Текст книги "«Милая моя, родная Россия!»: Федор Шаляпин и русская провинция"

Автор книги: Иван Бунин

Соавторы: Леонид Андреев,Константин Коровин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Никогда ничему не учился, но все, что имело какое-нибудь отношение к чувству, к воображению, к искусству, Шаляпин узнал без учебников и без усилий. Гениальная интуиция помогла ему впитать в себя лучшие вкусы, тончайшие художественные идеи, плодотворнейшие томления эпохи, с которой совпали его первые шаги на сцене и которая была так богата силами обновления. От композиторов, от писателей, от историков, от живописцев, скульпторов, танцоров он с плодотворной жадностью брал все, что могло служить подножием его искусству, материалом для его гения. В этом отношении достижения крестьянского мальчика из Суконной слободы в Казани баснословны и непостижимы. В обществе Шаляпина, в его высокие минуты, вы могли переживать неописуемое волнение чувства, что перед нами существо калибра Шекспира, Моцарта, Бетховена. В сфере музыки и поэзии его интеллектуальность была, пожалуй, так же высока, как его эмоциональность.

Не давалась Шаляпину интеллектуальность рационально-логического свойства, полезная политику и социологу. В этом выдающемся человеке было столько ума и здравого смысла, что собеседника своего, будь то политик или социолог, он отлично понимал, когда вовлекал его в беседу, что очень любил делать. Понимал метко. Но никак это понимание к Шаляпину не приставало, не зацеплялось надолго в сознании, поглощенном другими интересами. На этого рода темы он всегда говорил немного хаотично, часто путал Глеба с Борисом. По этой же причине он был охотник усвоить на несколько часов любую убежденно предложенную ему новую теорию – философскую, социальную, биологическую, медицинскую.

Несколько лет назад я был свидетелем курьезной сцены, как он у себя в кабинете слушал покойного А. А. Суворина, худого аскета в черном, проповедовавшего ему тридцатидневный голод – для здоровья. Человек, не знавший Федора Ивановича, вынес бы твердое впечатление, что постный искус великого певца начнется через полчаса… Но Ф. И. к вечеру имел превосходный аппетит и по-царски его удовлетворил.

Родной стихией Шаляпина было только чувство, его главным органом было сердце – в нежности и в гневе, в любви и в злобе, в восторге и в негодовании. Чувством он все воспринимал, чувством все отражал. Это было сильнейшее свойство Шаляпина; оно открывало, однако, его слабую, уязвимую точку – необычайную впечатлительность, которая так ярко освещает его сложный характер, его поведение, его отношение к людям. Этот гигант, сложенный как бы из бронзы, был чувствителен к царапинам и уколам жизни, как ребенок. Эта черта его натуры лежала в основе его долгой тяжбы с обществом, сыгравшей в развитии его характера немалую роль.

5

В Шаляпине клокотала немалая сила. До самых последних лет жизни она не угасала. Помню, несколько лет назад, на авеню д’Эйло, он рассказывал мне, как в Москве в опере Мамонтова ему никак не удавался образ Ивана Грозного в «Псковитянке». Первую фразу, обращенную к псковскому наместнику: «Войти аль нет?» – Шаляпин―Иван произносил ехидно, ханжески, саркастически, зло, а надо было ее произнести могучим, грозным, жестокоиздевательским голосом. Шаляпин изображал змею, а надо было показать тигра. И, иллюстрируя рассказ, сначала произнес фразу по-змеиному, а потом, свирепо озираясь, точно железным посохом ударил: «Войти аль нет?..» Как передать этот крик? Меня охватил физический страх, забилось сердце. Страшный был передо мною человек! Тигр жил в нем самом, а не в Иване.

