Текст книги "«Милая моя, родная Россия!»: Федор Шаляпин и русская провинция"

Автор книги: Иван Бунин

Соавторы: Леонид Андреев,Константин Коровин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Борис Старк
По страницам Синодика

За 40 с лишним лет священства мною совершено множество треб, множество таинств: отпевания, крещения, браки…

Все они и количественно и качественно разделяются на две неравные части: первые совершены во Франции, в эмиграции, вторые – уже на родной земле… 15 лет священства во Франции и уже 26 лет на Родине.

Конечно, на Родине количественный мой Синодик пополнялся значительно быстрее, так как во время моего священства в Рыбинске бывало от 60 до 100 крестин в день, зато в духовном отношении служение за рубежом, при его меньшей нагрузке, было более индивидуально. Здесь, отпевая заочно сразу 20 человек, или даже имея перед собою 4–5 гробов, я в большинстве случаев ничего не знаю про усопшего и только в редком случае знаю того, с кем имею дело. Во Франции почти во всех случаях отпеваний, крещений и браков я лично знал того, с кем приходилось иметь молитвенное дело, или же знал усопшего заочно, слышал о нем. Поэтому почти за каждым отпеванием во Франции я произносил надгробное слово, чего, конечно, не имею возможности делать в условиях моего сегодняшнего служения, когда надгробные слова я говорю только в редких случаях.

Вот почему первый период, гораздо менее значительный количественно, оставил больше воспоминаний от встреч с живыми и с мертвыми. Мне хотелось бы воскресить в памяти эти встречи, так как для меня они имели большое значение в духовном плане, да и для других многие из них могут оказаться поучительными.

Приступаю к этому труду со страхом, так как знаю слабость моих литературных сил и боюсь, что не сумею донести до возможного читателя то, что лично мне представлялось важным и значительным.

Количество совершенных треб: Крещений / Браков / Отпеваний

Во Франции с 1938 по 1952 г. 68 / 21 / 875

В России с 1952 по 1979 г. 5929 / 103 / 9657

Итого на 01.01.1979 г. 5997 / 124 / 10532

Протоиерей Борис Старк

Ярославль, январь 1979 года.

ОТПЕВАНИЯ

Федор Иванович Шаляпин

† 12.04.1938 г.

Одно из первых отпеваний, в котором мне пришлось участвовать еще в сане диакона в марте 1938 года, было отпевание нашего великого артиста и певца Федора Ивановича Шаляпина. Кто такой Ф. И. Шаляпин и каково его место в русской культуре, думаю, говорить не надо. О его жизни и творчестве написано много книг и при его жизни и после его смерти. Одной из лучших, написанных еще до революции, была книга моего дяди, Эдуарда Александровича Старка (Зигфрида). Увы, сейчас становится все меньше и меньше лиц, лично слышавших этого великого во всех отношениях артиста, и я счастлив, что, живя под Парижем в довольно стесненных обстоятельствах, все же удавалось выбраться в Париж на все спектакли с участием Ф.И., а также на его ежегодные концерты, которые он давал в зале Плейель совместно с архиерейским хором под управлением Н. П. Афонского. Обычно первую часть концерта он пел с хором церковные песнопения: «Ныне отпущаеши» Строкина, ектению Гречанинова и другие, потом вторую часть пел только хор, а в третьей части Ф.И. пел один арии из опер, романсы, русские народные песни. Всегда в первом ряду сидел наш Владыко Митрополит Евлогий с кем-нибудь из высшего духовенства. Я в те времена был еще мирянином. Также посещали мы, хотя и не без труда, его выступления в Русской Опере князя Церетели, где он пел Бориса Годунова и Кончака. Раза два он спел за один вечер и Кончака, и Галицкого, но нам в этот раз попасть в Париж не удалось.

