Текст книги "Жизни для книги"

Автор книги: Иван Сытин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

На Обводный канал…

етербургский корреспондент «Таймс» Р. А. Вильтон как-то спросил меня:

– А вы знакомы, Иван Дмитриевич, с Распутиным?

– Нет, я один, кажется, не интересуюсь этим интересным мужчиной… Слава богу, я всех офень на Руси знаю, так меня «мужичком» не удивишь… Видал всяких – умных и глупых… Многие были умнее Распутина.

– Напрасно… А вы бы съездили да познакомились: чрезвычайно оригинальный человек… Жалеть не будете!..

Эти слова английского корреспондента как-то запали мне в душу. Отчего не взглянуть в самом деле, может быть, чудо какое-нибудь пропущу. Иностранцы и те им бредят…

Наш петербургский корреспондент «Русского слова» Руманов знал Распутина, так сказать, по долгу службы и не выпускал его из своего газетного поля зрения.

Поэтому мне не стоило никаких хлопот добиться «аудиенции».

Вместе с Румановым мы поехали на Обводный канал, где жил тогда этот «властитель дум».

На наш звонок вышла скромненькая девица белошвейного типа (вероятно, дочь) и попросила нас подождать в первой комнате, где какие-то женщины с наружностью богомолок тихонько и степенно шушукались между собой, как тараканы за печкой.

– Доложите, пожалуйста, о нас Григорию Ефимовичу.

Нас проводили в отдельную комнату, где пришлось подождать минут двадцать. Я уже потерял терпение, как неожиданно вошел «сам» и протянул руку. Наружность Распутина была описана тысячу раз, и потому едва ли стоит на ней подробно останавливаться.

Белая рубаха «навыпуск», синие штаны, валенки… Волосы расчесаны по-крестьянски, с пробором посередине, и сильно смазаны маслом. Ростом большой, лохматая, черная борода, на животе поясок. Общее впечатление – отбившийся от работы, праздный мужик, лодырь, из очень зажиточных и лакомых на господскую еду.

– Позвольте, Григорий Ефимович, с вами познакомиться. Сытин.

– Здорово, брат! Что тебе? Зачем пришел, сказывай. У меня дело есть, некогда мне.

– Дела у меня особенного нет, а если вы имеете минуту времени, так потолкуем…

– Ну ладно, садись, коли так!

Мы сели к столу. Я на диван, а Распутин на стул. При этом он так положил руку на стол и на руку голову, что лицо его было совсем близко ко мне.

– Ну что тебе, сказывай…

– Я, брат, просто пришел повидать тебя. Ведь о тебе большая слава идет. Интересно мне умного, большого мужика видеть.

– Ах, дурак какой ты! Вот дурак! Разве у тебя мало умных мужиков? Ты, поди, по всей России всех умных мужиков знаешь… И умных, и дураков… Так мало тебе – пришел на меня посмотреть. Ну смотри, брат, смотри, что тебе посмотреть надо.

– Говорят, Григорий Ефимович, есть какая-то сила в тебе чарующая: и в делах, и в советах…

– Все вы дураки, и больше ничего… Что вам от меня надо? Ну идут ко мне разные бабы, лукавые чинуши, даже министры…

Распутин помолчал и неожиданно спросил:

– Ты вот, Иван Дмитриевич, ко мне первый раз… А хошь, я к тебе приеду в Москву?

Это предложение застало меня врасплох: переход был слишком неожидан. Но я все-таки имел твердость сказать:

– Нет, Григорий Ефимович, ко мне не надо. У меня дел нет. А знакомством с тобою я очень доволен. Прощай, будем знакомы.

Не знаю, обидел ли Распутина мой чистосердечный отказ, но кажется, не обидел.

1918–1924 годы

 первый день новой, народной власти газета и типография, где печаталось «Русское слово», согласно декрету о печати подлежали передаче в ведение государства. Я подчинился; верил, что найду себе применение в делах нового строительства.