Мы знаем, как легко и как часто этот страшный огонь прорывался наружу в общениях с сотрудниками в театре, какие он иногда наносил обиды, – сила его не знала пределов и играла им самим, как щепкой, уносимой потоком. Остывая, Шаляпин потом сам страдал от этого, хотя признавался в том весьма редко и то только долго спустя. Бывал Федор Иванович прав, бывал виноват, но как-то выходило, что перед обществом он оказывался виноватым всегда, неизменно. Шаляпин постоянно удивлялся, отчего это люди, которые так восторженно аплодируют ему в театре, получают от его пения столько удовольствия, с таким злорадным наслаждением подхватывают каждую на его счет сплетню, так скверно о нем судят? Крайне впечатлительного Шаляпина мучило и угнетало это к нему отношение. Он же «дышать не мог без людей», ему [бы] «только глядеть на человеческие лица», – почему эти люди так пакостны, почему в этих глазах столько к нему злобы? Если взять все буквы русского алфавита, то каждая из них озаглавит какой-нибудь обидный для него эпитет – Анархист, Босяк, вплоть до Хулигана. Словарь осудительных эпитетов богател из года в год. Воображение, темперамент, чувствительность артиста несколько драматизировали положение – царапина превращалась в рану. Рана долго не заживала. Каждая новая царапина сразу пробуждала все старые раны. Оптимизм, легкое отношение к жизни и людям, веселое доброжелательство постепенно уступают [место] раздражению, горечи, обиде и протесту. С годами певец становится все более замкнутым, отодвигается от многих, которых считал друзьями, с которыми пил, который пел… Осталась прежняя манера экспансивного приема людей, но это уже только внешняя оболочка – внутренний жар к людям остыл; Шаляпин всегда настороже, немного подозрителен («куда этот гнет! что ему нужно?») и, при малейшем ощущении, что на него в каком-нибудь смысле покушаются, – щетинится…

Горькому он патетически признателен (от благодарности на Капри плакал!) за то, что тот один поверил ему и нравственно поддержал во время травли за инцидент в Мариинском театре – «на колени перед царем».

Столь же сильна и патетична его обида, – он не забывает обидчиков, именных и анонимных, индивидуальных и коллективных. Внутренне он в постоянной с ними тяжбе, и в ней глубокий и тайный источник его самодержавия…

В «Маске и душе» Шаляпин описывает, как в Петрограде в большевистскую пору, когда ему пришлось терпеть за своим столом разных комиссаров, какой-то финский коммунист Рахия очень уж себя разнуздал и все требовал «пролетарского искусства», договорившись до того, что сказал Шаляпину:

– Ты ничего не понимашь. Да что ты понимашь в пролетариате?

Тут, рассказывает Федор Иванович, «я, позеленев от бешенства, тяжелым кулаком хлопнул по гостеприимному столу. Заиграла во мне царская кровь Грозного и Бориса:

– Встать! Подобрать живот, сукин сын! Как ты смеешь со мной так разговаривать? Кто ты такой, что я тебя никак понять не могу? Навоз ты этакий, я Шекспира понимаю, а тебя, мерзавца, понять не могу. Молись Богу, если можешь, и приготовься, потому что я тебя сейчас выброшу в окно на улицу…»

«Кровь Грозного и Бориса» в Шаляпине играла часто, каждый раз, когда он вспоминал, что русская молва осуждает его за «непонимание» – то законов общежития, то благопристойных манер, то «долга перед ближними»… Тогда он зеленел от бешенства, тяжелым кулаком хлопал по столу и приказывал: «Встать! Как вы смеете со мною так разговаривать?!»

Воля к самоопределению во всех смыслах, во всех отношениях развилась от этого в Шаляпине до крайних степеней. Всякое внушение со стороны (надо бы сделать то или это), в котором он, правильно или нет, почует зародыш, тень упрека, – чего, мол, сами об этом не догадываетесь? – вызывало в нем глухой ропот, а нередко и ураганную вспышку гнева. В моих ушах еще звучат фразы вроде следующих:

– Да что вы мне все тычите «русский, русское». Да какого черта я русский?! Отец мой родился в Вятской губернии, – какие-такие в Вятской губернии русаки?

Или:

– Грубый мужик, который за столом говорит ср…, мне дороже и ближе всех ваших интеллигентов!..

