Текст книги "Любовь (выдержки из произведений)"

Автор книги: Исабель Альенде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Эй, ты что? – шепотом спросила я.

– Ничего, а ты? – ответил он так же тихо, чтобы не разбудить остальных.

– Мне тут, кажется, кое-что приснилось…

– Мне тоже.

(Из «Евы Луны»)

Длительная любовь

Когда муж и любовник один и тот же человек, возможно, добрая часть развлечений и теряется, зато есть больше времени для просмотра кинофильмов. Мне нравятся кинофильмы...

(Из «Афродиты»)

Признаюсь, что, собирая материал для этой книги, я с нетерпением дожидалась, когда дойду до этой главы, потому что любовь длительная, выстраданная и славно прожитая мне наиболее интересна. В то же время о ней трудно рассказывать, потому что такой любви недостаёт напряжения.

Страсть – самое ценное с точки зрения литературы и кинематографа, поскольку все мы восхищаемся перипетиями, которые переживают два охваченных желанием существа, – этим объясняется успех порнографии, хотя в ней, скорее всего, желание притворное.

В любом повествовании, включая и сказки о феях, персонажи попадают в приключения и побеждают злодеев, чтобы подойти к самому финалу: поцелуй (или что-то ещё), чем всё и завершается. Этот поцелуй говорит о непреложном счастье пары, закованной временем и пространством, но в реальной жизни поцелуй – лишь первый шаг на долгом пути, полном препятствий.

Вернёмся на миг к Ромео и Джульетте, которых я уже упоминала на этих страницах в качестве примера: что бы с ними было, если бы вместо смерти они поженились? Ромео продавал бы сонеты на улицах Жироны; Джульетта, располневшая и скучавшая, выращивала бы полдюжины детишек, а на знаменитом балконе висела бы одежда и сохла на солнце. Врагами пары были бы уже не семьи Капулетти и Монтекки, а обыденность жизни, но, возможно, у этой пары, решительной и удачливой, получилось бы сохранить колдовство, которое окутало их в молодости, и благодаря ему они состарились вместе, любя друг друга – такая история была бы оригинальной и чудесной. Хотя Шекспир на неё не вдохновился, потому что ему не хватало крови, яда, ножей и подлости.

Далеко не случайность, что в большинстве любовных повествований и сексуальных встреч, описанных в моих книгах, инициатива идёт от женщины. В моих романтических, эротических или литературных фантазиях о женском подчинении вообще ничего не сказано, это отработанный материал. Несмотря на реализацию женского освободительного движения мы, женщины, до сих пор отдаём отношениям в паре куда больше, чем мужчины, боремся за сохранение любви, а когда она рушится, предпочитаем покончить с ней одним махом, тогда как большинство мужчин способны продолжать поддерживать посредственные отношения, лишь бы не менять свои привычки, а если решат расстаться, то, как правило, потому, что влюбились в другую женщину.

Я считаю, что долгосрочность любви в большей мере зависит от женщины, потому что именно она биологически и культурно подстраивается под эмоции и интуицию, что даёт ей определённую выгоду в гетеросексуальных парах.

То клише, что мужчины – просты, прозрачны и полигамны, отчасти верно, как и все клише в целом, и мудрая женщина может легко разгадать природу своего товарища, управлять им и предоставить ему весомые причины, чтобы остаться в гнезде, при условии, что этот тип не психопат, разумеется, я прошу прощения за это чудовищное обобщение.

Ночь стояла спокойная. В свете полной луны таяли очертания, размывались контуры гор и огромные, окутанные полумраком тени эвкалиптов. Едва угадываемая в мягкой полутьме, лачуга стояла на холме и была похожа на выросший из земли странный плод. По сравнению с рудником она показалась им уютной, как гнездышко. Они уселись в углу на бурьян и стали смотреть на звездное небо, где в бесконечной дали блестела молочно-белая луна. Ирэне положила голову на плечо Франсиско и заплакала, изливая в слезах свою тревогу и смятение. Он обнял ее, и так они сидели долго, может быть, несколько часов, стремясь в спокойствии и безмолвии природы восстановить душевное равновесие после увиденного и найти силы, чтобы выдержать то, что еще предстоит. Они вместе приходили в себя, прислушиваясь к слабому шелесту листвы, потревоженной ветром, близкому крику ночных птиц и шуршанию пугливых зайцев в траве.