Уже через несколько дней типография пошла, все было в полном порядке. Все сразу восстановилось – тихо, мирно. Все осталось па местах. Бумаги было в запасе 450 тысяч пудов. С Енукидзе, назначенным руководить типографией, я откровенно делился всеми сведениями по хозяйству, он проявлял ко мне дружеское внимание, делу я помогал. Через месяца два запасы бумаги в наших дальних сараях подходили к концу, а бумагу со станции Николаевской железной дороги стали возить во двор типографии на простых ломовиках, катая рулоны по булыжнику, цепляя крюками и ломами, бумага портилась, делали свое дело дождь и грязь. Я пошел к заведующему типографией и попросил его со мной вдвоем съездить в наш отдел по бумаге. Он вызвал автомобиль и пригласил своего помощника. Поехали. Я ему показал нашу огромную складскую территорию, три огромных амбара и заготовленный рельсовый путь к ним.

– Путь совершенно подготовленный, но не открыт. Не успели. Две недели осталось, чтобы пустить в эксплуатацию.

Я размел рельсы, показал, что здесь два поезда могут входить, разгружать бумагу прямо из вагона в сараи, ежедневно подвозить ее частями прямо в типографию. Пригласили инженера, который через неделю все привел в порядок. Дело пошло без вреда для бумаги, дешево, быстро.

Мое пребывание в газете уже кончилось. Я перешел на Пятницкую и стал ходить на фабрику пешком ежедневно (от Страстного бульвара, теперь площадь Пушкина). Выходил в 7 часов утра и оставался до конца работы.

Переход к верному хозяину – к народу всей фабричной промышленности я считал хорошим делом и поступил бесплатным работником на фабрику. Два года, до конца 1919 года, я усердно посещал фабрику и разные учреждения по ее делам. В декабре моей обязанностью было посещать пять раз в неделю представителя Госиздата: от него надо было получать указания, что печатать, в каком количестве, какого качества. Все вырабатывалось совместно, исполнялось с большой аккуратностью. Учет дела, материала и работы вела тщательно контора. Я – бесплатный инструктор, подотчетный исполнитель заказов; все делалось вовремя, все заказы исполнялись только по указанию Госиздата.

В мае 1919 года уже официально проводится передача всех предприятий и всего имущества Госиздату РСФСР. Я сдал текущий счет и кассу.

Вацлав Вацлавович Воровский, возглавлявший тогда Госиздат, приехал ко мне попрощаться. Сказал, что сожалеет, что не может в дальнейшем работать со мной. Так мы расстались.

Дальнейшая работа моя изменилась. В начале 1920 года я уехал за границу: по поручению ВСНХ надо было наладить бывшую у меня договоренность со Стиннесом о концессии бумажной промышленности. Выехал в Германию. Стиннес, с которым мне пришлось иметь дело, с удовольствием принял предложение о концессии и решил послать со мной в Россию своего представителя г-на Фермана.

Два месяца в Москве продолжались переговоры, но соглашение не состоялось. Ферман уехал, хотя оставил на будущее некоторую надежду, потому что концессия была выгодная.

Однажды пришли ко мне старые рабочие Дербышев, Шендерович и Алмазов.

– Вот, Сытин, идите к нам, ВСНХ предлагает создать с вашим участием «синдикат». Он должен объединить писчебумажное дело, печатное дело, большие типографии. Этот синдикат – Полиграфпром будет исполнительным органом Госиздата и других государственных учреждений в самом крупном масштабе. Хотите с нами работать?

– Вы говорите о моей мечте. Это будет замечательное дело, в три раза больше того, что было у Сытина. Я очень рад этому. Только вот моя маленькая просьба, прошу сделать. Сытин один… На него все пальцами будут показывать, лезет, мол, вперед. Прошу вас, разрешите мне пригласить некоторых наших старых книжников.

– Ну как знаешь. Смотри, чтобы дело не было испорчено.

– Вы же понимаете, что это только украсит дело.

– Давай, веди их.

Пришли на совместное обсуждение, беседуем как будто хорошо, все согласны, как будто дело идет на лад. Условились собраться у заведующего Госиздатом О. Ю. Шмидта.