6

Простолюдинов, людей из народа, «мужика» Шаляпин, по-видимому, любил искренно, чувствуя себя самого сыном народа, «крестьянином». Жаловал столбовых купцов московских за умение строить жизнь, за изобретательность, за творчество и, пожалуй, еще за мужицкий их корень. К русским слугам своим относился необыкновенно просто, как к равным. Снобизма в нем не было ни капли. К барам, к аристократам его не тянуло. Презирал сословную спесь. Помнил, что его детей не могли принять в пушкинский лицей, – крестьяне, черная кость… На эрмитажных спектаклях ему «забавно было видеть русских аристократов, разговаривавших с легким иностранным акцентом, в чрезвычайно богато, но безвкусно сделанных боярских костюмах семнадцатого столетия. Выглядели они в них уродливо». А вот барскую жизнь, обилие, роскошь любил. И нередко прямо предъявлял свое право на это. Царь, – почему ему не жить по-царски? В «Маске и душе» он пишет: «Я говорил себе – были замки у королей и рыцарей, отчего же не быть замку у артиста?» И он жил в очень большой роскоши.

В «словаре ругательств» буква «С» означает Скупец. Скуп Шаляпин не был – он был широк и даже расточителен. Когда он находил нужным оказать кому-нибудь помощь, он не мелочно ее оказывал. Но инстинкт собственности, вкус к приобретению был в нем силен. Он любил золото, землю, дома в городе, дачи в деревне. В Крыму купил пушкинскую скалу, и какую-то скалу купил даже где-то в Америке. Ему казалось, что все это очень практично, на деле это было чистейшее любительство, утоление капризной жажды владения. И деньги Шаляпин любил за то, что они могут дать. Но даже эту любовь, столь сильную, он подчинял своему искусству и сану гения, каким себя гордо сознавал. Гонорары должны быть огромные, потому что он – Шаляпин. Бывало, выгоднее их понизить, чтобы в результате больше заработать, – нет. Он отклонял самые в материальном отношении соблазнительные предложения, если ему надо было отклониться от собственных канонов искусства или принести в жертву свой художественный престиж. Бросал 30 000 франков за уже объявленный спектакль, оттого что не понравилась декорация или дирижер не пожелал ускорить или замедлить ритм в 7-й картине. И когда московские хамы пишут, что Шаляпин «изменил» России за деньги, покинул родину в погоне за американскими гонорарами, то они этим только показывают свою духовную и нравственную слепоту.

Шаляпин уехал из России не потому, конечно, что были оскорблены его политические какие-либо убеждения, что не мог жить без свободы печати и вне парламентского строя. Великие художники жили [и] под Борджиа, Шаляпин мог бы ужиться и под Советами. Убежал он, главным образом, потому, что терял престол в театре, что тирания хамства покусилась на его творческую свободу, что всякие Рахии требовали от него пролетарского искусства, что нехорошо в театрах стали обращаться с костюмами… И если потом, в последние годы, когда одно время стало казаться, что в России можно, пожалуй, в театрах делать серьезную работу, то именно эта возможность часто и тайно Шаляпина тревожила соблазном. И если в Россию он не поехал, то потому, что не верил: дадут театр, а потом отнимут, посулят свободу, а потом растопчут. И он отсылал официозных советских посланцев, а Горькому писал, что не поедет. А как он тосковал по широкой, свободной, независимой работе!..