Постепенно узел ужаса душивший Франсиско, ослаб. Он стал воспринимать красоту неба, нежность земли, терпкий запах полей, прикосновение Ирэне к его плечу. Он представил себе очертания ее тела и ощутил тяжесть ее головы на своем плече, выпуклость прижавшегося к нему бедра, нежное прикосновение волос и неосязаемую мягкость шелковой блузки, тонкой, будто ее кожа. Он вспомнил день, когда они познакомились: ее улыбка буквально ослепила его. С того дня он полюбил ее, и все безумства, в результате которых он оказался в этой пещере, были всего лишь прелюдией к финалу – прекрасному мигу, где она была его – такая близкая, беспомощная и уязвимая. Он почувствовал, как мощная волна непобедимого желания захлестнула его. У него перехватило дыхание и бешено заколотилось сердце. Куда-то в пропасть забвения провалились настойчивый жених, Беатрис Алькантара, его собственная неясная судьба и все разъединяющие их препятствия. Ирэне будет его: так было написано с сотворения мира.

Заметив, как тяжело он дышит, она подняла голову и посмотрела на него. В мягком свете луны каждый видел любовь в глазах другого. Теплая близость Ирэне обволокла Франсиско, как покров милосердия. Сомкнув веки, он привлек ее к себе, потянулся к ее губам, а найдя их, смял долгим, влажным и горячим, властным поцелуем, в котором было все – тяжесть обещаний, сгусток надежд, вызов смерти, ласка, огонь, вздох, жалоба и рыдание любви. Готовый продлить это мгновение до скончания своих дней, он целовал ее губы, будто пил из живого источника, вбирал в себя ее дыхание, и, увлекаемый ураганом чувств, был уверен в одном: вся предыдущая жизнь была дана ему только для того, чтобы прожить эту чудесную ночь, когда он утонет в пучине близости с этой женщиной. О, Ирэне, ты – сладкая, как мед, манящая, как тень, трепетная, как листок, нежная, как персик, изменчивая, как пена; ах, Ирэне, раковины твоих ушей, изгиб твоей шеи, голубиные крылья твоих рук сводят меня с ума; Ирэне, какое счастье чувствовать эту любовь, вместе гореть в этом костре страсти, грезить о тебе наяву, желать тебя во сне, жизнь моя, моя женщина, моя Ирэне. Он потерял представление о том, что еще сказал ей, что шептала она, будто лился неудержимый поток слов, который воспринимал его слух, когда они поплыли, задыхаясь, по реке стонов, рожденной из объятий тех, кто, любя, отдается любви. Разум подсказывал Франсиско: не стоит поддаваться искушению повалить ее на землю, грубо сорвать с нее одежду, уступая безумному, непреодолимому желанию. Он опасался, что ночь и даже сама жизнь окажется коротка, чтобы иссякла сила этого урагана. Медленно и чуть неловко из-за того что дрожали руки, он принялся расстегивать на ней блузку, и ему открывались теплая ямка подмышек, изгиб плеч, маленькие груди и орешки сосков: они были точно такие, как он представлял себе, когда на мотоцикле она прижималась к его спине, или когда склонялась над монтажным столом, или когда они обнялись и соединились в незабываемом поцелуе. В углублениях ладоней, под его руками свили гнездо две теплые неприметные ласточки, а белая, как лунное серебро, девичья кожа затрепетала от прикосновения. Франсиско приподнял Ирэне: она стояла перед ним, а он, опустившись на колени, прижался лицом меж ее грудей, потянулся к их скрытому теплу, вдыхая аромат, схожий с запахом дерева, миндаля и корицы; он развязал ремешки ее сандалий – его глазам предстали ноги девочки, и, лаская, он узнавал их, они ему такие и снились – невинные и легкие. Он снял с нее брюки, и ему открылась упругая округлость ее живота, темная впадина пупка, удлиненная ложбинка на спине – он ее гладил горячими ладонями, – и ее округлые, чуть покрытые золотистым пушком бедра. Он смотрел на нее: ее обнаженная фигура вырисовывалась на фоне глубокого ночного неба, – и тогда его губы заскользили по ее телу, словно прокладывая невидимые дороги, спускались в долины и проделывали туннели, – так он рисовал географическую карту ее тела. Она тоже опустилась на колени, а когда тряхнула головой, копна ее волос рассыпалась, и темные в ночи локоны заплясали на ее плечах. Франсиско сбросил с себя одежду: они смотрели друг на друга, словно первые мужчина и женщина – еще до познания изначальной тайны.