Следующий день проводим в Госиздате. В кратких словах доклад делает Дербышев. Дело задумано серьезно и обстоятельно: мы должны создать огромное образцовое государственное дело: широко поставить издательскую работу, развивать фабрики, улучшать их продукцию; всю полиграфию объединить, дать все, что нужно главным типографиям, поручить им самые важные государственные издания. Мы дадим Госиздату все, что он пожелает, чтобы широко поставить печатное дело.

Но исполнить это не удалось. Выслушав нас, О. Ю. Шмидт сказал, что объединение полиграфической и бумажной промышленности – это особое дело государства, вопрос нужно ставить не в Госиздате.

– Наше дело – давать заказы, мы заказчики, вы исполнители, – сказал он. – В торговле с Думновым, Сабашниковым и Сытиным мы еще можем иметь некоторое дело, но в ограниченном и скромном виде.

Так на этот раз мы не договорились, очевидно, задуманное не было в соответствии с общей системой государственного хозяйствования.

Правда, позже в форме акционерного общества по изданию книг создалось издательство «Земля и фабрика», в котором пайщиками были и Полиграфпром (объединение крупных московских типографий) и объединение некоторых бумажных фабрик. Но в этом деле я не нашел применения своему труду. Произошло все это во время моих длительных поездок в Америку.

В США я предпринял поездку по заданию Наркоминдела, с совершенно определенной целью устройства выставки картин русских художников. Выставка была задумана для сближения, как показательная. Но дело это оказалось малоудачным. Картины мы повезли только те, которые были в запасе у художников. А их было немного и случайного подбора. Таким товаром торговать было не легко, да и торговцы приехали малопригодные. Руководитель выставки И. И. Трояновский – любитель искусств, учитель – не сделал всего, что надо было, в смысле рекламы; среди самих художников начались разногласия. Полутора месяцами позже, когда я приехал в Америку и разобрался в положении, было уже ясно, что выставка, как она предполагалась, не удалась. С чувством неудовлетворенности по поводу постигшей нас неудачи я покинул Америку и возвратился в Россию.

Вскоре после этого мне предложили работать руководителем типографии при Таганской тюрьме. Наше Товарищество имело в прежнее время здесь большой корпус с 500 работавшими; здесь у нас производилась брошюровка мелких книг. Мне показали типографию; работали в ней три плохонькие машины, в кассах случайный, захудалый шрифт, две линовальные машины – вот и все оборудование!

Предложение скромное: начать работать, привести все в порядок, оживить, освежить, применить, пополнить и добавить стереотипное отделение. Все затраты вначале исчислены были в 7500 рублей, а снабжение бумагой на необходимые заказные работы до 10 тысяч рублей.

Я не хотел уходить от дела. Хоть маленькая, да типография, и самым внимательным образом повел дело, ожидая результатов.

Через некоторое время мне предложили вторую типографию – типографию Ивановского исправдома. Пошел смотреть. Это уже совсем «разбитая гитара» – не было ни одной машины без музыки, все они гремели. Надо было их все отремонтировать. Шрифт хотя в лучшем порядке, но он страшно стар и в малом количестве, только для очень мелкой работы. Подкупало место для работы. Близость центра и те же условия. Я терпеливо ждал, работал и верил, что дело направится.

Но через год я уже увидел, что наступило время перестраиваться иначе… К счастью, пришли к нам, в объединение московских типографий – в Полиграфпром, новые, деловые люди: один из них – Алмазов, человек настоящий, новой формации, рабочий-партиец, способный, энергичный, деловито решал все вопросы, хорошо ладил с народом. Решительный характер и уверенность – это меня в нем сразу обрадовало.

Пенсионная книжка И. Д. Сытина

Вновь приехавшего в Москву представителя Стиннеса – Фермана прошу продать бумаги для более быстрого развития дела. Он соглашается сделать это дешево и в короткий срок.