К моменту смерти Ф.И. я был совсем молодым и малоопытным диаконом, а пело три хора: архиерейский, под управлением Н. П. Афонского, хор Русской Оперы и еще какой-то третий, уж какой – я не могу вспомнить, может быть даже и французский. Так как наши маститые протодиаконы боялись, что я не попаду в нужный тон хора, мне не доверили сказать ни одной заупокойной ектении и мое участие сводилось к тому, что я все время совершал каждение гроба, по французскому обычаю заколоченного. Дело было в Великом Посту, и совершалась литургия Преждеосвященных Даров, которую, по-моему, совершал не Владыко, а только местное духовенство Собора. Из служивших в тот день в живых остался, кроме меня, только архимандрит Никон (Греве), находящийся сейчас в США, на покое, в сане архиепископа.

После литургии начался чин отпевания, который возглавил Владыко митрополит Евлогий. Вся служба, как литургия, так и отпевание, передавалась по французскому радио. После отпевания и прощания с усопшим гроб на руках вынесли артисты, среди которых мне запомнились А. И. Мозжухин, певший часто по очереди с Ф. И. в операх, бас Кайданов, которого Ф. И. очень любил в партии Варлаама в «Борисе Годунове», потом Сергей Лифарь – ведущий балетмейстер Большой Парижской Оперы – и еще кто-то – всего их было, кажется, 8 человек, так как гроб был большой и тяжелый. Не удивлюсь, если внутри деревянного был металлический.

Не только весь собор на улице Дарю был переполнен народом, но и вся церковная ограда, все улицы, окружавшие собор, были забиты машинами и толпами людей. Телевизионных передач в то время еще не было. Почему-то мне не запомнился никто из семьи покойного, зато запомнился роскошный покров темно-красного бархата, шитый золотом, музейное сокровище, которым был накрыт гроб.

После похорон его пожертвовали в собор, и он лежал на плащанице в течение всего года. Запомнились и особые напевы привычных песнопений «Со святыми упокой» и «Вечная память», чуть ли не специально написанные кем-то из композиторов для этого дня. Надо сказать, что, не входя в обсуждение художественной ценности этих произведений, впечатление от них было несколько детонирующее, по крайней мере у меня, так как с этими молитвами уж слишком тесно связан обычный мотив. Когда гроб вынесли на плечах из собора и установили его в похоронный автобус, стали выносить бесконечные роскошные венки. Их было множество, и их развешивали на двух специальных автомашинах вроде гигантских вешалок, на которые в несколько рядов и этажей помешались венки. Затем автобус с духовенством, много других автобусов для присутствующих и, наконец, неисчислимое количество частных машин. Семья, вероятно, поместилась в автобус с гробом.

Из Русского собора процессия поехала на площадь Оперы, где перед Оперным театром была сделана остановка. Была отслужена заупокойная лития и пропета Вечная память. А от Оперы вся процессия проследовала на кладбище Батиньоль на окраине Парижа, в его северной части.