Ирэне никогда еще так не любила, она не знала такой беспредельной жертвенности, без опасений и недомолвок, не помнила, когда испытывала такое наслаждение глубокого взаимного слияния. Изумленная, она открыла для себя новое, удивительное тело своего друга, его жар, вкус, аромат; она словно исследовала его, овладевая им пядь за пядью, осыпая только что придуманными ласками. Никогда еще она не отдавалась с такой радостью празднику чувств: бери меня, обладай мною, вбирай меня, потому что я тоже беру тебя, обладаю тобой, вбираю тебя. Она уткнулась лицом в его грудь, вдыхая его тепло, но он слегка отстранил ее и посмотрел прямо в глаза. В их черном и блестящем зеркале отразилось его собственное «я», прекрасное, благодаря разделенной любви. Шаг за шагом они начали восхождение по ступеням неумирающего ритуала. Она приняла его, а он отдался течению, уносящему в самые укромные ее сады, и оба, в стремлении упредить друг друга, шли к одной цели. Франсиско улыбался от переполнявшего его счастья: он нашел женщину, которая виделась ему в его грезах, начиная с отрочества и потом на протяжении многих лет, когда он искал ее в каждой женщине, искал подругу, сестру, любовницу, товарища. Долго, неторопливо, под сенью мирной ночи он жил в ней и, задерживаясь на пороге каждого ощущения, восторженно приветствовал блаженство, обладая тем, что она отдавала ему. Много позже – когда он почувствовал, как дрожит ее тело, словно струна музыкального инструмента, как на его губы живительной струей падает ее глубокий и протяжный выдох, – внутри у него будто прорвалась огромная запруда, и сила обрушившегося течения потрясла его, наполнив Ирэне водами счастья. Некоторое время, слившись в безраздельное целое, они пребывали в состоянии глубокого покоя, познавая истинную полноту любви; они дышали в одном ритме, и их тела трепетали в унисон, пока оба не почувствовали прилив нового желания. Ощущая, как в ней вновь разрастается мужская плоть, она потянулась к его губам, и они слились в нескончаемом поцелуе. Единственным свидетелем было небо, когда они, царапаясь о камни, покрытые пылью, сминали в любовном хаосе сухие листья и, вознаграждая себя за неиссякаемый пыл, бились в лунном сиянии, охваченные страстью, пока не изошли последним потом, пока с последними вздохами не отлетели их души; и тогда они погрузились в небытие, не размыкая объятий, не разъединяя губ, и грезили одними и теми же сновидениями.

(Из «Любовь и тьма»)

Северо дель Вайле вместе с другими тысячами раненых доставили на лодке в Чили. В то время как многие умирали от гангрены или заражались тифом и дизентерией в наскоро организованных военных машинах скорой помощи, он смог поправиться благодаря Нивее. Она, едва узнав о том, что произошло, связалась со своим дядей, министром Вергарой, и не оставляла его в покое, пока он не послал за Северо и не вызволил его из больницы.