Я прошу ВСНХ дать нам разрешение, лицензию на 10 тысяч пудов бумаги. После больших хлопот получаем лицензию на право купить у Стиннеса бумагу.

– Еду в Берлин – опоздал: Стиннес к моменту моего приезда умер, и дела, к великому сожалению, изменились. Прихожу в наше советское торгпредство, встречаю там одного своего старого поставщика. Объясняю ему, он с большой охотой делает мне все, о чем я его прошу, дает бумагу на очень выгодных условиях: оплата через два месяца после получения бумаги на месте, в Москве. Эта хорошая помощь старых друзей дала возможность избежать больших потерь в деле. Некоторое время порученные мне типографии работали. Но дальше началась реорганизация: маленькие типографии объединяли, усиливали более крупные, и я понял, что мне пора отходить от дел. К тому же времени Советское правительство назначило мне пенсию, можно было идти на отдых.

Радовало же меня то, что дело, которому отдал много сил в жизни, получало хорошее развитие – книга при новой власти надежно пошла в народ.

И. Д. Сытин в воспоминаниях и письмах современников

А. М. Горький И. Д. Сытину

Уважаемый Иван Дмитриевич.

Без лишних слов скажу, что для меня знакомство с Вами радостно и ценно, ценно без всякого отношения к «делам», а так, просто, само по себе. Хорошего русского человека, любящего свою родину, знающего ее и желающего служить посильно ее великим нуждам, – такого человека не часто встречаешь, а встретив – радуешься и уважаешь его. Вот мое отношение к Вам, и это отношение, это право любить и уважать человека – для меня дороже всех «дел».

А о делах, все-таки, поговоримте: ездил в разные места, нашел компанию людей, как будто способных взяться за работу по истории русского народа; окончательное суждение об их способностях отложу до поры, когда они представят программу работы и конспекты книг. Это будет в середине здешнего мая.

Получил от Вас С.-Х. энциклопедию и «Реформу» [87]87
  Имеется в виду IV книга «Народной энциклопедии» – «Сельское хозяйство» (изд. И. Д. Сытина, М., 1915) и юбилейное издание «Великая реформа».


[Закрыть]– сердечное спасибо за прекрасный и ценный подарок. Чудеснейшее издание, Вы вправе смотреть на него как на серьезную услугу русскому обществу и я душевно поздравляю Вас с успехом. Славную работу осуществили, да будет так и впредь.

Константин Петрович Пятницкий все еще здесь, мои отношения с ним не улучшаются и надежд на улучшение их не питаю.

А мне приходится крутенько, и работать я должен как вол. Задач – масса, выполнять их принужден я один. Только удалось, кажется, организовать журнал, думаю о другом, необходимом, по нынешним временам.

Этот другой журнал – давняя моя мечта: его основная цель – всестороннее изучение России, а не проповедь каких-либо партийных взглядов. В нем должны быть совершенно новые отделы, например:

Обозрение торгово-промышленной и экономической жизни России.

Обозрение иностранной экономической политики и торговли.

Обозрение провинциальной жизни, поставленное на совершенно новых началах.

Это должен быть журнал, который читался бы с одинаковой пользой купцом и крестьянином, чиновником и интеллигентом.

Очень хотел бы поговорить с Вами подробно по поводу этой затеи, в необходимости осуществления которой убежден. Мы – все знаем, кроме России, которую всячески задергали, но знать ее не хотим. И вот надо Заставить людей учиться узнавать Русь.

Лучше других технически осуществить такое дело могли бы Вы, Иван Дмитриевич, и я прошу Вас, до времени личного нашего свидания, об этом деле ни с кем не говорить. Другие могут воспользоваться планом и – испортить его.

Пока до свидания, очень приятного мне и нетерпеливо ожидаемого мною.

Если Вас не затруднит, распорядитесь, чтобы мне возможно скорее выслали все изданные Вами книги по истории и все естественнонаучные, редакции Рубакина, а также книгу Ферворна [88]88
  Ферворн. Общая физиология. Основы учения о жизни. Перевод с немецкого и предисловие проф. М. А. Мензбира и приват-доц. Н. А. Иванова. Вып. 1–2, изд., И. Д. Сытина, М., 1897.