Тут я должен сделать отступление. Многие потом спрашивали, почему Ф. И. Шаляпин был похоронен на этом малоизвестном и окраинном кладбище, а не на Русском кладбище Святой Женевьевы? Мне лично дело представляется таким образом: обычно всех богатых и известных людей в Париже хоронили или на кладбище Пер Лашез, или на небольшом кладбище в центре города, на площади Трокадеро, – Пасси. Там, между прочим, похоронена известная в свое время Мария Башкирцева. Оба эти кладбища очень дорогие, заставлены громоздкими и часто безвкусными склепами-часовнями, часто с большой претензией. Зелени на этих кладбищах сравнительно мало, только вдоль дорожек аллеи, а между могил редко встретишь деревце. Думаю, Ф.И. часто бывал на погребениях различных артистических знаменитостей и, возможно, как-то раз, попав на более скромное и более тенистое кладбище Батиньоль, мог сказать: «Я бы хотел лежать на таком кладбище», имея в виду – не в каменных коробках Пер Лашез. Во всяком случае, при его похоронах семья сослалась на то, что это место Ф.И. сам выбрал. Кладбище Ст. Женевьев в 1938 г., к моменту смерти Ф.И., уже существовало, но не как специально русское кладбище, некрополь, а просто на французском деревенском кладбище хоронили пенсионеров Русского Дома-Богадельни. К 1938 г. там могли быть какие-нибудь 50 могил. К началу войны их стало 350, помимо пенсионеров Русского Дома стали привозить гробы из Парижа. К моменту моего отъезда из Ст. Женевьев могил было уже около 2000, и среди них много знаменитостей, а в данный момент, вероятно, количество русских могил перешагнуло за 10 000. Местные муниципальные власти ввиду увеличивающегося значения Русского кладбища отводили под него все новые и новые земли, и постепенно оно захватило все окружающие поля. Но в момент смерти, а тем более до смерти Ф.И., о Русском кладбище Ст. Женевьев не было и разговоров, и поэтому, вероятно, ему приглянулось кладбище менее пышное, с березками, более напоминавшее ему родную русскую землю, чем холодные и вычурные громады Пер Лашез. Так или иначе, но привезли его на Батиньоль… На громадном дубовом гробу была медная дощечка на французском языке: «Федор Шаляпин. Командор Почетного Легиона. 1873–1938». Я не помню, в котором часу мы вышли с кладбища, но думаю, что было уже под вечер.

После смерти о Ф. И. Шаляпине много писали как русские, так и иностранные газеты и журналы, выяснилось многое, о чем не знали при его жизни. Например, была общеизвестная версия о неотзывчивости артиста, о его какой-то скупости, жадности. Он неохотно шел навстречу всяким благотворительным вечерам, в которых поначалу его просили участвовать. Он сам в шутку говорил: «Вот, говорят, Шаляпин скупой… Попробуй быть не скупым, когда надо содержать две жены и десять детей!» Действительно, он продолжал помогать своей первой жене, оставшейся со старшей дочерью Ириной в Москве, ставил на ноги не только своих детей от двух браков, но и детей второй жены, Марии Валентиновны, от ее первого брака. Но только после его смерти выяснилось, как много помогал он, причем так, что никто об этом не знал. Сколько помощи оказывал он тайно комитету М. М. Федорова, помогал неимущим студентам, сколько поддержки оказывал он и нуждающимся артистам…

Хочется отметить и еще одну черту его характера: 16 января 1934 года умер в Париже один из виднейших представителей парижского духовенства – протоиерей Георгий Спасский. Он был крупный проповедник, очень уважаемый духовник… После его смерти в одной из парижских русских газет была помещена большая статья Ф. И. Шаляпина с посвящением: «Моему духовнику». Прочитав ее, делалось ясно, что отношение Ф.И. к Богу и к Церкви было не просто данью обычаю, не выражением своего рода «комильфо», а действительно глубоко пережитым ощущением человеческой души. Помню, за несколько лет до кончины Ф.И. тяжело заболел. Он тогда попросил духовника приехать к нему, причастить Святых Тайн и пособоровать, что и было сделано, после чего Ф.И. стало лучше и он выздоровел. Это показывает глубокое отношение человека к вере и к своему Создателю.

Прошло несколько лет после его погребения. Разразилась война… Вся семья Ф.И. перебралась в США, подальше от военных действий, и могила великого артиста осталась в забытьи. Никто не посещал отдаленное и малоизвестное кладбище Батиньоль. Многие, приезжавшие в Ст. Женевьев на Русское кладбище, в церкви которого я в то время служил, спрашивали у нас: «А где могила Шаляпина?» – и удивлялись, узнав, что он похоронен не у нас. Потом в одной из эмигрантских газет появилась статья, в которой с возмущением говорилось о заброшенном виде шаляпинской могилы. У нас появилась мысль о необходимости переноса праха великого артиста на наше кладбище, к этому времени ставшее «Русским некрополем».