Там он был всего лишь очередным номером среди множества пациентов, пребывающих в ужасных условиях. Вергара отправил его в Вальпараисо на первом освободившемся транспортном средстве. Он продлил и специальное разрешение своей племяннице, чтобы она могла заходить в расположенную в порту военную часть, и приказал лейтенанту помогать ей.

Когда Северо дель Вайле водрузили на носилки, она его не узнала: он похудел килограммов на двадцать, был весь грязный. Он напоминал собой жёлтый косматый труп с небритой несколько недель бородой и испуганными, полными бреда, глазами сумасшедшего. Нивея преодолела ужас благодаря амазонской воле, поддерживающей её во многих других жизненных ситуациях, и поздоровалась с ним весёлым «Привет, мой двоюродный брат, я рада тебя видеть», на что Северо не смог ответить.

Увидев её, он почувствовал такое облегчение, что закрыл лицо руками, чтобы скрыть от неё свои слёзы. Лейтенант организовал транспорт и, получив распоряжение, отвёз Нивею с раненым в Винья дель Мар, во дворец министра, где его супруга уже приготовила комнату. «Мой муж говорит, что ты останешься здесь, пока не сможешь ходить, сынок», – объявила она.

Врач семьи Вергара пользовался всеми научными средствами, чтобы вылечить его. Когда спустя месяц рана всё ещё не затянулась, и Северо продолжал бороться с приступами лихорадки, Нивея поняла, что его душу мучают ужасы войны, и единственное средство от стольких сожалений, пожалуй, только любовь, то решилась пойти на крайние меры.

– Я попрошу разрешения у родителей выйти за тебя замуж, – объявила она Северо.

– Я умираю, Нивея, – вздохнул он.

– Вечно у тебя отговорки, Северо! Агония никогда не мешала женитьбе.

– Ты хочешь стать вдовой, не побыв женой? Я не хочу, чтобы с тобой случилось то, что уже произошло у нас с Линн.

– Я не стану вдовой, потому что ты не умрёшь. Ты бы не мог смиренно попросить меня выйти за тебя замуж, кузен? Скажи мне, например, что я – женщина твоей жизни, твой ангел, твоя муза или что-то ещё в этом духе. Придумай что-нибудь, дружище! Скажи, что не можешь без меня жить, по крайней мере, это правда, разве не так? Признаюсь, мне не льстит мысль, что в наших отношениях я – единственный романтик.

– Ты сошла с ума, Нивея. Я даже не полноценный мужчина, я всего лишь несчастный инвалид.

– Кроме части ноги тебе ещё чего-нибудь не хватает? – встревоженная, спросила она.

– Тебе кажется, этого мало?

– Если у тебя есть всё остальное, мне кажется, ты потерял совсем немного, Северо, – засмеялась она.

– Тогда выходи за меня замуж, пожалуйста, – прошептал он с глубоким вздохом облегчения и рыданием, пронзившим его горло. Он всё ещё был слишком слаб, чтобы обнять её.

– Не плачь, двоюродный мой братец, поцелуй меня, для этого нога тебе не нужна, – ответила она, склонившись над кроватью таким способом, который в своём бреду он видел неоднократно.

Через три дня они поженились. Состоялась краткая церемония в одном из красивых залов резиденции министра в присутствии членов обеих семей. Учитывая обстоятельства, это была частная свадьба, на которой всех ближайших родственников насчитывалось девяносто четыре человека.

Северо предстал перед всеми в инвалидном кресле бледным и худым, с коротко остриженными волосами под Байрона. Щёки его были выбриты, а одет он был в парадный костюм, шёлковый галстук и в рубашку со стоячим воротником и с золотыми пуговицами. Не было времени подготовить для Нивеи ни свадебный наряд, ни соответствующее приданое, но её родные и двоюродные сёстры набили два чемодана домашней одеждой, которую годами расшивали для своего приданого.

Она надела белое атласное платье и украшенную жемчугом и бриллиантами диадему, одолженные женой её дяди. На свадебной фотографии вся она так и сияет, стоя рядом с креслом на колёсах её мужа.