[Закрыть]и Цингию-Тонга, обещанные Вами.

Мария Федоровна приветствует Вас.

Желаю Вам доброго здоровья и кланяюсь семье Вашей. Остаюсь с душевным к Вам уважением.

А. Пешков.

Печатается по оригиналу (Архив А. М. Горького)

А. М. Горький И. Д. Сытину

Дорогой и уважаемый Иван Дмитриевич.

Сердечно благодарю Вас за Ваше доброе отношение ко мне, оно меня очень трогает, очень дорого мне.

Я уже сказал Вам, что буду рад работать с Вами и, мне кажется, что мы можем сделать немало хорошего.

Но относительно формы сотрудничества я, пока, не могу еще дать Вам сведений вполне определенных.

Сначала нам необходимо условиться о том, что нужно делать, затем уж мы подумаем о том, как лучше сделать.

В близком будущем я представлю Вам план ряда изданий, которые сразу могут поставить дело вполне солидно и морально и материально.

Затем я предложу Вам разработанную программу ежемесячника и еженедельника. Все это доставит Вам Иван Павлович [89]89
  И. П. Ладыжников.


[Закрыть], отлично знающий все намерения и посвященный в планы, которые я развивал пред Вами.

Я думаю, что к осени мы договоримся о главном.

А до той поры я искренно желаю Вам отдохнуть и освежить силы, дабы с большим успехом использовать их.

У меня к Вам определенное чувство симпатии и уважения, я очень рад, что знаю Вас, хорошего русского человека.

Будьте здоровы, да осуществятся все добрые желания Ваши.

Максим просит передать поклон сыну Вашему [90]90
  Д. И. Сытину.


[Закрыть], я тоже кланяюсь ему и крепко жму руку.

23/VI 1913.

А. Пешков.

Печатается по оригиналу (Архив А. М. Горького)

А.М. Горький И. Д. Сытину

Дорогой Иван Дмитриевич!

От всей души поздравляю вас, – от всей души. Проработать полстолетия в таком честном и важном деле, каково издание книг для страны, духовно голодной, для нашей несчастной страны, – это огромная культурная заслуга. Вам есть чем гордиться, есть за что уважать себя, а русский человек редко имеет случай гордиться собою, и мало у него причин для самоуважения. Вы – исключительный человек по энергии, обнаруженной Вами, и я очень люблю Вас за это. Будьте здоровы!

М. Горький.

Печатается по оригиналу (Архив А. М. Горького)

А. П. Чехов из письма к А. С. Суворину

«…На днях я был у Сытина и знакомился с его делом. Интересно в высшей степени. Это настоящее народное дело. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею. Сытин – умный человек и рассказывает интересно. Когда случится Вам быть в Москве, то побываем у него в складе, и в типографии, и в помещении, где ночуют покупатели…»

Печатается по тексту полного собрания сочинений А. П. Чехова, т. 12, М., 1957, стр. 39–40.

И. Телешов. Друг книги

Наша страна богата самородками, людьми, вышедшими из глубин народа, нередко не получившими никакого школьного образования, но богатством своей натуры, своим широким умом, своей одаренностью, энергией и действительной любовью к труду совершившими за свою жизнь большое общественное дело.

И. Д. Сытину

Дорогой Иван Дмитриевич. Вся Ваша жизнь – блестящее доказательство-того, какая громадная сила – здоровый русский ум.

Хочется вспомнить о встречах с человеком, имя которого неразрывно связано с историей русской книги. Это крупный русский самородок, крестьянин Костромской губернии Иван Дмитриевич Сытин.

Образование его протекало под страхом розги да подзатыльника или стояния коленами на горохе и завершилось обучением грамоте в сельской Школе с ее церковнославянской премудростью и начальной арифметикой.

А с тринадцати лет уже хлеб насущный погнал юного Сытина из дома по чужим людям на заработки.