Эта тема подводит нас к заключительной стадии жизни Шаляпина, к последним годам. Вне музыки, вне пения, вне театра – счастья Шаляпин знать не мог. Кризис и другие причины постепенно суживали круг возможностей настоящей работы. Шаляпину было тяжело даже в годы триумфальных заграничных гастролей, когда золото сыпалось, как из рога изобилия, – оттого что нельзя поставить новую оперу, создать новый образ, иметь постоянный театр, постоянную труппу. Ему было тяжело, что надо ездить в Бордо, в Тулузу, в Нагасаки. Однако это все же было творчество, в этом все же была жизнь. И под японским небом, и в случайном театре, и при чужом оркестре зажигались огни, пробуждались вдохновения, расширялись крылья, дрожали сердца. Когда же систематическая постоянная работа становилась трудной, а с другой стороны, нередко приходилось отказываться от поездки потому, что этого требовал доктор, – над великой жизнью нависала тень трагедии. Мария Валентиновна Шаляпина, образец жены гения, – славный подвиг и подчас очень трудный, – небольшой круг интимных друзей, сам певец силились создать иллюзию полноты над бездною пустоты. Время от времени веселый завтрак с людьми, которых Шаляпин отличал, планы, мечты – как было бы хорошо сыграть Городничего или воплотить Скупого Рыцаря: как-нибудь непременно! – и сухой ветер пустыни… Пасьянс, – торопливый, нервный, почти невнимательный. Белот[22]22
  Вероятно, имеется в виду французский писатель Бело (Belot), известность которому создала остроумная комедия «Le testament de cesar Girodot» (1895); автор бульварных романов, имевших скандальный успех благодаря своему рискованному сюжету. – Ред.


[Закрыть] – на несколько часов подряд. Все для того, чтобы уйти, уйти… И все время, в томлении духа, «сыплют ароматы» – гениальные искры. То несколько строф Пушкина, то минута лицедейства, то бесподобный шарж, то Петипа, француз, быстро-быстро говорящий по-русски, то еврейский анекдот, рассказанный с неподражаемым мастерством, то Дася приносит маленькую собачку, только что купленную, как назвать? Федор Иванович посмотрит и скажет:

– Микитка!

Не оторвать клички – Микитка и есть: нечто черное, проворное, забавное, чуть-чуть грязное, но милое, простое – Микитка!..

А то вдруг заговорит о смерти. Спокойно. А то: «Подсмотрел я около Китцбюхля в Тироле интересный домик. Близ речки. Можно рыбу ловить…»

Длительный разговор о политике… Тема – темы разные. Вариант основной темы – смута времени, – постоянно так или иначе затрагиваемой и в письмах. Пишет из Неаполя: «Сегодня Новый год. Сижу, читаю газеты – вижу: там расстреляли 2000, там убито 14, тут 93. Смотрю на Капри, вспоминаю социалистов-гуманистов, их расширенные возмущением глаза, протесты против смертной казни. И, несмотря на веселый триумф в Сан-Карло (неаполитанская опера), хочется всплакнуть от огорчения…» А то ироническая насмешка над былыми своими социалистическими увлечениями (в письме из Шанхая): «хотим заняться объединением рикш в социалистическую группу…». И вдруг – стихотворная импровизация в духе Рабле. А вот на клочке бумаги образ Моисея, навеянный Микеланджело, и неожиданный экскурс в психологию народов:

– Наши парни, как не попадут на мой концерт, перережут проволоку, чтобы погасить в зале электричество, а в Лодзи молодые еврейчики в длинных пейсах гуськом выстроятся вдоль толстой стены концертного зала, приложат к стене уши и… стараются послушать меня!..

Появится в «Тан» рецензия о спектакле. Кто-нибудь спросит: читали, Федор Иванович?

– Михаил! Купи «Тан». Никогда в доме ничего нет, что нужно…

Михаил побежал, принес. Шаляпин развернул газету, нашел, стал читать и… бросил после нескольких строк. Ну, Бог с ними!..

Не то. «Скучно, господа, на этом свете!»

И вот приходит минута высокая, – заговорил о музыке, о Мусоргском, о Моцарте, о Пушкине… «Говорят, нет правды на земле…» Читает… Какое наслаждение! Какой артист, какой человек! Сколько духовности! Забыта тяжба с обществом, забыл о нехороших людях, забыл обо всем, что есть на земле несовершенного, обидного, от чего всплакнуть хочется, – лишь бы смотреть на человеческие лица! Разве можно дышать без людей, когда без них нет искусства, нетления, нет театра, нет счастья?! Шаляпин молод, ему двадцать лет, он только что впервые увидел мир и влюблен в жизнь… Мало простору для души. Нужно что-то еще, что над жизнью!..