Этим вечером состоялся семейный ужин, на котором не присутствовал Северо дель Вайле, вымотанный эмоциями подходящего к концу дня. Как только гости разошлись, тётя отвела Нивею в приготовленную для неё комнату. «Мне очень жаль, что твоя первая брачная ночь будет такой…», – краснея, пробормотала добрая сеньора.

– Не волнуйтесь, тётя, я утешусь, начав молиться по чёткам, – ответила молодая женщина.

Подождав, пока дома все заснут и, убедившись, что жизнь замерла и слышен лишь солёный морской ветер среди деревьев в саду, Нивея в ночной рубашке, встала, миновала длинные коридоры этого чужого ей дворца и вошла в комнату Северо.

Монахиня, нанятая, чтобы присматривать за сном пациента, расслабленно растянувшись в кресле, глубоко спала в отличие от ждущего её Северо. Она приложила палец к губам, призывая к тишине, погасила газовые лампы и проникла в кровать.

Нивея воспитывалась у монахинь и происходила из старомодной семьи, в которой о функциях тела никогда не упоминали, а уж о них же, связанных с воспроизводством потомства, казалось, не знали вообще. Девушке тогда было двадцать лет, в груди билось полное страсти сердце, и она обладала хорошей памятью.

Она прекрасно помнила тайные игры с кузеном по тёмным углам, изгибы тела Северо, тревогу вечно неудовлетворённого удовольствия, очарование греха. В то время их сдерживали скромность и чувство вины, из затаённых уголков оба выходили, вечно дрожа, вымотанные и с пышущей жаром кожей.

За годы разлуки она сумела обдумать каждый миг, проведённый со своим кузеном, и превратить детское любопытство в глубокую любовь. Ещё она неплохо проводила время в глубинах библиотеки своего дяди Хосе Франсиско Вергара, человека либеральных и современных взглядов, не мирившегося ни с какими ограничениями собственной интеллектуальной неугомонности и ещё менее с религиозной цензурой.

Разбирая книги по науке, искусству и войне, Нивея случайно обнаружила способ открыть тайный ящик и нашла несколько ничего не стоящих романов из чёрного списка церкви и эротические тексты, включая забавную коллекцию японских и китайских рисунков, изображающих пары с вскинутыми вверх руками и ногами, в анатомически невозможных позах, способных восхитить аскетичного, здравомыслящего и с хорошим воображением человека, какой она и была.

И всё же самыми образовательными текстами были порнографические романы некой Анонимной Дамы, очень плохо переведённые с английского на испанский, которые молодая девушка один за другим тайно носила в своей сумке, внимательно читала и украдкой возвращала на то же самое место – ненужная предосторожность, потому что её дядя был занят в военной кампании, и никто больше во дворце в библиотеку не ходил.

Наученная этими книжками, она исследовала собственное тело, познавала основы самого древнего искусства человечества и готовилась к тому дню, когда сможет применить теорию на практике. Она, конечно, знала, что совершала чудовищный грех – удовольствие всегда грех – но воздерживалась обсуждать эту тему со своим исповедником, потому что ей казалось, что ради уже испытанного удовольствия и того, которое её ожидало в будущем, стоило рискнуть и адом. Она молилась, чтобы смерть не застала её внезапно и до того, как она испустит последний вздох, ей бы удалось признаться в том времени наслаждения, которое ей предоставляли книги. Она никогда бы не подумала, что развлечение в одиночку поможет ей вернуть к жизни мужчину, которого она любила, и менее всего о том, что придётся осуществлять задуманное в трёх метрах от спящей монахини.

Начиная с первой ночи с Северо, Нивея приспособилась приносить помощнице чашку горячего шоколада и несколько печений, когда собиралась прощаться с мужем, но ещё не уходила из комнаты. Шоколад содержал дозу валерианы, способную усыпить верблюда.