Знаком я был с Сытиным на протяжении всей моей жизни. Я стал знать о нем, когда был десятилетним мальчиком, в конце семидесятых годов. На Пятницкой улице у него была маленькая типолитография, всего машины в две-три, и помещалась она, насколько помнится, в каком-то полуподвале. Жил я неподалеку и, помню, часто бегал заглядывать в эти низкие окна с улицы, почти на уровне тротуара, как там, внутри, среди каких-то валов и рычагов бегут, словно ручьи, приводные ремни и какая-то сила поднимает и опускает железные щиты, а широкие листы белой бумаги покрываются вдруг печатью и куда-то соскальзывают, а на смену им идут новые и новые листы. И так – без конца. Помню радостное волнение, которое охватывало меня при виде всего этого. Я и думать не мог тогда, что моя жизнь будет тесно связана с тем, что казалось мне в ту нору лишь волнующим зрелищем.

Сытин появился в Москве в 1866 году и в качестве «мальчика» поступил в книжную лавку Шарапова – известного в то время издателя лубочных картин, всяких сонников и песенников, «царей Соломонов» с их предсказаниями судьбы, «Битвы русских с кабардинцами», «Бовы-королевича», «Солдата Яшки» и тому подобных листовок, – поступил пока что отворять двери покупателям. У него же на квартире Сытин чистил сапоги хозяину, носил дрова и воду, бегал на посылках, выносил помои.

Призванный «отворять дверь» в книжную лавку, Сытин впоследствии действительно во всю ширь распахнул двери к книге – так распахнул, что через отворенную им дверь он вскоре засыпал печатными листами города, и деревни, и самые глухие «медвежьи углы» России, куда понесли офени, коробейники – бродячая сытинская армия – копеечные брошюрки «Посредника» с произведениями крупнейших писателей во главе с Л. Н. Толстым, за которым следовали Лесков, Гаршин, Короленко, с рисунками выдающихся художников, как, например, Репин.

– Это была не простая работа, а было как бы служение по мере сил народному делу, – говорил впоследствии об этом сам Сытин.

На почве деловой и общественной Сытин был близок с интереснейшими людьми своего века, с лучшими представителями литературы, искусства и общественности, с носителями крупнейших имен. Гигантское колесо, которое трудами, заботами и инициативой Сытина вертелось в течение полувека, год от года росло и ширилось. По опубликованным данным, в его издательстве за последнее время количество листов-оттисков равнялось 175 миллионам в год и годовое количество литографий – 6 миллионам. Только на одни книги и литографии расходовалось ежегодно бумаги 350 тысяч пудов.

Лавка Шарапова, в которой впервые подошел к книжному делу пытливый мальчик, помещалась у Ильинских ворот, вблизи сломанной теперь часовни Сергия. Здесь началась книжная деятельность Сытина с заработком пять рублей в месяц; здесь она окрепла и разрослась до колоссальных размеров, с годовым оборотом в восемнадцать миллионов рублей. И здесь же, у Ильинских ворот, она закончилась в таком же крошечном помещении, как и полвека тому назад.

Неукротимая энергия этого человека, привыкшего всю свою долгую жизнь работать «даже во сне», как про него говорили, не давала ему покоя. Он взял в 1919 году в аренду маленькую тюремную типографию и начал было печатать в ней какие-то ярлыки и бланки для казенных учреждений. Но вскоре бросил эго занятие.

– Не могу вертеть маленькое колесо. Я не гожусь для этого.

Не вспомню сейчас, в каком году, кажется в 1892 или 1893, типографию переводили с Пятницкой на Валовую улицу, через дом от моей квартиры, и я в течение года наблюдал в окно из своего мезонина, как закладывалось и росло это кирпичное здание с широкими окнами, как потом загремело железо по стропилам крыши, как засветились первые огни в окнах, как задымилась труба и загудел первый гудок. А через год с небольшим я уже ходил там по каменным лестницам с корректурными полосами моей первой книги «На тройках» [91]91
  Телешов Н. Д. На тройках, изд. И. Д. Сытина, М., 1895.