Воспользовавшись после войны приездом в Париж вдовы артиста Марии Валентиновны, мы от имени Попечительства кладбища (был такой комитет, заботящийся о благоустройстве кладбища) посетили М.В. и предложили ей перенести прах ее мужа на наше кладбище, или в могилу в земле, или даже похоронить под храмом в склепе, где уже лежали Владыко митрополит Евлогий, Епископ Херсонесский Иоанн, бывший премьер-министр Российской Империи граф В. Н. Коковцов, а также духовник Ф.И. протоиерей Георгий Спасский.

Мария Валентиновна отклонила наше предложение, сказав, что не хочет тревожить прах мужа с места, которое он сам якобы выбрал, потом прибавила: «Я поняла бы, если бы потревожили его для того, чтобы свезти на родину, в Россию… – но тут же прибавила, видимо учитывая эмигрантскую сущность нашего комитета: – Но, конечно, не сейчас и в других условиях». Но все же у нас осталось впечатление, что в Россию она бы перевезла, и даже появилась мысль, не ведет ли она уже переговоры об этом, которые от нас скрывает, как скрывал А. И. Куприн свой отъезд на родину…

Помню, наш архитектор А. Н. Бенуа, один из плеяды этой высокохудожественной семьи, построивший храм на кладбище и создавший много очень ценных и оригинальных надгробий, предложил соорудить в склепе над прахом Ф. И. Шаляпина подобие гробницы Бориса Годунова! Эта мысль, хотя и соблазнительная, учитывая значение роли Бориса Годунова в творчестве Ф.И., была основана на недоразумении и незнании фактов. Все семейство Годуновых погребено в Троице-Сергиевской Лавре, под Успенским собором, и не имеет никакого надгробия, а тем более гробницы, а только доску с надписью «Усыпальница семьи Годуновых». Кроме того, семья Ф.И. во время наших переговоров выставила еще одно, совсем уже нелепое препятствие: «Приезжая в Париж, будет далеко ездить на могилу». Явная нелепость. Проехав из США в Париж и имея автомобили, трудно преодолеть еще 40 километров! Было очевидно, что это просто отговорка. Нам казалось, что родственники просто ожидают возможности перевоза праха в Россию, но не хотят об этом говорить эмигрантам, не зная, как это будет принято.

Так этот вопрос и заглох. Умерла и вдова Ф.И., и почти все деятели нашего комитета «Кладбищенского попечительства», пришли новые люди, которым Ф.И. не был близок. Я сам вернулся на Родину… Но вот в 1973 году исполнилось сто лет со дня рождения Ф.И., и в связи с этим событием в нашей советской прессе появился ряд статей. В журнале «Наш современник» – статья Владимира Солоухина «Три хризантемы» о том, как, будучи в Париже, он хотел положить эти три цветка на могилу Шаляпина и каких трудов ему стоило узнать, на каком кладбище он похоронен, и, наконец, уже в день отъезда, попав на кладбище, сколько трудов он затратил на то, чтобы найти могилу певца (хотя теперь, вероятно, на ней стоит приличное надгробие) и положить свои три хризантемы.

Этот рассказ вновь пробудил во мне чувства, которыми мы руководствовались, когда пытались спасти могилу нашего великого земляка от забытья. Ведь, бывая в Москве, часто наведываясь на кладбище Новодевичьего монастыря и посещая могилы Собинова, Неждановой, Станиславского, я всегда ощущал, что место Федора Ивановича здесь, среди земляков и соратников по искусству, среди своего русского народа, который он так любил. А тут еще в «Огоньке» появилась статья И. С. Козловского, в которой он, отдавая дань Ф.И., вскользь высказывал мысль об уместности рано или поздно перенести его прах в Москву.