Северо дель Вайле никогда не представлял себе, что его целомудренная кузина была способна на столь необычайные подвиги. Жар, слабость и вызывающая колющую боль рана на ноге ограничивали его пассивной ролью, но на что ему не хватало силы, с тем она справлялась благодаря собственной инициативе и мудрости.

Северо не имел ни малейшего понятия о том, что подобные трюки были в принципе возможны, и был уверен, что они вообще не свойственны христианам, но это не мешало ему получать полное удовольствие от процесса. Если бы он не знал Нивею с детства, то подумал бы, что кузина воспитывалась в турецком серале, но если его и беспокоил способ, каким девушка научилась стольким разнообразным трюкам проститутки, у него хватало ума не спрашивать её об этом.

Он нежно следовал за ней в путешествии по чувствам, насколько позволяло тело, покоряя на своём пути всё – вплоть до последней лазейки души. Они вытворяли под простынями позы, описанные в порнографической литературе уважаемого военного министра, и другие, которые изобретали, подталкиваемые желанием и любовью, хотя и сдерживаемые завёрнутой в тряпки культёй и храпящей в кресле монахиней.

Неожиданно их застал рассвет, ещё дрожащими, в переплетении рук, дышащими в унисон рот в рот, и как только первый его луч показался в окне, она, точно тень, выскользнула обратно в свою комнату. Прежние игры превратились в настоящие похотливые марафоны, они с жадным аппетитом ласкали друг друга, целовались, лизались и проникали во все части тела, делая всё в темноте и насколько возможной тишине, проглатывая вздохи и закусывая подушки, чтобы подавить весёлую похоть, снова и снова поднимающую их к славе теми слишком короткими ночами.

Время так и летело: едва Нивея, точно дух, появлялась в комнате, чтобы проникнуть в постель к Северо, как уже наступало утро. Ни один из двоих не смыкал глаз, они не могли терять ни минуты тех благословенных встреч.

На следующий день он спал до полудня, точно новорождённый, а она вставала рано со странным видом сомнамбулы и занималась повседневными делами. По вечерам Северо дель Вайле отдыхал в кресле на колёсах на террасе, наблюдая за заходом солнца на берегу моря, а его супруга тем временем дремала за вышиванием салфеточек рядом с ним. На глазах у других они вели себя, точно брат с сестрой, не касались друг друга и почти не переглядывались, но атмосфера вокруг была полна тревоги и беспокойства.

Они проводили день, считая часы, ожидая с бредовой решимостью, когда наступит нужное время и снова позволит им обниматься в кровати. То, чем они занимались по ночам, ужасало врача, членов обеих семей, общество в целом, не говоря уже о монахине. Родственники и друзья обсуждали самопожертвование Нивеи: такая целомудренная молодая женщина и вдобавок католичка приговорена к платонической любви! Говорили о моральной силе Северо, который потерял ногу и сломал свою жизнь, защищая родину. Болтовня кумушек распространила слух о том, что на поле битвы он потерял не только ногу, но и свои половые органы. «Бедняжки», – бормотали люди, вздыхая и даже не подозревая о том, что происходило с парочкой рассеянных молодых людей.

За неделю, когда они подпаивали монахиню шоколадом и занимались любовью, точно египтяне, рана от ампутации затянулась и жар прошёл. Не минуло и двух месяцев, как Северо дель Вайле стал ходить на костылях и начал заговаривать о деревянной ноге, а Нивею меж тем тайком выворачивало наизнанку в любой из двадцати трёх ванн дворца её дяди.

Когда не было иного пути, как признаться семье в беременности Нивеи, всеобщее удивление было таких размеров, что даже поговаривали, мол, эта беременность – настоящее чудо. Больше всего скандалила, вне всяких сомнений, монахиня, но Северо с Нивеей всегда подозревали о том, что несмотря на чрезмерную дозу валерьянки у святой женщины была возможность многому научиться; что она и делала, чтобы не лишиться удовольствия шпионить за ними.