[Закрыть], изданной Сытиным в 1895 году.

Кто сам не испытывал, тому никакими словами не расскажешь, какое это наслаждение для молодого автора: держать в руках корректурные гранки своей первой книги. Запах типографской краски, резкий, но бодрящий шум колес где-то за дверями, движение машин, шелест ремней – вся эта очаровательная жизнь печатного слова кипела вокруг меня, идущего по лестнице в типографскую контору сдать поправленные листы и получить новые для дальнейшей проверки. Немало в течение жизни пришлось бывать в различных типографиях, брать и отдавать обратно корректуры, но, конечно, никогда уже не повторялось то очарование, какое овладело мною впервые, хотя до сих пор запах свежего оттиска, прямо из типографии, вызывает во мне чувство, близкое к удовольствию.

В связи с изданием этой книжки рассказов и в связи еще с тем, что мы были соседи и то и дело встречались, Сытин нередко звал меня к себе. Помню, в одной из больших комнат типографии была устроена однажды пробная выставка работ своих, домашних художников: это юная молодежь, взятая из деревни на выучку, показывала свои первые опыты и успехи. Сытин устроил им классы рисования, которыми руководил в то время крупный художник Н. А. Касаткин, «передвижник», автор многих выдающихся картин. Рисовали с гипса кубики, шары, руки, ноги; кое-кто доходил да голов и до целых фигур. Были пробы копирования картин – в карандаше и красках.

Публику на этой выставке составляли несколько человек из ответственных типографских служащих, сам Сытин, художник Касаткин да я. Работы были нередко удачные, иногда очень интересные. Но интересней всего была сама идея. Ученики более подготовленные переходили потом в литографию, и им поручались ответственные работы. В то далекое время это была только проба, первые шаги, а лет через десять полною мощью работала уже настоящая художественная школа с вечерними классами по общему образованию; курс был пятилетний. Учеников особо выделяющихся переводили потом в Школу живописи, ваяния и зодчества для дальнейшего развития их талантов. Но первые зачатки дарований опознавались именно здесь.

Я застал все только в зародыше, только еще в идее. Сытин справедливо придавал этому большое значение, направляя из народных масс талантливую молодежь на хороший, заманчивый путь.

Во время первой революции, в декабре 1905 года, сытинская типография, расположенная по улицам Пятницкой и Валовой, являлась центральным пунктом революционного Замоскворечья, защищаемая несколькими баррикадами. Царская артиллерия подожгла снарядами типографские здания, и когда съехались пожарные, им было воспрещено тушить огонь. Внутренность типографии вся выгорела, в огне погибли значительные ценности, но страховые общества, в силу своих уставов, отказались оплатить убытки, как происшедшие от народных волнений. Пришлось перенести и это. Однако через год типография была вновь восстановлена и работала но-прежнему.

Множество приятных и интересных встреч доставлял мне Сытин своими зовами к себе. То позовет на открытие нового отделения с какими-нибудь еще неизвестными в России машинами, то просто в литературную компанию, случайно собравшуюся у него, то с Эртелем, то с Чеховым и т. д. Одна из таких пригласительных записок, относящихся к 1896 году, у меня сохранилась.

«У меня 14 сего сентября 30-летний юбилей моего служения книгоиздательскому делу, – пишет мне накануне даты Иван Дмитриевич. – Тридцать лет назад я пришел в Москву из Костромских лесов и у Ильинских ворот вступил на поприще книжного дела. Не готовясь и не думая, я только вчера вечером вспомнил об этом и, чтобы не очень буднично провести этот день, решил позвать к себе вечерком близко знакомых своих друзей. Прошу вас…» и т. д.

Гостей было не очень много, да и квартира Ивана Дмитриевича была не из обширных; собрались родственники, старшие техники типографии; из присутствовавших литераторов вспоминаю В. А. Гольцева и А. П. Чехова, бывшего весь вечер очаровательно веселым.