Я загорелся вновь моей старой идеей, а так как к этому моменту из всей нашей старой «кладбищенской» плеяды в живых остался я один, то и решил, что надо начинать что-то делать мне. Я написал И. С. Козловскому, написал дочери Ф.И. Ирине Федоровне, получил от обоих самые живые и одобрительные отклики, хотел привлечь к этому и В. Солоухина, но нам не удалось встретиться. Потом заинтересовал одного из руководителей общества «Родина» и через него попытался что-то сделать. Как мне стало известно, этот проект очень заинтересовал и «Родину», и Министерство культуры и ЦК КПСС, дети покойного также отнеслись к нему положительно, особенно находящаяся в Москве старшая дочь Ирина. Но одна из младших дочерей, Дарья Федоровна, вышедшая замуж за графа Шувалова, выставила просто неприличное условие: выплату, хотя бы частично, ущерба, нанесенного Ф. И. Шаляпину конфискацией его недвижимого имущества в России. Об этом написал в журнале «Огонек», кажется, И. С. Зильберштейн. А по французским законам эксгумация тела может быть разрешена только в случае согласия всех наследников. После такого просто позорного «торга» все надежды перенести прах нашего великого артиста на родную землю погасли, и приходится примириться с мыслью, что пройдет еще 50-100 лет – и эта могила превратится в лучшем случае в археологический объект, если не разрушится совсем, так как память о Шаляпине за рубежом станет достоянием в лучшем случае искусствоведов, а для рядовых французов она погаснет, как погасли для нас, русских, имена когда-то гремевшие: Малибран, Полины Виардо или Генриетты Зонтаг. На русской земле Шаляпин навсегда остался бы Шаляпиным, как незабываемы остались Федор Волков, Истомина, Мочалов…

В силу этого же закона невозможно перенести на родину из Ниццы прах А. И. Герцена, там погребенного, так как не удается установить всех наследников. А вот прах А. К. Глазунова удалось вернуть в некрополь родного Питера…

Чтобы закончить мои думы о Федоре Ивановиче, хочется привести два анекдота: один – случившийся лично с ним, а другой – им самим рассказанный.

Как-то, до войны 1914 года, Ф. И. Шаляпин был приглашен петь на каком-то приеме во дворе Великого Князя Владимира Александровича, на Английскую набережную в Петербурге. После концерта великие мира сего развлекались в особом салоне, а другие гости, в том числе и Ф.И., – в соседних гостиных. И вот лакей на подносе подает Ф. И. бокал венецианского стекла с шампанским от имени жены Вел. Кн. – Великой Княгини Марии Павловны – с предложением выпить за ее здоровье. Ф.И. выпил и сказал лакею, что бокал берет себе на память о высочайшей милости. Прошло сколько-то времени. Шаляпин пел в Мариинском театре. После представления его пригласили в ложу к Вел. Кн. Марии Павловне, чтобы принять ее поздравление за хорошее выступление. «Вы – разорительный человек, Шаляпин, – сказала ему Вел. Кн. – Аплодируя вам, я порвала мои новые перчатки. А в прошлый раз вы разрознили мой набор из 12 венецианских бокалов!» На что Ф.И., вежливо склонив голову, ответил ей: «Ваше императорское высочество, эту беду легко исправить, если вы присоедините 11 оставшихся к пропавшему…» Боюсь, что Великая Княгиня не оценила юмора артиста и серия бокалов осталась разрозненной.

Другой анекдотический случай рассказал сам Ф.И., и, хотя он довольно известный, все же считаю уместным его повторить.