Счастлив тот, кто Шаляпина в такие минуты видел.

Кто же такой Шаляпин, – единственно-реальный, настоящий, живший среди нас, нам певший?

Вот он: «Когда я слушал „Град Китеж“ в первый раз, мне представилась картина, наполнившая радостью мое сердце. Мне представилось человечество, все человечество, мертвое и живое, стоящее на какой-то таинственной планете. В темноте – с богатырями, с рыцарями, с королями, с царями, с первосвященниками и с несметной своей людской громадой… И из этой тьмы взоры их устремлены на линию горизонта, – торжественные, спокойные, уверенные, они ждут восхода светила. И в стройной гармонии мертвые и живые поют еще до сих пор никому не ведомую, но нужную молитву…» («Маска и душа»).

IV
Шаляпин и Ярославский край

Хроника пребывания Шаляпина на земле Ярославской составлена по материалам «Летописи жизни и творчества Ф. И. Шаляпина» (Л.: Музыка. 1988–1989. Т. 1–2). Б. Г. Старк печатается по изданию: Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX веков. М., 1994. Вып. 5.

Остальные материалы – из ярославских газет.

Хроника пребывания Шаляпина на земле Ярославской

1898

Июнь-август

Живет в имении Т. С. Любатович (певицы Частной оперы С. И. Мамонтова) Путятино, ст. Арсаки Ярославской железной дороги. Под руководством С. В. Рахманинова проходит краткий курс теории музыки. Разучивает партию Бориса Годунова в одноименной опере Мусоргского.

Июль-август

Встречается с В. О. Ключевским, жившим на даче в Ярославской губернии, просит историка рассказать ему о Годунове, что тот и делает во время лесной прогулки. «Никогда не забуду я эту сказочную прогулку среди высоких сосен по песку, смешанному с хвоей. Идет рядом со мной старичок, подстриженный в кружало, в очках, за которыми блестят узенькие, мудрые глазки, с маленькой седой бородкой, идет и, останавливаясь через каждые пять-десять шагов, вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице, передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым, рассказывает о приставах, как будто лично был знаком с ними, о Варлааме, Мисаиле и обаянии самозванца» (Ф. И. Шаляпин. Т. 1. С. 132).

27 июля

В церкви села Гагино Шаляпин венчается с Иолой Торнаги, прима-балериной Частной русской оперы. После венчания – скромный свадебный пир на даче Т. С. Любатович в Путятине.

1899

2 июня

Вместе с Л. В. Собиновым выезжает на гастроли в Одессу.

1903

11 августа

Приезжает в имение художника К. А. Коровина Охотино Ярославской губернии.

14 августа

Вместе с А. М. Горьким и К. А. Коровиным посещает Ростов-Ярославский.

1904

2–3 июня

Гостит у директора императорских театров В. А. Теляковского в селе Отрадное Ярославской губернии.

4 июня

Вместе с К. А. Коровиным уезжает в Ярославль.

До конца июня

Отдыхает на даче К. А. Коровина в деревне Охотино Ярославской губернии.

19 июня

Подписывает купчую на приобретение участка земли у К. А. Коровина.

26 июня

Пишет режиссеру Е. Н. Чирикову о том, что отдал Коровину за проданную землю 15 000 руб., что сам намерен строиться в начале июля, хвалит место («красоты непомерной»), приглашает на новоселье в будущем мае.

1905

После 9 мая

Отдыхает на своей даче в Ратухине (ст. Итларь Северной железной дороги).

26 мая

Пишет В. А. Теляковскому: «Сейчас из Ратухина втроем, я, Костя и Серов, едем в Переславль-Залесский…<…> Ужасно соскучился о всех вас. Имение наше замечательное – хозяйствую вовсю, крашу крыши, копаю земляные лестницы на сходе к реке и вообще по хозяйству дошел до того, что самолично хочу выводить гусей и кур».