Как всегда, Чехов любил говорить о делах. Но о делах он говорил всегда тоже весело и не без шутки. Но и шутки его были в свою очередь деловые. Когда зашла речь о дешевой небольшой газете, которую следовало бы начать издавать в Москве, но чтоб газета была осведомленная не менее, чем суворинская, и интересная, – кто-то полюбопытствовал:

– А что для этого нужно, чтоб газета была, так сказать, «маленькое «Новое время»»?

Чехов, улыбаясь одними глазами, ответил:

– Думаю, что для этого надо быть прежде всего «маленьким Сувориным»…

Близ этого же времени у Сытина было большое торжество, очень многолюдное, по случаю открытия вновь построенного фабричного корпуса и появления в нем, впервые в России, двукрасочной ротационной машины, – небывалого гиганта, выбрасывающего какое-то сказочное количество листов в час. Это невиданное доселе «чудовище», прибывшее из-за границы, стояло в нижнем этаже, а над ним, в верхнем помещении, в огромном зале будущей литографии, были накрыты столы для торжественного завтрака. Но тогдашним обычаям, праздник начался с краткого молебна и соответствующего «слова» местного протопопа, который, помнится, говорил о печатном станке как о великой силе, могущей сеять в народе семена как добрые, так и лукавые; и чем могущественнее станок, тем больше может быть от него или зла, или добра, в зависимости от того духа – райского или адского, который успеет завладеть этой машиной (намек на «направление» издательства).

Заканчивалось «слово» пожеланием победы и торжества доброму гению. Чуть не через полсотни лет, конечно, трудно вспомнить сказанные тогда слова, и я не претендую на точность передачи, но смысл их был таков. И при последнем слове новое «чудовище» было пущено в ход. Впечатление от его мощи было огромное.

Сначала внизу, у машины, а через полчаса и в верхнем этаже, у накрытых столов, собрались самые разнообразные служители печатного слова: литераторы, педагоги, редакторы и издатели журналов и газет, владельцы иных типографий, представители заграничных фирм – машинных и бумажных, именитые адвокаты с Ф. Н. Плевако во главе, профессора университета, художники, техники, служащий персонал и представители рабочих. Здесь же присутствовал и Московский цензурный комитет в лице своего председателя, – если не ошибаюсь Федорова, и большого оригинала цензора Соколова, человека шумного, позволявшего себе не только бранить автора в глаза, но иногда кричать на него и топать, но зато позволявшего и автору не оставаться в долгу и не уступать цензору ни в крике, ни в брани. Случалось, что после такой горячей схватки автору удавалось «отвоевать» у грозного цензора если не всю запрещаемую статью, то хоть кусок статьи, наиболее ему нужный и ценный.

Много приветствий и интересных речей говорилось тогда за этим завтраком. Но вот во время одной затянувшейся речи к главному столу, за которым в центре сидел Сытин, подходит со стаканом в руке сам Плевако – знаменитый адвокат, несравненный оратор, звезда первейшей величины. Все с удовольствием насторожились в ожидании его слова… А длинная речь все еще льется и льется…

Этот главный стол был накрыт в виде громадной буквы «Г», поэтому во внутреннем углу его хотя и стояли два стула, но приборов перед ними не было, так как сидеть на этих двух местах и завтракать невозможно, и стулья, несмотря на общую тесноту, стояли пустые. На эти-то оба стула, близко стиснутые между собою, и присел на минуту Плевако в ожидании конца затянувшейся речи. Эта мелочь не ускользнула, однако, от внимания Гольцева, большого приятеля Плевако, но резко расходившегося с ним во взглядах, особенно за последний период увлечения Плевако церковностью.

Вскоре со стаканом в руке поднялся Плевако со своих стульев и, как всегда, яркими штрихами, полными блеска, охарактеризовал Сытина на фоне его книжной деятельности. Слушая эту красивую речь, Гольцев тихо улыбался, словно радуясь, что приятель его не обнаруживает сегодня склонности выявить свои новые увлечения и ведет себя хорошо и достойно своего крупного имени.