На заре театральной деятельности Ф.И. играл в одной провинциальной труппе. Давали что-то африканское… То ли «Африканку» Мейербера, то ли что-то в этом роде. По ходу оперы актер стреляет во льва, стоящего на высокой скале, и убивает его, причем лев падает со скалы на подложенные внизу маты. Льва изображал человек, зашитый в шкуру. Обычный исполнитель этой эпизодической роли не то заболел, не то запил, и взяли какого-то другого статиста. Вот проходит действие, стрелок выпускает стрелу. Лев стоит и не падает… Чтобы спасти положение, стрелок вновь заряжает свой лук, а из-за кулис шипят льву: «Падай! Да падай же, С. С.!» Лев трясется и не падает. Наконец, после третьей стрелы и еще более грозного рыка режиссера, лев в отчаянии подымается во весь свой рост, осеняет себя в ужасе крестным знамением и тогда летит со своей скалы. Этот случай, приводившийся неоднократно, в устах Ф.И. приобретал полную достоверность.

Хочется все же верить, что наступит момент, когда или аппетиты Дарьи Федоровны уменьшатся, или пробудится совесть, или произойдут какие-нибудь иные изменения, и кто-то сделает то, что так хотелось мне осуществить, и прах Федора Ивановича найдет свое законное место в Некрополе Русской Славы на кладбище Новодевичьего монастыря… А пока, проезжая в машине мимо дома покойного Ф.И. и глядя на его мраморный бюст, украшающий фасад этого небольшого домика, я всегда возношу тихую молитву о его упокоении и благодарю Бога за то, что Он дал мне возможность видеть и слышать этого неповторимого артиста и удостоил меня чести проводить его в его последний жизненный путь хотя и на чужой, но гостеприимной земле Франции.

Игорь Лебедев
Первая литургия отца Бориса

Северный край.

1997. 11 января

На святочной неделе исполняется год, как отлетела светлая душа Бориса Георгиевича Старка (протоиерея Бориса), в прошлом настоятеля Федоровского собора.

Знавшие его непременно отмечали то внутреннее благородство и ту одухотворенность внешнего облика, какие бывают присущи только незаурядным личностям. Ясный и добрый человек, он был священником по призванию, от Бога. Деяния его на этом поприще были столь значительны, что Русская Православная Церковь отметила его своей высшей наградой – Патриаршим Крестом.

Одна из многих его подвижнических миссий нас особенно привлекает. Старк одним из первых поднял вопрос о переносе останков Ф. И. Шаляпина на родную землю.

Его отец, русский боевой адмирал Георгий Старк, в 1922 году вынужден был, как и многие тогда, эмигрировать во Францию. Через три года приехал к нему из Ленинграда шестнадцатилетний сын Борис. Юноша сразу оказался в среде именитых и образованных людей, многие из которых оставили след в духовном и государственном развитии России. Он был знаком с писателем Иваном Шмелевым, исповедовался протоиерею Сергию Булгакову. Граф Н. Татищев, потомки Бутурлиных, Щербатовых, Мещерских, иных древних русских родов входили в круг его повседневного общения.

Среди служителей русской церкви более всего он чтил и любил своего архипастыря митрополита Евлогия (В. С. Георгиевского). Именно из его уст в 1937 году Борис Старк принял благословение и был возведен в первое духовное звание диакона. С 1940 по 1952 год служил отец Борис священником Русского Дома и Русского кладбища в Сент-Женевьев де Буа, близ Парижа. Русский Дом был основан в 1926 году княгиней В. К. Мещерской, и в нем находили пристанище многие из эмигрантов. Кроме канонических треб, среди которых, к сожалению, более всего было отпеваний, отец Борис по воле души своей занимался и другим богоугодным делом – перевозил в Русский некрополь останки соотечественников, захороненных по всей Франции, в местах, где случилось им умереть.

Необходимость тревожить прах усопших была вынужденной, поскольку ухаживать за могилами и оплачивать их содержание чаще всего бывало некому. Именно благодаря ему не исчезла в безвестности могила Константина Алексеевича Коровина. Останки художника, отчасти и нашего земляка, друга Шаляпина, были собственноручно перевезены отцом Борисом на Русское кладбище в 1950 году.