28 мая

Вместе с Коровиным и Серовым посещает усадьбу-музей «Ботик» в деревне Веслево (близ Переславля-Залесского). Делают запись в книге музея: «Вечная память величайшему монарху работнику Петру Первому. Ф. Шаляпин, В. Серов, Конст. Коровин. Май. 28. 1905 г.».

20 июня

В конторе нотариуса И. В. Полтевского в доме Общественного банка в Ярославле Шаляпиным совершена купчая крепость на покупку у крестьянина деревни Старово А. М. Глушкова около 100 десятин земли по пустоши Овсянниковой за 12 тысяч рублей.

1 июля

Гостит в имении В. А. Теляковского в селе Отрадное, позирует К. А. Коровину.

1909

Середина июля – середина августа

Отдыхает в своем имении Ратухино.

1910

Июль

Отдыхает в своем имении Ратухино.

До 1 августа

Вместе с Н. А. Клодтом несколько дней гостит у помещика А. С. Шулепникова в усадьбе Утешное Костромской губернии, затем едет в Москву.

22 августа

Снова приезжает в Ратухино.

1912

Начало июля

Отдыхает в своем имении Ратухино (16 июля приезжает в Петербург).

После 18 августа

Отдыхает в Ратухине (31 августа отправляется в Казань).

7 сентября

Снова уезжает в Ратухино.

1913

Около 23 августа

Уезжает на отдых в свое имение Ратухино.

1915

Конец мая – 25 июня

Отдыхает с семьей в своем имении Ратухино.

После 7 июля

Гостит один день в деревне Шашково, что по соседству с Отрадным, у В. А. Теляковского, затем совершает путешествие по Волге до Царицына.

До 13 сентября

Участвует в съемках фильма «Царь Иван Васильевич Грозный» в Угличе.

1922

29 июня, вечером

На пароходе «Обербюргермейстер Хаккен» отплывает из Петрограда за границу на лечение, отдых и гастроли – и в Россию уже не возвращается.

Виктор Храпченков
Считать ли Шаляпина земляком?

Северный рабочий.

1989. 22 ноября

Детство Ф. И. Шаляпина прошло в Казани, жил он в Нижнем Новгороде, пел в театрах Петербурга и Москвы. Так что вопрос, считать ли Федора Ивановича земляком-ярославцем, может вызвать недоумение.

А связи у него с Ярославией были самые тесные. Здесь находилась его дача, сюда приезжал он к друзьям, работал над новыми ролями. Этому посвящено немало эпизодов в его книге «Страницы из моей жизни»:

«Летом 98-го года я был приглашен на дачу Т. С. Любатович в Ярославскую губернию. Там, вместе с С. В. Рахманиновым, нашим дирижером, я занялся изучением „Бориса Годунова“.

<…>

Изучая „Годунова“ с музыкальной стороны, я захотел познакомиться с ним исторически. Прочитал Пушкина, Карамзина. Но этого мне показалось недостаточно. Тогда я попросил познакомить меня с В. О. Ключевским, который жил тоже на даче в пределах Ярославской губернии.

<…> Когда я попросил его рассказать мне о Годунове, он предложил отправиться с ним в лес гулять. <…> Идет рядом со мною старичок, подстриженный в кружало… и… вкрадчивым голосом, с тонкой усмешкой на лице, передает мне, точно очевидец событий, диалоги между Шуйским и Годуновым… Говорил он много и так удивительно ярко, что я видел людей, изображаемых им».

В этот же приезд Ф. И. Шаляпина на Ярославскую землю в его жизни произошло большое событие. Все началось еще в Нижнем Новгороде, куда по случаю всероссийской ярмарки съехались лучшие артисты.

«Среди итальянских балерин была одна, которая страшно нравилась мне. Танцевала она изумительно, лучше всех балерин императорских театров, как мне казалось. Она всегда была грустной. Видимо, ей было не по себе в России. Я понимал эту грусть».

Видя отношение к балерине уже ставшего знаменитым певца, ее оставили в Москве, продлив контракт. И вот снова Ярославия.