Единственным, кому удалось вообразить себе, каким образом они этим занимались, и кто отметил умение пары чистым взрывом хохота, был министр Вергара. Когда Северо смог делать первые шаги на искусственной ноге, а живот Нивеи было уже не скрыть, он помог устроиться им в другом доме и дал работу Северо дель Вайле. «Стране и либеральной партии нужны такие смелые и решительные люди, как ты», – сказал он, хотя, если честно, Нивея была намного смелее.

(Из «Портрет в коричневых тонах»)

В Сантьяго было уже полтысячи жителей, но слухи распространялись здесь все так же быстро, как в деревне, поэтому я решила не терять времени на лишние церемонии.

Сердце мое яростно билось еще несколько дней после разговора с клириком. Каталина приготовила мне настой из келпа, сухих морских водорослей, которые она ставила размачиваться на ночь. Вот уже тридцать лет я пью эту вязкую жидкость каждое утро по пробуждении, я привыкла к ее отвратительному вкусу и благодаря ей до сих пор жива.

В то воскресенье я надела свое лучшее платье, взяла тебя, Исабель, за руку, ведь ты жила со мной уже несколько месяцев, и пересекла площадь по направлению к дому Родриго де Кироги в тот самый час, когда народ выходил из церкви после мессы, чтобы все меня видели. С нами шли Каталина, закутанная в черную накидку и бормотавшая заговоры на кечуа, которые в таких случаях более действенны, чем христианские молитвы, и старый пес Бальтасар.

Слуга-индеец открыл дверь и провел меня в гостиную, а мои спутники остались ждать в пыльном внутреннем дворике, загаженном курицами. Я огляделась и поняла, что предстоит вложить немало труда, чтобы сделать из этого уродливого барака с голыми стенами приемлемое жилище. Я подумала, что у Родриго, наверное, нет даже пристойной кровати и спит он в походной солдатской койке. Неудивительно, что ты так быстро привыкла к удобствам моего дома. Предстояло заменить эту грубую мебель из бревен и дубленой кожи, покрасить стены, купить занавеси и ковры для стен и пола, построить солнечные и тенистые галереи, посадить деревья и цветы, устроить фонтаны во дворе, снять с крыши солому и положить черепицу, – короче говоря, развлечений было не на один год. Мне нравится строить планы.

Через несколько мгновений вошел Родриго, удивленный, потому что я никогда раньше не навещала его дома. Он уже успел снять воскресную куртку и остался в белой рубашке с широкими рукавами, расстегнутой на груди. Он показался мне очень молодым, и мне захотелось поскорей убежать, откуда пришла. На сколько же лет моложе меня этот мужчина?

– Доброго дня, донья Инес. Что-нибудь случилось? С Исабель все хорошо?

– Я пришла предложить вам заключить брак, дон Родриго. Как вы на это смотрите? – выпалила я сразу, потому что в подобных обстоятельствах говорить обиняками невозможно.

К чести Кироги должна сказать, что он принял мое предложение с легкостью, достойной комедии. Лицо его просияло, он воздел руки к небу и испустил долгий индейский крик, чего я совершенно не ожидала – при его-то обычной сдержанности. Конечно же, до него уже дошел слух о том, что произошло в Перу, об истории с ла Гаской и о странном плане, который пришел в голову губернатору; все капитаны только и говорили об этом, особенно неженатые. Может быть, он и подозревал, что станет моим избранником, но был слишком скромен, чтобы быть в этом уверенным. Я хотела изложить ему условия предложения, но он не дал мне говорить, а порывисто обнял меня, поднял в воздух и закрыл мне рот своими губами. Тогда я осознала, что и я ждала этого момента вот уже почти год. Я вцепилась в его рубашку обеими руками и поцеловала его в ответ – со страстью, которая долгое время спала или которую мне удавалось обмануть; со страстью, которую я хранила для Педро де Вальдивии и которая жаждала быть прожитой, пока молодость не покинула меня. Я почувствовала его желание, его руки на моей талии, на затылке, на волосах, его губы – на моем лице и шее, вдохнула его запах, запах молодого мужчины, услышала, как его голос шепчет мое имя, – и ощутила себя совершенно счастливой. Как в один миг боль оттого, что меня покинули, может превратиться в счастье оттого, что я любима? Наверное, в те времена я была очень ветрена…

