, поджигающие факелами книги, и солдаты, не позволяющие тушить огонь.

Но правда ли все это? Можно ли утверждать, не боясь греха, что фабрика погибла от административного поджога? Но на суде, когда я искал премию со страхового общества, поджог был установлен с несомненностью. Свидетели подтвердили и керосин, и факелы, и запрещение тушить. Представитель страхового общества так и говорил перед судьями:

– На каком же основании общество должно платить страховую премию, если правительство по тем или другим основаниям решило истребить данное имущество огнем?

Суд был только справедлив, когда отказал в иске. Да и самый процесс мы подняли не ради премии, а единственно из желания осветить дело. Тем не менее я был прав, когда говорил журналистам, что пожар пойдет нам на пользу. Через неделю после пожарища я созвал поставщиков фирмы, которым мы были должны около 3 миллионов рублей, и предложил им уплатить проценты за 3 месяца.

– А через 3 месяца я все заплачу вам полным рублем.

– Я готов вам, Иван Дмитриевич, уступить полмиллиона с вашего долга мне, – любезно предложил наш поставщик бумаги Марк.

– Я от души благодарен вам, но мне это не нужно. Я заплачу все мои долги полностью.

Марк был искренне удивлен. Он не ожидал, что человек так легко может отказаться от 500 тысяч рублей.

– Знаете, вы удивительный человек.

Об этом случае Марк раззвонил по всей Москве и даже повез меня к директору государственного банка, чтобы показать «чудо природы».

Директор, однако, не увидел здесь «чуда природы», но и он наговорил мне целую кучу любезностей.

– Поверьте, Иван Дмитриевич, нам чрезвычайно приятно иметь такого клиента. Отныне все, что вы пожелаете, мы исполним с особенным удовольствием.

– Вот видите, – говорил я, – это дороже всякой скидки.

На тех же основаниях я произвел расчеты со всеми нашими кредиторами, и ближайшим результатом этого было то, что во всех банках и у всех поставщиков кредит нашей фирмы укрепился и расширился почти до неограниченности. А через 6 месяцев сгоревшая фабрика была восстановлена в лучшем, еще более усовершенствованном виде и работа закипела. Дела наши пошли и шире, и лучше, так что, по словам Грибоедова, пожар действительно способствовал нам к украшению [75]75
  И. Д. Сытин имеет в виду следующую строфу из комедии «Горе от ума» А. С. Грибоедова:
«По моему сужденью,Пожар способствовал ей много к украшенью».  А. С. Грибоедов, Сочинения, ГИХЛ, 1953, стр. 36.


[Закрыть].

Впрочем, все это относится, конечно, только к делам фабрики. Все те неисчислимые жертвы и беды, которые перенес русский рабочий в 1905 году, не прошли даром для него.