«…Живя у Любатович на даче, я обвенчался с балериной Торнаги в маленькой сельской церковке. После свадьбы мы устроили смешной, какой-то турецкий пир: сидели на полу на коврах и озорничали, как малые ребята. Не было ничего, что считается обязательным на свадьбах: ни богато украшенного стола с разнообразними яствами, ни красноречивых тостов, но было много полевых цветов и немало вина.

Поутру, часов в шесть, у окна моей комнаты раздался адский шум – толпа друзей с С. И. Мамонтовым во главе исполняла концерт на печных вьюшках, железных заслонах, на ведрах и каких-то пронзительных свистульках. <…>

– Какого черта вы дрыхнете? – кричал Мамонтов. – В деревню приезжают не для того, чтобы спать. Вставайте, идем в лес за грибами.

И снова колотили в заслоны, свистели, орали. А дирижировал этим кавардаком С. В. Рахманинов».

Однако все это еще не дает права считать Ф. И. Шаляпина нашим земляком. Тем не менее в официальных документах того времени он значится ярославцем. Дело вовсе не в сердечной привязанности, не в духовном родстве. Главным критерием для определения места человека в жизни была святая святых – обладание частной собственностью, землей. Вот что писала в 1912 году ярославская газета «Голос».

26 августа: «Ф. И. Шаляпин внесен в число избирателей по курии местных землевладельцев Ростовского уезда для выборов в 4-ю Государственную думу».

18 сентября: «Знаменитый бас Ф. И. Шаляпин прибыл в Ярославскую губернию, чтобы осуществить, как говорят, свое избирательное право по Ростовскому уезду, где у него имеется 100 десятин земли (близ станции Итларь)».

Однако выборы провалились, и «Голос» сообщил через день: «18 сентября на предварительном съезде мелких землевладельцев, имеющих свыше 45 десятин, не избрано ни одного уполномоченного. Избиратели не явились, несмотря на повестки земской управы».

Шаляпин же, конечно, приезжал вовсе не за тем. Вскоре «Голос» поместил путевые заметки сопровождавшего Федора Ивановича приятеля:

«Мы отправились в имение Шаляпина Итларь, где пробыли два дня. Там сейчас проживает вся его семья. Во время нашего пребывания пятеро детей Шаляпина устроили спектакль. Шла пьеса с пением и танцами в постановке и декорациях девятилетней Лиды. На спектакль собралось много окрестных крестьян, которые заполнили весь двор».

Окрестные жители хорошо знали Ф. И. Шаляпина и надолго сохранили память о нем. Интересен рассказ (он был опубликован в «Северном рабочем»), записанный в 1928 году. Тогда на шаляпинской даче размещался курортный пионерский лагерь (таких было два в стране – в Крыму и у нас). 60 с лишним лет назад память о Федоре Ивановиче была совсем свежа.

«…Дача Шаляпина строилась под наблюдением и по проекту живших тут известных художников Врубеля и Коровина. Вокруг нее 20 гектаров земли. 17 из них передано крестьянам в трудовое пользование.

– Грузный был барин, каждое лето приезжал на дачу, – рассказывает старый сторож. – Выйдет на веранду да как гаркнет песню, так и дом-то словно дрожит. Вот однажды летом лег он это животом на траву, на берегу Нерли, да и говорит: „Вот, мужики, переверните меня“. Мужиков было семь человек. Взялись. Кряхтели, кряхтели, так и отступились: перевернуть не смогли.

… В деревне Старово мужики в полдень отдыхают на завалинке. Истомились на жаре.

– Да посиди-ка с нами, про город расскажешь, – приглашает старик с трубкой в зубах. – Во, трубка шаляпинская, Федор Иванович подарил, душа был человек».

О связях Ф. И. Шаляпина с Ярославским краем написано немало. Но от этого простор для поиска у краеведов не становится уже. Интересно, скажем, проследить историю его отношений с семьей миллионеров Карзинкиных, хозяев Ярославской Большой мануфактуры. И кто знает – не уцелела ли где-нибудь та самая шаляпинская трубка.