В ту минуту я поклялась, что буду верна Родриго, пока смерть не разлучит нас, и не только буквально исполнила эту клятву, но и любила его тридцать лет, и с каждым днем все сильнее. Любить его оказалось очень легко. Родриго всегда был достоин восхищения, в этом были согласны все, хотя даже у лучших мужчин часто бывают серьезные недостатки, которые чувствуешь, только оставшись с человеком наедине. Но у этого благородного дворянина, солдата, друга и мужа их не было. Он никогда не стремился заставить меня забыть Педро де Вальдивию, которого уважал и любил, и даже помогал мне сохранить память о нем, чтобы Чили, эта неблагодарная страна, чтила его, как он того заслуживает. Родриго просто поставил себе задачу завоевать мою любовь и добился этого.

(Из «Инес души моей»)

Они целовались первый раз, вначале робко, затем проявляя любопытство, а вскоре и со страстью, накопленной за многие годы обманной потребности в любви на банальных встречах. Лео Галупи проводил свою неуловимую невесту в спальню – высокую комнату, украшенную нарисованными на гипсовом потолке нимфами, большой кроватью и подушками со старой обивкой. У неё помутилось в голове, она стала немного не в себе и не знала, укачало её от долгого путешествия или от бокалов вина, но не пыталась это узнать. Подавленная, она отбросила вялость, чтобы впечатлить Лео Галупи своей блузкой с чёрным кружевом, а не теми умениями, которым научилась от предыдущих любовников. Он привлёк её своим запахом здорового мужчины, запахом чистым, без следа искусственных примесей, немного сухим, какой бывает у хлеба или у дерева, и уткнулся носом в ямочку между шеей и плечом, втягивая его, точно идущая по следу собака-ищейка, ароматы сохранялись в его памяти лучше любого другого воспоминания, и в этот момент ему привиделась картинка ночи в Сайгоне, когда они были так близко, что она неосознанно зафиксировала нотки его запаха, которые остались с ней на все эти годы.

Он начал расстёгивать ей рубашку, но в слишком узких петлях застревали пуговицы, и он, весь в нетерпении, попросил девушку раздеться самой. Струнная музыка доносилась откуда-то издалека, привнося индийскую тысячелетнюю чувственность в эту римскую комнату, омытую луной и неуловимым ароматом растущих в саду жасминов. Годами она занималась любовью с решительными молодыми людьми, а теперь знакомилась со слегка сутулой спиной и гуляла пальцами по широкому лбу и тонким волосам. Она почувствовала самодовольную нежность к этому вполне зрелому человеку и на мгновение попыталась представить себе, сколько дорог и женщин у него уже позади, но тотчас поддалась удовольствию обнять его, ни о чём не думая. И ощутила его руки, освобождающие её от блузки, широкой юбки, сандалий, и, дрожащие, они остановились на браслетах.

Она никогда их не снимала, считая своей последней защитой, но вот решила, что наконец настал момент обнажиться полностью, и, сев на кровать, стала расстёгивать их один за другим. Украшения тихо падали на ковёр. Лео Галупи ласкал её изучающими поцелуями и умелыми руками, лизал до сих пор твёрдые соски, раковины её ушей и внутреннюю поверхность бёдер, чья кожа пульсировала от прикосновения, в то время как для неё воздух словно бы сжимался всё больше, и она задыхалась от усилия, чтобы просто дышать, жаркая необходимость охватила живот, всколыхнула бёдра и вырывалась наружу стоном до тех пор, пока она не могла больше ждать, её всю перевернуло, и, точно энергичная амазонка, она забралась наверх, чтобы проникнуть в него, обездвижить, зажав ногами среди лежащих в беспорядке диваных подушек.