Чуть подробней на «шаляпинскую тему». Старк любил и чтил великого певца. Живя в предместье Парижа, он посещал все его спектакли, шедшие в столице, все его ежегодные концерты в зале Плейель, хотя по этой причине приходилось сильно экономить на всем остальном. Уважение к Шаляпину было как бы семейной чертой Старков, ведь его родной дядя Э. А. Старк (литературный псевдоним – Зигфрид) написал до революции одну из лучших книг о творчестве Шаляпина.

Так случилось, что в апреле 1938 года молодой диакон отец Борис провожал великого артиста в его последний путь. Это была его первая литургия столь высокого значения, и именно с ее описания он начинал свой литературный труд «По страницам Синодика». Он находился у гроба певца, совершая обряд каждения. Похоронам было придано государственное значение, и отпевание передавалось по французскому радио.

Погребен Шаляпин был на кладбище Батиньоль. Артист сам его выбрал при жизни. Как полагал Борис Георгиевич, «вероятно, ему приглянулось кладбище менее пышное, с березками, более напоминавшее ему родную русскую землю».

С началом войны вся семья Федора Ивановича переехала в США, и его могила осталась в забытьи. Постепенно в среде эмиграции, в кладбищенском попечительстве, куда входил отец Борис, пришли к мысли, что следовало бы перезахоронить певца в Русском некрополе. Однако его вдова Мария Валентиновна не поддержала этого, надеясь, видимо, на то, что когда-нибудь тело мужа все-таки упокоится на родной земле. Таким образом, вопрос как-то заглох, и вновь об этом заговорили только в 1973 году, в столетний юбилей певца. Умерли к тому времени и его вдова, и большинство деятелей попечительства, а сам отец Борис вернулся на Родину и с 1962 года служил настоятелем ярославского кафедрального Федоровского собора.

Значимость юбилея всколыхнула нашу общественность, и в прессе появились публикации, одна из которых под названием «Три хризантемы» В. Солоухина поведала о той самой траве забвения, возросшей на могиле русского гения.

Реакция Бориса Георгиевича была незамедлительной, он вспоминал:

«Этот рассказ вновь пробудил во мне чувства, которыми мы руководствовались, когда пытались спасти могилу нашего великого земляка от забытья. Ведь, бывая в Москве, часто наведываясь на кладбище Новодевичьего монастыря и посещая могилы Собинова, Неждановой, Станиславского, я всегда ощущал, что место Федора Ивановича здесь, среди земляков и соратников по искусству… А тут еще в „Огоньке“ появилась статья И. Козловского, в которой он, отдавая дань Ф. И. Шаляпину, вскользь высказывал мысль об уместности рано или поздно перенести его прах в Москву.

Я загорелся вновь моей старой идеей, а так как к этому моменту из всей нашей старой „кладбищенской“ плеяды в живых остался я один, то и решил, что надо начинать что-то делать мне».

Он написал тогда письмо И. С. Козловскому, И. Ф. Шаляпиной, в общество «Родина», и везде, включая Министерство культуры и ЦК КПСС, получил полную поддержку. К сожалению, возражала только младшая дочь от второго брака Дарья Федоровна. В обмен на ее согласие о перезахоронении отца она требовала выплатить компенсации за ущерб, нанесенный отцу при конфискации его недвижимого имущества в России… Все осталось как было.

Дальше в своих воспоминаниях Борис Старк с надеждой писал, что придут новые времена, другие люди, и они сделают то, что не удалось ему и его сподвижникам.

Прошло пять лет с момента написания этих строк, и в 1984 году гроб с телом великого сына России был перезахоронен в Москве, на Новодевичьем…

Запомнилась фраза, произнесенная отцом Борисом незадолго до его кончины: «Я ставил перед собой две главные жизненные задачи – добиться переноса на русскую землю праха Ф. И. Шаляпина и споспешествовать воздвижению памятника Ярославу Мудрому. И то, и другое сделано!»